Вторник , 19 Март 2024

Небо и Земля

Афанасьев А.Н. Поэтические воззрения славян на природу:

Опыт сравнительного изучения славянских преданий и верований в связи с мифическими сказаниями других родственных народов.  Том 1. 

III. Небо и земля

Небо, видимое очами смертного, представляется огромным блестящим куполом, обнимающим собою и воды и сушу, круглою прозрачною чашею, опрокинутою над землею. Потому обыкновенно оно называется а) небесным сводом; в Беовульфе употреблено выражение “шатёр неба” – himinskautr; лат. coelum (чело), фр. ciel, по объяснению М. Мюллера, указывают на свод или кров земли. (1 М. Мюллер,Чтения о языке, 288; Полев. Опыт сравнит, обозр. древн. пам. нар. поэзии, II, 49)  Отсюда сама собой возникала мысль о небе, как о священном храме, где живут светлые боги и высокая кровля которого сведена чудесным куполом. В старинной апокрифической рукописи сказано: “небо круговидно комарою» (2 Пам. отреч. лит., II, 350). Скандинавское: heimr – mundus, domus родственно с himinn, himil (3 D. Myth., 753-4); греч. οιχουμέήВселенная происходит от οιχος – дом, обитель; равным образом русский: мир первоначально означало мир семейный, тишину домашнего жилища, а вселенная намекает на водворение (= вселение) семьи у домашнего очага, под родным кровом. По народному воззрению, небо – терем божий, а звезды – очи взирающих оттуда ангелов; эпическая поэзия воспользовалась этими данными и даёт прекрасное изображение космоса теремом, а небесных светил – обитающею там семьею.

Чудо в тереме показалося:
На небе солнце – в тереме солнце,
На небе месяц – в тереме месяц,
На небе звезды – в тереме звезды,
На небе зоря – в тереме зоря
И вся красота поднебесная.

(4 D. Myth.Щапов, статья 3-я, 89; Кирша Дан., 8. Сравни в Одиссее, IV, 45 – 46, и VII, 84 – 85:“все лучезарно, как на небе светлое солнце или месяц, было в палатах царя Менелая (Алкиноя)”)

Округло-выпуклая форма небесного свода послужила основанием, опираясь на которое – доисторическая старина уподобила его с одной стороны черепу человеческой головы, а с другой – высокой блестящей горе:

b) Индийский миф утверждает, что небо создано из черепа Брамы, а по сказанию Эдды небо произошло из черепа великана Имира, с чем аналогично греческое предание об Атласе, который на своей голове держит небесный свод. Подобные представления известны и у других народов Востока. Будда создал небо из великанского черепа (5 D. Myth., 535 – 6.). Вместе с этим облака и тучи были уподоблены мозгу, наполняющему гигантский череп = небо или покрывающим его волосам. Безоблачное, ясное небо – в религиозных воззваниях сибирских шаманов удерживает за собою знаменательный эпитет лысого; при жертвоприношениях они обращаются к небу с такою молитвою: “Отец лысое Небо! младший сын плешивого Неба! сделайте, чтобы я (имярек) был богат скотом, счастлив в промыслах и имел бы большую семью» (6 Приб. к Ж. М. Н. П., 1846,55 – 56). Припомним наши обиходные выражения: “плешь просвечивает”, “лысина светится” и народную загадку о месяце: “лысый жеребец через прясла глядит”, т. е. месяц (в мифическом образе коня), не затемненный облаками, светит на двор. Белое пятно на лбу животных (лошадей и коров) называется лысиной или звездочкой.(7 Толков, слов., I, 876). Сербы величают месяц старым лысым дедушкою, т. е. круглый блестящий диск полнолуния уподобляют лысой голове старика.(8 Ж. М. Н. П. 1846, VII, 46) Как обломки древних мифических представлений, в нашем народе уцелели названия: “лысый бес» и “лысая гора”, на которую слетаются ведьмы и нечистые духи творить чары и которая есть не что иное, как самое небо.(9 Буслаев (О влиян, христ. на сл. яз., 27) производит слово бес от санскр. bhas – светить; но Пикте (II, 639) указывает другой корень bht – timere, bhtshay – terrere, откуда bhtsha – ужас, bhishana – страшный, bhishma – злой дух, литов. besas).  В областном говоре Владимирской губ. залысиваться значит: проясняться: “кажись, на небе залысивается». Существует поверье, что во время сильных морозов должно насчитывать как можно более плешивых и лысых, чтобы “мороз треснул” (10 нар. ел. раз., 149; Номис.). Дым, застилающий небо, в народной загадке сравнивается с кудрявыми волосами — загадка: “мать – гладуха, дочь – красуха, сын – кучерявый” (печь, огонь и дым); а очи, закрытые ресницами и бровями = нахмуренные, русский язык уподобляет небесным светилам, помраченным тучами; сравни хмура и хмара. Народная поэзия свободно пользуется этой метафорой, как можно видеть из следующей белорусской песни:

Как тебе, солишко,
С зирками (звездами) разойтися,
С месячном разстретися?
– По залесейку пойду,
Хмаркой напущуся,
Дождиком обольюся,
С зирками разойдуся,
С месячном разстренуся!
Как тебе, девочка,
С батюшком разойтися,
С матушкой разстретися?
– По застолейку пойду,
Косками напущуся,
Слезками обольюся,
С батюшком разойдуся,
С матушкой разстренуся! (11 Нар. белор. песни, собр. Е. П., 79 – 80)

Распущенные волоса, как эмблема дожденосных туч (дождь = слезы), сделались символическим знамением печали; потому женщины, причитая похоронные воззвания, припадают к могилам с распущенными косами. (12 Сахаров., II, 94) В старину опальные бояре отращивали волосы и распускали их по лицу и плечам. (13 Успенского: Опыт о древн., 1,53) В Черногории матери и сестры умершего отрезывают свои косы и кладут их в могилу вместе с дорогим покойником и несколько дней после того ходят с непокрытыми головами. (14 Терещ., Ill, 95) 

Так как с тучами соединялись идеи плодородия и богатства, то обилие волос принимается за счастливую примету: срослись ли у кого брови, или грудь его обросла густыми волосами – это верный знак, что он уродился счастливцем. (15 Оренбург. Г. В. 1851, 9.) На Руси волосы слывут “честными” и “святыми” и теперь ещё суеверные берегут свои остриженные кудри и кладут их с собою в гроб, твердо веруя, что на том свете Бог потребует отчёта в каждом волоске(16 ОСнегир. Рус. в св. посл., II, 47; Вест. Евр. 1810, VII, 225; Москв. 1855, III, 49) 

Бронзовый идол из Черной могилы

При произнесении клятвенных обещаний у многих народов было в обычае прикасаться рукою к волосам на голове или к бороде. (17 D. Rechtsalt., 147)

Скандинавский миф, свидетельствующий о создании неба из черепа Имира, утверждает, что облака и туманы были сотворены из мозгу этого великана. Согласно с этим, стих о голубиной книге рассказывает, что

Ночи тёмные (= помраченное тучами небо) от дум божиих,
Дожди сильные от мыслей божиих,
и обратно:
Наши помыслы от облац небесныих.

Означенное предание встречается ещё в латинской приписке к одной рукописи Х века, в немецкой поэме XII века и в древнеславянских апокрифах (сербских и болгарских); духоборцы доныне исповедуют, что мысли человеческие создались от ветра, а благодать от облака (18 IX, 188; Калеки Пер., II, 355-6) Соответственно уподоблению чёрных туч – волосам, стих о голубиной книге, в других своих вариантах, говорит: ночи тёмные от волос божиих или от опашня (сравни облако – облачение) божьего. (19 Пам. отреч. лит., II, 433,444.) 

Метафорическое сближение дождевых облаков с мозгом отразилось и в самом языке: мозг – cerebrum и дождливая погода (псковск. и тверск.), мзга – худая, мокрая погода и плакса, мозглый, мозгливый и мозглявый – дождливый, пасмурный, мозгнуть – делаться мозглою (о погоде), намозгнуть, намозгляветь – киснуть, загнивать. (20 — 21 Калеки Пер., II, 307,330,355. Доп. обл. сл., 113 – 5; Толков, слов., I, 1030). Вместо выражения: “что ты задумался?” доселе говорится: “что ты отуманился?”» что ты закручинился?» По замечанию Я. Гримма: “Denn das hirn bildet den sitz des denkens und wie wolken iiber den himmel, lassen wir sie noch heute durch die gedanken ziehen, um wolkte stirn heisst uns eine nachdenkliche, schwermiitige, tiefsinnende, Grimnisroal wird den wolken das epithet der hartmutigen ertheilt». (22 D. Myth., 533) В этой связи мозга с дождевыми тучами лежит зародыш того знаменательного мифа, равно принадлежащего всем арийским племенам, который с живою водою дождя (нектаром) сочетал дары поэтического одушевления, красноречия и премудрости (см. главу VII).

Святилище на горе Соракта в Италии

с) Сравнивая небо с горою, народная фантазия породнила эти разнородные понятия и в языке и в мифе. Слово горе (малорос. вгору, болгар, згоре) значит: вверх, к небу; белорусская песня поет: “сонце колесом у гору идзетсь«. (23 Терещ. II, 470); в народной загадке, означающей “дым”, небо называется горою: “без ног, без рук на гору дерется». (24 Семенов., 41); у белорусов есть поговорка: “горе научиць глядзець к-горе” т. е. на небо = горе обращает к Богу(25 Приб. к Изв. Ак. Н., 1,59) у чехов гора называется верхом (vreh); сравни прилагательные горный и горний (небесный): “переселиться в горняя” значит – умереть, отойти к Богу. Точно так же греч. ουρανος — небо сближается с ουρος, ορος — гора. В немецкой мифологии известен Himinbiorg (Himmelberg), откуда идёт мост-радуга, по которому боги съезжают с неба на землю. (26 D. Myth., 213, 312)

 Наши поселяне рассказывают, что на конце мира, где небо сходится с землею, можно прямо с земли взобраться на небо — выпуклую поверхность небесного свода; живущие там бабы затыкают свои прялки и вальки за облака. (27 Тульск. Г. В. 1852, 26)  В апокрифе о св. Макарии — рукопись XIV века, находим то же представление: “пошли есмы, да быхом видели, где прилежит небо к земли». (28 Пам. отреч. лит., II, 64; Пам. стар. рус. литер., III, 136)

 У славян до сих пор живо старинное предание о том, что души умерших должны взбираться на какую-то крутую, неприступную гору. В разных местностях русской земли крестьяне уверяют, что, обрезывая ногти, не должно кидать их, а напротив, собирать и прятать эти обрезки за пазуху; на том свете они пригодятся: по смерти каждому придется влезать на высокую крутую гору, столь же гладкую, как яйцо. С помощью сбереженных ногтей это можно будет сделать и удобнее, и скорее. По белорусскому поверью, кто прячет обрезанные ногти за пазуху, у того по смерти все эти обрезки очутятся на пальцах крепко сросшимися и помогут ему взобраться на железную гору, на которой стоит рай. (29 Нар. сл. раз, 160; Сын Отеч. 1839, т. VIII, 84); в Подолии рассказывают о стеклянной горе, на которую надо будет “драпаться” на том свете.(30 Быт подолян, II, 24)

 В других местах убеждены, что большие ногти всякому необходимы по смерти для того, чтобы лезть на небо или в царство небесное – на Сионскую гору: очевидно, что гора и небо здесь тождественны.(31 Маяк XII, 7; Послов. Даля, 1036).

  Раскольники, между которыми долее и живее сберегаются старинные суеверия, доныне носят в перстнях и ладонках обрезки собственных ногтей и когти филина.(32 Иллюстр. 1846, 262, 332-3)

Оберег охотника — медвежий коготь

 Древние литовцы также верили, что тени усопших, отправляясь на тот свет, должны карабкаться на неприступно высокую и круглую гору — Anafielas, на вершине которой восседает верховное праведное божество, судить души покойников, и сообразно с их земною жизнию – определяет им ту или другую участь. Чем добродетельнее была жизнь человека, тем легче душа его возносится на эту гору, и наоборот: отчаянных грешников, удрученных тяжестью грехов, пожирает дракон у самой подошвы горы. У литовцев есть и другое сказание, что верховное божество вызовет некогда из могил весь род человеческий, соберёт его на высокую гору и произнесёт над каждым свой неумытный суд. На погребальных кострах, вместе с трупом, литовцы сжигали лапы хищных зверей, когти разных птиц, рысьи и медвежьи, чтобы покойнику легче было взбираться на гору вечного блаженства; с тою же целью теперь сжигают они обрезки собственных ногтей, а больные, ожидающие смерти, нарочно отращивают у себя ногти, не касаясь до них ножницами. Думают, что сожжённые ногти улетают вместе с дымом к небу и что по смерти каждый получит их обратно.(33Kronica polska, litewska, etc. Стринковского, изд. 1846 г., I, 144; Ж. М. Н. П. 1844, IV, 36; Иллюстр. 1848, № 26; Семеньск., 30; Черты литов. нар., 97)

 Загробная страна блаженных называлась у германцев, кроме других имён, ещё saeldenberc = wonnenberg, freudenberg.(34D. Myth., 780)

В одном заговоре читаем следующую заклинательную формулу: “еду на гору высокую, далекую, по облакам и водам, а на горе высокой стоит терем боярский, а во тереме боярском сидит красная девица (=Зоря)... Закрой ты, девица, меня своею фатою от силы вражией, от пищали, от стрел, от борца, от кулачного бойца». (35 Сахаров., I, 25) Эта высокая гора, на которую надо ехать по облакам и водам (= дождевым источникам), есть небесный свод.

То же представление греки соединяли с Олимпом, на вершинах которого бессмертные боги основали свои обители (Διός δώμα); Γомер называет эту гору светлою, блестящею и прямо – великим небом; поэт говорит о богине Заре, что она восходит на Олимп, возвещая своим приходом утренний свет. (36 Илиада, I, 497; II, 48 – 49)

Итак, небо представлялось горою. Эта мифическая гора часто упоминается в сказочных преданиях славян и германцев. Соответственно впечатлению, производимому небесным сводом, она называется стеклянною или хрустальною (glasberg, spiegelberg); старинный апокриф (по рукописи проф. Григоровича) говорит, что Бог создал “небо хрустальное на столпах железных»; “буди небо по хрусталю на воздусе сотворено” (37 Пыпин – Рус. Сл. 1862, II, 53. Времен., XVI, 7) 

Рассказы о стеклянной горе известны в Польше, Белоруссии и Литве; на ней стоят золотые палаты, растёт дерево с золотыми яблоками, кожица которых мгновенно заживляет раны; живая вода (= дождь) бьёт ключами, а золото, серебро и драгоценные каменья лежат там в несметном количестве. В солнце, месяце и звездах древний человек видел сияющие в небесном чертоге драгоценные камни и золотые или серебряные украшения; блеск неба, озаренного яркими лучами солнца, напоминал ему блеск металлов, и финский эпос сообщает предание, что небесный свод был выкован хитрым кузнецом божественной породы.

У Гомера небо называется медным: в мифических представлениях блестящая медь и золото имеют тождественное значение. В одной червонорусской сказке повествуется о медной горе, которая была так гладка и крута, как стена, а высока столько, что шапка валилась с головы, когда посмотришь на её вершину.  В Ведах и Пуранах упоминается о золотой горе Меру, о которой Махабхарата говорит “Меру – золотая гора, сияющая подобно солнцу и бездымному огню; по сторонам её чистые убежища, где живут счастливые смертные” (38 Нар. ел. раз., 124 – 130 . Ж. М. Н. П. 1837, VII. 10)

Название небесной горы – железною указывает на отуманенное, потускнелое небо, каким оно обыкновенно бывает в ненастную осень и зимнюю пору: в современной речи мы привыкли называть его “свинцовым”. О зиме, запирающей дождевые источники, миф выражается, что она налагает на облака железные оковы (см. гл. XI).

Никто из простых смертных не в состоянии достигнуть вершины стеклянной горы даже на сильном, остро подкованном коне; смельчак, решившийся подняться на неё, падает при начале пути и платит жизнию за безрассудную отвагу. Были, однако, молодцы, которые взбирались на гору, прикрепляя к рукам и ногам когти рыси; взлетали на неё на крыльях сокола, на волшебном коне или ковре-самолёте: всё это (как будет объяснено в следующих главах) – мифические образы быстролётных облаков, вихрей и грозы. (39 Пов. и пред., 139 – 144,184; Н. Р. Ск., VII, 25; VIII, стр. 641; Сказ. Грим., I, стр. 159, 463; II, стр. 52, 233,301;Ск.Норв.,1,21)

 В лубочной сказке “о золотой горе” или “трёх царствах: медном, серебряном и золотом” повествуется о том, как царевич, отправляясь в означенные царства, достиг страшно высокой и крутой горы и взлез на неё с помощию железных когтей, прикрепленных к ногам и рукам. (40 Н. Р. Ск., I – II, стр. 128.) 

Олицетворяя грозовые явления хищными птицами и зверями, фантазия, сблизившая молнии с острыми стрелами, начинает видеть в этих стрелах – железные когти; только вооруженный такими когтями, сказочный герой (= древний громовник) может взойти на небо и освободить из-под власти злых демонов чудную красавицу – богиню весны.

Любопытна словацкая сказка об одном бедняке, который, желая укрыться от зимнего холода, вздумал пойти на стеклянную гору, где горит вечный огонь, т. е. солнце. Издалека завидел он великое пламя, вокруг которого сидели двенадцать мужей: это были слуги царя годовых времен (царя “nad casern”), т. е. двенадцать Месяцев. (41 Slov. pohad, стр. 19 – 28; сличи Н. Р. Ск., 1 – 11, стр. 326 – 331) Другая словацкая сказка сообщает предание о гордом короле, наказанном за то, что хотел приравнять себя Богу и устроить для себя стеклянное небо, украшенное алмазами и золотыми звездами. (42 Slov. pohad, сказка: Cesta k sluncu)

Кроме сбережения ногтей, которые должны были помогать усопшему подняться на высокую гору небес, для той же цели, по народному убеждению, могли служить и лестницы. По свидетельству жития князя Константина Муромского, вместе с умершими полагались в могилу сплетенные из ремней лестницы: “и по мертвых ременные плетения древолазные с ними в землю погребающе». (43 Карам. И. Г. Р., I, примеч. 236)

 Ещё доныне в некоторых уездах родственники умершего, собираясь творить поминки в сороковой день после его кончины, ставят на стол, вместе с блинами и кануном, нарочно сделанную из теста лесенку; а выходя за ворота провожать душу покойника, выносят с собой испеченные лесенки и думают, что по ним душа восходит на небо = в рай. (43 Карам. И. Г. Р., I, примеч. 236) 

В Воронежской губ. в самый день похорон приготовленная из пшеничного теста и запеченная лестница, величиною в аршин, ставится при выносе гроба, чтобы усопшей душе легче было взойти на небо. До сорока дней, по смерти, душа остается на земле, а по истечении этого срока идет на тот свет. (44 Сб., I, 226; V, 19, 82. (“Быт курск. кр.”); Послов. Даля, 299)

В Курской губ. поминальные пироги с маком и мёдом называются лестовки. На праздник Вознесения, в память восшествия Спасителя на небо, крестьяне пекут большие продолговатые пироги, верхняя корка которых выкладывается поперёк перекладинами: пироги эти называют лесенками. Их приносят в церковь, и после молебна часть отдают священнику и причту, а другую нищим. (45-46 Ворон. Беседа, 210; Ворон, лит. Сб., 389. Рязан. Г. В. 1846,16; Саратов. Г. В. 1846, 40) 

В некоторых деревнях приготовляемые на Вознесение Господне лесенки имеют семь ступеней, что стоит в связи с сказанием о семи небесах; после обедни крестьяне всходят на колокольню и бросают их оттуда на землю, замечая: как упадет лесенка – вдоль или поперек к церкви, останется цела, надломится или вовсе разобьётся, и поэтому делают свои заключения, на какое небо попадут они по смерти. Если все семь ступеней останутся целыбыть в раю, а разобьется лестница вдребезги – это знак великих грехов, заграждающих путь в царство небесное.(47 Ж. М. Н. П. 1851, Х (Обозр. гу?? ед.), 8-9.)

Мазовецкая легенда рассказывает, как один паломник, отправившись на поклонение гробу Господню, заблудился между скал и долго не находил выхода; наконец увидел он висячую лестницу, сделанную из птичьих перьев, три месяца взбирался по ней и достиг райских садов, в которых росли железные, медные, серебряные и золотые деревья; на соснах иглы были из чистого золота, а шишки из самоцветных камней: но что всего чудеснее, деревья эти знали все прошлое и предвещали будущее.(48 Пов. и пред., 16 – 18)

Наконец, приведём любопытное свидетельство старинного памятника (XIV века), полагающего рай на горе. Новгородский архиепископ Василий, в послании своём к тверскому владыке Федору пишет:

слышах, брате, что повествуеши: рай погыбл, в нем же был Адам; ино, брате, о того есмя погибели не слыхали… А Ефросин св. был в раю и три яблока принес из рая и дал игумену своему, от них же исцеления многа быша… А то место святого рая находил Моислав новгородец и сын его Яков, и всех было их три юмы, и одина от них погибла много блудив, а два их потом долго носило море ветром и принесло их к высоким горам, и видеша на горе той написан деисус лазорем чудным и вельми издивлен паче меры, яко не человеческыма руками творен, но Бжею благодатию, и свет бысть в месте том самосиянен, яю не мощи человеку исповедати. И пребыша долго время на месте том, а солнца не видеша; но свет бысть многочасный, светлуяся паче солнца, а на горах тех ликования многа слышахуть и веселие гласы вещающа. И повелеша единому другу своему взитти по шегле на гору ту видети свет и ликования гласы, и бысть, яко взиде на гору ту – и абие всплеснув руками, засмеяся, побеже от другов своих к сущем гласу. Они же велми удивлешеся и другого послаша, запретив ему, да обратився скажет им: что есть бывшее на горе. И той такоже створи, нимало взвратився к своим, но с великою радостию побеже от них. Они же страха наполнишеся и начаша размышляти к себе, глаголюще: аще ли и смерть случится, но видели бехом светлость места сего – и послаша третиего на гору, привязав ужищем за ногу его. Такоже и той створити хоте, всплескав радостьно и побеже, в радости забыв ужище на нозе своей; они же сдернуша ею ужищем, и в том часе обретеся мертв«.(49 П. С. Р. Л., VI, 87-89)

Рядом с сейчас указанными представлениями неба, как блаженной обители богов и праведных, как уже замечено во II главе, Небо было олицетворяемо и в живом божественном образе. Плодотворящая сила солнечных лучей и дождевых ливней, ниспадающих с небесного свода, возбуждает производительность земли, и она, согретая и увлаженная, растит травы, цветы, деревья и дает пищу человеку и животным. Это естественное и для всех наглядное явление послужило источником древнейшего мифа о брачном союзе Неба и Земли, причем Небу придан воздействующий, мужской тип, а Земле – воспринимающий, женский.

Летнее Небо обнимает Землю в своих горячих объятиях, как невесту или супругу, рассыпает на неё сокровища своих лучей и вод, и Земля становится чреватою и несёт плоды; не согретая весенним теплом, не напоенная дождями, она не в силах ничего произвести. В зимнюю пору  Земля каменеет от стужи и делается неплодною; с приходом же весны Земля, по народному выражению, “принимается за свой род”. “Не земля родит, а небо” – выражается пахарь пословицею, обозначая тем, что без благоприятных условий, посылаемых небом, земля бессильна дать урожай. (50 Снегир. Рус. в св. поел., IV, 40.)

Почти во всех языках земле даются имена женского рода. Гимны Ригведы представляют Небо и Землю бессмертною супружескою четою и называют их pita (patar) Dyaus = отец Небо и mata (matar) Prithivi = мать Земля. (51 Orient und Occid., год 2, вып. II, 235, 247)

Слово matar у древних ариев имело значение “производительница”, от корня taтворить(52 М. Мюллер, 22) Dyaus (родит. Divas) есть бог блестящего, светло-голубого небесного свода, от div – светлое, сияющее (т. е. небо). Это было древнейшее всеобщее название божества у племён индоевропейских: санскритскому dewa соответствуют санскр. dina, divan, слав. день –  творящий, подающий свет — в лат. deus, гр. Θεος (эол. οεος), лит. dewas, лет. dews, др.-прус. deiws, прийс. dia, корн. duy, сканд. tivar (во множ. числе – боги); от того же корня образовались лат. dies, литов. diena.

У зендского племени именем девов названы существа враждебные, демонические, у армян, dev и новоперс. div – злой дух); подобно тому и у славян див означает великана, дракона, т. е. тёмную тучу (см. гл. XX). Такая существенная перемена значения совершилась под влиянием взгляда на небесный свод, как на царство облаков и туманов; этот взгляд ярко отразился в самом языке: наше небо роднится с лат. nebula и nubes – туман, облако, мгла.

Старинные памятники, впрочем, упоминают бога Дыя (Дива) наравне с Перуном и Хорсом: “ов Дыю жьрет, а другыи Дивии”; “требу кладут… Диве (жен. форма), Перуну, Хорсу«. (52 Лет. рус. лит., кн. V, отд. 2, 5; т. IV, 99; Библ. листы Кеппена, 88 (вставка в древний перевод слова Григория Богослова XI века).)

Название неба – отцом и земли – матерью общи всем арийским народам. У греков рядом с отцом Зевсом — πατήρ Ζευς стоит Ηή μήτήρ — Деметра; у римлян Юпитер (Diupiter = Div pater; “sub Jove” в смысле: под небом употреблялось самими римлянами, и Tellus (terra) mater; у германцев Tius (сев. Туr = Dyaus) и Fulda (сев. Fold) – богиня земли.

И другие имена, придаваемые небу и земле, постоянно связывают их, как супружескую чету. Так Уранос (небо), по греческому сказанию, окружает Гею (землю) в любовном вожделении, и таким образом оба эти божества являлись одаренными чувствами и половыми принадлежностями человеческой природы; та же идея воплощена в супружеском союзе Кроноса и Реи, а затем в лице их детей, сменивших родителей, и как ни много создано было олицетворений матери земли – все эти богини представлялись в брачном союзе с владыкою неба Зевсом; позднее, когда начали приводить в систему разнообразные поэтические сказания, то из многих богинь одну признали за настоящую его жену, а других за любовниц, и связь его с ними стали объяснять неверностью бога.

По свидетельству Геродота, скифы, родство которых с германскими и славянскими племенами почти несомненно, после исследований Бергманна, признавали Апию (землю) женою Дива (неба), и первую почитали Великою Матерью, а последнего отцом Богов и людей. 

Лонгобарды и другие немецкие племена, по словам Тацита, чтили Нерту, как мать-землю: “Nerthum, id est Terram matrem colunt”. Богиня lordh (erde, гот. airpa, др.-вер.-нем. erda, англос. eordhe, др.-сев. iord, греч. έρα; Nerthus, гот. Nairthus, др.-сев. Niordhr – супруга Одина, владыки бурных гроз.

Литовцы называют землю mahte, mahminaмать (54 Die Göttterwelt, 22,57-58. 316; D. Myth., 175, 229-233; Ó. 3. 2-го отд. А. Н., VII, в. II, 9). Русский наш простолюдин небо называет отцом, батюшкою, а землю – матушкою, кормилицею; в эпическом языке сказок и песен постоянно повторяющееся выражение: мать сыра земля означает – землю увлаженную, оплодотворенную дождём, и потому способную стать матерью. Слово природа (natura = рождающая), употребляемое теперь как понятие отвлеченное, собственно указывает на землю, материнская утроба которой не устает рождать от начала мира и до наших дней. Идея плодородия так тесно слилась с представлением о богине Земле, что, по литовскому сказанию, она не может оставаться равнодушною при мысли, что у ней есть соперница: из зависти к одной матери, одаренной чудесным свойством рождать детей изо всех частей тела, Земля втянула её в трясину – и несчастная женщина превратилась в вербу.

Небо у древних славян олицетворялось в мужском образе Сварога. Название это, по значению своему, равносильно имени Dyaus; оно происходит от санскрита: sur – блистать (sura – бог, т. е. блистающий, светлый = dewa, deus); через поднятие звука r в аr явилась форма suar=svar – небо (т.е. светлое, блестящее), и в более тесном смысле: зодиак, солнечный путь; в Mater verborum др.-чешское zuor (svor) объяснено также словом: zodiacus. С приставкою на конце ga (= идущий, движущийся) образовалось слово svargacoelum Indri, aether, т. е. небо подвижное, ходячее = облачное, в котором властвует громовник-Индра; сравни русское эпическое выражение: “ходячие облака” и сейчас указанное сближение славян, неба с латин. словами, означающими: облака и туманы.

Скифскому Диву придавался эпитет Pirchunis – слово, в котором исследователи подозревают связь с именем Перуна; Зевс и Юпитер в мифологии греков и римлян по преимуществу выступают, как боги-громовержцы; ибо в явлениях небесных ничто так сильно не поражало воображения древнего человека, как громозвучная, молниеносная гроза. Потому и наш Сварог в Ипатьевской летописи сближается с громовником Гефестом:

“И бысть по погоне и по разделеньи язык поча царьствовати первое Местром (Менее) от рода Хамова, по нем Еремия (Гермес), по нем Феоста, иже и Зварога (вар. Соварога) нарекоша егуптяне… Тъи же Феоста закон устави женам за един муж посягати… сего ради прозваша и бог Сварог (в греч. тексте Малалы: τον δέ αυτον `Ηφαιοτον θεόν εχάλουν.)”.

От того же корня sur произошли: греч: ήλιος, λат. sol, готск. sauil, фр. soleil, литов. saule, наше солонь (солнце), в которых буква Л по известному грамматическому закону сменила звук r, остающийся в санскрите: suris, suryas, греч. δειριος, δειρ, λат. sirius; иногда обе эти буквы опускаются, откуда образовалась другая санскр. форма sunas, sunus, готск. sunna, sunno, нем. sonne. В связи с этими данными слово “svarga” употреблялось и в смысле прозвания Солнца, как светлого, блестящего бога, шествующего по небесному своду(55 Ч. О. И. и Д., год 1,1, ст. Шафарика, 33 – 34; II, ст. Бодянск., 13; О влияй, христ. на сл. яз., 50. Объяснение имени Сварога, предложенное Эрбеном (56 Рус. Бес. 1857, IV, 108) , не имеет прочной учёной основы.

Сварог, как олицетворение неба, то озаренного солнечными лучами, то покрытого тучами и блистающего молниями, по указанию наших памятников, признавался отцом солнца и огня. Во мраке туч он возжигал пламя молний, и таким образом являлся творцом небесного огня; по древнему преданию, земной огонь был божественный дар, низведенный на землю в виде молнии; отсюда понятно, почему славянин молился огню, как сыну Сварога.

Далее: разбивая громовыми стрелами тучи, Сварог выводил из-за них ясное солнце, или, выражаясь метафорическим языком древности: возжигал светильник солнца, погашенный демонами тьмы; это картинное, поэтическое представление прилагалось и к утреннему солнцу, выходящему из-за чёрных покровов ночи, так как ночной мрак постоянно отождествлялся с затемняющими небо тучами. С восходом солнца, с возжжением его светильника, соединялась мысль о его возрождении (см. гл. IV,) и потому Сварог есть божество, дающее жизнь Солнцу = рождающее Дажьбога (Божий День).

Теперь мы должны обратить внимание на те немногие места памятников, в которых учёные наши, под влиянием христианских воззрений, думают видеть свидетельство, что, рядом с поклонением божествам стихийным, славяне веровали в единого верховного Бога и что в этом веровании высказывается тёмное сознание о едином истинном Творце вселенной. Мнение это, в подтверждение которого ссылаются на Прокопия, Гельмольда и договоры первых русских князей с греками, не может быть принято наукою. Славяне, конечно, не могли составлять в данном случае странного исключения из общей семьи родственных им индоевропейских народов. Прокопий (VI века) выражается так: “Θεον μεν γαρ ένα, τον τνς αοτραπής οήμιφργόν, αραντων χυριον μουον αυτον ηομιςφοιν ειναι”, т. е. только одного бога, производителя молнии, почитают они (славяне) единственным владыкою вселенной. Вслед за этим сказано, что они поклонялись также рекам, нимфам и другим божествам. Что этот бог, творец молнии, не был Перун, доказательством тому приводят известие Гельмольда, который знал Перуна и между тем отличает его от верховного бога богов. “Между различными божествами  — говорит он, во власти которых состоят поля и леса, печали и наслаждения, славяне не отрицают и единого бога на небесах, повелевающего прочими. Он самый могущественный, заботится только о небесном; а прочие боги, исполняющие возложенные на них обязанности, происходят от его крови, и чем кто знатнее, тем ближе к этому богу богов”. На то же различие указывают договоры Игоря и Святослава с греками (X в.): “и елико их (Руси) есть нехрещено, да не имуть помощи от Бога, ни от Перуна” – “да будет клят от Бога и от Перуна” – “да имеем клятву от Бога, в него же веруем, в Перуна и в Волоса» (57 П.C.P.Л.,I,20,23,31.).

По всему вероятию, словом Бог переводчики, перелагавшие текст договоров с греческого подлинника, перевели греческое Θεος (эол. οεος), которое, как мы видели, означало небо и потом вообще Бога. Почти у всех народов слова, означавшие небо, обратились в нарицательные названия божества; следовательно, наоборот, говоря о боге, древние язычники могли исключительно разуметь верховного представителя и владыку небесного свода. Отсюда само собой вытекает заключение, что “Бог”, упоминаемый договорами Игоря и Святослава, есть греческий Зевс (Θεος), славянский Див или Сварог; именно об этом божестве говорит Гельмольд, приписывая ему владычество над небом; о нём же говорит и Прокопий, как о правителе вселенной и создателе молний. Таково первоначальное значение слова: “великий”( = старейший); в этом именно смысле употребляют его летописцы, когда говорят Владимир великий, Ярослав великий; Слово о полку даёт соответственные выражения: старый Владимир, старый Ярослав…  (58 Слово о полку )

Это бог богов, их родоначальник, или как доныне называют его славяне – великий ( = старейший), старый бог, прабог (сравни: пра-дед, пра-щур) = отец Небо, pita Dyaus, πατήρ Ζευς, немецкий: der alte Gott, der alte Vater, в отношении к которому все другие стихийные божества представлялись его детьми, прибогами, т. е. младшими, от него происшедшими; (сравни: при-го-род. От великого ( = старейшего), старого бога, ( = пра-бога) родились боги солнца, молнии, облаков, ветров, огня и вод (первоначально: дождевых потоков). (59-60 D. Myth., 19.Макуш., 70-76; Срезнев., 2-11; Изв. Ак. Н, III, 283)

В другом месте своей хроники Гельмольд называет богом богов Святовита: “Zuantewit deus terrae Rugianorum inter omnia numin; Slavorum primatum obtinuit… non solum Wagirensis terra, sed et omnes Slavorum provinciae… ilium deum deorum esse profitentes”, т. е. Святовит, бог земли руянской, получил первенство между всеми славянскими божествами; не одна вагрская страна, но все славянские области признают его богом богов. В сравнении с ним, прибавляет Гельмольд, всех прочих богов считают как бы полубогами (quasi semidei). (61  Макуш., 85-88) 

Свято- или Свето-вит – имя, образовавшееся по той же форме, как и другие названия языческих богов: Поревит, Яровит, Руевит; последний слог составляет суффикс (сравни прилагательные: яро-витый, плодо-витый, ядо-витый), основа же имени (свят = свет) указывает в Свя-товите божество, тождественное Диву (div – divinus) и Сварогу: это только различные прозвания одного и того же высочайшего существа. Ходаковский собрал множество географических названий, образовавшихся от этого слова и, без сомнения, состоявших некогда в связи с культом Святовита (62  Ходаковский Р. И. Сб., VII, 303 – 6)

По свидетельству Саксона-грамматика в богатом храме на острове Аркона стоял огромный идол Святовита, выше роста человеческого, с четырьмя бородатыми головами на отдельных шеях, обращенными в четыре разные стороны; в правой руке держал он турий рог, наполненный вином. Тут же висели принадлежащие богу седло, мундштук и огромный меч; сверх того, при храме содержался посвященный Святовиту белый конь, на котором он выезжал по ночам разить врагов славянского племени.

Идол небесного бога Святовита

В 1851 году сделался известным учёному миру открытый на Збруче Святовитов истукан, грубой работы, с четырьмя лицами, все, что было посвящено Святовиту арконскому, на этом истукане изображено в рисунке (чертами): на одной стороне бог держит в правой руке рог; на другой – висит у пояса меч, а под ним видно изображение коня с подбрюшником. (63  О.З.1851, VII, смесь, 69 – 71; Зап. арх. общ., V, ст. Срезневск., 163 – 196)

Четыре головы Святовита, вероятно, обозначали четыре стороны света и поставленные с ними в связи четыре времени года (восток и юг – царство дня, весны, лета; запад и север – царство ночи и зимы); борода – эмблема облаков, застилающих небо, меч – молния, езда на коне и битвы с вражьими силами – поэтическая картина бурно несущейся грозы; как владыка небесных громов, он выезжает по ночам, т. е. во мраке ночи-подобных туч, сражаться с демонами тьмы, разит их молниями (Mater verborum: “Svatovit – Ares, bellum”) и проливает на землю дождь.

С этим вместе Святовит необходимо признается и богом плодородия; к нему воссылались мольбы об изобилии плодов земных; по его рогу, наполненному вином (вино = символ дождя), гадали о будущем урожае. Таким образом, у славян, как и у прочих арийских народов, с верховным божеством неба связывались представления ожесточенной борьбы с демонами и благодатного плодородия, разливаемого им по земле; вот почему время зимнего поворота солнца, предвещающее грядущее торжество Святовита над нечистою силою, получило название Святок, а весенний праздник пробуждения природы, появления молниеносных облаков и дождевых ливней – название святой или светлой недели. Те же самые представления соединяла фантазия и с отдельным олицетворением бога-громовника (Перуна); так как именно в весенней грозе видел древний человек – источник жизни, начало мирового творчества, то понятно, что воинственный громовержец должен был выдвинуться в его сознании вперед и занять первостепенное, почетнейшее место между другими богами. Вместе с главнейшими атрибутами божества Неба, на него переносится и понятие о старейшинстве; он является творцом и правителем вселенной, получает имя деда (см. ниже) и представляется в виде бородатого старца.

Признавая Небо и Землю супружескою четою, первобытные племена – в дожде, падающем с воздушных высот на поля и нивы, должны были увидеть мужское семя, изливаемое небесным богом на свою подругу; воспринимая это семя, оплодотворяясь им, Земля чреватеет, порождает из своих недр обильные, роскошные плоды и питает все на ней сущее.

Латин. pluo – дождить, малорос. плютка – ненастье, чешек, pluta – потоки дождя, plust – дождь (от корня плю-ти, плу-ти, плы-ти в значении: литься – “свеча плывет”; с словом плыть сродно плевать, плюнуть, слюна и слякоть; народная загадка так выражается о коровьих сосках и подойнике: “чотири панночки в одну дучку [ямку] плюют” роднятся с прилагател. полон, старослав. плъ-нъ = налитой и существ, плоть – мужское семя.  (64-65  Сементов., 28. Потебн., 94) 

Мелкий и частый дождь поселяне называют севень; народная песня выражается о дожде: он или ситечком сеет, или ведром поливает; следов., дождевые капли уподобляются хлебным зернам, бросаемым в мать сыру землю на будущий урожай. Слово семя означает в нашем языке: и зерно растительного царства, и оплодотворяющие соки-семя человека и животных; с другой стороны, и понятие зерна распространяется отчасти на царство животное, ибо о рыбах говорится, что они “мечут зерно; жидкой икре даётся название “зернистой”. В Ведах весьма часто высказывается мысль, что в виде дождя небо проливает своё животворное семя; так, наприм., в гимне Ригведы, обращенном к богу-громовнику, находим следующее любопытное место: “бушует ветр, блистает молния, распускаются злаки, небо изливается, вся тварь получает подкрепление, когда Парьянья (= славянок. Перун) оплодотворяет землю своим семенем». (66 Orient und Occid., 1861, в. II, ст. Бюлера, 225)

 От небесных, дождевых потоков религиозное обожание перешло и на земные источники и реки; воды Нила, ежегодно разливающиеся на всю окрестную страну и напояющие её плодоносною влагою, почитались у египтян за мужское семя Озириса; когда река эта выступала из берегов – на изображения Изиды навешивались амулеты в знак её беременности. По народной примете, если дождь смочит молодую чету в самый день брака или случится гроза во время венчального обряда, то это предвещает новобрачным чадородие и богатство(67 Иллюстр. 1846,332)

 При таком воззрении на дождь, как на родительское семя, понятно, что в молнии, разящей тучи и чрез то низводящей на землю небесные воды, фантазия первобытных народов узнавала мужской детородный член; понятно также, что оплодотворяющая сила неба почти исключительно присваивалась божествам весенних гроз – у германцев Водану и Тору, у славян – Перуну: к ним обращались с молитвами об урожае, в честь их совершались на пашнях и жнивах религиозные обряды, от их непосредственного участия зависели успехи земледелия.

Древнейшее чествование фаллоса ярко засвидетельствовано преданиями и обрядами восточных народов, культом Диониса (Вакха), Фрейра и Ярила (см. гл. VIII).

Вместе с представлением весенней грозы в мужском образе бога-оплодотворителя в ту же незапамятную старину и под тем же влиянием поэтических сравнений и метафорического языка возникло представление о богине облачного неба, которая носит в своей утробе (= тучах) зародыши юной жизни и с которою бог-громовник вступает в брачный союз в благодатное время весны; своим молниеносным фаллосом он лишает её девственности. Такой переход к женскому типу – в мифологии классических народов выразился в образе Юноны, или Дианы (Juno – Jovino — Djovino – Diana, женская форма имени Зевс = Юпитер, соответствующем славянской богине Диве или Дивии.

Рядом с Тором в германских сказаниях выступает супруга его Зифа, точно так же как возле Водана стоит Frau Gwode или Wode, а имени Фрейра отвечает Фрея; у славян эта богиня весны называется Прия или Сива. Носясь над землею, она рассыпает на неё обилие своих даров, поит её росой и дождями и воспитывает жатвы. Как богиня, творящая земные урожаи, как супруга небесного бога, носителя молний и проливателя дождей, она мало-помалу слилась в народном сознании с плодородящею матерью Землею, супругою Неба. Яков Гримм совершенно верно указал на лингвистическое сродство имени Прия с санскр. mata Prithivi.

  Другое название Сива, созвучное с словами сеять, по-сев, скрепило эту связь чарующею силою языка; в глоссах Mat. verbor. Siva объясняется: “dea frumenti, Ceres”. Сива научила возделывать землю, сеять, жать и обрабатывать лён. В этом новом отождествлении золотые волоса богини, первоначально означавшие яркий блеск весеннего солнца (см. гл. V), сделались метафорою зрелых = желтеющих колосьев на нивах земледельца; в золотистых волнах жатв греки и римляне видели волоса Деметры или Цереры; блестящее ожерелье Фреи, названное Brisingamen (сличи: brising – огонь, зажигаемый на Иванов день), переходит в представление наряда, носимого богинею Землею = lardhar men: в летнюю половину года она красуется в своём роскошном уборе, а на зиму снимает его и погружается в сон. (68-69-70 D. Myth., 177. Ibid., 280. Ibid., 286,534)

Немецкие саги о белых девах (weisse jungfrauen), в которых олицетворены весенние облака, рассказывают, что они любят расчесывать свои косы и оставшиеся на гребне волоса дарят встречным путникам; волоса эти потом превращаются в золотые колосья. (71-72 Ibid., 283,589, 609; Маннгардт: Die Götterwelt, 27. D. Myth., 918)  На древнем поэтическом языке травы, цветы, кустарники и деревья назывались волосами земли. (73 Orient und Occid., год 1, в. IV, 594) 

Признавая землю за существо живое, самодействующее — она родит из своей материнской утробы, пьёт дождевую воду, судорожно дрожит при землетрясениях, засыпает зимою и пробуждается с возвратом весны, первобытные племена сравнивали широкие пространства суши с исполинским телом, в твердых скалах и камнях видели её кости, в водах – кровь, в древесных корнях – жилы, и в травах и растениях – волоса. Кости и камни сближены фантазией ради их одинаковой крепости; санск. asthi (ashthi) – кость, косточка плода (перс. astah, осет. asteg, лат. os – ossis, албан. ashti) и fsthtia – камень (Пикте, I, 515 – 6); выражения окаменеть и окостенеть употребляются как синонимы. Горы и скалы поэтому представлялись крепкими костями, сплачивающими земное тело; одно из названий горы в санскрите означает: держащая землю = бу-дара (74 Рус. Вест. 1862, III, 46).

По преданию индийских брахманов, земные воды создались из соков Брамы, камни – из его костей, и растения – из волос(75 Mythologische Forschungen und Sammlung. 1832,5 – 6)

  Скандинавский миф о происхождении мира утверждает, что земля сотворена из мяса убитого первозданного великана Имира, море – из потоков его крови, горы, скалы и утесы – из костей и зубов, леса – из волос. Сличи с этим следующее место “Луцидариуса”: “Земля сотворена яко человек; камение яко тело имать, вместо костей корение имать, вместо жил древеса и травы, вместо власов былие” (76 D. Myth., 526 – 7. (Лет. рус. лит., кн. 1,54)

 Наоборот, предания о происхождении человека, равно принадлежащие всем индоевропейским народам, в том числе и славянам, говорят, что тело человеческое взято от земли и в нее же обращается по смерти, кости – от камня, кровь – от морской воды, пот – от росы, жилы – от корней, волоса – от травы. Верование это так высказано в стихе о голубиной книге:

Телеса наши от сырой земли,
Кости крепкия взяты от камени,
Кровь-руда от черна моря.

(77 D. Myth., 531 – 3, 536; Пам. отреч. лит., II, 433 – 4; Пам. стар. рус. литер., III, 12, 169; О влиян. христ. на сл. яз., 84)

Духоборцы приняли означенные предания в свой догмат. У Даниила-заточника читаем: “тело основывается жилами, и дуб крепится множеством корения”

Народные загадки метафорически называют волоса – лесом, а траву – волосами: “ой, на гори гай, пид гаем мигай, пид мигаем сопай, пид сопаем хопай” (голова, волоса, очи, нос и рот); “густый лис, чисто поле, два соболи, два стекла, труба и лепетайло” (волоса, лоб, брови, очи, нос и язык)(78 Калеки Пер., II, 356); “под лесом-лесом колеса с повесом” (под спущенными косами висят серьги); “летела тень (= дзень, звук ударяющей косы) на Петров день, стала плакать, аж волосы вянут” (= трава, которую скосили); “красна девица сидит в темнице (= морковь или свекла в земле), а коса (= зелень) наруже». Вариант “...на маковице-то лес (волоса), в лесу-то звери (вши)”.

Подобными сближениями пользуется и народная песня, особенно если речь идет о превращениях: так, утопая в волнах, говорила девица брату: “не коси, братец, шёлковой травы; шёлкова трава – то моя русая коса!»(80 Сементов.. 9; Москв. 1852, XXIII, 100; Этн. Сб., VI, 70,81,102) В сербской песне хвалится девица:

Moja ситна коса – зелена ливада,
Moje чарне очи – два бистра кладенца.
(81Киев. Г. В. 1845,16; Пасек., 1,109)

В стихе о Егории Храбром сказано, что у его сестёр “власы, как кавыль-трава”. Сербы называют лес – шума, потому что в нем слышится постоянный шелест листьев (малорос. песня: “шум ходит по диброви”); а чешск, osumeti от первоначального значения: лишиться листьев, срываемых ветром, перешло в понятие: олысеть(82 Срп. н. пjecмe. 1,171)

 С указанными метафорами тесно связывается поверье о зелёных волосах русалок, водяных и леших и тот часто встречаемый в народных сказках мотив, по которому щётка, кинутая героем во время бегства от враждебных преследователей, превращается в лес: из каждого волоска вырастает дерево. (83 Филолог. Зап., год 3, III, 156)

Русалки, как водяные нимфы, наделены зелёными косами, подобно римским божествам рек и финскому царю волн (Ahto), которые представлялись с травяными бородами; т. е. зелень, растущая по берегам рек и источников, рассматривалась, как волосы водяных богов и богинь. (83 Пов. и пред., 103)

 Малорусская загадка, означающая “камыш”, изображает это растение в таком поэтическом образе: “стоит дид над водою, колыхает бородою»(86 Сементов., 35.) От санскр. vrdh – расти происходят лат. barba (вместо bardha), нем. oart и славян, брада; следоват., уже самый язык, назвавший бороду – растущею, наводил фантазию на это метафорическое уподобление. (87 Изв. Ак. Н., IV, 89.) Доселе уцелел обычай связывать, во время жатвы, пук несрезанных колосьев и оставлять его на ниве в честь древнего бога плодородия; это называется: завивать Волосу бороду.

Богиня земного плодородия, вступающая в брак с богом небесных гроз в счастливое время весны, теряет своего супруга в период холодной зимы и прекращает свои роды; отсюда создалось у германцев прекрасное сказание о том, как Фрея, в белой развевающейся одежде, плача и жалуясь, шествует через горы и долы, неустанно ищет своего скрывшегося мужа, находит его и потом снова теряет и принимается за те же поиски. Миф этот развит во многих народных сказках. У греков благодатная свадьба Зевса и Геры праздновалась каждую весну. (88 Маннгардт: Die Göttcrwelt, 272) В зимнюю пору и жарким летом, во время засухи = бездождия.

Земля являлась воображению древнего человека – печальною вдовою; воззрение это высказано в народном стихе, где Христос вещает смертным: если не послушаете моих заповедей, то сотворю небо медным ( = жгучим), а землю железною:

От неба медного росы не воздам,
От земли железной плода не дарую,
Поморю вас гладом на земле;
Кладязи у вас приусохнут,
Источницы приоскудеют,
Не будет на земле травы,
Ни на древе скоры:
Будет земля яко вдова. (89 Калеки Пер., VI, 72)

Из всего сказанного очевидно, что рядом с поклонением небу должно было возникнуть и утвердиться религиозное почитание земли. Следы этого обоготворения сохранились и у славян. Старинный проповедник восстает против нарицания землю – богом Галицкие русины и малороссы называют её святою; так в эпическом приветствии — “здравице” говорится: “бувай здорова як рыба, гожа як вода, весела як весна, а богата як земля святая! или в поговорке: “не годен того, же го земля святая на собе носить!” (90 Москв. 1844.1, 243)

 Малорусские клятвы: “щоб тебе, окоянного, земля не приняла!”, “земля б его святая не приймала!” и сербская: “тако ми земл(ь)а кости не изметала!” согласны с великорусским поверьем, что земля не принимает в свои недра умерших еретиков, колдунов и великих грешников и выбрасывает наверх их трупы или кости. Потому, высказывая доброе пожелание покойнику, малорусы выражаются: “щоб ему земля пером (лежала!)”. Есть и другие клятвы землею: “щоб тебе сира земля пожерла!”, “щоб пид ним и над ним земля горила на косовий сажень!”, “о, щоб над тобою земля тряслась!”, серб. “тако ми земл(ь)е у кojy ђу!» (91 Номис., 73 – 74,89; Архив ист.-юрид. свед., II, ст. Бусл., 44; Срп. н посл 301)

 Апокрифические сочинения, запрещая хульные “матерные” слова, прибавляют, что этот грех не будет прощен, ибо такими словами поносится мать сыра земля. (92 Калеки Пер., VI, 96.) “Не бей земли, – говорят словаки, – не даст тебе хлеба!» . (93 Гануш, 29.)

В XIV столетии новгородские стригольники учили каяться в грехах не священнику, а земле, почему константинопольский патриарх, обличая их, писал: “еще же и сию ересь прилагаете, стригольници, велите к земли каятися человеку, а не к попу. Не слышите ли Господа глаголюща: исповедайте грехы своя, молитеся друг за друга, да исцелеете? Яко же бо болный человек объявить врачу вред свой, и врач приложит ему зелие, по достоянию вреда того, и исцелеет: такоже и духовному отцу исповедает грехы свое человек, и духовный отец от греха того престати повелить, и противу греха того вздаст ему епитемью понести; того деля ему Бог отдаст греха того. А кто исповедается к земли, то исповедание несть ему в исповедание: земля бо бездушная тварь есть, и не слышит и не умеет отвечати». (94 А. Ист., I,6), 

Но для простого, неразвитого народа, воспитанного на старинных эпических преданиях, земля вовсе не была бездушною; он наделял её чувствами и волею. Богатыри, поражающие лютых змеев, в ту минуту, когда им грозит опасность быть затопленными кровью чудовища, обращаются к земле с просьбою: “ой, ты еси мать сыра земля! расступися на четыре стороны и пожри кровь змеиную” – и она расступается и поглощает в себя потоки крови.(95  стихи о Георгии Храбром и Федоре Тироне) Староверческие толки: беспоповщина и нетовщина до позднейшего времени продолжали следовать стригольникам и исповедовали свои грехи, зря на небо или припадая к земле. (96 Полн. ист. известие о старообряд. Андрея Иоаннова, изд. 3,12) Старообрядцы перед обедом и ужином, за неимением воды, умывают себе руки землею, следовательно, приписывают ей такую же очистительную силу, как и воде. (97 Вест. Евр. 1828, IV, 253)

Весною, когда земля вступает в брачный союз с небом, поселяне празднуют в её честь Духов день; они не производят тогда никаких земляных работ, не пашут, не боронят, не роют земли и даже не втыкают кольев, вследствие поверья, что в этот день земля – именинница и потому надо дать ей отдых. (98 Совр. 1856, XI, смесь, 7) 

Больные лихорадкою отправляются на то место, где, по их мнению, пристала к ним болезнь, посыпают вокруг себя ячменной крупою и, кланяясь на все стороны, говорят: прости, сторона мать сыра земля! вот тебе крупиц на кашу” и уверены, что земля простит их и избавит от лихорадки.(99 Сахаров., II, 14) Выздороветь, исцелиться от болезни на старинном языке выражалось словами: получить от Бога прощение. Иногда выходят больные на перекресток, падают ниц и просят мать сыру землю исцелить их от недуга. В Нижегородской губ. крестьяне, получившие при падении наземь какое-нибудь повреждение или ушиб, ходят прощаться на то место, где упали, т. е. молить наказывающую землю о прощении.

В разных сторонах Руси жницы, окончив работу, катаются по ниве, приговаривая: “нивка-нивка! отдай мою силку, что я тебя жала, силку роняла».(100 Терещ., IV, 134; Цебриков, 286) Эта обращенная к земле просьба: воротить силу, потраченную на жнитве, напоминает греческое и русское сказание о великанах, которые, падая в пылу битвы, как только прикасались к матери-земле, тотчас же восставали с новою силою.

На вешний Юрьев день также в обычае у наших крестьян кататься по нивам; болгары и сербы, заслышав первый гром весною, валяются по земле и трутся спинами, чтобы кости не болели; то же соблюдается и в Германии. Земля, взятая с могилы, умиряет скорбь по усопшему. (101-102 Киев. Г. В. 1850, 2. Cрп. рjечник, 103; Каравел., 241; Die Götteiwelt, 197. — Нар. сл. раз., 158 )

 Земля, смоченная слюною (метафора дождя), признается средством, заживляющим раны. (103 Украин. мелодии Марковича, 108); при головной боли берут из родника песку и прикладывают к голове с приговором: “как здорова земля, так бы моя голова была здорова!»(104 Послов. Даля, 429)

 Как всеобщая кормилица, земля есть источник сил и здоровья; она же растит и целебные травы. Тот, кто приступает к собиранию лекарственных зелий и кореньев, должен пасть ничком наземь и молить мать сыру землю, чтоб она благоволила нарвать с себя всякого снадобья; мольба эта обращается к ней в такой эпической форме:

Гой, земля еси сырая,
Земля матерая,
Матерь нам еси родная!
Всех еси нас породила,
Воспоила, воскормила
И угодьем наделила;
Ради нас, своих детей,
Зелий еси народила,
И злак всякий напоила
Польгой беса отгоняти
И в болезнях помогати.
Повели с себя урвати
Разных надолбьев, угодьев,
Ради полый на живот.
(Нижегор. губ.)

Триполье 3700-3500 г. до н.э. Ритуальная чаша-грудь для возлияния на землю

Чтобы нечистая сила не поселилась в нивах и не выжила с пастбища стад, т. е. не повредила бы, хозяева в августе месяце выходят раннею зарею на поля с конопляным маслом и, обращаясь на восток, говорят: “мать сыра земля! уйми ты всяку гадину нечистую от приворота и лихого дела”; затем выливают на землю часть принесенного масла. Обращаясь на запад, продолжают: “мать сыра земля! поглоти ты нечистую силу в бездны кипучие, в смолу горючую”; на юг произносят: “мать сыра земля! утоли ты все ветры полуденные со ненастью, уйми пески сыпучие со мятелью” и наконец на север: “мать сыра земля! уйми ты ветры полуночные со тучами, содержи (сдержи) морозы со мятелями”. За каждым обращением льют масло, а в заключение бросают и самую посудину, в которой оно было принесено. (105 Сахаров., II, 47)

У литовцев в эпоху язычества было обыкновение приготовлять осенью (после уборки хлеба) пиво и часть его выливать на землю с такою мольбою: “Zevenyle ziedekle, pakyiek musu ranku darbus!”, т. е. цветущая Земля! благослови дело рук наших(106 D. Myth., 231) Это жертвенное возлияние масла и пива имело символическое значение влаги, проливаемой небом и дарующей нивам урожай; ибо и “масло” и “пиво” были метафорическими названиями дождя. Увлаженная дождем земля сулила обилие, богатство и счастие; потому, при избрании кошевого, если на ту пору случалось быть ненастью, казаки мазали голову избранного грязью, почитая это за доброе предзнаменование. (107 Ч. О. И. и Д., год 2, VI, 18: “История о казаках запорожских”.)

По свидетельству Дитмара (1018 г.), славянские жрецы, нашептывая какие-то слова, раскапывали пальцами землю, и по встречающимся приметам гадали о будущем. (108 Макуш., 102.)

 Народные русские сказки упоминают о старинном обычае: произнося клятву, есть землю, чтобы таким действием ещё тверже скрепить нерушимость произносимого обета или справедливость даваемого показания.(109 Н. Р. Ск., IV, стр. 8; Эрленвейн, стр. 165) По словам Вадима Пасвека, на Украине бывали примеры, когда клятва скреплялась целованием земли, и такая клятва почиталась самою священною. Он приводит пример, как один украинец требовал от своего сильно обиженного противника: “целуй землю и клянись, что ты не будешь мне мстить и что мы останемся друзьями”. Тот поцеловал землю и остался верен своему обещанию.(110 Путев. Записки, 151 – 2)

Хроника Дитмара говорит, что славяне при утверждении мирных договоров подавали пучок сорванной травы или клок обрезанных волос; трава, как волосы матери-земли, и волоса, как метафора травы, употреблялись здесь за символические знамения самой богини – в удостоверение того, что мир будет соблюден свято и границы чужих владений останутся неприкосновенными.(111 Макуш., 155)

 В старину на Руси, вместо обыкновенной присяги, долгое время в спорных делах о земле и межах употреблялся юридически признанный обряд хождения по меже с глыбою земли: один из тяжущихся клал себе на голову кусок земли, вырезанный вместе с растущею на ней травою на самом спорном поле, и шёл с ним по тому направлению, где должна была проходить законная граница; показание это принималось за полное доказательство.

В древлеславянском переводе Слова Григория Богослова, относящемся к XI веку, сделана весьма важная вставка о языческих суевериях, о которых не упоминается в подлиннике; здесь, между прочим, замечено: “ов же дьрьн (дерн) вскроущ (от кроить – резать) на главе покладая присяг творить».(112 Изв.Aк.H.,IV,310).

Митрополит Евгений указал на свидетельства XVII века из писцовых книг, данных Соль-Вычегодскому монастырю на покосы и пожни: “и в том (споре) им (тяжущим) дан суд, и с суда им учинена вера, и ответчик Окинфенко дал истцу Олешке на душу. И Олешка, положа земли себе на голову, отвел той пожне межу”. – “И с суда дана им вера, и ответчик Ерофеенко в том дал на душу старцам и слугам (служкам); и монастырский служка Пронька Михайлов”. Память об этом обычае удержалась в народе до позднейшего времени. Покойный Макаров рассказывает такой случай: в Рязанской губ. один простолюдин, оспаривая принадлежность луга, вырезал дернину, положил ее на голову и, оградясь крестом, клялся, перед свидетелями, что если право своё на покос он утверждает ложно, то пусть сама мать родная земля прикроет его навеки.(113  Вест. Евр. 1813, XIII, 28 – 39; Речь Колмыкова о символизме права – при Крат. отчете о состоян. СПб. университета за 1837 – 8 академ. год, 81 – 84; Труды и Лет. О. И. и Д., IV, 197 – 8)

Конечно, тот же смысл грядущего наказания (= смерти), насылаемого богинею Землею за ложную клятву, соединялся и с описанным обрядом хождения по меже. За его религиозный характер прямо говорит та замена, упоминаемая в юридических актах XVI века и узаконенная потом в Уложении, следуя которой обход спорных полей совершался с иконою на голове, а не с землею и дерном. Преимущественно носили икону Богородицы, которая в христианскую эпоху сменила в народных верованиях древнюю богиню земного плодородия, и это технически называлось: “отводить землю по речистой».(114 Юрид. Ак., 16,18, 20,32; Уложение, гл. X, стат. 236 – 7) 

Обычай присягать, держа на голове кусок земли, известен и у других племён. Существование его в Венгрии засвидетельствовано документом 1360 года, где он так описан: “Фома и Михаил Ханы, разув ноги и распоясавшись, положили себе на голову глыбу земли и клятвенно подтвердили, что та самая земля, которую они обошли и отвели по означенным межам, принадлежит к их владению”. В Оппельнском земском уставе 1562 года сказано: присяга должна быть принята на межах по древнему обычаю, и затем постановлено для крестьян: “крестьяне должны раздеться до рубахи, стать на колени в яме, вырытой на один локоть в глубину, держать на голове дерн, не иметь при себе ни ножа, ни оружия, и таким образом произносить присягу”. Взятая с поля глыба и дёрн были символами матери-земли, а с тем вместе и поземельной собственности; по всему вероятию, как было у других народов, так и у нас – при уступке и продаже полей и пашней кусок земли или дерн передавался из рук в руки от продавца покупщику, как видимый знак перехода права владения от одного лица к другому. На это указывает старинное выражение: продать в дернь или одерень, т. е. продать в полную и вечную собственность.

У римлян, в случае тяжбы о поземельном владении, противники отправлялись на спорное поле, брали из него глыбу и приносили к претору, который должен был рассудить их; у германцев в подобном случае также вырывали глыбу из спорной земли, приносили пред феодала и, вступая в судебный поединок, прикасались к ней своими мечами.(115 Речь Колмыкова, 75-77,80, 86-90; D. Rechtsalt., 110-121) 

От общего представления о Земле народ земледельческий переносит своё религиозное почитание на отдельные родовые участки, подобно тому как культ огня склонился к обоготворению домашнего очага; земля, на которой селился род, которая возделывалась его руками и которая действительно была его кормилицей, становилась ему родною.

Уходя на чужбину, древние предки наши брали с собою горсть родной земли и хранили её, как святыню: обычай, доселе соблюдаемый болгарами.(116 Миладин., 525) К родной земле тяготели общие интересы родичей; даруя им необходимые средства жизни, она тем самым привязывала их к определенной местности и теснее скрепляла семейный союз. Самая торжественная клятва побратимства у скандинавов произносилась с коленопреклонением под полосою вырезанного дерна: чрез этот обряд чужеродцы становились братьями, как бы вскормленные одною матерью. Со словом земляк до сих пор соединяется у нас что-то родственное, близкое.

Далее… IV. Стихия света в её поэтических представлениях

Стихия света в её поэтических представлениях
Свет и Тьма

Оставить комментарий

Ваш email не будет опубликован.Необходимы поля отмечены *

*