Суббота , 14 Декабрь 2024
Домой / Древнерусские обычаи и верования / Солнце и богиня весенних гроз

Солнце и богиня весенних гроз

Афанасьев А.Н. Поэтические воззрения славян на природу

Опыт сравнительного изучения славянских преданий и верований в связи с мифическими сказаниями других родственных народов.  Том 1.

V. Солнце и богиня весенних гроз.

Кругловидная форма солнца заставляла древнего человека видеть в нём огненное колесо, кольцо или щит. Колесо, старинное — коло, означает: круг (около — вокруг); уменьшительное: кольцо — звено цепи, металлический кружок, носимый на пальце; коло у нас употребляется в значении колеса (в машинах), а у других славян в значении хороводной пляски — точно так же, как слово круг означает в областных наречиях: и колесо и хоровод, почему и хороводные песни называются круговыми; колесо служит метафорою и для серьги: “под лесом-лесом ( = волосами) колёса с повесом”. Впечатлительная фантазия первобытного народа быстро схватывала всякое сходство. Колесо, обращающееся вокруг оси, напоминало ему движущееся по небесному своду солнце, которое в одной народной загадке названо птицею-вертеницею, а в другой — шаром вертлянским: “по заре зарянской катится шар вертлянский; никому его не обойти и не объехати». О наступлении ночи до сих пор выражаются: “солнце закатилося”; в старинном апокрифе сказано, что “триста ангелов солнце воротят«.

В народных песнях встречаем следующие выражения:

Колесом-колесом
Сонычко в гору йде,
А вже-ж наша Галичка
Из-пид винця йде.
Солнце колесом у гору идзетсь,
А дзевухна з’винца в двир идзетсь.


Зевс убивает ваджрой Индры змея Пифона

Эти указания тем более заслуживают внимания, что они подтверждаются преданиями всех индоевропейских народов. Кун указал на ведическое представление солнца колесом и справедливо заметил, что отсюда, а не обратно возникли сказания о поездах бога Солнца на чудесной колеснице. Демонический змей Ahi, надвигающий на небо сплошные массы облаков и рождающий в воздухе томительный зной, то, что у нас обозначается глаголом: парить, является в Ведах с именем Çyshna — иссушитель: он задерживает дождевые потоки, овладевает колесом солнца и распространяет на поля и леса губительный жар. В гимнах, обращенных к Индре, восхваляют этого громовержца за то, что он поражает своею молниеносною палицею змея, проливает дождь и, срывая с вершины облачного неба солнечное колесо, умиряет зной.

Силы природы, в их вредных влияниях, обыкновенно приписывались демоническим чудовищам, тогда как с другой стороны те же самые силы, ради их благодетельных влияний, принимались за действия добрых богов; между демонами и богами шли нескончаемые битвы за владычество. Так в знойную пору песьих дней Индра сражался с змеем-иссушителем, Тор с великаном жаров (mit glutriesen Geirrödhr). Смена годовых времён особенно резко выставляла то благодатные, то разрушительные свойства обоготворенных стихий. Божество, щедрое на дары и дружелюбное в летнюю половину года, в зимний период являлось с другим недоброжелательным (демоническим) характером, и потому в представлениях народной фантазии оно распадалось на два отдельных, враждебных друг другу образа, которые спорили между собою и в известное время осиливали один другого. Датская сага различает летнего Одина от зимнего (Mitódhinn); во время зимы настоящий Один находится в ссылке, а на троне его восседает похититель; с приходом же весны роли их меняются.

О борьбе летнего солнца с зимним сохранила любопытное свидетельство словацкая сказка. Борьба эта совершается в шуме грозы и происходит между зимним похитителем солнца и весенним его освободителем; представления, принадлежащие солнцу и громовнику, сливаются воедино. Когда соперники поломали свои мечи, весенний герой сказал: “обернёмся лучше колесами и покатимся с горы: чье колесо будет разбито, тот и побежден!” Оборотились оба колесами и покатились с горы; колесо избавителя налетело на своего противника и раздробило его; но тот, перекинувшись молодцем, заявил, что враг размозжил ему только пальцы, а не победил. С своей стороны он предложил оборотиться в белое и красное пламя: чье пламя осилит другое, тот и победит. Похититель солнца оборотился белым пламенем, а соперник его красным. Долго они палили друг друга, и ни который не мог одолеть. На ту пору шёл мимо старый нищий с длинною белою бородою. “Старик! — воскликнуло белое пламя, — принеси воды и залей красное пламя, я тебе подарю грош”. А красное пламя перебило: “старик! я тебе дам червонец, только залей белое пламя”. Старик принял сторону последнего, за которым и осталась победа. И колесо, и пламя — символы солнца. Удаляясь на зиму, оно утрачивает свой яркий блеск, становится бледным, что и продолжается до тех пор, пока с возвратом весны не искупается оно в дождевой воде: только тогда станет солнце — “красное” и заблестит на небе золотым червонцем.

Поэтическое представление солнца огненным колесом вызвало обычай зажигать в известные годовые праздники колеса — обычай, доселе соблюдаемый между немецкими и славянскими племенами. Это бывает: а) в начале весны (на масленице или на Светлой неделе), когда возжжение колеса служит символом возрождения солнца, после зимней его смерти, и b) на Иванов день, когда солнце, достигнув высшей точки своего течения, поворачивает с лета на зиму. По некоторым местам обряд этот совершается и в другие чтимые народом дни, ближайшие к Иванову празднику.

В разных сторонах Германии приготовляют тогда деревянные кружки со спицами, обкладывают их соломою, обмазывают дегтем и потом зажигают. Зажженный кружок утверждается на такой подставке, что если ударить по ней с другого конца, то он взлетает высоко на воздух, описывая в ночной темноте огненную дугу. В Швабии в день св. Вита берут старое тележное колесо, обвертывают соломою, смазывают дегтем и, установив в землю столб, в двенадцать футов вышины, втыкают на него приготовленное колесо ступицею и зажигают в сумерки. Взирая на яркое пламя, повторяют изречение: “да возведутся горе и взоры и длани, и да сложатся руки для молений!” В стране, орошаемой Мозелем, чествуется Иванов день следующим обрядом: каждая семья доставляет связку соломы на вершину ближайшей горы, куда к вечеру сходятся старики и юноши; этою соломою обвязывают огромное колесо, так что почти совсем не видать дерева; в средину его продевают крепкий шест, фута на три выдающийся с обеих сторон; из остатков соломы делают много небольших факелов, и по данному знаку следует возжжение колеса, которое в ту же минуту, с помощию продетого сквозь него шеста, приводится в движение и скатывается с горы в реку. Тут подымается радостный крик, все махают по воздуху горящими факелами; часть мужчин остаётся наверху, а другая спешит вниз за пылающим колесом. Часто оно потухает прежде, нежели достигнет Мозеля; но если упадёт в воду объятое пламенем — это, по народному мнению, предвещает урожай винограда.

Средневековые писатели прямо говорят, что колесо это принималось за священное изображение солнца. Подобный обряд опускания с горы огненного колеса (kolo ohnive) свершается у хорутан; о том же обыкновении упоминает Сарторий в путешествии своеё в Каринтию; в Галиции ещё недавно (в 1844 г.) спускали зажженное колесо в Днестр.

Русские поселяне, встречая во время Масленицы весеннее солнце, возят сани, посредине которых утвержден столб, а на столбе надето вертящееся колесо. В Сибири сажают на это колесо парня, наряженного в женское платье и кокошник, что согласно с нашими народными преданиями, олицетворяющими солнце в женском образе; в Виленском повете, вместо того, привязывают к колесу чучело, которое и вертится на нём. Поезд сопровождается песнями и музыкой; в иных местах славят при этом Коляду, т. е. новорожденное солнце, и палят солому. В Воронежской губернии на Троицын день крестьяне Солдатского села, меняясь венками, поют песню:

Криво колесо,
Куда катишься?
— Я катюсь-валюсь
По это село,
По это село
По Солдатское,
Закотельное.

В некоторых местностях Малороссии существует обычай, который состоит в том, что на праздник Купалы откатывают от зажжённого костра колесо, выражая таким символическим знаком поворот солнца на зиму. То же выражалось и сейчас описанным скатыванием огненного колеса в реку: после поворота своего летнее солнце начинало пускаться с вершины небесной горы, и горячие лучи его точно так же погашались в дождевых потоках наступавшей осени, как пламя спущенного с горы колеса умирало в волнах реки. Разводимые на Иванову ночь костры нередко возжигаются пламенем, нарочно добываемым чрез трение сухого дерева о старое колесо. Купальские или Ивановы огни слыли у германцев огнями солнечного по-BopoTa (sunwentsfeuer) и небесными (himmelsfeuer).

Эдда даёт солнцу название fagrahvel — прекрасное, блестящее колесо; сканд. hvel — колесо, англос. hveol, исл. hiol, швед. и дат. hjul, от которого jul, jol = праздник зимнего поворота солнца, англ. wheel, фриз. fial сближаются с готск. hveila, др.-верх.-нем. hujila = вперёд идущее, обращающееся время. Болгары называют декабрь— коложег, т. е. месяц возжжения солнечного колеса = время, когда нарождается солнце. Греки, говоря о солнце, допускали выражения: ήλιον χυχλος, σφατρα или σιοχος, а римляне solis rota и orbis. Прометей, славный похищением небесного огня, запалил свой факел от колеса солнцевой колесницы. Слова χυχλος и orbis прилагались и к полной луне; на языке скальдов месяц — hverfandi hvel — вертящееся колесо, и до сих пор в Оберпфальце о полнолунии говорят: “der mond ist voll, wie ein pflugrad».

Кроме описанных нами праздничных обрядов, можно указать и на другие следы суеверного уважения к колесу, как эмблеме солнца. В Ишимском уезде уцелела поговорка: “жили в лесу, молились колесу». Во время скотского падежа немецкие крестьяне, чтобы отвратить беду, зажигают костёр и перегоняют через него свои стада; этот целебный огонь (notfeuer) добывается вращением и трением оси, вставленной в ступицу колеса. В Тамбовской губ. протаскивают маленьких щенков сквозь жерло колеса для того, чтобы они не могли впоследствии сбеситься; а в Смоленской губ. ни за что не станут жечь в печи старых изломанных колес, чтобы овцы не страдали кружением, вертячкою (известная болезнь у овец). Заболевших “куриною слепотою” заставляют смотреть в ступницу старого колеса и надеются, что чрез это восстановится утраченная сила зрения: всё просветляющий глаз-солнце, подобный колесу избавит больного от слепоты — так же, как избавляет он мир от ночной тьмы. Санскрит: aksha, родственное нашему око и лат. oculus, означает: глаз, ось и колесо, а в двойственном числе: akshi — солнце и месяц. Как колесо помогает от куриной слепоты, так золотое кольцо охраняет зрение от вредного действия оспы и кори.

Оба слова: “колесо” и “кольцо” лингвистически тождественны, и в означенном поверье золотое кольцо есть символ солнца. Финны принимают солнце за металлическое кольцо, в средине которого заключена огненная материя. Вот слова финской песни, обращенные к солнцеву сыну: “вознеси огонь на небо в средину золотого кольца, пусть оно светит днем и покоится ночью, восходит поутру и закатывается вечером!» На этой метафоре, уподобившей дневное светило золотому кольцу, основаны предания о волшебном кольце (wunschring), которое обладает чудным свойством исполнять все желания своего счастливого владельца; так как, сверх того, солнце представлялось драгоценным камнем, то, в замену кольца, народные сказки говорят иногда о волшебном перстне.

Блестящие небесные светила: солнце, луна и звезды казались поэтической фантазии древнего человека дорогими самоцветными каменьями, украшающими свод небесного чертога. Жилища богов, по мнению язычников, сияли златом, серебром и алмазами. У индийцев солнце — светлый, горящий камень дня: dinamani (= диамант) или aharmani; то же воззрение разделялось и народами классического мира: греками и римлянами, как доказывают свидетельства памятников, собранные Шварцем. Плиний говорит: “solis gemma Candida est et ad speciem sideris in orbem fulgentes sparsit radios”. Скандинавские поэты называли солнце — gimsteinn — gemma coeli. О звездах и месяце встречаются подобные же выражения, как о небесных камнях.

Русская народная загадка изображает месяц и солнце двумя яхонтами. В сказочном эпосе, столь богатом древнейшими мифическими представлениями, находим любопытный рассказ о герое, который отправляется в подводное царство (= дождевые облака) и добывает оттуда драгоценный камень, превращающий своим сиянием тёмную, непроглядную ночь в ясный день. Камень этот соответствует блестящему карбункулу (karfunkel) немецких саг, о котором рассказывают, что в мрачных пещерах (= облачных горах) карликов он озаряет всё ярким дневным светом. Вместе с олицетворением божественных сил природы в человеческих образах, блестящие светила стали рассматриваться, как драгоценные наряды: солнце явилось чудесным перстнем на руке бога, ночное небо — великолепною мантией, усыпанной бриллиантами-звездами и застегнутой на груди запонкою-месяцем; богиня Весна, срывая туманные покровы, облекающие мир в зимнюю половину года, убирается в одежды, украшенные золотом, серебром и самоцветными камнями. Так понятия совершенно различные, будучи сближены между собою ради сходства только некоторых признаков, взаимно переплетаются и ведут к сложным и запутанным представлениям в области народных верований.

Древние поэты любили изображать солнце блестящим, небесным щитом; у Овидия оно называется clypeus Phoedi, в Эдде — der schone himmelsschild; то же название дается ему и в санскрите. Глаз Одина (= солнце) уподоблялся то движущемуся колесу, то круглому воинскому щиту; сравнивали со щитом и одинокий глаз циклопа. По скифскому преданию, от Солнца (Targitavus — блестящий диск) родилось три сына, и между ними один назывался князь Щит (Hieipoksais = Арпоксай).

В старинной русской сказке о богатыре Еруслане выведен на сцену вольный царь Огненный Щит, выезжающий на восьминогом коне, подобно скандинавскому Одину, у которого был превосходный конь Слейпнир о восьми ногах.

Вот это замечательное предание о Еруслане: во время отсутствия Еруслана пришёл в его родную землю враг, разорил города, взял в плен отца Ерусланова и двенадцать других богатырей, выколол им глаза и посадил в темницу. Когда Еруслан узнал о таком несчастии, он поехал за тихие воды, за тёплые моря — к вольному царю Огненному Щиту и Пламенному Копию. Царь этот, по свидетельству сказки, ни в огне не горит, ни в воде не тонет; он испскает из себя пламя и пожигает своих врагов. На картине, оттиснутой в лубочном издании сказки, вольный царь изображен на коне; голова его увенчана короною, в руках — круглый щит, подобно солнцу испускающий во все стороны огненные лучи, и копьё, на острие которого горит пламя. На пути Еруслан достал себе славный, богатырский меч, тем мечом рассек вольного царя надвое, вспорол у него могучую грудь и вынул желчь; совершив подвиг, он возвращается назад, добытою желчью мажет слепые глаза своему отцу и его двенадцати богатырям — и они тотчас же прозревают.

Все эти сказочные подробности не оставляют ни малейшего сомнения, что под именем вольного царя выведено здесь древнее божество грозового, облачного неба, тождественное с греческим Зевсом и немецким Одином; живёт он за тёплыми морями = дождевыми тучами, молния — его пламенное копье, а солнце — его огненный щит. Во время грозы, которая обыкновенно уподоблялась битве, солнце, охваченное облаками, казалось бранным снарядом в руках небесного бога.

Тем же щитом вооружаются и другие мифические представители грозовых туч; так в одной русской сказке Баба-Яга, преследуя своих врагов, палит огненным щитом на все на четыре стороны. Рядом с указанными представлениями сказка об Еруслане воспользовалась и другими поэтическими образами, созданными фантазией под непосредственным влиянием метафорического языка, и сплотила их в одно целое. Сияние солнца и блеск золота производят то же впечатление жёлтого цвета, как и желчь, и это послужило основанием их лингвистической и мифической связи: жёлтый, желчь = в Остромировом еванг. злъчь, зълъчь, чешек, zluty и злато; слово же золото (зенд. zara), как указано выше, родственно с речениями: зоря, зреть и зрак. Отсюда “желчь” стала метафорой для солнечного света. Когда дневное светило закрывалось тучами и погружало весь мир в слепоту ( = во мрак) — воображению древнего человека оно представлялось желчью, скрытою в недрах могучего царя, владыки облачного неба. Чтобы добыть этой желчи и возвратить миру свет зрения, нужен был несокрушимый меч Перуна, т. е. молния, разбивающая тучи и выводящая из-за них солнце.

Такой подвиг сказка приписывает святорусскому богатырю Еруслану, наделяя его сверхъестественною силою бога-громовника. С необыкновенною смелостью и художественным тактом сумела она соединить в одной поэтической картине три различные уподобления солнца — всевидящему глазу, небесному щиту и желчи, и в этом сочетании разнородных представлений особенно ярко заявила ту прихотливую игру творческой фантазии, которой мы обязаны созданием многих мифов. Из одного источника с разобранною нами баснею возникло и народное поверье, признающее желчь за лучшее лекарство в глазных болезнях.

Круглый диск солнца уподобляли еще человеческому лицу. Стих о голубиной книге говорит, что “солнце красное создалось от лица божьего”; согласно с этим и сам белый свет, первоначально свет солнечных лучей, а потом уже — мир, озаряемый небесным светом = вселенная, зачался от лица божьего, т. е. от солнца, и от луны, как сказано в одном варианте того же стиха. Это представление солнца ликом божества, созерцающего с небесной высоты землю, известно было и классическим народам, и немецким племенам.

Полная луна возбуждала в уме подобную же мысль, что подтверждается немецким выражением vollmondsgesicht (или antlitz) и литовским преданием о Перкуне, разрубившем лик месяца пополам.

Календарное обозначение солнца и луны человеческими лицами коренится в преданиях глубочайшей древности. Яркие лучи, испускаемые солнцем, породили представление о светлом нимбе, которым окружен его прекрасный лик, или о блестящей короне, которая венчает голову небесного бога. Так как в солнце с одной стороны видели драгоценный камень, украшающий небо, а с другой — верховного властелина мировой жизни, царя вселенной, то ничего не было проще и естественнее, как дать ему золотой царский венец, убранный дорогими, самоцветными камнями. Обращаясь к солнцу, греки называли его:“δ ηλιος εβασιλευε!”; рано поутру оно надевало на голову светозарный венец, и как герой выезжало на небо в колеснице.

Когда Фаэтон испросил позволение выехать на солнцевой колеснице, Гелиос прежде, чем возложил на него свой венец, намазал голову юноши чудесным соком, чтобы он мог снести жгучее пламя блестящего убора. У Овидия встречается выражение nitidum caput solis; солнечное сияние римляне обозначали словом jubar, которое равно прилагалось и к металлам и к драгоценным каменьям (jubar solis, lunae, argenti, gemmanun). Литовский миф о небесной богине Каралуни называет солнце—её венцом. В одной из сербских песен выражения: “од злата коруна” и “cjajno сунце” употреблены как синонимы; другая песня обращается к царю с этими словами:

Светли царе-огриjано сунце!
Светли царе-круно позлащена! что напоминает нашего князя Владимира Красное Солнышко. Так как святой собственно означает: светлый, блестящий, то у Кирилла Туровского и других старинных проповедников говорится, что в день Страшного суда телеса праведников просветятся. Народный стих о Страшном суде высказывает ту же мысль: “у праведных лице просветится солнцем праведным, а у грешников лице будет помрачено, как тьма ночная». В скопческом пророчестве о кончине мира читаем: “по правой руке идут души праведные — в лицах все светлеют, по левой идут души грешные — в лицах все темнеют». Патерик Печерский о св. Антонии говорит: “радуйся, солнце! аки от востока — от святыя горы”, св. Феодосия называет вторым светилом (луною) русского неба, а учеников его — звездами, просветившими ночь неверия.

Небесные светила: солнце, луна и звезды явились символами нравственной чистоты и духовного света; опираясь на это, средневековое христианское искусство стало изображать святых и ангелов с сиянием или золотым венчиком вокруг головы. Такое сияние в северной Германии называлось rodha (ruota).

Смотря по различным уподоблениям солнца, менялись и поэтические представления, соединяемые с его лучами: в солнце-колесе лучи казались блестящими спицами (лат. radius — луч и спица у колеса), а в применении к солнцу божьему лику — не только светлым нимбом, но и золотыми волосами (jubar и jubatus — имеющий гриву). Почти у всех индоевропейских народов солнцу даётся эпитет златокудрого. Тёмное воспоминание о кудрях солнца сохранила сербская песня:

Aj ћевоjко, душо Mоja!
Што си тако однолика
И у пасу танковита?
Кан’да с’сунцу косе плела,
А месецу дворе мела.

В сказаниях народного эпоса часто встречаются герои и героини с золотыми и серебряными волосами. Русская сказочная царевна Золотая коса, Непокрытая краса, подымающаяся из волн океана, есть златокудрый Гелиос. Эпическое выражение: “золотая коса, непокрытая краса” весьма знаменательно. Выше объяснено, что слово краса первоначально означало: свет — “красное солнце”, и уже впоследствии получило то эстетическое значение, какое мы теперь с ним соединяем, так как для младенческого народа не было в природе ничего прекраснее дневного светила, дающего всему жизнь и краски. Потому-то сказочная царевна-Солнце в преданиях всегда является ненаглядной и неописанной красавицей. “Непокрытая краса”, т. е. не затемненная туманами и тучами, которые принимались за покровы, и потому именно блистающая своею золотою косою. Соответственно колебаниям в древнейших представлениях солнца то юношею, то девою, — и в народных сказках оно является не только царевною-золотые кудри, но и златовласым добрым молодцем.

Общераспространенный миф, что Солнце, рожденное поутру прекрасным ребёнком, ввечеру погружается в океан дряхлым старцем, выразился в русском народном эпосе созданием Дедушки-золотой головушки, серебряной бородушки; у чехов он известен под именем златовласого Деда-Всеведа. О косе королевны Златовласки сказка выражается так когда она сняла покров, то zlate vlasy plynuly ji hustymi prameny s hiavy az na zem, a bylo od nich tak jasno, jako kdyя rano slunecko vyjde». До чего ни дотронется она рукою — тотчас всё превращает в золото, т. е. всё золотит яркими солнечными лучами. Немцы в хвосте кометы видели блестящие волоса.

В древнейшую эпоху создания языка лучи солнечные, в которых фантазия видела роскошные волоса, должны были уподобляться и золотым нитям; ибо оба понятия: и волоса, и нити язык обозначал тождественными названиями. Сравни: кудель (кужель, куделя) — моток льна, приготовленный для пряжи, и кудеря — кудря, кудло — длинная шерсть, кудлатый — человек с всклокоченными волосами, кужлявый — курчавый, волосёнь — шерстяная пряжа, овечья шерсть; в Томск, губ. пучок льну — почёсок от чесать; очески — волоса, остающиеся на гребне; пряди волос — выражение доселе общеупотребительное.

Созвездие Плеяд в простонародье называют Волосожары, т. е. горящие = светлые волоса; у лужичан Косы — имя, придаваемое то Большой Медведице, то созвездию, известному под названием “Волос Вероники” .

Смелой фантазии первобытных народов солнце, восходящее поутру из волн воздушного океана и погружающееся туда вечером, представлялось рассыпающим свои светлые кудри или прядущим из себя золотые нити, — такое представление отозвалось и в языке: пряжа и пряжити — поджаривать на сковороде — пряженый, пряженец. Древле названное вертящимся колесом, солнце в этой новой обстановке принято за колесо прялки (spinn-rad), а лучи его— за нити, наматываемые на веретено.

Народная загадка прямо уподобляет солнечный луч веретену: “из окна в окно готово веретено». У финнов — та же метафора: “явись ты, о божье солнце! освети, веретено Творца, бедных пастушков!» В славянских сказках сохранились воспоминания о чудесной самопрялке, прядущей чистое золото, о золотых и серебряных нитях, спускающихся с неба. Из этих-то солнечных нитей и приготовлялась та чудная розовая ткань, застилающая небо, которую называем мы зорею.

Одна из сербских сказок говорит о деве, светлой как самое солнце, которая, сидя над озером, вдевала в иглу солнечные лучи и вышивала ими по основе, сделанной из юнацких волос; а в другой упоминается про бердо с нитями из солнечных лучей и про уток — звезды да месяц (“су жице жраке сунчане а потка звиjезде и мjесец”.

На пути на свою родину Вейнемейнен, как рассказывает Калевала, услыхал вверху над своей головою стук колеса самопрялки; взглянул, а на облаках, озаренных солнцем, сияла великолепная радуга; на той радуге, словно на скамейке, сидела красавица; одежда её блистала яркими звездами, а руки работали над пряжею: быстро кружилось золотое веретено и, то подымаясь, то опускаясь, — обматывалось тонкой серебряной ниткою. Это была дочь вещей Лоухи — та самая, что обещалась вставать вместе с Солнцем, но всякое утро его Предупреждала: Солнце ещё только выглядывает глазком из-за лесу, а она уже встала и оделась в свои дорогие уборы. В таком поэтическом образе рисовало воображение финнов утреннюю зорю, каждый день являющуюся перед самым восходом солнца.

В наших заговорах на унятие крови находим следующие любопытные обращения к богине Заре: на море на океане (море = небо) сидит красная девица, швея-мастерица, держит иглу булатную, вдевает нитку шёлковую, рудо-жёлтую, зашивает раны кровавые”.
– “На море на океане, на острове на Буяне лежит бел-горюч камень; на сем камне… стоит стол престольный, на сем столе сидит красна девица. Не девица сие есть, а мать пресвятая Богородица; шьёт она — вышивает золотой иглой, ниткой шёлковою. Нитка оборвись, кровь запекись!”
— “На море на океане… мать пресвятая Богородица шелковые нитки (вар. самоцветные шелки) мотает, кровавые раны зашивает; нитка оторвалась — руда унялась!” или: “на море на океане, на острове на Буяне девица красным шелком шила; шить не стала — руда перестала”.

Одинаковое впечатление, производимое цветом крови и зори (Слово о полку: “вельми рано кровавые зори свет поведают» сблизило эти понятия в языке: рудый — рыжий, “рыже золото”, руда — кровь и металлы в подземных жилах, рудеть = рдети, рдяной; санск. rudhira, гр. έρννρος, гот. rauds, сканд. raudr, др.-вер.-нем. rot, литов. rudas, raudonas имеют значение красного цвета; у немцев заря — morgen (abend)-rothe.

Эпитет красный равно прилагается к солнцу, заре, золоту и крови; на облает, говоре кровь называется — краска. Потому “кровь” стала метафорою ярко рдеющих лучей солнца. Розоперстая богиня Заря тянет “рудо-жёлтую” нитку и своей золотою иглою вышивает по небу розовую, кровавую пелену.

Испрашивая у богини Зари помощи от разных недугов и вражьих замыслов, заговоры выражаются так: “Заря-Заряница, красная девица, полуночница! покрой мои скорбные зубы своею фатою; за твоим покровом уцелеют мои зубы”; “покрой ты, девица, меня своею фатою от силы вражией, от пищалей и стрел; твоя фата крепка, как горюч камень-алатырь!” Этой фате даются эпитеты: вечной, чистой и нетленной.

Потухающая заря заканчивает свою работу, обрывает рудо-желтую нитку, и вместе с тем исчезает с неба её кровавая пелена, почему народное поверье и присвоило ей силу останавливать текущую кровь и зашивать действительные раны: “нитка оборвись — кровь запекись!” или по другому выражению: “как вечерняя и утренняя заря станет потухать, так бы у моего друга милого всем недугам потухать”.

Из приведенных заговоров видно суеверное усвоение древнеязыческих представлений о богине Заре — пречистой Деве Богородице; такое смешение, очень обыкновенное в народных сказаниях, возникло само собою, под влиянием тех тождественных названий, избежать которые не было никакой возможности. Дева (от санскр. div, по закону поднятия звука i в долгое е или ъ) означает: светлая, блистающая, чистая, а позднее непорочная = девственная; в санскрите Dewa (=Дива наших старинных памятников) — небесное божество. Древнейшее значение этого слова, затемнившееся с течением времени, было подновлено постоянным эпитетом: красная. Согласно женскому олицетворению Зари и её чистейшему блеску, она называется в заговорах “красною девицей”, нередко даже без указания на её нарицательное имя.

Нетленная пелена девы-Солнца (= утренней или вечерней зори), спасающая от всяких бед и недугов, в понятиях двоеверного народа отождествилась с покровом пресвятой Богородицы. Праздник Покрова — 1 октября установлен в царствование императора Льва, в память видения Богородицы, которая явилась на воздухе и распростерла над Царь-градом свой покров, как знамение небесной защиты города от сарацын (сравни: покров и покровительство).

Этому церковному преданию новообращенные славяне придали свои народные краски. У болгар существует такая легенда: в давнее время, когда Богородица ходила ещё по земле, случилось зайти ей в одну деревню, где жили люди безбожные, немилостивые. Просит она ночлега и отовсюду слышит отказ: “мы не пускаем к себе странников”. Такое жестокосердие раздражило Илью-пророка: он явился с громом и молнией, стал бросать копья, стрелы и град “като глави” (величиной с голову) и пустил сильный дождь, чтобы потопить нечестивых. Но “света Богородичка”, по неизреченной её благости, развернула своё богатое платье и покрыла им деревню. С той поры, говорит легенда, жители сделались добрыми и гостеприимными, а Пречистую Деву стали писать на иконах покрывающею люд божий своею одеждою. В такой христианской обстановке передают болгары древний миф о прекрасной богине летнего солнца: вслед за грозою, рассеявшею тёмные тучи, надвинутые Перуном, она покрывает небо своею светозарною пеленою, т. е. озаряет его своими ясными лучами, точно так же, как утренняя заря показывается всегда вслед за ночным мраком.

Весна на поэтическом языке есть утро года; подобно заре, выводящей ясное солнце из тёмных затворов ночи, она выводит его из-за туманов зимы. Ночь, тучи и зима постоянно отождествляются в языке и в мифических сказаниях, и потому та же богиня, которая лучами восходящего солнца прогоняет ночную тьму, являлась народной фантазии и в битве весенних гроз, дарующих победу солнечному свету над зимними сумерками. Только искупавшись в утренней росе или в дождевых потоках, солнце обретало утраченный блеск и восходило на небо несказанной красавицей. Под влиянием таких воззрений дева Заря, или весеннее Солнце, получила характер богини-громовницы, разящей тучи и проливающей дожди, как это очевидно из преданий о Фрее и других родственных мифов.

По немецким сказаниям, супруга Одина Фригга работала на золотой прялке, которую усматривали в созвездии Ориона; народ называл это созвездие— Friggerock (Friggs rocken), позднее: Mariarock; та же замена древней богини Богородицею допускается и в названиях трав: Freyjuhar, Fruehaar, Venusgras (capillus Veneris; травы = волоса Фреи, как богини весны и Mariengras.

С именем Freyja (Frea, Frija, Fria, Frigg, Frikk) соединяются понятия любви, брачного союза и плодородия: freyen (frijen, friggen) — сватать, женить, freyer— любимый, жених, готск. frijon— любить, frijonds (freund)— друг, сканд. fri — procus (сватающийся), maritus, freia, швед. frija, дат. frie; сканд. frekr — бесстыдный, impudens, friof — семя, friofr — плодовитый, foecundus.
Фрее соответствует славянская богиня Прия от санскр. pri (зенд. fri) — любить, prijas — любимый человек, супруг, откуда наше приятель (приятный), чешек, prjtel, пол. przyiaciel. В Mater verborum Прия названа Афродитою, а Венера переводится именем Лады. В народных песнях Ладо до сих пор означает нежно любимого друга, любовника, жениха, мужа, а в женской форме Лада — любовницу, невесту и жену; с тем же значением слово это встречается и в известном причитании Ярославны и в другом месте сказания о походе северских князей: “жены русские всплакашась, аркучи: уже нам своих милых лад (мужей) ни мыслью смыслити, ни думою сдумати, ни очима сглядати».

В свадебной песне “молодая” просится погулять, а свекровь отвечает: “хоть я пущу, ладо не пустит!” В других песнях: “Ищу ль я, ищу ласкова ладу (жениха)… Доброй молодчик, будь моим ладой”. — “Ищу себе ладу милую… Будь ты мне лада невестой, а я тебе женихом”.
Пословицы: “коли у мужа с женой лад, не нужен и клад” — “где у мужа с женой лад, там и божья благодать”; белорусы говорят “не з ладом муж или жена”, когда брак состоялся не по любви.

В областных говорах: ладить — жить с кем согласно, любовно, “в ладу”; лад — супружеское согласие, любовь, в музыке: гармония; ладковать — сватать и примирять, лады — помолвка, ладило — сват, ладинки — уговор о приданом, ладканя (галицк.) — свадебная песня, ладный — хороший, польс. fadny — красивый, пригожий, fadnosc — красота. Чехи так же соединяют с ладою идею красоты, а у словаков слово это обратилось в название распутной женщины. Приведённые свидетельства языка убеждают в тождестве Фреи, Прии и Лады (в мужском олицетворении Фрейр, Лад или Ладо): это была богиня весны, в образе которой слились вместе представления девы ясного солнца и облачной нимфы.

С одной стороны, наряд Фреи сияет ослепительным блеском солнечных лучей, красота её очаровательна, а капли утренней росы называются её слезами; с другой — она выступает воинственной героинею, носится в бурях и грозе по небесным пространствам и гонит дождевые тучи. Те же черты приписывают наши предания сказочной Царь-девице. В весеннюю пору прекрасная богиня вступала в брачный союз с могучим громовником, слала на землю благодатное семя дождей и оживляла природу. В этом смысле, как Фрея у немцев, так Лада у славян и литовцев почиталась покровительницею любви и браков, богинею юности, красоты и плодородия, всещедрою матерью. Закликая красную весну, обращались к ней с таким приветом:

Благослови, мати,
Ой мати Лада, мати!
Весну закликати.

В Подольской губ. около Межибожья на праздник Пасхи (светлого воскресения природы) поселяне еще недавно воспевали царевну Ладу, а под Брестом Литовским — королевну Ладу; 29 июня крестьяне, выходя на пригорки смотреть, как играет восходящее солнце, сопровождают слова обрядовой песни припевом: ой Ладо!  У сербов девицы, которые, празднуя приход весны, накануне или утром Юрьева дня надевают на головы венки и ходят по селу с песнями, называются ладовицами; кроаты, во время летнего солнцестояния, поют:

Lepi Ive terga roze
Tebi Lado, sveti boze.
Lado, slufaj nas Lado!

Литовская песня прямо называет солнце Ладою: “пасу, пасу мои овечки; тебя, волк, не боюсь! бог с солнечными кудрями верно тебя не допустит. Ладо, Ладо-солнце!» «Ладо — бог женитвы, веселия, утешения и всякого благополучия; сему жертвы приношаху хотящие женитися, дабы его помощию брак добрый и любовный был” (Густинская летопись)

По преданию, занесенному в Синопсис, богу Ладу приносили жертвыготовящиеся к браку, помощию его мняше себе добро веселие и любезно житие стяжати… Ладу поюще: Ладо, Ладо! и того идола ветхую прелесть диавольскую на брачных весельях, руками плещуще и о стол биюще, воспевают». У германцев бездетные родители молили о даровании потомства богиню Фригг. Замечательно, что траве, известной у нас под именем зари (смолен, любим, малорус, любисток— ligusticum levisticum), приписывается сила возбуждать любовь:

Чи ты в любистку купався,
Шо так мини сподобався (полюбился)?
Orchis odoratissima, satyrium albidum — растения, из которых варят любовный напиток, называются по-исландски Friggjargras или hionagras (herba conjugalis)

Известно, что Венере или Фрее был посвящен шестой день недели — пятница, dies Veneris, Vendredi, Friatac, Frigetac, Freytag); у краинцев пятница называется Sibne dan, т. е. день, посвященный богине Сиве (лит. Seewa) — имя, сближаемое Я. Гриммом с супругою Тора Сифою. Готс. sibja, др.-вер.-нем. sippia, sippa, англос. sib (gen. sibbe) означают согласие, дружбу, родство; отсюда имя богини Sibja, Sippia, Sib, сканд. Sif, которая, подобно Фрее, есть представительница красоты, любви и семейных уз. Эдда называет Зифу прекрасноволосою; злой Локи обрезал её роскошные косы и, чтобы избежать мщения грозного Тора, заказал подземным карликам выковать ей новые волосы из чистого золота, что и было исполнено.

Золотые волосы = блестящие лучи богини Солнца; демон чёрных туч и туманов похищает ее свет = обрезывает чудные косы, но когда берет верх сила громовника — мифические кузнецы-карлики, в образе которых фантазия олицетворила молнии, куют ей громовым молотом золотые кудри, т. е. гроза разбивает тучи, рассеивает туманы, и солнце снова показывается во всем своем блеске. Самое имя богини Сив указывает в ней существо светлое, блестящее: малор. сивый — седой, белый, сивети — становиться седым.
Собственно, древнейшее значение, принадлежащее корню сив, было: сияющий; выражение “сивый сокол” равносильно эпической форме: “свет-ясен сокол”; народные загадки называют месяц сивкою и сивац (серб.).

Указанные выше понятия красоты, любви — суть производные, возникшие вследствие древнего воззрения на стихию света, как на источник всего прекрасного и нравственно чистого. Не одни солнечные лучи уподоблялись золотым волосам и нитям; та же метафора прилагалась и к молниям, и потому естественно было в блеске сверкающих молний признать работу искусных карликов, приготовляющих богине золотые кудри.

Сходное с германским мифом сказание находим в хорутанской сказке: злая старуха (= зима) обрезывает золотую косу вилы = лишает облачную деву золотистых молний, и тем самым разлучает ее на долгое (зимнее) время с милым любовником. Златовласое весеннее солнце, выступающее в свите дождевых облаков, даёт земле плодородие, одевает её цветами и зеленью и принимается за богиню земледелия и урожаев; вот почему Сива в старинных глоссах названа: dea frumenti.

Культом Фреи = Сивы объясняется суеверное уважение, питаемое русскими простолюдинами к пятнице, как дню, посвященному этой богине. Кто в пятницу дело начинает, у того оно, по пословице, будет пятиться. Во многих местностях русского царства по пятницам бабы не прядут, не варят щелока, не стирают белья, не выносят из печи золы, а мужики не пашут и не боронят, почитая эти работы в означенный день за большой грех. В народном стихе душа, прощаясь с телом, обращается к нему с таким напоминанием былых грехов:

Мы по середам, по пятницам платье золовали,
Платье зòловали, мы льны прядовали.

Особенно же уважаются в народе издревле двенадцать пятниц, которые бывают перед большими праздниками:
1) перед Благовещеньем,
2) первая и
3) десятая после Воскресения Христова,
4) перед Троицею,
5) Успением Богородицы,
6) Ильиным днём,
7) праздником Усекновения главы Иоанна Предтечи,
8) Воздвиженьем,
9) Покровом,
10) Введением во храм пресвятой Богородицы,
11) Рождеством,
12) Крещением.
До сих пор хранят и переписывают старинное сказание о двенадцати пятницах, почитаемое раскольниками наравне с священным писанием. На Bare в прежнее время ежегодно праздновали пяток первой недели Великого поста у часовни, куда совершался для этого крестный ход. Во время неурожаев, засухи и сильных дождей, вредных для посевов, а равно по случаю скотского падежа и появления червей — были празднуемы “обетные” пятницы; в XVI веке писались в таких случаях целым миром заповедные записи. Так крестьяне Тавренской волости (в 1590—1598 гг.) сговорились промеж себя и учинили заповедь на три года, чтобы “в пятницу ни толчи, ни молоти, ни камения не жечи”; а кто заповедь порушит, на том поправить 8 алтын и 2 деньги. Константинопольский патриарх окружною грамотою 1589 года к литовско-русским епископам запрещал праздновать день пятницы наравне с воскресеньем.

Стоглав свидетельствует, что в его время «ходили по погостом и по селом и по волостем лживые пророки, мужики и женки и девки и старые бабы, наги и босы, и волосы отрастив и распустя, трясутся и убиваются, а сказывают, что им являются св. Пятница и св. Анастасия (имя это — греческое и значит воскресение; первый день недели, названный в христианскую эпоху воскресеньем, у язычников был посвящен солнцу — dies solis, sonntag), и велят им заповедати хрестьяном каноны завечивати; они же заповедают крестьянам в среду и в пятницу ручного дела не делати, и женам не прясти, и платья не мыти, и каменья не разжигати, и иные заповедают богомерзкие дела творити”.

По народному объяснению, по пятницам не прядут и не пашут, чтобы не запылить матушку-Пятницу и не засорить ей кострикою и пылью глаз. Если бабы вздумают прясть и шить в этот день, то св. Пятница накажет их ногтоедою, заусеницею: “черти будут драть с пальцев лыки”, или болезнею глаз.

Есть народная легенда о том, как одна баба не почтила пятницы, стала в этот день чесать кудель, и вот обуял её сон — явилась св. Пятница в белой одежде, набрала в горсть кострики и запорошила ей очи; с этого времени несчастная страдала глазами, и болезнь продолжалась до тех пор, пока не смиловалась Пятница и не очистила ее зрения от колючей кострики. По словам духовного регламента, суеверы уверяли, что “Пятница гневается на непразднующих (ее дня) и с великим на оных угрожением наступает”.

В некоторых деревнях в пятницу не засиживаются долго при огне, потому что в этот день ходит по домам “св. Пятинка” и карает всех, кого застанет не спящим. В Малороссии рассказывают, что Пятница ходит по селам вся исколотая иглами и изверченная веретенами, так как много есть на земле нечестивых женщин, которые шьют и прядут в посвященные ей дни.

Именем св. Пятницы в простонародье называется мученица Параскева — 10 ноября по новому стилю. В Четьях-Минеях повествуется, что родители её всегда чтили пятницу, как день страданий и смерти Спасителя, за что и даровал им Господь в этот день дочь, которую они назвали Παρασχεβη, ς. е. Пятницей; в прежних наших месяцесловах при имени св. Параскевы упоминалось и название Пятницы; церкви, освященные в честь её имени, до сих пор называются Пятницкими. 28 октября по старому стилю, когда чтится память св. Параскевы, поселяне кладут под её икону разные плоды и хранят их до следующего года. В “обетные” пятницы, собираясь праздновать в одно назначенное место, они выносят образ Параскевы-мученицы, обвешанный платками и лентами. На дорогах, при распутиях и перекрестках, издавна ставятся на столбах небольшие часовни с иконою св. Параскевы; часовни эти также называются “пятницами».

В других местностях поверья, соединяемые с матушкою Пятницею, относят к Пречистой Деве; так бабы не прядут по пятницам, чтобы не запылить Богородицы, которая ходит тогда по избам; ещё накануне поэтому подметают в избах полы. Равным образом запрещается прясть и в дни праздничные — это грех неотмолимый; но сматывать и сучить нитки не считается за грех. На воскресенье и другие праздники женщины не оставляют прядева на веретенах, чтобы не рвались нитки; а на масляной неделе не прядут, чтобы мыши не грызли ниток и чтобы холсты не вышли гнилыми.

Итак, под влиянием христианства воспоминание о языческой богине Фрее или Сиве слилось с священными представлениями новой религии. Подобно тому, как атрибуты Перуна переданы были Илье-пророку, а поклонение Волосу перенесено на св. Власия, — древняя богиня весеннего плодородия сменилась св. Параскевою и Богородицею.

В дни, когда шествует эта светлая богиня по земле, избегают работ, подымающих пыль: нельзя чесать и прясть лен, мыть белье, сверлить колеса, рыть, пахать и боронить землю, мести полы, толочь кирпич, очищать навоз. Избегают этих работ, чтобы не запылить светозарного лика и зорких глаз богини. Солнце, как мы знаем, представлялось божьим лицом, всевидящим оком и огненным колесом, а в затемняющих его грозовых тучах древний человек видел работу неприязненных ведьм, которые, носясь по воздуху, вспахивают облачное небо, метут его помелом-вихрем, чешут и прядут облачные кудели, расстилают по небесному своду туманные ткани, моют их в дождевых потоках  и вместе с тем отымают зрение у солнца, выкалывают его колесу глаз. В высшей степени любопытна следующая галицкая песня, подтверждающая связь преданий о Пятнице с солнцем:

Эй скаржилося (жаловалось) светле Сонейко,
Светле Сонейко милому Богу:
“Не буду. Боже, рано сходжати,
Рано сходжати, свет освечати,
Бо злы газдове (хозяева) понаставали,
В неделю (воскресенье) рано дрва (дрова) рубали,
А ми (мне) до личка трески прскали (щепки попадали)”.
— Свети, Сонсйку, як есь светило!
Буду я знати, як их карати
На тамтим свете — на страшним суде.

Снова жалуется Солнце милому Богу и не хочет освещать мир:
“Бо зли гоздыне (хозяйки) понаставали,
В пятнойку рано кусты зваряли (бучили белье),
А ми на лице золу выливали”;
а злые девойки
“В неделю рано косы чесали,
А ми до личка волося метали” —

и получает тот же ответ. В болгарской песне Пречистая Дева Мария и св. Мария Магдалина роняют слезы (= дождь) на свои златосветлые лица и на вопрос Ильи-громовника о причине печали отвечают:

Бог да биетлсгенски христяни!
Несид ржате петка и неделя;
Во света неделя мстат —
Лице и напрашиле,
На света неделя печееки —
Очи и изгореле. 

В Литве, приготовляясь к Светлому празднику, поселяне стараются прибрать и вычистить свои избы до страстного четверга, а с этого дня до самой Пасхи не принимаются за метлу, боясь, чтобы лежащему во гробе Христу не засорить глаз; в то же время старательно прячут веретена и прялки и перестают заниматься пряжею. Христос в церковных песнях называется “праведным солнцем”, и праздники Рождества и Воскресения Христова слились в народных преданиях с воспоминаниями о рождении солнца на Коляду и возжжении его светильника при начале весны; в приведенном литовском поверье, следовательно, выражается боязнь засорить воскресающее с весною небесное око-солнце. Древние поэтические уподобления, понятые позднее буквально, вызвали суеверные запреты, направленные против занятий, которыми можно запорошить светлые взоры божества. Замечательно, что и самое наказание за нарушение этих запретов карает именно очи виновного.

Вместе с заменою древней языческой богини св. Параскевою и Богородицею народ приписал им и влияние на браки и земное плодородие. На праздник Покрова девицы, желающие выйти замуж, обращаются с мольбою о том к Пятнице: “матушка Пятница Параскева! покрой меня (или: пошли женишка) поскорея”. В Вологодской губ. девятой пятнице, т. е. на икону Покрова пресвятой Богородицы взрослые девицы строят “обыденную пелену”: собравшись вместе, они теребят лён, прядут, ткут — и оканчивают работу в одни сутки. Выше было указано, что розовая пелена зори отождествлялась с покровом Богородицы; но та же метафора “небесного покрывала” прилагалась и к тучам (см. гл. X), и когда весеннее солнце закрывалось дождевыми облаками — о нём говорили, как о стыдливой деве, накинувшей на свою златокудрую голову женскую фату и готовящейся вступить в брачный союз с богом-громовником.

Поэтому латин. nubere (от nubes — облако) — покрываться получило еще другое значение: выходить замуж; греч. νέφος — облако и νύμφη, νύμφιος — невеста и жених; чешек, snaubiti, snubiti — сватать, snaubcc — driewosfe^b Юнгманн сближает с лат. nubere, а по мнению г. Потебни вернее в фонетическом отношении допустить сравнение с nimbus — фата, покрывало и облако. Покрывало, которым окручивают голову невесты, её фата, есть символическое знамение того облачного покрова, под которым являлась прекрасная богиня весны, рассыпающая на всю природу богатые дары плодородия. Польская свадебная песня поёт: Przykryfbsie niebo obfokami, Przykryfasie Marysia raokam. Покрытие головы сделалось признаком замужества. Только девица может ходить с открытою головою и красоваться своею русою косою; замужним строго запрещается выказывать хотя один волосок из-под платка или кички — быть простоволосою.  С открытой головой женщине не следует молиться: “без сборничка нехорошо пред образа стать”. Митрополит Симон в послании своем 1501 года, возвышая голос свой против разных отступлений от церковных уставов, прибавляет: “а жены ваши ходят простовласы непокровенными главами, ино то чините не по закону христианскому». Как “простовласие” считается за грех для замужних, так “самокрутье” (убирать голову по-бабьи) — для девиц. В последние времена перед кончиною мира, когда настанет общий разврат, бабы будут — простоволоски, а девки — самокрутки.

Арабский писатель XIII века так описывает брачный обряд у славян: “если кто чувствовал склонность к какой-нибудь девице, то набрасывал ей на голову покрывалои она беспрекословно становилась его женою”. То же воззрение высказывается в слове покрытка, которым в Малороссии клеймят девицу, потерявшую невинность. Окручивание невесты составляло в старину существенную часть свадебного обряда; в захолустьях русских деревень и доныне невеста, во время венчания, стоит покрытая с головы до ног.

Пока весеннее Солнце не вступает в брак с богом грозовых туч, оно является прекрасною невестою, блистающею золотыми кудрями на радость всему миру; чистота его сияния намекала древнему человеку на чистую, незапятнанную девственность, подобно тому, как ту же идею сочетал он с неугасаемым пламенем Весты. Поэтому распущенная, открытая коса принята за символ девственности, и после венчания её навсегда покрывает бабья кичка; свадебные обряды наглядно указывают на такое значение косы: жених обязан купить косу невесты, и сама невеста прощается с своею косою, называя её “красой девичьего”. Вот почему отрезать у девицы косу значит: ее обесчестить. В одной песне жалуется девица на жену своего милого:

Хочет девушку бесчестить во глаза —
Русу косыньку отрезать у меня.

В былое время помещики наши наказывали так своих сенных девушек, не устоявших против внушений любви. Необоримая сила языка, влиявшая на создание человеческих верований, обнаруживалась всюду, где только был к тому малейший повод. Снег, устилающий поля в зимние месяцы, возбуждал представление о белом покрове, в который одевается земля.

Народные загадки называют снег — скатертью: “у нас на молоду (при начале зимы) скатерть бела весь мир застлала (или: одела)”; “матушкина столечника не скатаешь”. Согласно с представлением, что зима есть смерть природы, покров этот называется саваном: “ни хилела, ни болела, а саван надела” (земля и снег). Немцы о падающем снеге выражаются: “Frau Holle schlage ihrem weissen mantel auseinander. Так как снег большею частию выпадает около 1 октября, когда празднуется Покров пресвятой Богородицы, и так как около того же времени устраиваются и крестьянские свадьбы, то естественно было сблизить брачное покрывало небесной богини с снежным пологом. Указанная выше мольба о замужестве, обращенная к Пятнице, нередко заменяется следующими воззваниями к Богородице: “Покров-пресвятая Богородица! покрой мою победную голову жемчужным кокошником, золотым подзатыльником».
— “Мать-Покров! покрой землю снежком, меня молоду платком” (или: женишком).
В Белоруссии девушки ставят свечи перед иконою Божьей Матери и молят: “святой Покров! покрыв землю и воду, покрый и меня молоду!” Отсюда объясняется поговорка: “придёт Покров, девке голову покроет” и примета: если снег выпадет 1 октября, это предвещает много свадеб, а снег, падающий в день венчания, сулит молодым счастье. Когда забеременеет девушка, об этом шутя говорится: “снежина попала».
По народному убеждению, от Пятницы зависят обильные роды земли; её молили об отвращении засухи, проливных дождей, неурожаев; в дар ей приносили земные плоды. При начале жатвы в Калужской губ. одна из старух, известная легкостью своей руки, выходит ночью в поле, нажинает сноп, связывает его и до трёх раз то кладет, то ставит на землю, причитывая: “Пятница-Параскева матушка! помоги рабам божиим (таким-то) без скорби и болезни окончить жатву; будь им заступница от колдуна и колдуницы, еретика и еретицы”. Затем, взявши сноп, она старается пройти до двора никем не замеченною.

Во время падежей скота, моровой язвы и других бедствий служат св. Пятнице общественные молебны; в народе даже ходят суеверные молитвы, сочиненные в её честь; написанные на клочке бумаги, они носятся на шее от недугов или привязываются к голове больного. При совершении различных церковных обрядов прежде выносили икону св. Параскевы, убранную лентами, монистами, цветами и душистыми травами: эти цветы и травы оставались в церкви, и отвар их давали пить безнадежно больным, как вернейшее средство к исцелению. Кто соблюдает пятницы, к тому, по общему поверью, не пристанет лихорадка.

Духовный регламент Петра Великого упоминает о совершавшемся в народе символическом обряде, в котором нельзя не признать обломка старинного языческого культа, хотя и подновленного христианскою обстановкою. “Слышится — сказано в этом законодательном памятнике, что в Малой России в полку стародубском в день уреченный праздничный водят женку простовласую, под именем Пятницы, а водят в ходе церковном, и при церкви честь оной отдает народ с дары и со упованием некия пользы”. По болгарским сказаниям, света Петка-Парашкева носит на голове лучезарный венок, очень добра и охотно помогает женщинам в их домашних работах; 28 апреля старухи оставляют ей на дворе хлеб и крашеное яйцо, с полным убеждением, что она придёт ночью и съест то и другое; а 28 октября собирают со всех домов хлеб, вино и мед и после молебствия празднуют св. Пятнице.

Наравне с Пятницею и другие дни недели: воскресенье и среда представляются в народных преданиях и поверьях — в живых олицетворениях. В сказках малорусских, сербских, хорутанских и немецких святая Неделька и der heilige Sonntag часто являются действующими лицами и помогают странствующим героям и героиням своими мудрыми советами и сверхъестественными дарами; так в одной сказке св. Неделька даёт молодцу волшебного коня.

В известном апокрифическом сочинении о хождении Богородицы по адским мукам, в числе других угодников, названы святая Неделя и святая Петка, точно так же, как в вышеприведенной выписке из Стоглава рядом с Пятницею стоит св. Анастасия. В Паисиевском сборнике помещено слово, которое восстает против суеверного обожания Недели и советует чествовать не самый день, а соединяемую с ним память о воскресении Христа. Сербы до сих пор думают, что Неделя есть святая жена, а “света Петка — Недjелина маjка” (т. е. богиня Зоря — мать Солнца); обе они изображаются на иконах.

В сборнике великорусских сказок г. Худякова сообщено следующее предание о Среде: молодая баба пряла поздно вечером; уже было за полночь, когда вздумала она оставить работу, положила гребень и молвила: “матушка Середа! помоги мне завтра пораньше встать и допрясть мои початки”. Ранёхонько ещё до свету слышит она: кто-то в избе возится. Открыла глаза — в светце лучина горит, печка затоплена, а по избе ходит и прибирает немолодая женщина, покрытая сверх кички белым полотенцем. Подошла к хозяйке. “Вставай! — говорит.— Я — Середа, пришла помогать тебе; нитки я отпряла, холсты выткала, теперь давай золить. Пока печка топится, сходи-ка на реку да принеси воды!” Баба взяла вёдра, но отправилась посоветоваться с старухой-соседкой. “Нехорошо! — сказала старуха, — на том холсте она тебя удавит”. — Что же мне делать? “А ты постучись в избу и закричи: на море Серединские дети погорели! Она выскочит посмотреть, а тем временем ты запрись и закрести дверь”. Баба послушалась совета, и достались ей холсты даром.

Из народных поверий видно, что запрещение прясть, ткать и золить холсты по пятницам — распространяется отчасти и на среду, может быть ради того тождественного значения, какое придано среде и пятнице христианскою церковью, как дням воспоминания страданий и смерти Спасителя.
У германцев среда был день, посвященный Одину (др.-сев. Odinsdagr, швед. Onsdag, англос. Vodenestag, анг. Wednesday), к свите которого принадлежали небесные пряхи и ткачихи — девы валькирии.

Опираясь на это, мы думаем, что русский рассказ о Середе, приготовляющей холст с целью удавить неосторожную труженицу, может быть объяснён преданиями о парках, которые прядут нить человеческой жизни и посылают смерть (см. гл. XXV); пожар на море (т. е. в воздушном океане) — метафора утреннего рассвета, прогоняющего ночную гостью.

Далее… VI. Гроза, ветры и радуга: 1. Гроза и боги громовики.

Гроза и боги громовики
Стихия света в её поэтических представлениях

Оставить комментарий

Ваш email не будет опубликован.Необходимы поля отмечены *

*