Русский след Русский след в мировой истории
Любор Нидерле. Славянские древности.
Книга вторая. Жизнь древних славян.
Глава XII. Искусство, письмо и другие знания. Архитектура и живопись. Скульптура.
Хотя то, что нам известно о славянах языческого периода, ни в коей мере не свидетельствует о высокой ступени развития их художественного творчества, мы не можем всё же полностью отрицать наличия у славян художественного творчества и устремлений, в такой мере, как это охотно делают немецкие археологи.
Ещё до того, как к славянам вместе с христианством проникли новые веяния и элементы позднее классического, византийского и германского искусства, у них были области, где в результате связей с чужеземными странами древний примитивизм поднимался до высокого художественного уровня.
Русские славяне в X веке и поморско-полабские в XI и XII веках ещё при полном господстве язычества создавали произведения, которые свидетельствуют о стремлении к художественной форме и красочности. Мы видим развитую церковную и дворцовую архитектуру, видим обильное применение живописи, деревянной и каменной резьбы для украшения здания снаружи и внутри, видим многочисленные произведения скульптуры, видим начало художественной металлургической индустрии. Несомненно также то, что и в домашнем производстве художественные устремления были определенно выражены в украшениях мебели, тканей и одежды.
Древность и непосредственность моравско-словацких вышивок свидетельствуют о многовековой традиции, и их можно было бы возводить вплоть до языческих эпох, даже если бы о них не было прямых данных того времени. Однако верно и то, что пока нет доказательств существования своеобразного местного славянского искусства до появления чужеземных влияний. Нет доказательства существования и мелкой промышленности.
Нам неизвестны, во-первых, славянские находки до V века н. э., или, вернее сказать, мы не знаем точно, что следует относить к славянам, не знаем, например, имеем ли мы право считать славянскими погребения с трупосожжением, сопровождаемые изделиями римской индустрии I–IV веков, или волынские погребения со скифо-сарматскими вещами дохристианской эпохи, мы не знаем также, не являются ли все же отдельные варварские художественные изделия, найденные в этих погребениях, произведениями славянских мастеров.
Как только началось художественное воздействие на славян Византии, Востока и Германии, мы видим столь быстрое восприятие его сначала в имитациях, а позднее в самостоятельном творчестве, что народу, способному на это, нельзя отказать в художественных качествах и стремлениях и в более древнюю эпоху. Рамки настоящей книги не позволяют, конечно, проследить это быстрое художественное развитие славянства на западе и востоке, так как в этом труде рассматриваются события чисто исторического периода. Я хочу коснуться здесь лишь корней и начального этапа этого развития, поскольку они относятся именно ко времени перехода древней языческой культуры в новую, христианскую культуру и в новое, христианское искусство.
О древней славянский архитектуре нам известно очень мало. Я описывал подробно в глава V. Жилище и хозяйственные постройки о том, как выглядел дом славянина, что известно о княжеских дворцах X и XI веков, затем как выглядели в тот же период языческие святилища, а также русские и поморские храмы. Если мы сейчас снова рассмотрим приведенный там материал с художественной точки зрения, то, бесспорно, увидим, что славяне строили в те времена архитектурные сооружения, отличавшиеся от простого типа сельского дома, который мог построить для себя каждый хозяин сам вместе со своей семьей и челядью.
При сооружении храма или княжеского дворца в Щетине, Киеве, Ретре или Арконе проявились, несомненно, специальные навыки и выучка плотников и каменщиков, а также художников и резчиков по дереву, проявились там, несомненно, и более высокие познания в области архитектоники, например в сооружении многоэтажной башни (терема) киевского дворца X века (2), нижняя часть которой была каменной, а верхние этажи – из дерева и кирпича, или в сооружении огромных центральных дворцовых сеней, называемых гридьница (3), где князь пировал со своей дружиною и которые были красиво отделаны, с потолками на столбах, или в сооружении всевозможных переходов и галерей, которыми, по всей видимости, уже тогда были соединены отдельные части княжеского двора.
Дворцы в Щетине с большими пиршественными и парадными комнатами, называемыми в источниках stupa, pirale (4), являлись, вероятно, сложнейшими архитектурными творениями, и ещё в большей степени таковыми были полабские и поморские храмы, в которых мы встречаем в XI и XII веках ряд художественных элементов. Эти храмы, даже построенные из бревен, имели вокруг себя галереи и переднюю, например, в Арконе. Собственно святыня внутри дома, который был, по-видимому, простой конструкции, находилась на столбах с подвешенными портьерами (Аркона, Кореница), а все большие поверхности – как снаружи, так и внутри – были покрыты, насколько хватало места, цветными рисунками и резьбой, в некоторых местах более грубой работы, в других же – более тонкой.
Саксон Грамматик (6) называет украшения языческого храма в Арконе «Opus elegantissimum» — «Элегантная работа». К этим плоскостным украшениям присоединялись местами и скульптурные, на что, несомненно, рассчитывал строитель при отделке храма снаружи и внутри. Так, например, храм в Ретре был украшен внутри рядом статуй, как и храм Триглава в Щетине (7).
Стены храма в Ретре были украшении дорогими тканями и боевыми знамёнами(8). Украшения языческого храма усиливали впечатление богатства и красоты, с помощью которых внутренний и внешний вид храма должен был воздействовать на тех, кто с ужасом и покорностью приходил поклониться богу и испросить у него совета или помощи.
Храмы в Гоцкове были также «fana magni decoris et miri artificii» — «Храмы великой красоты и мастерства», а в Коренице «fanorum aedificia ingenuae artis nitore visenda» — «Ошеломляющий художественное искусством, которое надо видеть» (9). Красиво построена была одна контина в Щетине и украшена так же, как храм Триглава, который «mirabili cultu et artificio constructa fuit» — «был построен с чрезвычайной тщательностью и мастерством» (10).
Наконец, даже небольшие дома имели в тот период архитектурное членение. Древним славянским архитектурным приёмом были крыша на столбах и сени в виде возвышенной галереи, о которых упоминается в Киевской летописи уже начиная с X века (11). Все это приёмы, с помощью которых можно было и простой дом сделать более красивым. Сообщений о славянских художественных постройках в других местах нет. Материалы для болгарских древностей Абоба Плиска (старосл. Пльсковъ), недалеко от Шумны был найден царский дворец превосходной архитектуры IX и X веков, но это не славянская работа, а византийская и восточная. Проф. Б. Филов усматривает в нём даже прямые отзвуки сасанидской архитектуры (12). Приведенные выше сообщения, как бы они ни были малы, свидетельствуют всё же о том, что славянские строители имели высокие стремления к членению, импозантности и эффектной отделке. Нужно, однако, добавить, что в отдельных строительных деталях они подражали чужеземным образцам, и весьма возможно, что внутренние и внешние украшения создавались по иноземным образцам.
У нас есть сообщения о том, что славянские князья в IX и X веках приглашали сначала строителей и художников из других стран как для строительства княжеских дворцов и храмов, так и для их украшения (13). Хорватский князь Людевит вызвал в 820 году каменщиков из Града, в 850 году паннонский князь Прибина вызвал каменщиков из Зальцбурга, чешский князь Вацлав в начале X века – из Ржезна или Зальцбурга, а в 989 году князь Владимир вызвал каменщиков из Царьграда. Несомненно, что создаваемое этими чужеземными мастерами стало образцом для местных ремесленников.
Впрочем, славянские мастера видели образцы каменного зодчества на своей земле до IX века, так как ещё в VII веке византийские строители построили в южной Венгрии дворец для аварского хакана (14). Тем не менее я не хотел бы выводить все художественные достижения славян этого периода лишь из чужеземных образцов. Этому нет доказательств, но нет также доказательств и существования местного славянского стиля в живописи и архитектуре.
Миниатюры первых веков христианства, которые лучше всего могли бы показать, отражена ли в них какая-либо древняя традиция славянского искусства, до сих пор не проанализированы с этой стороны. Что же касается живописи, то я обратил бы внимание на то, что в древнеславянском языке были свои термины для всех основных цветов: синь, модръ, чръвленъ, бель, бронь, чрънъ, жлътъ, зелень. Вообще же мне кажется, что у славян уже с древних времён было собственное представление о многокрасочности и гармонии красок с основной краской – белой и дополняющей её в зелёной природе – красной. Оно сохраняется на протяжении всей исторической эпохи.
Скульптура.
Больше чем об архитектуре и живописи, мы знаем о скульптуре, так как нам известны несколько памятников, хотя и немногочисленных, которые с большей долей вероятности можно отнести к славянской скульптуре языческого периода. Имеются исторические известия о значительном развитии скульптуры у славян. Наряду со множеством мелких фигурок пенатов, сделанных из дерева и глины, которыми изобиловали, по словам Гельмольда: «ydola quibus agri et oppida redundabant», города полабских и балтийских славян (16). Большинство крупных языческих храмов в Ретре, Арконе и Щетине, Гоцкове, Коренице, Волине, Бранденбурге (17) по словам Титмара : «Quot regiones sunt in his pertibus tot templa habentur et simulacra deorum coluntur», имели свои статуи богов, вытесанные из дерева с металлической аппликацией, которые производили на верующих сильное впечатление. Боги балтийских славян.
Каменные статуи упоминаются редко, и то лишь на Руси (18). Однако помимо этих сообщений, дополненных ещё некоторыми, менее достоверными, мы располагаем серией сохранившихся статуй. Конечно, ценность их и достоверность различны. Даже относительно наиболее значительных из них были высказаны сомнения, и ещё недавно профессор В. Деметрикевич и А. Брюкнер (19) объявили всё предполагаемые славянские статуи памятниками тюрко-татарских кочевников, которые глубоко проникли в славянские земли вплоть до Балтийского моря. Известно, что некоторые из южнорусских кочевников оставили после себя в Южной России, Туркестане и в Центральной Сибири большое число каменных надгробных памятников, называвшихся когда-то в Сибири «балбал», из чего, наверное, возникло русское народное название «каменная баба» (20). Литература о каменных бабах обширна, но лишь до 1871 года она обобщена графом А. Уваровым в труде «Сведения о каменных бабах». К этим каменным бабам и причисляют Деметрикевич и Брюкнер все «славянские» статуи.
Признавая авторитет Деметрикевича, я всё же не могу согласиться с его предположениями. Памятниками, о которых тут прежде всего идёт речь, являются: идол, найденный в августе 1848 г., в реке Збруче, близ деревни Лишковца, что у Гусятина (Подольской губ.), называвшийся ранее Святовитом, идол из Гольцгерлингена, стелы из Бамберга, стела из Альтенкирхена на Руяне и несколько низких, грубо высеченных каменных фигур из Западной Пруссии из окрестностей Гданьска (21). Збручский идол как модель славянской Вселенной.
Нижняя часть креста из Лопушны около Рогатина представляет собой, по-видимому, остаток языческого идола, разбитого и превращенного в крест, так как первоначальная статуя имела четыре ноги и, следовательно, была двойной (22). О других подобных статуях нам известно только, что они существовали; кроме этих указанных памятников, имеется ещё целый ряд менее достоверных, которых я здесь не касаюсь. Загадка Усть-Тасеевского каменного идола.
Указанные памятники мы можем разделить на две группы: многоликие и прочие. Многоликие уже по причине самой этой особенности я считаю образами славянских богов независимо от того, высекал ли их славянский мастер или какой-либо иной. В целом они значительно отличаются от известных каменных баб как по стилю изображения, так и по его содержанию. Сходство же между этими двумя группами лишь незначительно и легко объяснимо: сосуд в руке связан с актом адорации – мотивом, очень распространенным и в других местах, а сабли были известны славянам уже в X веке.
Сложнее обстоит дело со славянской принадлежностью остальных памятников, некоторые из которых, как, например, прусское каменное изваяние, представляют в целом довольно много сходства с примитивными типами каменных баб. Тем не менее и тут вопрос решается в пользу славянской их принадлежности. Что касается бамберских стел и руянской стелы, то за это говорит само их местонахождение; прусские памятники также довольно трудно связывать с прямым пребыванием здесь кочевников. Единственно, что здесь можно предположить, это определенную роль тюрко-татарских памятников в качестве образцов для славянских.
Псевдославянский памятник из Альтенкирхена на острове Руяне (по Вайглу) Что касается художественного стиля памятников, то збручский идол, как и идол из Гольцгерлингена, представляет собой явное подражание статуе, вырезанной из деревянного ствола.
Интересен античный мотив Атласа, коленопреклоненного и держащего над головой идола. Изображенные над ним фигуры означают, вероятно, хоровод во время празднеств, совершаемых в честь бога. Боевой конь со снаряжением – местный мотив. При этом у збручского идола нас поражает удачное решение проблемы многоликости, – в нём мы также видим влияние античных аналогий (Янус, Геката, Борей); затем должны быть отмечены хорошие пропорции и членение, благодаря чему весь идол не лишен изящества. Делал его, должно быть, мастер, познакомившийся в Причерноморье с образцами и мотивами античных памятников.
Тюрко-татарские каменные бабы 1, 2, 5 – Семиречье; 3 – Туркестан;
4 – Кобдо; 5-6 – Строжево, Кавказ;
7 – Верный; 8 – Бахмут; 9 – граница бывшей Херсонской и Екатеринославской губерний.
Примечания
2 Лаврентьевская летопись под 945 и 980 годами. См. выше, с. 364–365.
4 Herbord, 11.24.
6 Saxo (ed. Holder), 264. См. текст в «Ziv. st. Slov.», II, 289.
7 Thietmar, VI.23; Herbord, 11.32.
8 «Źiv. st. Slov.», II, 193 и сл.
9 Ebbo, III.9; Saxo (ed. Holder), 577.
10 Herbord, 11.32, с. 364.
11 «Źiv. st. Slov.», I, 716, 725.
12 См. Материалы для болгарских древностей Абоба Плиска (Известия Русского археолог, института в Константинополе, София, 1905, X). Точка зрения профессора Филова мне известна лишь из статьи в журнале «La Bułgarie», 6 декабря 1923 г.
13 Annales Einhardi, 820, 821; Conversio Bag. et Carant. 11; Legenda Oportet (ed. Pekai), 403; Лаврентьевская летопись, 119.
14 loan. Ephes. (ed. Shonfeld.), 254.
16 Helmold, 1.52
17 Титмар, VI.25 (18): «Quot regiones sunt in his pertibus tot templa habentur et simulacra deorum coluntur».
18 «Źiv. st. Slov.», II, 198.
19 Demetrykiewicz WŁ, Bulletin Acad. Krak., XV, 1910, 7; Bruckner A., Kwartalnik histor, XIII.85, Encyclopedja polska, IV.2, 166. К этой точке зрения присоединился также V.J., Mansikka («Religion der Ostslaven», Helsingfors, 1922,1.9).
20 Труды I арх. съезда, 11.501; Сборник. Труды графа Уварова, Москва, 1910,11.200. Статьи, вышедшие позднее, разбросаны во многих журналах и сборниках, и мне неизвестно, были ли они собраны в последнее время. См. литературу в «Źiv. st. Slov.», III, 654, и подробное резюме результатов.
21 «Źiv. st. Slov.», II, 199; III, 659. 22 «Wiadomości archeologiczne», VI (1921), 98. 23 См. «Źiv. st. Slov.», III, 663.