Суббота , 5 Октябрь 2024
Домой / Древнерусские обычаи и верования / Стихия света в её поэтических представлениях

Стихия света в её поэтических представлениях

Афанасьев А.Н. Поэтические воззрения славян на природу:

Опыт сравнительного изучения славянских преданий и верований в связи с мифическими сказаниями других родственных народов.  Том 1.

 IV. Стихия света в её поэтических представлениях.

Солнечный свет даёт возможность видеть и различать предметы окружающего нас мира, их формы и краски; а темнота уничтожает эту возможность. Подобно тому зрение позволяет человеку осматривать и распознавать внешнюю природу, а слепота погружает его в вечный мрак; без глаз так же нельзя видеть, как и без света. От того стихия света и глаза, как орудие зрения, в древнейшем языке обозначались тождественными названиями:
а) зреть, взор, зоркий, зорить – присматриваться, наблюдать, прицеливаться, зорька – прицел на ружье, обзариться – промахнуться из ружья, зырить – зорко смотреть, зирять – оглядываться, зирк – глядь, зирок = зрачок, зорный – имеющий хорошее зрение, и зо(а)ря, зирка (малор.) – звезда, зирка с метлою – комета, зо(а)рница (зирныця, зарянка) – утренняя или вечерняя звезда, планета Венера; зарница – отдаленная молния = малор. блискавиця, которой приписывают влияние на созревание нив и которую потому называют хлебозоркою, глагол “зреть, со-зревать” указывает на мысль, что поспевающие хлеба, окрашиваясь в жёлтый, золотистый цвет, чрез то самое уподобляются солнечному блеску; зрелый – собственно: светлый, блестящий; зорить – о молнии: сверкать и помогать вызреванию нив; зорить – прочищать, прояснять, например, “зорить масло” – дать ему отстояться, очиститься зазорить – зажечь, засветить свечу, зарный (свето-зарный) – горячий, страстный, зарево – отражение пламени, зорко (вятск.) – ясно; дозор – присмотр и дозоры (перм.) – зарница. Слово зрак, означающее у нас глаз, у сербов значит: солнечный луч, подобно тому как у немцев stern – и звезда и зрачок глаза.

В Краледворской рукописи: zira (светить) «jasne slunecko”; литов. zereti – блестеть, сиять,
в) Видеть и серб. виддело – свет; с) малор. бачыть – смотреть и санскрит: bhas – блистать и видеть;
d) малор. глагол дивитьця – смотреть и  его корень из санскрита: div – светить, divan – день. На эту древнейшую связь понятий света и зрения в слове “дивитьця” указывает народная загадка о месяце, в которой почти каждое слово есть метафора: “лысый вил криз забор дывитця (вариант: загляда)«, т. е. месяц, в виде быка, смотрит или проще – светит сквозь забор,
е) В народном поверье слово глядеть употребляется в значении “светить”: если, замечают крестьяне, новый месяц обглядится до трёх дней, то во все время до следующего нарождения этого светила будет стоять ясная погода; а если на новый месяц польёт дождь и тучи помешают ему оглядеться, то в продолжение четырёх недель погода будет дождливая. В заговорах находим такое обращение к звезде: “ты заглянь, звезда ясная, на двор к рабу божьему»,
f) Бельмы – глаза, от слова белый = светлый; зеница (ока = зрачок), зенки, зеньки – глаза и зенка – стекло от глагола зе(и)ять – блестеть: здесь глаз сближается со стеклом на том же основании, на каком ясное небо названо было “стеклянною горою”,
g) Луна, луниться – светать, белеть и лунить – хлопать глазами. Постоянный эпитет, сопровождающий очи – ясные, светлые; малорусы говорят: “свитить очима«, а в литературной и разговорной речи обыкновенны выражения: сверкать глазами, посыпались искры из очей, и т. п.

Из такого сродства понятий света и зрения, во-первых, возникло мифическое представление светил небесных – очами, а во-вторых, родилось верование в чудесное происхождение и таинственную силу глаз. Представление светил очами равно принадлежит народам и Старого и Нового Света. Во многих языках Восточного архипелага названия, даваемые солнцу, означают: око дня. Скандинавские поэты солнце, луну и звезды называют глазами неба, и наоборот: глаза человека уподобляют солнцу и луне, а лоб (чело) его – небесному своду, что встречается и в наших старинных рукописях: “яко на небеси светила солнце и луна, гром, ветр, сице и в человеке во главе очи, и глас, и дыхание, и мгновение ока, яко молния». Выше мы привели болгарскую загадку, которая о солнце и месяце выражается, как о глазах дня и ночи. Это уподобление должно было занять подобающее ему место в антропоморфических олицетворениях неба и его явлений.

В Ведах солнце называется глазом Варуны (= неба), самое божество дневного света (Savitar) именуется златоглазым, а в некоторых гимнах солнце и луна представляются двумя очами неба. Верховный бог германцев Один (Вотан) называется одноглазым: в человеческом образе его олицетворено дышащее бурями грозовое небо, с высоты которого солнце, словно громадное всемирное око, озирает землю. Подобно тому у персов оно представлялось глазом Ормузда, у египтян – Демиурга, у греков Зевса. Греческий миф знает ещё Зевса трёхглазого: два глаза составляют естественную принадлежность человеческого олицетворения, а третий во лбу есть солнце.

Отсюда в средние века явилось то обычное изображение божества в виде всевидящего ока, испускающего из себя кругом солнечные лучи, которое вошло в церковную символику и удержалось до настоящего времени; на иконах око доныне рисуется среди облаков. Эпитет “всевидящего” придавали солнцу ещё индусы, и эта характеристическая черта постоянно соединяется с ним в народных сказаниях, на которые укажем несколько ниже.

Первобытные племена обожали в стихиях их живую творческую силу, и как в самой природе различные явления неразрывно связаны между собою и сопутствуют друг другу, так и в мифических представлениях они нередко сливаются в одно целое. Религиозное чувство древнего человека по преимуществу обращалось к весеннему небу, которое являлось его воображению во всем божественном могуществе: одетое грозовыми тучами, оно вещало в громах, разило в молниях, изливало семена плодородия в дожде и, взирая с высоты на дольний мир ясным солнцем, пробуждало природу к новой жизни. Яркие лучи весеннего солнца возвращались миру вместе с дождями и молниями, и вместе с ними похищались на зиму злыми демонами; от того и в народных поэтических сказаниях мифы солнечные и грозовые взаимно переплетаются и спутываются.

Таково греческое сказание об исполинских одноглазых циклопах; в образе великанов арийские народы представляли тёмные тучи, громоздящиеся по небесному своду; так как громовые удары уподоблялись стуку кузнечных молотов, а молнии – стрелам, то о циклопах рассказывается, что они куют Зевсу молниеносные стрелы. В этой грозовой обстановке солнце представляется как глаз во лбу великана; самое имя циклопов указывает на круглый диск солнца – ήλιου χυχλος — «солнечный бык».

Собственно древнейшее представление должно было всем циклопам вместе дать один глаз, как едино на небе солнце, и воспоминание об этом сохранила норвежская сказка. Давно когда-то, повествует сказка, заплутались двое детей в лесу, развели огонь и сели греться. Вдруг послышался страшный треск и затем показались три великана, вышиной с дерево; у всех трёх был один глаз, и они пользовались им по очереди: у каждого великана было во лбу отверстие, куда и вставлялся общий всем глаз. Ловкие дети успели одного из великанов ранить в ногу, а других напугать, так что тот, который держал глаз во лбу, уронил его наземь; мальчик тотчас же подхватил его. Глаз был так велик, что не уложить и в котёл, и так прозрачен, что мальчик видел сквозь него все, будто в светлый день, хотя и была тёмная ночь.

В другой норвежской сказке [I, 24] говорится о старой одноокой бабе, у которой сказочный герой дважды похищает глаз и заставляет выкупать его за дорогие диковинки. Смысл приведенного предания тот, что малютки-молнии, поражая великанов-тучи, освобождают из их власти солнце; подвиг совершается ночью, т. е. в то время, когда дневной свет затемнён облаками.

Предание это совпадает с греческим сказанием о трех сестрах – старухах Грайях (γραιαι), названных так по их седым (т. е. дымчатым, облачным) волосам; они имели только один глаз = солнце и один зуб = молнию и также пользовались ими поочередно; Персей отнял у них то и другое и возвратил не прежде, как выпытав от них сведения, необходимые для дальнейших его подвигов.

Необходимо, однако, заметить, что поэтическая фантазия первобытных народов относилась к явлениям природы с несравненно большею свободою, нежели какую вправе себе дозволить современный поэт. Если с одной стороны она отождествляла совершенно отдельные явления, по сходству некоторых их признаков, зато с другой – единое явление дробила на разные образы, по различию производимых им впечатлений.

Как в периодических фазах луны древний человек усматривал погибель старого месяца и нарождение нового, так в закате солнца видел его смерть, а при утреннем восходе приветствовал рождение нового бога; в естественной смене годовых времён представлялась ему смена одного солнца другим: зимнее солнце уступало весеннему, весеннее – летнему, майское – июньскому, и так. далее. В этих воззрениях, по мнению Шварца, нашла себе опору и басни о многих циклопах, из которых каждый имеет свой глаз во лбу. Предания об одноглазых великанах составляют общее достояние всех индоевропейских народов, а потому не чужды и славянам.

Итак, дневное, озаренное солнцем небо олицетворялось в образе божества, во лбу которого горит единственный глаз; напротив, ночное небо, усеянное бесчисленными звёздами (Ουρανός άδτερόεις), греки представляли многоглазым Аргусом (греч. Ἄργος = всевидящий). Убитый Гермесом, он был превращен богиней Герой в павлина: миф, возникший из поэтического уподобления звёздного неба великолепному, блистающему яркими звездочками хвосту павлина.

По древнегерманскому сказанию, когда светлые асы убили великана Thiassi, Один взял его глаза и забросил на небо, откуда кажутся они двумя звездами; если допустить догадку Я. Гримма, то эти глаза сияют в созвездии Близнецов. Но ещё чаще звезды принимались за очи небесных карликов, в образе которых древний миф воплотил обитающие в облаках молнии. Так как ночной мрак сравнивался с тёмными тучами, а звезды – с блестящими в них молниями, то отсюда понятен переход к представлению звёзд очами карликов.

В средние века место этих последних заступили ангелы; в ночные часы они кротко взирают на землю из своих небесных чертогов и охраняют мирный сон человека; в Германии запрещают детям указывать пальцем на звезды, чтобы не уколоть очей своему ангелу-хранителю. Из глаз убитого мальчика мифический кузнец Volundr выковал драгоценные камни, что стоит в связи с уподоблением звёзд самоцветным каменьям, рассыпанным по небесному своду; разгоняя облака и туманы, бог-громовник как бы куёт эти богатые украшения и прикрепляет их своим молотом к высокому небу. Селене (луне) греки давали эпитет светлоокой = γλαυωωπις.

Стих о голубиной книге поведает, что зори утренняя и вечерняя, светел месяц и частые звезды зачались от очей божиих, или по другому варианту – что свет у нас светится от господних очей; с этим согласно любопытное краинское сказание: “Iz pocetka ne biase nista nego Bog, i Bog spavase i snivase. Vieke yjekova mu taj san trajase. Nu sudjeno bi, da se probude. Prenuv se iza sna ozirase se i svaki pogled mu sepromieni u zviezdu». Перевод: Изначала не было ничего, кроме Бога, и Бог покоился и спал. Века веков продолжался тот сон. Но суждено было ему пробудиться. Очнувшись от сна, он стал озираться, и всякий взгляд его превращался в звезду.

По индийскому преданию, солнце создано из глаз Брамы. Утренняя заря предшествует восходящему солнцу, точно так, как вечерняя провожает его при закате; она есть только отблеск от сияния его божественного ока. Потому сербы “восход солнца” называют прозором божиим; в народной песне поётся, что Бог заповедал трём ангелам сойти на землю.

од божиjег` прозора,
од сунчевог` истока

Слово прозор (болг. прозорец, прозорче) имеет один корень с словами зоря, заря, зрак, про-зреть и означает: окно. В нашем языке окно (уменьш. окошко, оконце), как отверстие, пропускающее свет в избу, лингвистически тождественно с словом око, от санскрита: aksha совмещает обозначение; следовательно, окно есть глаз избы. В числе других имён, присвоенных солнцу в санскрите, оно называется также “окном небесных пиров”.

В южной Сибири словом очко называют маленькое окошечко в питейных домах, через которое подают водку. Народная загадка, означающая “глаз”, говорит: “стоит палата, кругом мохната, одно окно, и то мокро».
“Для празднования Семика выбирают лучший дом в селе, ставни окон (которого) выкрашены зелёною краскою, и по широте ставней намалевано чёрною краскою подобие лица: это изображение солнца… Замысловатая русская символика, в этом изображении видит отношение окна к солнечному свету, входящему в дом через окно”. (Сахаров., II, 107). Малорусская загадка обозначает окно, дверь и печь в следующих выражениях: «одно просить: свитай, Боже! друге просить: смеркай, Боже! трете мовить: мени все одно, як в день, так в ночи!”

С восходом солнца небо, до той минуты погруженное в ночной мрак, прозревает; на востоке вспыхивает красная заря, и вслед за нею показывается самое светило. Появляясь на краю горизонта, оно как будто выглядывает в небесное окно, открытое ему богинею Зарею. Болгарская загадка о ночном времени выражается: “у Господа един прозорец, а чрез него той не гледа; а русская загадка о восходящем солнце: “красная девушка в окошко глядит”. По словам чешской сказки, Солнце к вечеру ворочается домой западным окном, а поутру выходит странствовать по свету восточным окном.

Германцы верили, что бог Вотан (Водан*Woðanaz, «Viðurr at vígum» — «Видур в боях» («ВЕДУН»); Один (др.-сканд. Óðinn) озирает землю из окна своего небесного чертога и потому знает всё, что творится между людьми.

Лонгобардская сага рассказывает, что вандалы молили Гводана (Один) о победе над винилами; бог отвечал, что дарует её тем, которых прежде увидит при своём пробуждении. Покровительствуя винилам, Фрея научила их, чтобы рано поутру обратились они на восток к окну, из которого обыкновенно смотрит Гводан. (– Die Götterwelt, 133.)

У Гомера сказано, что Гелиос всё видит и всё ведает. Солнце, Месяц и Звезды – зоркие небесные стражи, от глаз которых ничто не укроется; к ним обращаются герои народных сказок с расспросами во всех трудных случаях жизни: “вы, – говорят они, – светите во все щели, вам все ведомо!” 

В одной немецкой сказке добрый молодец отправляется искать потерянную сестру и приходит к красавице-Солнцу (“eine schone Frau – das war die Sonne”). Она принимает его дружелюбно и даёт обещание посмотреть на другой день попристальнее – “und am andern tage hat die Sonne geschienen so hell und so heiss, dass die Matter und das gras verdorrt sind». У всех народов существует убеждение, что небесные боги взирают с высоты на землю, наблюдают за поступками смертных, судят и наказывают грешников. В средневековом сказании об Александре Македонском приведены слова Дейдамия: “Бог всё ведает, пред ним ничто не утаено; солнце, месяц и звезды суть очи его”. (– Моск. Телегр. 1832, XXIV, 561)

Из этих данных объясняются сказочные предания:
а) о чудесном дворце, из окон которого видна вся вселенная, а владеет тем дворцом прекрасная царевна ( = Солнце), от взоров которой нельзя спрятаться ни в облаках, ни на суше, ни под водами;
b) о волшебном зеркальце, которое открывает глазам всё – и близкое и далекое, и явное и сокровенное. Там, где в русской сказке завистливая мачеха допрашивает волшебное зеркальце, в подобной же албанской сказке она обращается прямо к Солнцу.

Народные загадки уподобляют глаза человеческие зеркалам и стеклам: “стоят вилы (ноги), на вилах короб (туловище), на коробе гора (голова), на горе два стекла (или зеркала = глаза)«; сличи: глядильцо – зрачок глаза и гляделка, глядельце – зеркало; то же сродство означенных понятий обнаруживается и словом зеркало (= зерцало, созерцать).
В древности зеркала были металлические; а потому мифическое представление солнца зеркалом, известное ещё греческим философам, совпадало с уподоблением его золотому щиту, о чём будет сказано в следующей главе. Раскольники уверяют, что в зеркало по ночам смотрится нечистая сила, т. е. во время ночи блестящий щит солнца закрывается демонами мрака. Вероятно, и примета, что разбитое зеркало предвещает несчастие или смерть, указывает на солнечное затмение, когда, по народному воззрению, нечистая сила нападает на это светило и стремится уничтожить его.

Не только с солнцем, но и с месяцем и звездами соединялась мысль о небесных окнах. Небо, по народному выражению, – терем божий, а звезды – окна, из которых смотрят ангелы. Связывая это представление с верою в зависимость судьбы человеческой от звезд, поселяне наши утверждают: как только народится человек, то Господь тотчас же велит прорубить в небе окошечко и посадит к нему ангела наблюдать за делами и поступками новорожденного в продолжение всей его жизни; ангел смотрит и записывает в книгу, а людям кажется, что то звезда светится. А когда человек умрет – окно запирается и звезда исчезает = падает с неба. Малорусские колядки изображают светила дня и ночи – окнами в небесном храме:

Церкву ставлять, викна будують:
Одно виконце – ясне сонце,
Друге виконце – ясный мисяц,
Трете виконце – ясны зирки.

В первый день Светлой недели, встречая весну, крестьяне выходят в поле смотреть с пригорков на игру лучей восходящего солнца и, как скоро оно покажется на краю горизонта, начинают причитать:

Солнышко-вёдрышко,
Выгляни в окошечко!

Причитание это обращают к солнцу и тогда, когда тёмные тучи заволокут небо и настанет ненастье; на Украине говорят: “Сонечко, Сонечко! одчини, Боже, виконечко». В русской народной сказке, замечательной по свежести древних мифических представлений, Иван-царевич, будучи преследуем злою ведьмою, скачет к теремам Солнцевой сестры (= Зори) и просит укрыть его: “Солнце, Солнце! отвори оконце».

Приготовляя с вечера опару для поминальных блинов, крестьянки становятся против месяца и шлют к нему такое воззвание: “Месяц, ты Месяц, золотые твои рожки! выглянь в окошко, подуй на опару».

По преданию русского народа, сам Бог научил человека делать окна. Долго люди не знали, как бы предохранить себя от непогоды и стужи; наконец чёрт ухитрился и выстроил для них избу: всем бы хороша – и тепло, и уютно, да темно, хоть глаз выколи! Сколько ни возился лукавый, а этому горю не помог. Но явился Господь и прорубил окно; с тех пор люди стали строить избы с окнами. Это один из древнейших мифов, примененный позднее, при забвении метафорического языка, к жилью человека. В грядах зимних облаков нечистая сила созидала свои постройки, помрачающие светлое небо (см. гл. XXI); но весною являлся бог-громовник, рубил молниями тучи и давал миру свет, или, выражаясь метафорически, прорубал окно в небесном чертоге.

Называя солнце глазом, народ невольно должен был соединить с его закатом мысль о сне, смежающем очи, а с восходом – мысль о пробуждении. У индейцев Северной Америки встречаем следующее любопытное поверье: когда бог Солнце закрывает свои очи, тогда наступает тёмная ночь, подобно тому, как человек, зажмуривший глаза, лишается света и возможности видеть, различать предметы.

У нас это представление выразилось в пословице: “чем чёрт не шутит, когда Бог спит”, т. е. ночью, когда перестает светить солнце и всем овладевает нечистая сила мрака. Малорусы о солнце, скрывшемся на западе, говорят: “солнце сточило»; по пословице “солнце днём работает, а ночью отдых берёт». Сербы убеждены, что не следует говорить: солнце зашло или село, а “смирило се (легло на покой) сунце«.

С Успеньева дня (15 августа), — говорят великорусские крестьяне, солнце засыпается», т. е. ночь удлиняется, а день становится меньше. Выражение: “солнце садится”, употребительное и в других языках, указывает на стул, седалище, на котором отдыхает божество от дневных забот; закат солнца в др.-вер.-немецком – sedalkanc, англос. setelgong; наряду с словом sedal Гримм ставит выражение kadam, ср. вер.-нем. gaden – cubiculum. Утомленное Солнце жаждало к вечеру успокоения и не только садилось, но и возлегало на постель и предавалось сну: “muss doch zu ruste gehen, so oft es abend wird, der schone himmelsschild”, слово ruste означало и покой, и захождение солнца; простой народ в Германии боялся в старину говорить о солнце, что оно заходит, а выражался: “sie gieng zu rost und gnaden”.

По литовскому сказанию, Вечерняя Звезда, заступающая место вечерней Зори, приготовляла богу дневного света мягкое ложе. Поутру Солнце пробуждается – erwacht, и греческая Эос (утренняя зоря) встает с постели (έχ λεχέων) Пифона, своего бессмертного супруга. Наоборот, месяц и звезды бодрствуют ночью и удаляются на покой с началом дня; болгары, завидя перед утренним рассветом падающие звезды, думают, что они отправляются спать.

Как свет уподоблялся зрению, так в свою очередь зрение нередко получало значение света. Из древних языческих преданий о создании человека видно, что сродство этих понятий послужило основою весьма знаменательного мифа о происхождении человеческих глаз. По свидетельству старинных славянских и немецких памятников, восходящих до XII столетия, очи человеческие создались от солнца; апокриф о сотворении Адама: “поиде Господь Бог очи имати от солнца”. (– Пам. стар. рус. литер., III, 12) Верование это известно было и древним индусам.

В средневековых сказаниях находим басню, что когда орёл состарится и потеряет зрение, он возлегает превыше облаков – к самому солнцу и тем самым исцеляет свою слепоту. Если рукописные свидетельства говорят о происхождении глаз от солнца, то следующие слова одного из записанных мною заговоров приписывают это творческое дело звездам: “Господи Боже, благослови (принять) от синя моря – силу, от сырой земли – резвоты, от частых звёзд – зрения, от буйна ветра – храбрости”.

У разных народов уцелели любопытные предания о том, что глаз человеческий не только видит, но светит и жжет. Народная загадка выражается о “глазах”: “два вузлика всё поле освитять”. Интересен вариант этой загадки: “двомя узликами все поле засию«, очи засевают своим светом ( = зрением) поле, т. е. сразу обнимают всё видимое пространство.

Стремительность света, скорый полёт птицы и мгновенная передача предметов глазом порождали одно общее понятие о быстроте, и потому как солнце олицетворялось в виде птицы, так и “глаза” народная загадка изображает в такой метафоре: “сидит птица, без крыльев, без хвоста; куда ни взглянет – правду скажет». Поговорка: “Что всего удалей на свете? – Очи; куда ни взглянешь, все вмиг увидишь”.

Немецкая сага рассказывает: «Одна пряха повстречала раз богиню Перхту (Perchta) и, глядя на её свиту, начала громко смеяться; раздраженная богиня быстро приблизилась, дунула ей в очи – и насмешница в ту же минуту ослепла. Целый год оставалась она в этом печальном состоянии и кормилась милостыней. По истечении годового срока явилась к ней Перхта и кротко сказала: “voriges jahr blies ich hiеr ein paar lichtlein aus, so will ich heuer sie wieder anblasen”; с этими словами она дунула ей в лицо, и слепая прозрела«.

В смелой поэтической картине живописует русская сказка ночь, блестящую звездными очами: злая мачеха посылает падчерицу за огнём к бабе-яге. Поздним вечером приходит она к избушке ведьмы; вокруг избы – забор, на заборе торчат человеческие черепа, а в тех черепах блестят глаза и озаряют поляну; к утру глаза потухают, а с вечера снова зажигаются и светят во всю ночь. Девушка сняла один череп с горящими очами, вздела его на палку и, освещая перед собою дорогу, пустилась назад. Воротившись домой, она вошла в горницу; а глаза из черепа так и глядят на мачеху и её родных дочерей, так и жгут огнём: куда ни прятались бедные, глаза везде находили, и к утру превратили их в чёрный уголь.

Рассказ этот живо напоминает нам прекрасный образ трубадура Бертрама даль-Борнио в Дантовом Аде: он несет за волосы свою собственную голову, отделенную от туловища, и освещает ею путь, как фонарем. Самое происхождение огня старинный апокриф возводит к очам божиим: “вопрос: како огнь зачася? ответ: архангел Михаил за(з)же огнь от зеница Господня и снесе на землю», т. е. земной огонь произошёл от божественного глаза = солнца.

Такое сближение понятий света и зрения проведено в народной речи до мельчайших подробностей. Так кривого человека, лишившегося одного глаза, называют полусветье; ибо понятие полного света соединяется с двумя глазами. Наоборот, о солнце, когда оно начинает опускаться к западу, говорят, что оно косится. Кроме того, умаление дневного света, когда заходит солнце или тучи заволакивают небо, уподобляется нахмуренным, полузакрытым очам:
а) сумерки (су-мрак) – время солнечного заката, то же что сутёмки, сутемёнки (от тьма, по-тёмки); морок (обморок) – мгла, туман, облака, паморок (паморока, паморка) – пасмурная погода с мелким дождём, морочный и паморочный – пасмурный, туманный, заморочило – небо покрылось тучами или туманами, b) мороком – незаметно, невидимо, сумёриться – нахмуриваться, надвигать брови на глаза, сумёря – кто смотрит на-хмурясь, сердито; подобно тому невыгляд – угрюмый человек.

Слово мерещиться значит: и темнеть, и плохо, слабо видеть: “тебе, видно, так померещилось! Мизйкать – издавать слабый свет, а мизюкать (мизюрить) – худо видеть, смотреть полуоткрытыми глазами». Не менее знаменательно свидетельство следующих речений:
а) хмора – туман с мелким дождем, хмара и хмура – туча, облако, густой туман, хмарно – туманно, пасмурно, хмарить – делается ненастье, собираются тучи, нахмарило – солнце скрылось за тучами, и
b) хмуриться – опустить брови, что придает лицу суровый, “пасмурный” вид; нахмариться – сделаться угрюмым, “мрачным”, нахмару – в дурном расположении духа, хмурно – худо, хмара (хмыра, хмура, нахмура, хмурый) – угрюмый, невеселый человек; жмурить – закрывать глаза, жмурки – игра с завязанными глазами. До сих пор слышится в разговорной речи выражение: смотреть или нахмуриться сентябрем, т. е. смотреть исподлобья, надвинув на глаза брови. Такой суровый взгляд уподобляется сентябрьскому солнцу, отуманенному осенними облаками. Наоборот, ненастной погоде, предвещающей дождь, говорят: небо хмурится; следов., облака и тучи, издревле называемые на метафорическом языке волосами, здесь сравниваются с бровями и ресницами, а солнце – с глазом. Сличи также: моргать, моргай – человек, закрывающий глаза = жмура, и моргасинница – сумрачная, осенняя погода с мелким дождем, моргаситься – накрапывать мелкому дождю. Слова эти указывают на поэтическое уподобление небесных светил, беспрестанно затемняемых бегущими облаками, моргающим очам. В связи с приведенными данными стоит народное поверье, что слезы прочищают недобрые (косые, чёрные и с нависшими бровями) очи и отымают у них злую силу – подобно тому, как дождь очищает небо от темных туч. Рядом с мифическим представлением облаков бровями и ресницами слезы стали метафорическим названием дождя и росы; по свидетельству стиха о голубиной книге, который так много даёт мифических представлений, дожди дробные и роса создались от слёз Божиих; в росе древний человек видел слезы, роняемые богиней Зорею

Язык не только сближает умаление света с ослаблением зрения, но и в совершенном отсутствии первого узнает слепоту: темнёсь, темь – ночной мрак, темень – тучи, и тёмный – слепой, темняк – пасмурный, невеселый человек, темнуха – нелюдимая женщина, стемнеть – ослепнуть, туман и тумата – слепота. Утрата зрения приравнивается тёмным тучам и непроглядной ночи.

Вместе с этим, как шумно пролившийся дождь выводит из-за туч ясное солнце, или, говоря мифическим языком: возвращает способность зрения этому всесветному глазу, и как роса, падающая на утренней заре, предвещает скорое пробуждение солнца, так думали и верили, что весенний дождь и утренняя роса могут исцелять слепоту очей. Народная русская сказка сообщает нам предание о живой воде, возвращающей слепому царю зрение: в основе этого предания кроется древнейший миф о весеннем дожде, в ливнях которого умывается пробужденный от зимнего сна царь-Солнце.

В другой сказке (“о правде и кривде”) упоминается гремячий ключ, наделенный чудесною силою восстанавливать потерянное зрение. “Гремячими” источниками называются те, которые, по народному поверью, произошли от удара молнии: в первоначальном значении это – дождевые потоки. Немецкая сказка говорит о подобном же источнике: едва две капли воды, взятой из него, коснулись глазных впадин слепого, как он тотчас же прозрел. То же целебное свойство приписывается славянскими и немецкими преданиями росе и слезам. «Как только упали две слезы в глазные впадины слепого – в этих ямках вновь заблистали ясные очи».(Сказ. Грим., I, стр. 78)

В духовном стихе “Сорок калик со каликою» находим следующий эпизод: когда Михайло-Потык Иванович был оклеветан в покраже княжеской чаши, то калики “ясны очушки у него повыко-пали” и бросили несчастного в раздольице-чисто поле. Михайло-Потык Иванович подполз к сыру дубу:

Прилетела птица райская,
Садилась на тот на сырой дуб,
Пела она песни царские;
“Кто в эту пору-времячко
Помоется росою с этой шелковой травы,
Тот здрав будет!”

Михаиле догадался, умылся росою, и в тот же миг зарастались его раны кровавые, стал он молодцем по-прежнему.

В хорутанской сказке указывают на целебную росу вилы (облачные девы): “i dosle su vile i spominjale su se, de bi ov clovek znal da bi zorjinum rosum (росою на зоре) oci namazal, mam bi pregledal».

Наши поселяне до сих пор на Юрьев и Иванов дни собирают росу, как спасительное средство от глазных болезней, и моют ею хворые очи при чтении заговора. В Оренбургской и других губ. умывают больные глаза водою, взятою из святого колодца; в Калужской и смежных губ. страдающий глазами идёт к роднику, бросает в него копейку, как жертву водяному божеству, и почерпает в склянку воды, приговаривая: “как чиста эта вода, так были чисты и мои очи!». Потом достает со дна источника горсть песку, с приговором: “как здорова эта земля, так были бы здравы и мои очи!” Песок этот прикладывают к больным глазам, а водою промывают их три раза в сутки. Обычай лечить глаза ключевой водою засвидетельствован и в житии Константина Муромского. Старинный лечебник (Пам. отреч. лит., II, 425) советует: “аще у кого будет бельмо на глазе, (возьми) кобылье молоко с медом, помажи онеми бельмо, и сгонит с ока”. Кобылье молоко и мёд – метафоры дождя.

Не одни небесные светила, но и самая молния казалась древнему человеку – зрячею. Часто мелькающая зарница, которая то озарит небо мгновенным блеском, то спрячется за тёмными тучами, была сближаема с мигающим глазом, который то взглянет, то закроется веками: сравни мигалы – глаза, веки, и мигать – заступать свет, и говоря о молнии: сверкать; нем. blick и blitz (древняя форма обоих слов: blic = взгляд, блеск, молния). Малорусы называют зарницу – моргавкою (от моргать) и, глядя на её отблеск, говорят: “моргни, моргни, моргавко

 Сказки чехов и словаков рассказывают о великане Быстрозорком (Bystrozraky или Zarooky), от всевидящих и острых взглядов которого воспламеняется огнём всё, что только может гореть, а крепчайшие скалы трескаются и рассыпаются в песок (подобно тому, как распадаются столбы от взоров Йотуна  (Jötun — «обжора» — ЕДУН, ётун — ) в одной из песен Старой Эдды, и потому он вынужден носить на своих глазах повязку. У немцев великан этот известен под именем der Scharfaugige.

Наши русские сказки знают могучего старика с огромными бровями и необычайно длинными ресницами; брови и ресницы так густо у него заросли, что совсем затемнили зрение; чтобы он мог взглянуть на мир божий, для этого нужно несколько силачей, которые бы смогли поднять ему брови и ресницы железными вилами. Этот чудный старик напоминает малороссийского Вия – мифическое существо, у которого веки опускаются до самой земли, но если поднять их вилами, то уже ничто не утаится от его взоров; слово Вии означает: ресницы. Народное предание о Вие знакомо всякому, кто только читал Гоголя; заметим, однако, что некоторые любопытные черты не вошли в его поэтический рассказ. В Подолии, например, представляют Вия, как страшного истребителя, который взглядом своим убивает людей и обращает в пепел города и деревни; к счастию, убийственный взгляд его закрывают густые брови и близко прильнувшие к глазам веки, и только в тех случаях, когда надо уничтожить вражеские рати или зажечь неприятельский город, поднимают ему веки вилами. В таком грандиозном образе народная фантазия рисовала себе бога-громовника (Деда Перуна); из-под облачных бровей и ресниц мечет он молниеносные взоры и посылает смерть и пожары.

Зевсу стоит только кивнуть своими чёрными бровями, как весь Олимп (небо) потрясается; когда Тор гневается, он нахмуривает свои брови. Человек с густыми, сросшимися бровями у южных славян называется волчьим глазом, точно так же, как облачному Зевсу давался эпитет ликейского (т. е. волчьего): оба прозвания возникли из древнейшего олицетворения тучи волком (см. гл. XIV). Иногда вместо длинных ресниц и бровей, закрывающих глаза громовника, служит ему повязка, т. е. облачный покров. Тождественные представления, созданные фантазией для “ночи” и “грозы”, повели к слиянию этих различных явлений природы в области мифа. Как тёмное небо ночи блистает бесчисленными очами-звездами, так из мрака ночеподобных туч сверкают многоокие молнии; и те, и другие равно погасают, как скоро на просветленном небе появится торжествующее солнце.

Стоглазый Аргус

В утреннем рассвете видели ту же самую борьбу света и тьмы, что и в весенней грозе, и вот почему стоглазый Аргус погиб от руки Гермеса, как гибнут демоны-тучи под ударами громовержца.

С нашими преданиями о Вие и тех страшных черепах, из которых глядят пожигающие очи, родственно греческое сказание о голове Медузы: это была одна из трёх сестер Горгон (от санскр. garj – рыкать, выть, греметь); всякий, на кого падал её взор, делался жертвою смерти (= превращался в камень); Персей отсёк Медузе голову, и голова эта явилась потом на щите Афины, воинственной богини-громовницы. Горгоны жили на западе, у великого океана, в соседстве Ночи и Гесперид (т. е. во мраке дождевых туч), изображались крылатыми и с змеями вместо волос: крылья – символ бурных полётов, а змеи – извивающихся молний.

Под влиянием метафорического языка глаза человеческие должны были получить таинственное, сверхъестественное значение. То, что прежде говорилось о небесных очах, впоследствии понятое буквально – перенесено человеком на самого себя. Знойный блеск солнечного ока производит засуху, неурожаи и болезни; сверкающие взоры Перуна посылают смерть и пожары: та же страшная сила усвоена и человеческому зрению. Отсюда родилась вера в призор или сглаз, общая всем индоевропейским народам; у немцев против глазных очарований (entsehen – сглазить) прибегали к предохранительному средству – носили при себе лапу слепого крота.

“Дурной”, “недобрый” глаз распространяет своё влияние на все, чего только коснется его взгляд: посмотрит ли на дерево – оно тотчас засыхает; глянет ли на свинью с поросятами – она наверно их съест; полюбуется ли на выведенных цыплят – и они суток в двое переколеют все до единого, и так далее. Недобрый глаз влечет за собою болезни, убытки и разного рода несчастия, и такое действие его не зависит даже от воли человека.
Недобрыми очами считаются:
а) косые,
b) выглядывающие из-за больших, нахмуренных бровей, с) чёрные «бойся чёрного да карего глаза; чёрный глаз – опасный» и
d) глаза, чрезмерно выкатившиеся или глубоко впавшие. Косые глаза придают лицу неприятное выражение; старинному человеку они напоминали солнечный закат, умаление дневного света, близящееся торжество нечистой силы. Потому слову прикос даётся значение “сглаза”, оприкосить – сглазить, оприкосливый – боящийся дурного глаза, порчи; коситься на кого – смотреть неприязненно; в заговорах просят защиты “от уроков и прикосов”. Способностью зрения, по понятиям язычников, наделяли человека всевидящего боги света и добра; с недостатком зрения — косоглазием соединялась мысль о нравственном несовершенстве, лукавстве и злобе. Оттого косой употребляется в смысле дьявола: “косой те возьми!” Идти в прикос – поступать нечестно, лукавить; на косых быть – не ладить; сравни: кривой (с одним глазом) и кривда, кривость – неправда, зло, обида; стемнеть – ослепнуть и потёма – скрытный, лукавый человек; обморочить – обманывать, обомарот – обманщик, омморок – бранное слово; малор. завязать свет ( = очи) – сделать кого несчастным.

Между другими зловещими приметами издревле признавалась и встреча с слепцом. Еще теперь слепота нередко принимается за верный признак связей с нечистою силою: от слепого знахаря ограждаются заклятиями; о нечуй-траве рассказывают, что её могут находить только слепые от рождения – в глухую полночь под Васильев вечер, когда нечистые духи, гуляя по рекам и озерам, разбрасывают эту волшебную траву. Литовцы называют чёрта akiatis – слепой.

По сказанию Эдды, чистый и всеми обожаемый Бальдер (др.-сканд. Baldr или Baldur) — бог мира, весны и света, сын главного бога Одина и его жены Фригг,  погиб от слепого Гёдра (Hodr), т. е. зимние туманы (= тьма, слепота) похитили блеск солнца.

Нахмуренные брови, как метафора потемняющих небо облаков, и глаза, светящиеся из-за этих бровей – из глубоких впадин, или глаза чёрные, навыкате, яркий блеск которых особенно живо напоминал молнию, припомним выражения: “сверкающий взор”, “молниеносный взгляд”, “метать стрелы из глаз”, должны были получить тот же демонический характер, какой обыкновенно соединялся с тучами. У колдунов и ведьм, заправляющих грозами и бурями, по народному поверью – “недобрый” глаз. Немецкие саги человеку с густыми, сросшимися бровями приписывают необычайное могущество: по своей воле он может высылать из себя духа (эльфа = молния, см. гл. XXIV), который вылетает из бровей в виде бабочки и причиняет смерть сонному врагу; по сербскому преданию, в виде бабочки вылетает злой дух из ведьмы.

У поляков рассказывается следующая любопытная повесть: жил-был пан, и были у него недобрые очи. Беда тому, на кого он посмотрит – непременно заболеет и даже умрёт; от его взглядов засыхали деревья и на воде поднималась буря. Все люди бежали от него. Пан остался один; с отчаянья он вырвал свои очи и зарыл их в землю. Когда впоследствии слуга откопал зарытые очи, они горели, как две свечи в ночном мраке, и едва свет их коснулся его лица – слуга вздрогнул и упал бездыханный.

Недобрые глаза считаются завистливыми, потому что зависть невольно обнаруживается во взорах, пристально обращенных на предмет желания; почему зариться означает: сильно желать, завидовать, зазорный – завидливый; глаза разгорелись — жадно смотрят; “у него чёрный глаз” = он полон зависти.

И сон, и смерть равно смежают очи, равно лишают их дневного света. Признанные в мифических представлениях как родные братья. Сон и Смерть дали обильный материал для сравнения естественных явлений природы с спящим и умирающим человеком. Мы уже указали, что в закате солнца предки наши усматривали его сон, а в восходе – пробуждение; но рядом с тем существовало и другое воззрение, будто солнце, нарождаясь ежедневно, восходит поутру прекрасным младенцем, мужает в полдень и к вечеру умирает дряхлым стариком (см. ниже стр. 92).
Очевидная для всех аналогия небесного света с светом обыкновенного огня повела ко многим весьма знаменательным мифическим сближениям, которые главным образом и придали стихии земного огня священный характер.

Солнце, луна, звезды, зоря и молнии противодействуют тьме под небесным сводом – точно так же, как горящая лампада или свеча под домашнею кровлею. Язык роднит и отождествляет эти понятия: свет, светило, светок – утренний рассвет, и светло – огонь (“вздуй светло!”), свеча, светец – ночник, рассветать – зажечь лучину, светка – пламя зажженной лучины или сухих пней; луч и лучина; всполох (сполоха, сполохи) – северное сияние, и сполохи – зарница, от старинного полох = поломя (пламя).
Заходит ли солнце, закрывают ли его тучи, заслоняет ли что огонь – всё это обозначается одинаково: темень – тучи, темниться – смеркаться, темнить – загораживать свечу. В санскрите солнце называется “всемирное, или воздушное пламя”, а огонь“солнце домов» сербское ватра – огонь родственно с нашим ведро – ясная погода, светлое небо, а солнце обзывают сербы огненным: “сунце огн евито». Вот основание, почему и солнце, и луна, и звезды в отдаленные времена язычества рассматривались, как небесные светильники, налитые горючим веществом и возжигаемые для освещения вселенной. Греки, даже в позднейшую эпоху процветания наук, считали солнце и луну – телами, наполненными огненною материей, которая истекает из них через круглые отверстия; когда отверстия эти закрываются, тогда наступает солнечное или лунное затмение; к вечеру солнце погашается – и наступает ночь, поутру оно зажигается снова – и рождается день.

О месяце и звездах говорили наоборот, что они возжигаются вечером и гасятся утром. Между нашими поселянами существует поверье, в котором нельзя не признать отголоска глубокой древности, что каждое светило имеет своего ангела: один ангел носит по небу солнце, другие луну и звезды; вечером всякий ангел зажигает свою звезду, как лампаду, а перед рассветом тушит её. Звезды простой народ называет божьими огоньками; согласно с этим Виргилий даёт им эпитет огненных, а Эдда утверждает, что они образовались из искр (feuerfunken), которые в начале мира излетели из Muspelheim’a, страны, противоположной царству туманов и облаков Таким образом Эдда сближает ночные звезды с блеском молний, рассыпаемых тёмными тучами.

В русском языке до сих пор удерживаются выражения: “звезды зажглися, звезды погасли или потухли на небе”. О месяце народная загадка говорит: “за морем (или: на небе) огонь добро-ясно горит», а поэты продолжают называть луну “ночною лампадою”. В одной песне тоскующая девица умоляет Бога засветить на небесах восковую свечу, чтобы её милый мог переправиться через Дунай-реку. Старинное поучение уверяет, что солнце, луна и звезды сотворены Богом “из невещественного, рекше: негасимого огня». “Что без огня горит? – спрашивает народная загадка и отвечает: солнце; а сказки повествуют, как ходил добрый молодец к Солнцевой матери за разрешением заданных ему вопросов и как вынужден был спрятаться в её теремах под золотое корыто, чтоб не сожгло его солнце, воротившееся из дневного странствования. Сербские загадки изображают солнце мировым светильником: “jедна чаша масла свему свjету доста” или “jедна груда воска циjелому свиjету доста»; в раскольничьих книгах находим такое определение: “лицо божие – свеча горит перед образом”, а по свидетельству стиха о голубиной книге: “солнце красное от лица божьего», и на Украина думают, что Бог “свитлость свою огнем доточив«.

В Беовульфе солнце названо всемирною свечою – woruld-candel. Финны принимают это светило – за золотое кольцо, в котором заключена огненная материя. Эстонцы рассказывают, что прадед богов, создавший вселенную, поручил своей дочери (Вечерней Зоре) принимать по вечерам солнце и хранить его огонь в продолжение ночи, а сыну (Утру, утренней зоре) при наступлении дня снова возжигать светильник солнца и отпускать его в обычный (дневной) путь. Литовцы возжжение восходящего солнца приписывают утренней звезде Auszrine, как видно из слов песни: “милое солнышко, божья дочка! кто тебе утром раскладывает огонь, а вечером стелет ложе? – Денница раскладывает огонь, Вечерница (Wakarine) стелет ложе”.

В другой песне девица ищет свою пропавшую овечку: пошла спрашивать к Деннице – Денница сказала: я должна поутру разводить солнцу огонь; пошла к Вечерней Звезде – а та отвечала: я должна готовить вечером постель солнцу. Словацкие сказки сообщают любопытное предание о странствовании гонимой мачехою падчерицы на вершину горы (= небо), на которой пылает огонь, а вокруг него сидят двенадцать Месяцев; каждый из них в своё определенное время в году занимает первое место, держа в руках правительственный жезл, и смотря по тому, какой Месяц властвует – весенний, летний, осенний или зимний – пламя горит то ярче, то бледнее, и вместе с тем то животворнее, то слабее влияет на производительность земли. Костры, возжигаемые при солнечных поворотах, служили эмблемою небесного огня Дажьбога.

Молнии также уподоблялись горящим светочам. Народная загадка изображает “грозу” в такой поэтической картине: “гроб плывет, мертвец поёт, ладон пышет и свечи горят”; гроб – туча, песнь – гром, свечи – молнии. Блеск молний, по финском поверью, происходит от того, что Укко высекает огонь; как удар стали (кресала) рождает из кремня искру, так бог-громовник высекает огонь (крес) из скалы-тучи. Финны приписывают этому богу власть над огнём и наделяют его огненною рубашкою ( = грозовое облако) и такими же стрелами, мечом и луком. То же огненное оружие дают славяне своему Перуну.

Понятие теплоты, соединяемое равно и с светилами и с огнём, обозначается в языке родственными словами: теплеть – теплая погода, тепло (тяпло, типлышко) – горячий уголь, огонь: “вздуй тепло!” тепленка – огонь, разведенный в овине; теплить – протапливать овин; теплина – теплое время и огонь, зажженная лучина; степлиться – о воде: согреться от лучей солнца, и об огне: гореть; о звездах говорят, что они теплятся = светят. Слово печёт – в Архангельской губернии употребляется вместо светит.
С светом и теплотою первобытные народы связывали идею жизни, а с отсутствием того и другого – идею смерти. При вечернем закате, при наплыве туч и во время затмений солнце казалось потухающим; а когда огонь гаснет – это и есть для него смерть. В словаре гасить означает: истребить, уничтожить.

Ночь, санскр. nakta от корня nас – perire, interire, т. е. время, когда день умирает; нем. untergehen значит: заходить, садиться солнцу, и погибать. Отсюда возникло: во-первых, уподобление жизни – возжженному светильнику, а смерти – потухшему (смотри главу XXIV), и во-вторых, уподобление восходящего, утреннего солнца – новорожденному ребёнку, а заходящего, вечернего – умирающему старцу.

В Ведах встающее поутру Солнце (Arusha) представляется прекрасным младенцем, а Утренняя Зоря – богинею, которая каждый день снова нарождается; у греков Заря называлась Протогенея – перворожденная, и Солнце рассматривалось, как сын, рождаемый Небом и Зарею (или Ночью). Сербская песня заставляет молодца будить на рассвете свою любу: “устан’, срдце, родило сесунце!»
Герой чешской сказки, посланный к Деду-Всеведу за тремя золотыми волосами, приходит в золотой дворец. Там встретила его вещая старуха (судица) и сказала: Ded – Vseved je muoj syn – jasne Slynce: rano je pacholatkem, v poledne muzem a vecer starym dedem. Вечером прилетело в светлицу западным окном Солнце – stary dedecek se zlaton hiavou; после ужина склонило оно голову на колена к матери и заснуло. “К ranu strhl se zas venku vitr a ra kline sve stare maticky probudilo se, misto star cka, krasne zlatovlase dite bozi Slunecko, dalo matce s Bohem a vychodnim (восточным) oknem vyietelo ven».

В сказках словацкой и венгерской добрый молодец отправляется к Солнцу и спрашивает: зачем оно к полдню подымается все выше да выше и греет сильнее и сильнее, а к вечеру спускается все ниже да ниже и греет слабей и слабее? “Эх, милый! – отвечало Солнце, – спроси у твоего господина, отчего он со дня рождения всё более и более вырастал в теле и в силах и отчего в старости ослабел и пригнулся к земле? То же самое и со мной: моя мать каждое утро рождает меня прекрасным младенцем и каждый вечер хоронит хилым стариком». Русская загадка говорит о “дне”: “к вечеру умирает, к утру оживает». Чешск, “ze mne since zapada” – уже близится моя смерть.

Дневное движение солнца играло весьма важную роль в древнейших верованиях, отголосок которых замечаем в доселе уцелевшем пристрастии раскольников к церковным выходам посолонь с Евангельем и дарами и в некоторых народных обычаях и приметах.

На свадьбах жених и невеста, их родичи и гости выходят из-за стола “по солнцу»; купленную скотину покупщик трижды обводит около столба “по солнцу”, чтобы она пришла к нему на счастье; гадая о чем-нибудь, подымают на пальцах ржаной хлеб и смотрят: в какую сторону станет он вертеться? если “по солнцу” – задуманное сбудется, и нет – если “против солнца». Солнечным движением определились страны света:
а) восток (области, веток, сток) от глагола теку – иногда заменяется словами всход и солновосход, из которых последнее означает также “утро». Это сторона, где рождается солнце, откуда несёт оно дневной свет и жизнь миру, и потому сторона – счастливая, благодатная. Сербы говорят: “солнце на восход, а Бог на помощь!” Пословица: “взойдет солнце и к нам на двор” у всех славян употребляется в смысле: будет и нам счастье! 
На восток  обращались и продолжают обращаться с молитвами и заклятиями; заговоры большею частию и начинаются этою формулою: “на заре было на утренней, на востоке красна солнышка”. На восток строятся храмы; в старину покойников полагали лицом к востоку – в ожидании великого утра всеобщего воскресения мёртвых, знамением которого служил ежедневный восход (= пробуждение) накануне почившего солнца. “Зашедшю солнцю, говорит памятник XII века, не достоит мертвеца хоронити, но тако погре(б)сти, яко еще высоко: то бо последнее видить солнце до общего воскресения». (“Впрашэние Кюриково”), В волошских же деревнях не хоронят никого до полудня, потому что родные желают направить душу усопшего в загробный мир вместе с отходящим на покой солнцем.
С востоком соединялось представление рая, блаженного царства вечной весны, неиссякаемого света и радостей. Наоборот,
b) запад (от глагола: западать) называют заход и солносяд и связывают с ним идею смерти и ада, печального царства вечной тьмы. Где умирало солнце, туда – казалось древнему человеку – удалились и все усопшие предки, там ожидает судьба и его по смерти. В поучительном слове Кирилла Туровского читаем: “и потом сведет ю (душу умершего) в пропасть, идеже затворены суть душа(и) грешных от века, показаеть ей места, идеже им мучитися, понеже мука далече мира есть на западе». По сказанию Иосифа Волоцкого о ереси жидовствующих, новгородский архиепископ Геннадий приказал посадить уличённых еретиков на коней – лицом к лошадиным хвостам, “яко да зрят на запад в уготованный им огнь». В послании другого новгородского архиепископа – Василия сказано, что рай был насажден на востоке, “а муки и ныне суть на западе». Любопытна народная примета: когда корова принесёт телёнка, то прежде всего обращают внимание, как он лежит: если голова его обращена к востоку – телёнок вырастет, а если на запад – то непременно падёт;
с) Юг крестьяне называют солнопёк (солнопечный – знойный, солнопека и пекунство – место, открытое для солнечных лучей) и полдень: это сторона, где полуденное солнце блестит наиболее ярким светом и откуда веют тёплые весенние ветры. Паисиевский сборник (в “слове св. Григория”), указывая на требы, совершаемые огню, как эмблеме солнца: “огнь творит спорыню, сушит и зреет” нивы, прибавляет: “того ради окаяннии полуден чтут и кланяються на полд(е)нь обратившеся».
d) Север же – сторона холодных ветров, зимней вьюги и ночного мрака; на областном языке она называется полночь и сивер; сравни с словами: сиверко – холодно, сивер и сиверик – холодный, резкий ветер, сиверка – ветреная, сырая погода. Полуночник – северо-восток, обедник (полдень-время обеда) – юго-восток. Как восток противополагается западу, так юг – северу; подобно западу, север в народных преданиях представляется жилищем злых духов; по поверью, не должно ставить ворот на полночь, не то нечистая сила выживет из дому.

С рассветом дня соединяется всё благое, всё предвещающее жизнь, урожай, прибыток, а с закатом солнца, с ночью – все недоброе: смерть, бесплодие, убыток, несчастие. Отсюда объясняется и поговорка, так часто повторяемая в наших сказках:  утро вечера мудренее, т. е. при солнечном восходе всякое дело, всякий подвиг совершаются удачнее.
“Ночь меркнет, заря-свет запала, мгла поля покрыла”, говорит автор Слова о полку, желая в этой картине солнечного заката, в этом торжестве тьмы над светом – указать на грядущее торжество враждебных ратей над русскими воинами. Наоборот, “Слово о вел. князе Димитрии Ивановиче” пользуется эпическим выражением: “солнце ему на восток(е) сияет и путь поведает” – в смысле: все ему сулит успех, победу.

Народные приметы дают обильные свидетельства: солнышко закатилось – не бросай на улицу сора, пробросаешься = разоришься; не починай тогда и новой ковриги, а то хлеб будет не спор, да, пожалуй, и все хозяйство расстроится. Если уже необходимо приняться за ужином за целый хлеб, то первую отрезанную горбушку не едят, а после трапезы приставляют её к початой ковриге, чтоб она казалась нетронутою. Отдавать деньги к ночи – не хорошо, не будут водиться; по захождении солнца крестьяне, из боязни обеднеть, не сводят счетов, не ссужают в долг и не дают из дому никакой вещи. В одной из старинных рукописей Кирилло-Белозерского монастыря об этом замечено: “по заходу солнца не дают ничтоже от дому своего – ни огнь, ни ссуд некаков или требование нечто». Не гляди в окно до утренней зори – грешно; не оставляй на ночь на столе нож – лукавый зарежет. Если жеребенок (сосун) резвится на пастбище вечером, при закате солнца, то его непременно в течение года съест волк; а если играет он поутру, при восходе солнца, то будет хорошо расти и уцелеет от хищного зверя. Когда мать купает ребёнка на ночь, то не должна выливать воды до утреннего рассвета; несоблюдение этого правила может повредить ребенку. На ночь следует покрывать кадку с водою и кринки с яствами, чтобы не нагадил в них нечистый.

Эдда не советует вступать в битву по захождении солнца. По глубоко вкорененному убеждению язычников, война была судом Божиим, а дневное светило являлось свидетелем людской правды. Оно должно было взирать с высоты на состязание враждующих племён и склонять весы правосудия на сторону правого. У древних народов как скоро заходило солнцесуд закрывался (так предписано законами XII таблиц), и вообще всякая юридическая сделка, заключенная в ночное время, была недействительна; заимодавец мог требовать уплаты долга только днём, пока не село солнце; судебные поединки должны были заканчиваться с наступлением сумерок.

По солнечному движению человек определил и своё собственное отношение к окружающему миру, что очевидно из совпадения понятий левого с северным и правого с южным; в санскрите: dakshina (греч. δεξιός, λат. dexter, наше десный и десница) значит: и правый, и южный, а слово север (лат. saevis или saevus – свирепый, лютый, литов. szaure – северный) лингвисты сближают с санскр. savya (зенд. havya, haoya, слав. шуйца) – левый, так как древний человек обращался всегда для молитвы к востоку и, следовательно, с правой руки имел полуденный юг, а с левой – полночный север.

Указанная противоположность юга и севера сочеталась в народных поверьях и с сторонами правой и левой. По убеждению простолюдина, с правой руки человека стоит добрый ангел, а с левой – злой; не плюй направо, чтобы не отогнать от себя ангела-хранителя; плюнешь налево – попадешь в черта, и потому советуют, вставая поутру с постели, плевать в левую сторону и растирать слюну ногою: этим средством прогонишь нечистого, и в тот день он уже не будет записывать за тобою грехи. Спать на правом боку почитают за грех, ибо можно задавить ангела-хранителя (Полтав. губ.). Вставать с постели должно правою ногою, встанешь левою – весь день будешь не в духе: брюзглив и невесел; обуваясь и снимая обувь, следует начинать с правой ноги; кто, входя в дом, ступит наперед правою ногою, того ждёт хороший приём; при древних гаданиях славяне наблюдали, какою ногою переступит священный конь через положенные жерди – правой или левой, и в первом случае ожидали успеха, в последнем – неудачи; кто упадет на правый бок – тому не будет помехи в делах, а кто на левый – того ждет беда. Нечистые (лешие, водяные) носят шубы, запахивая левой полою поверх правой; православный же люд должен правою полу закидывать на левую.

Литвин, при посеве огородов, боится пересыпать семена из правой руки в левую, чтобы не повредить будущим всходам. Увидать народившуюся луну с правой стороны – знак, что получишь неожиданную прибыль или в продолжение целого месяца будешь счастлив во всех предприятиях; а кто усмотрит её слева, тот испытает неудачи. Крик и полёт вещей птицы с правой руки принимался у славян, немцев, греков и у других народов за счастливую примету, и наоборот, если предвещание шло с левой стороны. Чешется правый глаз – на милого смотреть, левый – к плачу; чешется правая ладонь – получать деньги (прибыль), левая – отдавать (убыток); правое ухо горит – слышать добрые вести или похвалу, левое – слышать худые вести и брань; в правом ухе звенит – вспоминают друзья, в левом – корят недруги, и так далее.

Под влиянием этих воззрений слово правый получило значение всего нравственно хорошего, справедливого, могучего (право, правда, правило, правило, управа; то же соотношение понятий запечатлено и в языках немецком и французском: recht, die rechte hand, richtig. droit и droite).

Поэтические представления о рождении и смерти солнца были прилагаемы и к судьбам его в течение года. Потеря солнцем плодотворной теплоты и помрачение его блеска в осенние и зимние месяцы послужили основою мифа, что светило это с окончанием летнего времени утрачивает свои силы и погибает (= гаснет). С поворотом на зиму (в июне) оно видимо стареет и начинает уступать демонам тьмы: дни сокращаются, ночи увеличиваются; одряхлевшее, оно умирает. Но при следующем повороте — в декабре вместо старого солнца нарождается новое: sol novus, как называли его римляне. С его рождением (nativitas solisinvicti) дни начинали прибывать, ночи умаляться. Это радостное событие встречали особенным празднеством, которое в эпоху христианскую было приурочено ко времени Рождества Христова и доныне известно между поселянами под именем Коляды. Повторяя слова старинной обрядовой песни, народ бессознательно продолжает воспевать новорожденное солнце:

Уродилась Коляда
Накануне Рождества.

Рядом с указанным представлением о возрождении солнца было другое, совершенно аналогичное с первым, что при повороте на лето солнце воскресает к новой жизни. Как слово погаснуть метафорически означает: умереть, так выражение “возжечь пламя” должно было получить значение: ожить, восстать от смерти, что и подтверждается на самом деле; ибо воскресать (вскрешати, крьснти, кресити) происходит от крес – пламя, огонь. В одном рукописном прологе слова крес и кресины употреблены именно в значении небесного света, возжжённого при повороте солнца на лето: “в дьни слньчного креса, егда ся наплньшим годинам сльньце взвратить кресины, да ношть мьняеть (уменьшается), а дьни да прибываеть».

Вновь народившееся или воскресшее светило постепенно крепнет в своих силах; божественный младенец растет и мужает и при начале весны является прекрасным и могучим юношею. С весенним солнцем нераздельно понятие молодости; народные сказания изображают его в грозовой обстановке: оно купается в живой воде дождевых потоков, очищается в блеске молний и, просветленное, несёт миру дары плодородия. Когда солнце закрывается белыми = летними облаками, оно, по народному выражению, замолодело. В грозе видели его благодатное обновление: погашаемый демонами мрака (= тучами), светильник солнца снова возжигается молниеносным Перуном, разгоняющим враждебные рати нечистых духов. Финский эпос заставляет громовника Укко зажигать в облаках искры (молнии), чтобы осветить чрез то вселенную новым солнцем и новым месяцем.

Не менее любопытны те мифические представления, какие соединяла фантазия с обычными изменениями луны. В первой четверти месяц называется новым (новей, пол. now, чешск, nowy, англос. niwe mona, сканд. nymani, др.-нем. niumani, греч. νεόμήν, лат. novilunium), молодым (молодик, на молоду – в новолуние, серб. младина, илл. miadi miesez), народившимся (“новый месяц народился”); в следующие затем дни – подполнь; потом наступает полнолуние (серб. луна, слов. рота, пол. pelnia, илл. pun miesez, литов. pilnatis, санскр. purnamasi, греч. πληροδελήνον, лат. plenilunium, англос. fullmona, др.-нем. fbller mano), за ним перекрой – первые дни после полнолуния (“на перекрое”) и старый или ветхий месяц (“на ветху”, luna senescens).

Итак, по древнейшему воззрению, закрепленному в языке, луна рождается, вырастает (= полнеет), бывает молодою, стареет и умирает и затем возрождается снова. Народная загадка так живописует это светило: “когда я молод был – светло светил, под старость стал – меркнуть стал». Следя за постепенно умаляющимся ликом полной луны, древний человек объяснял себе это явление или губительным влиянием старости, или действием враждебной силы, которая наносила месяцу ущерб и как бы урезывала его острым ножом: перекрой от кроить – резать, откуда и край, краюха, крома. Народная загадка уподобляет неполный месяц краюшке хлеба: “постелю рогожку (небесный покров), посыплю горошку (звезды), положу окрайчик хлеба (месяц)” или: “взгляну в окошко, раскину рогожку, посею горошку, положу хлеба краюшку»; “у нас над двором краюха висит». На Руси и в Германии существует поверье, что старый месяц Бог крошит на звезды. В Литве есть поэтическое предание о полумесяце: Перкун, раздраженный тем, что Месяц ухаживал по ночам за Денницею (вечерней звездой Венерой), выхватил меч и рассек ему лицо пополам.
Евреи праздновали день новолуния, возжигая на холмах огни, как символическое знамение вновь народившегося светила ночи. У нас до сих пор в некоторых деревнях крестьяне выходят встречать новый месяц и обращаются к нему с мольбами о счастии, здоровье и урожае; иные уговариваются с священниками освящать у них на дому воду в первый воскресный день по новолунии, в продолжение целого года (Черниг. губ.).В Персии был обычай обсыпать себя деньгами на мартовское новолуние.
Как с восходом солнца связывались добрые предвещания, а с закатом – худые, так и месяцу придано счастливое значение в период его возрастания (от рождения до полнолуния), и несчастливое – в период ущерба. Когда увидят в первый раз молодой месяц, то нарочно хватаются за карман или вынимают оттуда деньги и “кажут их месяцу”; верят, что после этого богатство станет возрастать и деньгам перевода не будет. О ребёнке, родившемся в новолуние, думают, что он долговечен. На Украине, глядя на молодой месяц, приговаривают: “тоби на уповня (на пополнение), мени на здоровья!» “На молодом месяце рыба лучше клюет”.

 

Время возрастания луны считается у наших крестьян наиболее удачным для начала работ и предприятий, а время ущерба – менее или и совсем неблагоприятным, что, по свидетельству Тацита, признавали и древние германцы. Свиней стараются резать в полнолуние – в том убеждении, что тогда туши бывают полнее, а во время ущерба умаляются. И всякую другую скотину лучше колоть в полнолуние; на исходе же месяца она бывает худее и в костях её меньше мозга.
При стареющем месяце, а равно и в день лунного и солнечного затмения, не начинают посевов. “Добро сеять в полном месяце”; если мужик сеет на новцу (в новолуние), то хотя хлеб растет и зреет скоро, но колос будет не богат зернами; а хлеб, посеянный в полнолуние, хотя растет тихо и стеблем короток, зато ядрен и обилен зерном. В этом поверье рост хлеба поставлен в прямое соотношение с возрастанием луны, а полнота зерна – с полнотою её блестящего круга. То же утверждают и о посеве льна: чтобы лён уродился полный в зерне, надо сеять его в полнолуние; а чтобы уродился долгий и волокнистый – надо сеять на молодой месяц.

Постройку избы не советуют начинать во время лунного ущерба – не будет добра; рубить строевой лес и хворост для плетня и складывать печи должно в новолуние: тогда червь не будет точить дерева, хата будет тепла и не станет гнить. Отделение сыновей на особое житьё совершается обыкновенно во время новолуния – для того, чтобы имущество нового хозяина так же прибывало и увеличивалось, как увеличивается молодой месяц.
В старинном поучении (XVII в.), направленном против народных суеверий, восстает проповедник и на указанные нами приметы и обычаи: “мнози неразумнии человецы, говорит он, опасливым своим разумом веруют в небесное двизание, рекше во звезды и в месяц, и разчитают гаданием, потребных ради и миролюбивых дел, рожение месяцу, рекше – молоду; инии ж усмотряют полного месяца и в то время потребная своя сотворяют; инии ж изжидают ветхого месяца… И мнози неразумнии человецы уверяют себе тщетною прелестью, понеже бо овии дворы строят в нарожении месяца, инии же храмины созидати начинают в наполнение месяца; инии бо в таж времена женитвы и посягания учреждают. И мнози баснословием своим по тому ж месячному гаданию и земные семена насаждают и многие плоды земни устрояют».
Подобные поверья встречаем и у немецких племён: заключать браки, начинать постройки, переходить на новоселье, собирать целебные травы и росу, стричь волоса и обрезывать ногти и волосы, чтобы лучше росли, должно в новолуние; на исходе же старого месяца хорошо расторгать брачные узы, ломать дом, рубить лес и косить траву: лес и трава нужны сухие, и потому при рубке леса и косьбе травы имелось в виду, чтоб они высохли так же скоро, как усыхает (умаляется) луна; плоды, растущие над землею, лучше сеять при возрастающей луне, а которые растут под землею (морковь, редька и пр.) и, следовательно, не любят света – при лунном ущербе; больные, смотря на умаляющийся месяц, говорят: “wie du abnimmst, mogen meine schmerzen abnehmen”, и наоборот, когда луна возрастает: “du magst zunehmen, mein ubel mag abnehmen!»

О звёздах также думают, что более яркий блеск их сулит плодородие. Ясное, звездное небо 24-го декабря обещает в будущее лето изобилие ягод и грибов; на Рождество, Новый год и Крещение звезды ярким сиянием предвещают хорошее роенье пчел и урожайный год; особенно же сиянию звезд приписывают урожай гречихи и приплод овец. Есть даже поговорка: “ярки звезды породят белые ярки (ягнята)”, на создание которой оказал несомненное влияние язык. Яркий блеск звезд пророчит плодовитость (ярость – похоть): урожай ярового хлеба, счастливое роенье ярых пчел и умноженье ягнят (ярок). В половине февраля овчары окликают звезды: “ты освети, звезда ясная, негасимым огнем белоярых овец у раба (имярек). Как по поднебесью звездам несть числа, так бы у раба (имярек) уродилось овец болей того».
Тесная связь, в какую поставил язык понятия небесного света и земного огня, выразилась в мифе о родстве этих стихий. Небо имело двух детей: Солнце и Огонь. По свидетельству Ипатьевской летописи, указанному впервые Шафариком, у Сварога (неба) был сын Дажьбог (солнце); а в Слове христолюбца сказано: и огневи молятся, зовут его Сварожичем”. Эта отечественная форма указывает, что Огонь был также принимаем за сына Сварога. В сербской песне солнце называется чадо божье, а в малороссийском языке огонь обозначается словом богач, в котором г. Буслаев подозревает отечественную форму (сын бога); но с этим мнением учёного профессора нельзя согласиться. Название богач (или богатье) придано огню, ради мифической связи его с золотом и потом вообще с богатством. Из того же источника создалось другое мифическое сказание о происхождении земного огня от зеницы господней, т. е. от всевидящего ока = солнца, почему у финнов на языке рун огонь есть “дитя солнца-матери», древние мифы говорят о похищении огня с неба (см. гл. XV).

Мы видели, что небесные светила и сверкающие молнии уподоблялись очам. Отождествляя земной огонь с небесным светом, фантазия усвоила за ним то же самое уподобление глазу. Народная загадка: “днём спит, ночью глядит» означает “огонь от свечи». О “печке” народная загадка выражается: “зимой всё жрёт ( = горит, пожирает дрова), а летом спит (не топится)”. Болотные (блуждающие) огни белорусы представляют одноглазыми малютками: глазки их сверкают, как огонёк. Наоборот, другие предания, уже приведенные выше, рассказывают о глазах, которые светят в ночной тьме и производят пожары.

Одинаковое впечатление, производимое на глаз с одной стороны сиянием небесных светил, молнии и огня, а с другой блеском некоторых металлов, породило понятие о связи света с золотом, серебром и медью. По словам Макса Мюллера: “в готском guld, gold открывается сходство с славянским: злато, рус. золото, греч. χρυδος θ  снк.: hiranyam; только в окончаниях значительная разница. Общий корень был, кажется, harat, откуда санскрит: haritцвет солнца и зари, как и в латинском слове aurora (заря) и aurum (золото) также имеют один общий корень”. Ближайшая форма к слав. злато есть зендское zara (золото); снк. hiraha, hiranya, harana = зенд. zara, zaranya: звук h по общему закону переходит в z; корень, по мнению Пикте, ghr, ghar – lucere, splendere), которое справедливо сближают с словами: заря, зреть и зрак (= солнечный луч). Как в немец, наречиях замечается следующий переход понятий: gelb, ср.-нем. gilwe, galle (bilis), гот. gulth, скан. gull = gold (aurum), русское: жёлтый, чешек, zluty, лит. geltas, geltonas (flavus) переходит в желчь, в Остром, еванг. злъчь, зълъчь, и в злато (пол. zioto, летт. zeits).

Золото производило впечатление жёлтого блеска, серебро – белого: санскр. radzata, лат. argentum, греч. άργυρος, (άργος – светлый, ясный, белый), кельт. airgiod; корень rag, arg = блестеть белым блеском. Наше серебро (сребро), лит. sidabras, латыш, ssudrabs, др.-пр. sirabras (sirablas), гот. silubr, следуя Потту, сближают с снк. cubhra splendidus, albus, от cubhsplendere; другие, принимая мнение Бенфея, разлагают его на два слова: санскр. cveta – белый, светлый и abhra – золото.

Эпитеты, придаваемые этим металлам, стоят в близкой связи с понятием света; так в сербской народной поэзии говорится: сухое злато, белое серебро; у нас красно золото (в Эдде: gull raut), чисто серебро, в белорусской песне: рыже золото; последний эпитет встречаем и у других славян: ryze slato, ryze stribro. Сравни: красное солнце, белый свет, не-чистая сила и проч. “Сухое злато” – этим выражением приписывается золоту иссушающая сила огня и солнечного зноя, что подтверждается и тем знаменательным заклятием, какое записано у Нестора: “да будем золоти, яко золото”, т. е. да будем желты, как золото = да иссушит нас небесное пламя; произнося это заклятие, полагали перед кумирами золото. В 1485 году князья югорские, заключая мир, по своему обычаю для вящего укрепления даваемой клятвы, пили  воду с золота. (Истор. Росс. Соловьева, V, 95)

В сербских клятвах эпитет “сухой” придаётся и карающей молнии: “тако ме сува муа не осмудила!» В санскрите cush – arescere, siccare, cushma – sol, ignis, lumen, splendor. Рыжий, по значению, тождественно с словами: русый и красный (“рыжий-красный” – выражение тавтологическое) и подобно им заключало в себе первоначально понятие светлого, блестящего.

Уподобление небесного света блеску металлов повело к созданию разнообразных мифических представлений. Всех светлых богов своих человек наделил золотыми и серебряными атрибутами, потому что боги эти обитали на небесах и олицетворяли собою блестящие светила и сверкающие молниями облака. Эпитеты “золотой” и “серебряный” остаются за ними при всех превращениях: примет ли божество образ быка – оно является туром – золотые рога; если обернется конём – то непременно златогривым и златохвостым, если вепрем – то с золотою и серебряной щетиною, если птицею – то с золотыми перьями (жар-птицею), и так далее.

Подобные представления неразлучны с преданиями всех народов индоевропейской семьи; но то же самое встречаем и у других племён, потому что одинаковые впечатления производили и одинаковые последствия. У перуанцев, например, были храмы, посвященные солнцу и луне; в этих храмах изображение круглоликого солнца, испускающего из себя пламенные лучи, было сделано из чистого золота, а такое же изображение луны, согласно с ее бледным серебристым светом, – из чистого серебра. Финская Калевала рассказывает о том, как божественный кузнец Ильмаринен сковал солнце и луну из золота и серебра; по словам этой поэмы, “золото и серебро так же стары, как солнце и луна». В старинную рукопись, содержащую перевод хроники Малалы, занесено несколько сведений о литовских поверьях, и между прочим сказано: “сию прелесть Совий введе в не, иж приносити жртвоу скверным богом Андаеви и Перкунови, рекше грому, и Телявели и с коузнею, сковавше емоу солнце, яко светити по земли и взвергыпю емоу на небо солнце».

О восходящем поутру солнце гимны Вед говорят, как о “золотом сокровище”, которое хотели было утаить духи тьмы (ночи), но богиня Заря находит его и приносит обрадованному миру. По немецкому выражению: die sonne geht vergoldet (de sunne ging to golde); morgenstunde hat gold im munde (пословица); в Псковской и Тверской губернии вместо: “заря занимается” говорят: золочит, золочйтся, т. е. зоря золотит небо. Поговорки: “заря деньгу родит (или куст)”, “заря озолотит”, “зоря золотом осыплет”, потеряв мифическое значение, стали прилагаться к крестьянским работам: кто встает с зарею и тотчас же принимается за работу, тот обогатится (Толков. слов., 1,561)

В этом отождествлении неиссякаемого богатства солнечного света, каждое утро вновь возрождающегося на востоке, с золотом – кроется основание веры в “неразменный червонец”, который сколько ни трать – он всё цел. Аналогичное с этим поверьем предание о “неисчерпаемом кошельке (или кошельке-самотрёсе), из которого сколько ни бери, он все полон золотом, объясняется из поэтического представления тучи, закрывающей небесные светила и рассыпающей золотистые молнии, сумкою или мешком.

Русские народные загадки выражаются – о солнце: “за лисами, за горами золота дижа кисне (или: горить; о солнечных лучах: “из окна в окно ( = из небесного окна, открываемого Зорею, в окно избы) золото бревно (или: веретено; о месяце: “серед двора лежит червона сковорода», “насередь болота лежит кусок золота»; о звездах:рассыпался собор (или: горох) на двенадцать сторон, никому не собрать – ни попам, ни дьякам, ни серебренникам; один Бог соберет, в коробочку складет”, т. е. восходящее солнце спрячет звезды (Пермск. губ.); “за лисом за пролисом золотии клубки висять».

Народные сказки, изображая блаженную страну весны, говорят о садах с золотыми яблоками, об источниках, текущих серебром и золотом, о дворцах медном, серебряном и золотом, хранящих несметные сокровища. По славянским преданиям, Солнце живёт на востоке в золотых палатах; на праздник Купалы оно выезжает на небесный свод на трёх конях: серебряном, золотом и бриллиантовом. Красная девица Заря, по свидетельству заговоров, восседает на золотом стуле, держа в руках серебряное блюдо (= солнце); древние греки давали ей название златотронной – χρυδουρονος. Зародыш этого поэтического образа кроется в глаголе, которым издревле обозначали солнечный закат. Трудность образования имён и глаголов с отвлеченным значением, какую испытывал человек в эпоху творчества языка, заставляла его о многих явлениях природы выражаться метафорически. Скрывающееся на западе солнце казалось ему отходящим к покою после дневного странствования; вечером оно, по выражению нашего языка, садится (запад = солносяд; англ. the sun sets), а поутру встает и пускается в путь = восходит. Потому в германской мифологии солнцу действительно даётся седалище или трон, а сербы рассказывают о его златотканом, пурпуровом престоле, что согласуется с обычным представлением солнца могучим царём, владыкою мира.

К месяцу русские заговоры обращают такое воззвание: “месяц, месяц-серебряные рожки, золотые твои ножки!» По выражению песни, “у младого месяца перво-золоты рога«. На основании внешнего сходства, в оконечностях молодого, серповидного месяца фантазия признала его золотые ноги или рога, – точно так же, как в лучах, бросаемых восходящим солнцем, усматривала она простираемые из мрака руки, которыми дневное светило силится захватить небо.

В Ведах одним и тем же словом означена рука и луч, а солнцу даётся название златорукого. Блестящий бог дневного света (Savitar) возносит поутру свои золотые руки над сонным миром и гонит демонов ночи. У Гомера богиня Заря (Эос) называется ροδοδαχτυλος — розоперстая; её розовые пальцы, отпечатываясь на небе и облаках, охватываемых предрассветными или вечерними лучами солнца, озаряют их чудным пурпуровым блеском. Та же метафора прилагалась и к молнии, которою бог-громовник, словно мощною рукою, наносит удары тучам; отсюда развился миф о золотой руке Индры, данной ему в замену той, которой он лишился в борьбе с своими врагами. Греческий Аполлон также имел золотые руки. Наши сказочные предания о героях, у которых по локоть руки в золоте, по колени ноги в серебре, находят объяснение именно в этих мифических сближениях.

Как золото и серебро служили для обозначения небесных светил и молнии, так с другой стороны этим металлам были приданы свойства, принадлежащие свету и огню. “Не все то золото, що ся светить” (серб. “ни все злато, што cja”), говорит пословица, приписывая золоту способность светить.

Народная загадка спрашивает: “что горит без пламени?” и отвечает: золото или деньги; другие загадки прибегают к той же метафоре: “чернец-молодец по колена в золоти стоить” – горшок в жару; “полна коробочка золотых воробышков”горячие уголья в печке; “сидит курочка на золотых яичках, а хвост деревянный”сковорода на горячих угольях и сковородник; “вышла туторья из подполья, зачала золото загребать” – помело и жар в печи; “колокольня нова, колокольня бела, под маковкой черно, маковка золота” или “горенка нова, головка черна, шапочка золоченая”зажженная свеча; “на улице анбар, в анбаре сундук, в сундуке синь плат, в синем плату золото” – дом, печь и огонь; серб. “сави злато, разви злато” – огонь под пеплом.

Малорусы называют огонь – богатье и богач и даже считают за грех называть его другим именем; а деньги на поэтическом языке Эдды – glodh-raudha fe = пламенно-красное богатство (raudhr – рдеть); мы и поныне говорим, что деньги жгутся (белорус, поговорка: “деньги горячи”), но уже соединяем с этим выражением новую мысль о трудности добывать их. В народных же преданиях они в самом деле обладают этою силою. В одной из русских сказок копейка, заработанная долгою и трудною службою, горит пламенем, так что от неё можно зажечь свечу; в другой сказке чёрт даёт человеку кулёк жару, а потом в кульке оказывается чистое золото. Наоборот, в других народных рассказах деньги, полученные от нечистого, превращаются в уголья.

На Украине можно услышать повесть о том, как баба-повитуха принимала ребёнка у чёрта. Когда покончила она своё дело, нечистый сказал: “пойдём в комору, я тебе за труд заплачу», а новорожденный чертёнок толкнул бабу и шепнул ей на ухо: “не бери, бабушка, золото, бери калёные уголья!” Пришла баба до коморы; смотрит – над дверями висит шкура, и какой чертёнок ни идёт туда, всякий хватается лапой сперва за шкуру, а потом за свои глаза. Вот и баба то же сделала: дотронулась рукой до шкуры и ухватилась за правый глаз; вошла в комору, и что же? Диво, да и только! что левому её глазу представляется светлыми дукатами, то правому сдаётся горячими угольями, и обратно: где левый глаз видит горячие уголья, там правому кажутся светлые дукаты. Шкура – метафора дождевого облака; в варианте этого рассказа черти промывают свои глаза чудесною водою, т. е. дождь просветляет небо и выводит из-за туч горящее золото солнечных лучей.

Известна ещё на Украине легенда, как один бедняк в Светлое Воскресенье хотел затеплить свечу перед иконами и, не найдя в печи огня, пошёл в поле попросить у чумаков, которые сидели у костра и варили себе кашу. Чумаки нагребли жару руками и насыпали ему в полу. Воротившись домой, он затеплил свечу, а жар высыпал на припечек; смотрит и очам своим не верит: вместо огня перед ним явилась целая куча золота. У немцев существуют подобные же предания: портной и золотых дел мастер попали нечаянно к карликам; малютки наполнили их сумки угольем, которое превратилось в золото. Но так как золотых дел мастер обнаружил при этом жадность, то забранное им золото опять стало угольем.

Другой рассказ: мужик, работая в поле, увидел в сумерки кучу горячих угольев, наверху которой сидел чёрт. “Ведь ты сидишь на сокровище?” – спросил крестьянин. – Да, – отвечал черт, – здесь серебра и золота больше, чем ты во всю жизнь видел. “Это сокровище принадлежит мне, потому что лежит на моем поле!” Черт соглашается отдать серебро и золото только в таком случае, если мужик уступит ему за два года половину того, что родит поле. Мужик обманывает нечистого при разделе урожая и овладевает кладом. И немцы, и славяне равно убеждены, что клады, заключающие в себе золото, серебро, деньги и разные драгоценности, испускают от себя огненный блеск; на том месте, где зарыт под землею клад, всегда горит огонёк или свеча. Рассказывают, что многие, которым удалось находить клад, решались брать себе золото, но вместо денег приносили домой одни уголья. Собственно, предания о кладах составляют обломки древних мифических сказаний о небесных светилах, скрываемых нечистою силою в тёмных пещерах облаков и туманов; но с течением времени, когда народ утратил живое понимание метафорического языка, когда мысль уже не угадывала под золотом и серебром блестящих светил неба, а под тёмными пещерами – туч, предания эти были низведены на землю и получили значение действительных фактов. Так было и со множеством других верований; небесная корова заменилась простою бурёнкою, ведьма-туча – деревенскою бабою, и т. дал. (см. ниже).

Подобно тому, как в солнечном и лунном затмениях видели недобрые знамения, так то же предвещание связывали и с серебряными и золотыми вещами, оставленными любимым человеком при отъезде его в чужедальнюю сторону: когда металл тускнел, это принималось за верный знак, что дорогой странник погиб смертию или ему грозит великая опасность.

В народных представлениях адских мук, при распределении грешникам соразмерных наказаний, жадные ростовщики, загребавшие в сей жизни серебро и золото, на том свете караются по закону возмездия тем, что обязаны загребать голыми руками жар.

В связи с указанными данными стоят поверья о “воспалительных” болезнях. Чем древнее, первоначальное предание, тем оно живее переносит нас в глубь наивных младенческих воззрений язычника, тем полнее и ярче обнаруживается могущественное влияние слова. Болезни, рождающие в человеке сильный внутренний жар и сыпь по всему телу, народная фантазия сблизила с “огнём”; на такое сближение навело самое свойство того болезненного ощущения, которому подвергается захворавший. Красные пятна сыпи называются у нас огонь, огневики; горячка (от гореть) уже названием своим указывает на возбуждаемый ею жар; в областных наречиях ей придаются следующие синонимические названия: огнёва (огнёвка, огневица) и палячка (от палить, палючий); точно так же “летучая лихорадка” слывет под именем огни, а в заговорах упоминается “седьмая” лихорадка – огненная:та есть злая, лютая и проклятие всех» Сравнивая действие воспалительных болезней с пожигающим огнём, народ необходимо должен был сблизить их с “золотом” и сочетать с ними эпитеты: жёлтый и красный, так как понятия огня, света и золота отождествлялись и в языке и в мифе. Одна из семи сестер-лихорадок (именно: пятая) в заговорах называется златеница и желтыня (желтуха, желтая); болезнь золотуха известна между крестьянами ещё под следующими именами: красуха, огника, огница. По народному поверью, смерть от оспы должно почитать за особенное счастие: кто умрет от оспы, тот будет на том свете ходить в золотых ризах; каждая оспинка на его теле обратится в блестящую жемчужину (Нижегор. губ.). Потому во многих губерниях крестьяне, особенно староверы, считают за грех прививную оспу и называют её антихристовою печатью; не раз случалось, что отцы и матери откупались деньгами, чтобы только не видеть на своих детях привитой оспы, или тотчас после прививки смывали её в бане. Этим взглядом на воспалительные болезни определились и употребляемые против них врачебные средства. Когда покажется на теле сыпь, берут кремень и огниво и высекают над болячками огонь, с приговором: “Огонь, Огонь! возьми свой огник».

Глубочайшая древность этого обряда свидетельствуется тем, что в Ведах находится подобное же заклятие против болезни такман воспаляющего свойства: “ты всё тело творишь жёлтым, мучишь палящим огнем. Агни! прогони такман«. Агни – первоначально бог небесного пламени, возжигаемого в грозовых тучах, и потом бог земного огня; искры, высекаемые из кремня, были эмблемою его сверкающих молний (см. гл. VI). Метатель убийственных стрел, он карал смертных, отмечая их своими огненными знаками (язвами) и зажигая в их теле жгучее пламя болезни, и потому к нему обращается молитва затушить внутренний жар больного = взять назад свой огник.

В немецких землях высеканием огня лечили рожу (rothlauf, dierose; сравни: рожа – название цветка, рыжий, rouge). От золотухи в Калужской губ. читают заговор, обращенный к Заре: Заря-Зоряница, красная девица! поди ко мне на помочь; помоги мне, Господи, из раба (имярек) золотуху выговорить… Золотуха-красуха! поди из раба (имярек) в чистые поля, в синие моря: как чистые звезды с неба сыплются, так бы золотуха из раба (имярек) выкатилась”. Красные = золотые пятна болезни сближаются здесь с ясными звездами, и вся сила заклятия состоит в формуле, чтобы золотушная сыпь так же бесследно исчезла с тела, как исчезают поутру небесные звезды. Богиня утренней зори гасит ночные огни; она же призывается погасить и огни недуга. Согласно с поэтическими представлениями, что заря золотит небо, что восходящее солнце есть золотое кольцо, возник суеверный обычай лечить золотуху сусальским золотом, которое дают больному есть, или золотым кольцом, которым обводят больные места. Во время кори (нем. rothein) и оспы глаза больного обводят также золотым кольцом – с тем, чтобы недуг не мог повредить его зрению; повод к такому лечению скрывается в уподоблении солнца – всевидящему оку: оно прогоняет ночную слепоту, а потому и кольцо, как его эмблема, владеет тою же целебною силою. В Архангельской губернии глазные недуги лечат так: берут кремень и огниво и высекают искры в больной глаз, произнося эти знаменательные слова: “огонь огнем засекаю!”, т. е. небесным пламенем молнии, которая сечёт тёмные тучи и выводит из-за них ясное солнце, просветляя огонь глаза, отуманенного болезнию.

Далее… V. Солнце и богиня весенних гроз.

Солнце и богиня весенних гроз
Небо и Земля

Оставить комментарий

Ваш email не будет опубликован.Необходимы поля отмечены *

*