Вторник , 19 Март 2024
Домой / Древнерусские обычаи и верования / Баснословные сказания о петухе и курах

Баснословные сказания о петухе и курах

Афанасьев А.Н. Поэтические воззрения славян на природу.

Опыт сравнительного изучения славянских преданий и верований в связи с мифическими сказаниями других родственных народов.  Том 1.  X. Баснословные сказания о птицах.

X. Баснословные сказания о петухе и курах.

Особенно знаменательны поверья о петухе. Петух- птица, приветствующая восход солнца; своим пением он как бы призывает это животворящее светило, прогоняет нечистую силу мрака и пробуждает к жизни усыпленную природу. Малорусы дают ему характеристичное прозвание: будймир. По крику петуха простой народ до сих пор определяет ночное время, т. е. как долго остается до утреннего рассвета. Выражения: в кочета, в перши певни означают: в полночь; куром, в куры (кур- петух) в летописях употребляются для обозначения того раннего времени, когда запевают петухи. Народная загадка именем петуха называет часы: «петух поёт, перья болтаются» (стенные часы бьют, а маятник качается; Новгор. губ.).

Начиная счёт времени с утренней зори, греки первый час дня называли «часом пения петухов». Эстонцы также считают время по пению петухов; пение это служит у них границею между одними сутками и другими. У евреев существует поверье, что при наступлении ночи Бог повелевает ангелам затворить небесные врата, и тотчас после того злые духи получают возможность вредить человеку; после полуночи возглашается Божье повеление, чтобы с наступлением утра были отворены на небе врата (для солнечного исхода), — что заслышав, начинают петь петухи, пробуждая людей к утренней молитве; вместе с тем злые духи теряют свою пагубную силу. По мнению наших крестьян, крик петухов служит сигналом, что на небе звонят к заутрене; как скоро раздастся ор, черти, мертвецы, колдуны и ведьмы спешат разойтись по своим местам.

Загадка выражается о петухе: «два раза родится, ни разу не крестится, а чёрт его боится»; «два раза родился, ни разу не крестился, а первый пророк»; постель и одежду покойника выносят на три дня (иногда на шесть недель) в курятник, чтобы ту и другую петухи опели и таким образом очистили бы их от злого влияния Смерти; если петух поёт до полуночи — знак, что он видит дьявола и желает прогнать его; та ночь слывёт в народе веселою, под которую петухи поют с вечера. В Германии приписывают голосу этой птицы ту же могучую силу, на крышах домов ставят там изображения аиста и петуха, как эмблемы, охраняющие жильё от дьявольского наваждения и всяких бедствий; обычай ставить на князьке кровли деревянных петушков соблюдается и в некоторых русских селах.

Как провозвестник дневного рассвета, петух принимался за метафорическое название восходящего солнца; малорусская загадка, означающая солнце, говорит: «сидыть пивень на верби, спустыв косы (= лучи) до земли». Но как утреннее пробуждение солнца в народных поэтических сказаниях отождествлялось с просветлением его прекрасного лика после грозы, а ночной мрак — с чёрными тучами; то в образе петуха миф по преимуществу олицетворяет небесную грозу, выводящую солнце из-за темных облаков. Громовые раскаты уподоблялись звону колокола и крику петуха. Своим громозвучным пением (= громом) баснословный петух вещал о победе над демоническими силами, т. е. тучами, о бегстве их от поджигающего пламени молний и о грядущем появлении светозарного солнца. Точно так же и колокольный звон, как метафора грома, разгоняет, по народному поверью, грозовые тучи и вселяет страх в нечистых духов; раздаваясь в ранние предрассветные часы (во время заутрени), он, подобно крику петуха, предвещает восход солнца, и народная загадка принимает «петушиный голос» за метафорическое обозначение колокольного звона. Отсюда объясняется поверье, что утреннему рассвету, выходу солнца из-за тёмных туч, предшествует звон на небе, т. е. звучные удары грома. Старинные апокрифы говорят о громадном мифическом петухе, поставляя в связи с его пением солнечный восход:

«солнце течет на вздухе в день, а в нощи по окияну ниско летит не омочась, но токмо трижды омывается в окияне. Глаголет писание: есть кур, емуже глава до небеси, а море до колена; еда же солнце омывается в кияне, тогда же акиян всколебается и начнут волны кура бити по перью; он же очютив волны и речет: кокореку! протолкуется: светодавче Господи! дай же свет мирови. Еда же то вспоет, и тогда вси кури воспоют в един год (час) по всей вселенней». 

В другом апокрифе читаем: «егда поимуть ангели солнце от престола господня и понесут в веток и ударить херувими в криле, того ради на земли всяка птица потрепещеть, тогда петель мируви проповедуеть».

Стих о голубиной книге соединяет это сказание с знакомою уже нам Стратим-птицею:

Когда Стрефил вострепещется
Во втором часу после полуночи,
Тогда запоют все петухи по всей земли,
Осветится в те поры вся земля.

Древний миф о ночном странствовании солнца в водах Всемирного океана (о чем см. гл. XVI) в приведенном месте апокрифа смешивается с поэтическим представлением, что во время грозы солнце купается в шумном облачном море (= в дождевых тучах). На зиму замолкает громоносный петух, туманы и снежные облака заволакивают солнце и лишают его ярких и теплых лучей; но с возвратом весны снова раздается громкий голос небесной птицы, вещающий миру о возрождении дневного светила. Петух держит белый свет под правым крылом.

Время весеннего обновления солнца в христианскую эпоху приурочено к празднику Воскресения Христова, и потому возникло поверье, что до воскресения Спасителя петухи не пели по ночам и злым духам было привольно тогда блуждать по белому свету.

В Галиции рассказывается предание, известное и у других славян: когда Христос воскрес, увидала его девочка-жидовка и принесла о том весть своему отцу; но старый еврей не поверил: «тогда он воскреснет, когда этот жареный петух полетит и запоет!» — был его ответ. И в ту же минуту жареный петух сорвался с вертела, полетел и прокричал обычное кукареку! В такой легендарной обстановке передается древнее мифическое сказание о птице весенних гроз, сжигаема пламенем молний, несётся по поднебесью и поёт громовую песню (сличи выше с преданием о Фениксе). Гримм указывает на обычай носить петуха на праздник весны. При встрече весны крестьянки выходят смотреть восходящее солнце и причитали:

Солнышко-ведрышко!
Выгляни в окошечко,
Твои детки плачут,
Есть-пить просят.
Курица кудахчет,
Кочет спел —
И обед поспел.

Смысл этого любопытного причитания понятен: чтобы проглянуло весеннее солнце и дало земле плодородие, а людям насущный хлеб — надо, чтобы пропел небесный петух, чтобы тучи были рассеяны грозою. Когда петух перестанет петь, тогда наступит кончина мира; голос его уже не вызовет солнца, и вселенною овладеет нечистая сила мрака и холода, на земле воцарится вечная зима. Германцы скрепляли свои договоры формулой, что установленные права и обязанности должны оставаться нерушимыми на вечные времена, доколе ветер из облаков веет, месяц светит и петух поёт: (т. е. пока восходит солнце).

Согласно с тем, что бог-громовник был вместе и богом земного огня, слово петух на языке поселян и в загадках употребляется в значении огня и домашнего очага. «Посадить красного кочета на крышу», «подпустить красного петуха» означает: поджечь дом; подобное выражение есть и у немцев. Старинная датская поговорка о пожаре — «красный петух на кровле поёт!». Русские народные загадки: «красный кочеток по нашестке (или: по поветью) бежит», «красненький питушок по жёрдоци скаче», «беленький кочет по шестику ходит» означают: огонь и горящую лучину; «пивень спива поки з’ заранья, а дали сныть, аж потие» = печь только поутру топится. В Германии Х века ставили на церковных башнях золотых петухов, которые должны были предохранять здания эти от удара грозы. В одной из моравских сказок говорится о красном петухе, который когда пел — из клюва его падали светлые дукаты — точно так же, как из раскрытого клюва Жар-птицы сыплются перлы.

Петушиный бой на горите. Курган Толстая могила — IV век до н.э.

У греков петух считался птицей посвященною богу войны Аресу или Арей (др.-греч. Ἄρης, микен. a-re — арий). Западные славяне чтили петуха, как птицу Святовитавпоследствии, по созвучию имени древнего бога с святым Витом, на этого последнего были перенесены языческие воспоминания. Чешская легенда рассказывает, что чёрт обещался одному рыбаку устроить к известному сроку мост и в награду за то должен был получить его дочь. Когда работа приходила к концу, испуганный рыбак стал молить св. Вита, чтобы выпустил он своего петуха; молитва была услышана, раздался крик петуха — и черт исчез, оставив мост недоделанным, т. е. нечистая сила зимы, устилающая источники и реки ледяными мостами, разбегается при первых звуках весенней грозы; сличи ниже, в главе о великанах, с подобным же сказанием Эдды. На старинных иконах св. Вита встречаем изображение петуха, и до прошедшего столетия в день, празднуемый этому святому, соблюдался в Праге обычай носить петухов в церковь св. Фейта.

Доселе с петухом и с курами соединяются приметы о погоде: если петух запоёт ранее обыкновенного, то летом это предвещает ненастье, дождь, а зимою — оттепель; куры купаются в сухой земле — к дождю, а вертят в зимнее время хвостами — к метели. Как с другими птицами, возвестницами бурных гроз, соединялись приметы о войне и сопровождающих её бедствиях, так те же приметы прилагались и к петуху и курам: если петухи поют в необыкновенную пору, если курица запоёт петухом — это предвещает покойника или какое-нибудь несчастие; если куры клохчут по ночам, то быть ссоре, войне или рекрутскому набору. Греки и римляне содержали священных кур и, смотря по тому, как клевали они предложенный им корм, делали свои заключения об исходе военных предприятий. У каждого римского легиона был свой лат. pullarius -курица, обязанный оберегать и кормить вещих кур. По словам Плиния: «pullis regitur imperium romanum, s jubent acies».

Больных от испуга в Архангельской губ. окатывают водою, в которой перед тем был выкупан петух, тогда как в других местах употребляют для этого воду, в которую опущены горячие уголья; вода эта, омывшая петуха, получает целебную силу весеннего дождя. От лихорадки и желтухи обливают больных под насестью — в то время, когда усядутся на ней куры. В Воронежской губ. существует такой обычай: если ребёнок долго кричит по ночам, то мать кладет его в подол и отправляется в курятник лечить от криксы; там купает она его под насестью, приговаривая: «Заря-Заряница, красная девица! возьми свою криксу, отдай нам сон». Заря будит людей, отнимает у них сон, и потому к ней обращается заклятие не нарушать покоя ребёнка. Чтобы у дитяти счастливо прорезались зубы, должно у чёрного петуха проколоть гребень костяною или деревянною шпилькою и показавшеюся оттуда кровью промазать дёсны ребенка.

Благодатная сила гроз, дарующая земле урожаи, заставила связать с петухом идею плодородия и дала ему место в свадебном обряде и в народных гаданиях о женихах и невестах (см. стр. 236). Всё это свидетельствует о древнем религиозном значении петуха, и потому поверье, что у того, кто воровал кур, трясутся руки — вовсе не было шуткой в устах язычника;в Вологодской губ. даже считают за грех резать и есть петухов.

Как представитель дневного рассвета, огня и молний, петух в мифических сказаниях изображается блестящею, красною птицею. В наших сказках известен тот же петушок-золотой гребешок, который играет такую важную роль в мифологии скандинавской. Он сидит на высоком небе и не боится ни воды, ни огня: брошенный в колодец, он выпивает всю воду, а брошенный в печь — заливает этой водою огонь.

Эдда говорит о светло-красном петухе с золотым гребнем, который криком своим будит блаженных героев, пребывающих в Валгалле, и призывает их на битву (битва = гроза). По свидетельству одной немецкой сказки, на всемирном дереве-туче восседают три петуха: медный, серебряный и золотой, которые таким образом заступают место молниеносного орла (см. гл. XVII). В противоположность светлому петуху валгаллы, в подземном царстве Геллы поёт другой петух — чёрный. Арабы и персы также противопоставляют петуха чёрного, демонического — петуху белому, восседающему на троне небесного бога.

В области языческих представлений особенно замечательно то, что один и тот же поэтический образ часто служит для обозначения как силы светлой, благотворной, так и противоположной ей — силы тёмной, губительной; только цвет, придаваемый мифическому олицетворению, из белого, красного, золотого изменяется в чёрный, мрачный. Такое воплощение божественных и демонических сил в одинаковых образах условливалось древнейшими воззрениями человека на природу. Тьма распространяется в природе с такою же быстротою, как и свет, и потому если утренняя заря уподоблялась взлетающей на небо златокрылой птице, то нисходящая на землю ночь так же уподоблялась птице с чёрными крыльями, которыми она покрывает весь мир.

Поэтический образ тучи, так же двойственен и служит для обозначения как благотворной силы, так и противоположной ей — силы тёмной. С одной стороны, ради блеска сверкающих в ней молний туча могла назваться огненною или златопёрою птицею; но с другой стороны, ради того мрака, которым она одевает небо и который заставил уподоблять её ночи, туча необходимо должна была представляться чёрною птицею. Одно и то же явление природы при разных условиях могло быть и благотворно и враждебно для человека, и смотря по этому он придавал ему тот или другой характер. Тучи несут на своих крыльях не только дожди, напояющие нивы и дающие урожай; несут они и разрушительные бури, холодные вьюги, град и снега, порождающие на земле бесплодие, голод и смертность. Первобытные народы, в большей части своих поэтических сказаний, изображали их существами демоническими; самое представление ада, с его неугасимым огнём и в то же время — безысходным мраком, возникло из этого древнейшего воззрения на грозовые тучи (см. гл. XXII). Вот почему тогда, как в царстве светлых богов, творцов земного плодородия, поёт красный петух, — в царстве дышащей смертию Геллы слышится крик чёрного петуха.

О вещем вороне сохранилось предание, что он создан был белым как снег и кротким как голубь; выпущенный из ковчега, он накинулся на падаль и не воротился к Ною с вестью об окончании потопа: с той поры он сделался чёрным и кровожадным.Греческая басня говорит, что ворон превращён из белого в чёрного за то, что принёс Аполлону печальное известие о неверности его подруги.

Хорутанская сказка сообщает более древние черты этого предания: могучий богатырь убил нечистого духа (змея-тучу), вместе с его любовницею (= облачною женою), и рассеченные на мелкие части тела их размыкал по широкому полю. Прилетели ворон и ворона и стали пожирать трупы; ворон зобал одного нечистого, и за то он весь чёрный, а ворона и бела и черна, так как она зобала и нечистого, и его любовницу. Сербы, рассказывая о каком-нибудь чрезвычайном или сомнительном событии, выражаются так «не случалось этого с тех самых пор, как почернел ворон!» В означенной басне сохраняется воспоминание, что некогда ворон служил поэтическим олицетворением светлого весеннего облака, которое, мало-помалу сгущаясь (= как бы пожирая в себя подымающиеся от земли испарения и туманы, эти останки разбитого грозою демона-змея), темнеет и делается из белоснежного, подобного лебяжьему пуху, чёрным, как вороново крыло.

И в языке и в мифических сказаниях ночь и туча принимались за метафорические названия смерти; быстролётный ветер, как носитель зловредных испарений, также роднится с понятием мора, заразы, на что прямое указание находим в слове поветрие. Отсюда понятно, почему народные загадки представляют Смерть птицею:

На море на окиане,
На острове на Буяне
Сидит птица Юстрица (или: Вертяничка);
Она хвалится-выхваляется,
Что всё видала,
Всего много едала 
И царя в Москве,
Короля в Литве,
Старца в келье,
Дитя в колыбели.

Из того же воздушного океана, откуда ниспосылались семена жизни (= плодотворящий дождь), прилетала и грозная птица смерти.

Другая загадка так изображает Смерть: «стоит дерево, на дереве цветы, под цветами котёл (или: корыто), над цветами орёл — цветы срывает, в котёл бросает; цветов не убывает, в котле не прибывает». Дерево — мир, цветы — люди, орёл — Смерть, котел или корыто — гроб.

В апокрифическом сказании, известном под именем «Сна Богородицы», Христос вещает грешникам: «пущу на вас птахи — чёрные-носы железные, которые летают и кричат и мелькают, у которых злое поветрие будет». В некоторых местностях России простой народ представляет холеру в образе огромной чёрной птицы, летающей по ночам: над чьим домом машет она своими крыльями — туда и является болезнь. Также и чуму считают летающею уткою, у которой хвост и голова змеиные, т. е. образ птицы сливают в одно представление с образом мифического змея. В Подольской губ. верят, что нечистый может являться в виде чёрного ворона; через чей двор перелетит каркающий ворон — там будет падеж скота — примета, существующая и на Руси, и в Германии, в средние века признавали ворона посланником дьявола. Поляки думают, что чёрт преимущественно является в виде совы; если крестьянин заслышит голос этой птицы в лесу, то, убежденный, что над ним потешается нечистый, крестится и спешит скорее убраться домой.

По русскому поверью, нечистая сила вылетает из ада в образе птиц. Народные приметы крик и прилёт хищных птиц принимают за печальное предвестие чьей-либо смерти. Замечательно, что буря и повальные болезни равно приписываются взмаху крыльев различных птиц; Моровая дева, по мнению поселян, куда захочет наслать болезнь — в ту сторону машет платком.

Сравнивая утренний рассвет = зарю с блестящею, златокрылою птицею, первобытный народ на своём богатом метафорическом языке выразил ежедневный восход солнца — баснею о том, что эта чудесная птица каждое утро несёт по золотому яйцу, блеск которого прогоняет ночную тьму, или, говоря словами вышеприведенной загадки, каждую неделю кладет по семи яиц белых, по семи чёрных, т. е. заря утренняя рождает дни, а вечерняя — ночи. Другие загадки, означающие год, говорят: «12 орлов (месяцы), 52 галки (недели), 365 скворцов (дни) одно яйцо (- солнца) снесли»; «стоит дув, на дуву цвет на весь белый свет» или «золотая маковка» (весеннее солнце).

Народные сказки знают златокрылую птицу (утку, гусыню или курицу), которая к рассвету каждого дня несёт по золотому яйцу или по дорогому самоцветному камню: «in der Nacht, говорит немецкая сказка, hatte der Vogel ein Ei gelegt, das war ein Karfunkelstein und alles wurde licht und hell im Zimmer als schien die Sonne». О представлении солнца золотым шаром и драгоценным камнем сказано было выше (стр. 106, 112). Когда желают выразить мысль, что в настоящее время счастье нелегко даётся, обыкновенно говорят: «умерла та курица, что несла золотые яйца!»   Яйцо это, внесенное в тёмную комнату, освещает собою подобно солнечным лучам; в одном варианте сказки про утку с золотыми яйцами читаем: «запер хозяин уточку в тёмный сарай; ночью она снесла золотое яичко. Пошёл туда мужик, увидал великий свет и, думая, что сарай горит, закричал во всю глотку: пожар! пожар! жена, хватай ведро, беги заливать! Отворили сарай — ни дыму, ни пламени, только светится золотое яичко».

По древнему поэтическому представлению, восходящее поутру солнце рождалось из тёмных недр ночи, а солнце весеннее — из недр грозовых туч. Согласно с этим, золотое солнечное яйцо несла чёрная птица-ночь или птица — молниеносная туча: миф, по преимуществу соединяемый с петухом, как птицею, в образе которой равно олицетворялись и утренний рассвет, и пламя грозы. Народная загадка называет гром — уткою«крякнула утка на весь свет чутко!».

До какой степени сильно было влияние метафорического языка, видно из того, что фантазия не осмелилась отступить от его прямого указания и, вопреки естественному закону, заставила петуха нести яйца.

В Крайне сохранилось следующее любопытное предание: в давние времена земля была пуста, ничего на ней не было — только камень. Пожалел о том бог и послал своего петуха, да оплодит он землю. Кочет сел в пещере и снёс чудесное яйцо, из которого истекло семь рек; они наводнили равнины, и вскоре все кругом зазеленело, запестрело цветами и преисполнилось всяких плодов; без забот, счастливо жили в том раю люди. Высоко на небе сидел божий кочет и каждый день возглашал смертным: когда они должны пробуждаться от сна, когда трудиться и когда приступать к трапезе. Непрестанный крик петуха надоел наконец народу; «сами мы знаем, когда и что нам делать!», говорили люди и стали молить бога, чтобы освободил их от беспокойной птицы. И вот божий кочет исчез с неба, и вместе с тем нарушился прежний порядок жизни, настали болезни и насилия. Безумие овладело людьми, они пошли к чудесному яйцу и стали бросать в него каменьями: «gromom se razbilo i toliko wode iz njega udarilo, da naskorom sav coyjecji rod pogine. Raj se napune vodom, te bia e jedno veliko jezero». В этом предании изображается смена годовых времён: в зимнюю пору земля, окованная морозами, превращается в твёрдый камень и лежит бесплодною пустынею; с началом весны прилетает молниеносная птица и вьёт для себя гнездо в облачных пещерах. Окутанное облаками и туманами, солнце представляется золотым яйцом, положенным этою птицею; жаркими лучами своими оно согревает холодные тучи и заставляет их лить дождевые потоки: поля и нивы покрываются цветами и зеленью, на земле водворяется рай = счастливое царство лета. Но лето кончается, божий кочет — провозвестник гроз замолкает, и снова наступает суровое время зимы, все на земле стареет, и одряхлевший мир гибнет в потопе дождевых ливней, сопровождающих приход новой весны.

На Руси существует поверье: если петух старше семи лет, то его не годится держать в доме; иначе он снесет яйцо, из которого родится огненный змей; колдун берёт это яйцо, носит у себя за пазухой или закапывает в навоз; через шесть недель вылупится из яйца змей и станет носить ему серебро и золото. Говорят ещё, что петуху разрешено во сто лет снести одно яйцо, из которого, если проносить его шесть недель подмышкою, вылупится василиск. То же поверье встречаем и у других народов: василиск (= царь-змей, взгляд которого поражает насмерть как молния, а дыхание заставляет вянуть травы и никнуть деревья) рождается из яйца, снесённого чёрным семигодовалым петухом и зарытого в горячий навоз. Чёрный петух = мрачная туча; в весеннюю пору, после семи зимних месяцев, называемых в народных преданиях годами, является из тучи яйцо-солнце, и в то же самое время действием солнечного тепла зарождается грозовой змей.

Греческий миф говорит о рождении Тифона из яйца, зарытого Герою в землю, т. e. скрытого в облачных подземельях. Солнце изображается здесь в обстановке громоносных туч, и поэтическая фантазия сравнивает его с яйцом, дающим жизнь мифическому змею; в других же сказаниях, как увидим далее, она уподобляет его драгоценному камню на голове царя-змея. Происходя от петуха, василиск и погибает от него: как скоро заслышит он крик петуха, тотчас же умирает, т. e. демонический змей-туча умирает в грозе, когда небесный петух заводит свою громовую песню.

Впрочем, не одно солнце уподоблялось золотому яйцу; та же метафора прилагалась и к блестящим на небе звездам, и к горячим угольям. Созвездие Плеяд (— дикий голубь), известное у народов европейских под именем наседки с цыплятами (Kluckhenne, Abendhenne, poussuuere), у наших крестьян называется Птичьим или Утиным гнездом. Названия, очевидно, возникшие из того, что в ярких звездах Плеяд усматривали золотые яйца, которые несёт чудесная курица или утка. О сковороде, поставленной на горячие уголья, народная загадка выражается: «сидит царь-птица (или: курочка) на золотых яичках».

Царь-птица, сидящая на золотых яйцах, есть, пылающий огонь, который доныне называется «красным петухом». Но как земной огонь постоянно отождествлялся с небесным пламенем грозы и как для обозначения того и другого служили одинаковые образы, то понятно, что и самая грозовая птица представлялась фантазии младенческих народов восседающею на золотых яйцах, и в сверкающих молниях они видели блеск этих яиц, катаемых облачными демонами. Отсюда объясняется русское поверье, что черти на перекрестках яйца катают. Кто хочет увидеть дьявола, должен иметь при себе куриное яйцо, снесенное в Сочельник, т. е. в день рождения солнца. (Киевская губ.) Сербские песни говорят о золотых яблоках, подбрасывая которые облачная дева вызывает с неба молнии (см. выше стр. 44). В немецких сагах молниеносная палица (donnerkeil) часто представляется как gewitterkugel. В Тироле сохранилась детская песня, в которой Богородице, заступившей место древней богини-громовницы, приписывается бросание золотых шаров:

Es donnert und blitzt;
Im Himmel drohen sitzt
Die Mutter des Herrn,
Hat goldcne Kem,
Hat goldene Kugein;
Sic glitzen und blitzen,
Die Engel thun lachen,
Die Kugein thun fallen,
Die Mutter Gottes thut suchen, etc.

В числе разнообразных поэтических уподоблений громовые раскаты сближались также с гулом, производимым катящимися каменными шарами: игра, состоящая в бросании шаров, принадлежит глубокой древности,и фантазия воспользовалась знакомою ей картиною этой игры для изображения летней грозы; такое уподобление тем легче возникало в уме, что в самых молниях видели камни, бросаемые богом-громовником (см. стр. 126). По немецким сказаниям, во время грозы ангелы играют на небесах в кегли и кидают огромные камни, которые своим шумным раскатом и ударами производят гром; камни, попадающие в открытые отверстия, низвергаются на землю (аэролиты). О грозовых демонах (великанах и чертях) рассказывают, что они, убегая от преследований громовника, скатываются с облачных гор в виде пламенеющего клубка или шара по свидетельству русских сказок, змеиные города и дворцы (= громовые тучи) свертываются в медное, серебряное и золотое яйца или шары, и катятся вслед за сказочными героями.

Яйцо, как метафора солнца и молнии, принимается в мифологии за символ весеннего возрождения природы, за источник её творческих сил. Когда холодное дыхание зимы налагает на небо и землю печать смерти и разрушения, в этом яйце таится зародыш будущей жизни, и с приходом весны из него созидается новый мир.

Космогонические мифы суть, собственно, сказания о весеннем обновлении природы (см. гл. XIX). Персы верили, что вначале не было ничего, кроме божества; потом родилось яйцо, и когда оно созрело — из него явилась вселенная с ясным солнцем и луною; они величали яйцо в своих священных песнях и держали в храмах литые металлические изображения яйца. Индийское предание о создании мира говорит о золотом яйце, которое плавало в водах, т. е. в дождевых потоках облачного неба. По преданию, записанному Геродотом, мир создан из яйца, положенного баснословной птицею Фениксом в святилище Гелиоса. По ассирийско-вавилонскому мифу, огромное небесное яйцо было положено в реку Евфрат и высижено голубем. Греческие и римские философы происхождение вселенной вели от яйца (ab ovo), а в наших старинных рукописях повторяются византийские уподобления мира — яйцу; так, например, в одной рукописи читаем: «о яйце свидетельство Иоанна Дамаскина: небо и земля по всему подобны яйцу — скорлупа аки небо, плева аки облацы, белок аки вода, желток аки земля».Калевала рассказывает, что в начале веков могучий Вейнемейнен носился по широкому морю (= облачному небу); вдруг прилетает орёл, садится к нему на колено, вьёт гнездо и кладет яйца. Вейнемейнен чувствует, что колено его согревается, тряхнул им — и орлиные яйца падают в море и разбиваются; из разбитых яиц он творит солнце, луну и звезды, приговаривая эти вещие слова: «будь, исподняя скорлупа — землею, а верхняя небом! светися, белок, на небе солнцем, а ты, желток, разгоняй ночную темноту луною! а что осталось от яиц, пусть пойдет на звезды!» 

Уподобляя круглый свод неба верхней половине яичной скорлупы, предполагали, что нижняя её половина спускалась вниз и замыкала собою подземный мир. Таким образом, не только солнце, но и вся вселенная представлялась одним огромным яйцом. Творение солнца из яичного белка, а луны из желтка согласуется с теми эпитетами, которыми равно обозначалось и сияние небесных светил, и блеск благородных металлов; как солнце и луна уподоблялись золоту и серебру, так то же уподобление допускалось и по отношению к составным частям яйца. Литовская загадка так определяет яйцо: «разбил я лёд (= скорлупу) — и нашел серебро (= белок), разбил серебро- и нашёл золото (= желток).

Придавая небесным светилам человеческие образы, венгерская сказка говорит о двух златовласых малютках, которые вылупились из золотых яиц вороны: у одного во лбу солнце, у другого — звезда, что напоминает близнецов Диоскуров (Кастора и Поллукса), рожденных из яиц Леды (от Зевса-лебедя) и блистающих на небе звездами.

В Персии до позднейшего времени соблюдался обычай — в марте месяце, т. е. при весеннем возрождении природы, биться красными яйцами, ставить их на стол и посылать в дар своим друзьям. У нас красные и жёлтые яйца играют важную роль на праздник Светлого Христова Воскресения, совпадающий со временем древнеязыческого чествования творческим силам весны, и самый цвет, в который они окрашиваются, знаменателен: оба эпитета красный и жёлтый связываются с понятием яркого солнечного света.

Этрусское яйцо из Vulci (середина VII века до н.э.)

На Светлую неделю простолюдины катают красные яйца, бьются и меняются ими. Монастырские наказы XVII века, наряду с другими суеверными обрядами, запрещают крестьянам биться яйцами, следовательно, в этом обыкновении видели тогда дело, противное вере. В глазах народа яйцо красное, пасхальное, получило значение средства, наделяющего плодородием и здоровьем. На праздник Пасхи крестьяне ставят на стол кадку с зернами пшеницы, зарывая в ней яйцо, и зёрна эти берегут для посева; отправляясь сеять лён, кладут в мешок, наполненный семенами, яйца, а при посеве конопли разбрасывают по полю яичную скорлупу с таким приговором: «роды, Боже, конопли билы, як яйца!» В день Вознесения ходят на поля, засеянные рожью, и подкидывают кверху красные яйца, чтобы рожь так же высоко поднялась (вознеслась), как подброшенное яйцо. Первые три яйца от курицы, которая прежде других начала нестись, употребляются для гадания о будущем урожае; для этого замечают, в каком порядке, по времени, они были снесены, и потом взвешивают их: если первое яйцо тяжело — то лучший урожай будет от раннего посева, если тянет сильнее второе яйцо — то от среднего, а если третье — то от позднего (Саратов, и Перм. губ.). Заслышав впервые весенний гром, крестьяне умываются водою с красного яйца — на красоту, счастье и здоровье: яйцу, следовательно, придается то же значение, что и «громовой стрелке»; для того, чтобы лицо было чисто, чтобы не было на нём пятен (веснушек), гладят его первым яйцом, снесенным рябенькою курицею. На Юрьев день, выгоняя скот в поле, гладят лошадей по хребту от головы до хвоста пасхальным яйцом и приговаривают: «как яичко гладко и кругло, так моя лошадушка будь и гладка и сыта!» Чтобы волки не трогали скотины, надо обнести кругом пастбища первое яйцо, снесенное чёрною курицею, и оставить его в поле: как весенняя гроза разгоняет рыщущих волками демонов зимы, так эмблема молнии — яйцо получило силу отгонять обыкновенных волков. При пожарах обносят вокруг загоревшегося здания яйцо, которым христосовались на первый день светлого праздника, и верят, что огонь далее не распространится; пасхальное яйцо, брошенное в пламя пожара, по мнению крестьян, тотчас же погашаетогонь; средства эти почитаются особенно спасительными в тех случаях, когда пожар произошел от удара грозы. Чехи, чтобы предохранить избу от громового удара, бросают через яйцо, снесенное в зелёный четверг (Donnerstag) и освящённое на светлый праздник. Те же поверья соединяются и с Перуновой веткою (donnerruthe).

Стихийные силы природы, олицетворяемые в человеческих образах, удерживали за собой мифическое родство с птицами. Богам своим язычник нередко придавал смешанные формы человека и птицы; крылья и пернатая одежда были для многих из них самыми существенными атрибутами, ибо быстрота появления и исчезания богов, принадлежащая им как воплощениям стремительных стихий, обыкновенно уподоблялась полету. Ветры и облака у всех арийских племен представлялись существами окрыленными; в средние века эти древние олицетворения слились в убеждениях народа с ангелами, о которых Ветхий завет говорит как о крылатых вестниках Бога и небесных воителях.

«Взыде дым гневом его (Бога) и огнь от лица его воспламенится, углис возгорсся от него. И преклони небеса и сниде, и мрак под ногама его. И взыде на херувимы и лете на крилу встреню» (псал. XVII, 9-11). «Покрываяй водами превыспренняя своя, полагаяй облаки на восхождение свое, ходяй на крилу встреню. Творяй англы своя (своими посланниками) духи (ветры) и слуги своя пламень огненный»

В толковании Епифания Кипрского на книгу Бытия развита мысль, что ангелы приставлены управлять стихиями; сочинение это исстари пользовалось у нас большим уважением и переписывалось в различные сборники; здесь исчисляются: «ангел духом (= ветрам) и буре, ангел облаком и мгле и снегу, ангел студени и зною, и зиме и осени, и всем духом». На древнейших христианских памятниках крылатые изображения ветров смешиваются с ангелами; на наших лубочных картинах священного содержания ветры, ливни, град и снег изображаются в виде дующих и дождящих ангелов.

Гермес, Зевсов посланник, имел крылатую обувь, с помощию которой легко и скоро, как ветер, носился над водою и сушею; древнегреческий поэт Гомер даёт этой обуви эпитеты золотой и амброзиальной. В ней нетрудно узнать наши сказочные сапоги-скороходы или самоходы, которые могут переносить своего владельца и через огонь и через воду и скорость которых так велика, что он с каждым шагом делает по семи миль, почему немцы называют их семимильными. Это — поэтическая метафора бурно несущегося облака, и хотя сапоги-скороходы уже лишены крыльев, но тем не менее удерживают за собою сверхъестественное свойство переноситься с места на место с быстротою вихря.

У германцев находим любопытное сказание о пернатой сорочке (federhemd). Такою сорочкою владела богиня Фрея; по просьбе Тора, она ссужала ею хитрого Локи: этот последний накинул на себя чудесную сорочку и как бы окрылённый полетел через море (= небо) в жилища великанов. Скандинавские боги и великаны (= тучи) носили орлиную и соколиную одежду (adierkleid, falkenkleid); немецкие и русские сказки сохранили предания о голубиных, утиных и лебединых рубашках или крылушках: надевая их, вещие девы превращаются в голубок, уток и лебедей, а снимая — опять становятся девами.

Из вышеприведенного индийского сказания мы знаем, что Агни прилетал к королю Узинаре голубкою; голуби приносили Зевсу амброзию, и начало Додонского прорицалища приписывалось прилетевшим туда двум голубям. На Украине, когда желают, чтобы дождь перестал идти, причитают: «не иди, дощику! дам ти борщику, поставлю на дубоньци, прилететь три голубоиьци, та возьмуть тя на крилонька, занесуть тя в чужиноньку». Очевидно, что голубь издревле принимался за одно из воплощений бога грозы, дождя и ветров; когда пало язычество, суеверный народ смешал это стародавнее представление с учением о св. Духе, священным символом которого церковь признает голубя; слово дух первоначально означало ветер, и стих о голубиной книге утверждает, что ветры буйные произошли от св. Духа. В скопческой песне встречаем такое обращение к св. Духу:

Уж ты птица, ты птица,
Птица райская моя!
Ты всегда в саду живешь,
По ночам ты мало спишь,
По зоре рано встаешь —
Царски песенки поешь.

В допетровской Руси голубя не употребляли в пищу; простой народ и доныне считает за грех стрелять и есть голубей; кто убьёт эту птицу, у того не станет водиться скотина: за такое нечестие бывают падежи. В котором дому водятся голуби, там — во всем удача и счастие и не может быть пожара; когда загорится какое-нибудь строение, то чтобы погасить пламя — должно бросить в него белого голубя напротив, голубь, влетевший в окно, предвещает пожар.

Как птица, посвященная громовнику, голубь приносит и пожигающий огонь, и дождевые потоки, погашающие пламя грозы. То же значение соединяют предания и с лебедем; птица эта служила метафорой не только ясного солнца, но и грозовой тучи. Зевс в известной истории с Ледою являлся к ней в образе лебедя: чудная песнь, которую поёт лебедь перед смертию, означает то же, что и погребальная песня Феникса; стрелять в эту птицу почитается на Руси грехом; если убитого лебедя показать детям — они все помрут.

Летние грозовые облака в поэтических сказаниях индоевропейских народов изображались девами, которые льют из своих кружек дожди и мечут с своих луков молниеносные стрелы; но как те же облака олицетворялись птицами, то означенным девам даны голубиные, утиные и лебединые сорочки или крылья. Взирая на весеннее солнце, выступающее в грозовой обстановке, древние поэты, согласно с двойственным значением лебедя, рисовали это явление в двух различных картинах: с одной стороны, они говорили о деве-Солнце, которая в виде белого лебедя купалась в водах облачного моря; с другой — самые облака изображали лебедиными девами, а солнце их воинственным атрибутом — блестящим щитом: так немецкие валькирии (schwanjungfrauen) являлись на битвы вооруженные щитами.

Тёмные тучи, облака и туманы казались наблюдающему уму древнего человека покровами или одеждою, в которые рядится небо. О таком воззрении с особенною ясностью свидетельствует наш язык: облако, области, оболоко, оболок — от глагола об-волочить, на-волокло — небо нахмурилось, покрылось тучами, на-волока — погода, когда небо омрачается серыми облаками, оболокаться (облекаться) — одеваться, разболокаться — раздеваться, оболока (оболочка) — одежда, платье, одеяло, верхний покров, облачение — риза, наволока — верхняя покрышка на подушке, волокно — нить и холст; когда на небе собираются грозовые тучи, то крестьяне говорят: «стало натягивать». В заговорах находим следующие выражения: «оболокусь я оболоками (или темным облаком покроюся), подпояшусь красною зорею; «облаками облачуся, небесами покроюся», т. е. отдаю себя под охрану небесных богов от вражьей силы; понятия «покрывать» и «охранять» сливаются: покров и покровительство, щит и защита.

Небо рассматривалось нашими предками, как царство облаков, и потому одни и те же названия служили для обозначения и небесного свода и покрывающих его туч; так млатин. nubes, nebula, греч., др. — вер. — нем. nebal — облако, туман, соответствуют санскритскому nabhas и тождественному с ним славянскому небо; при слове nubes встречаем в латин. языке nubere в первоначальном смысле: покрывать; nimbus (вместо numbus) — покрывало, фата, облако и дождь. Подобное же сочетание указанных понятий замечается и по отношению к слову коелум —  coelum — небо (чело), если сравним его с речениями кельтского языка: валлийс. челу — celu — покрывать, прятать, бретон. kel — скрытное место, гаэльс. ceileadh — скрывать, cuil — потаенное место, cul — покрывало и  греч. чел — ceal — небо, о котором Гезиод говорит как о названии ночного неба, заключающего в своих объятиях землю, есть санскр. Varuna от var — покрывать; в Ведах Varuna употребляется для обозначения небесной тверди в ночное время, т. е. одетой чёрным покровом, и как ночное небо — имя это противополагается Митре = божеству дня. Немецкое: himmel — небо Я. Гримм производит от hima — жилище — tego, vestio. Всё затемняющий мрак ночи, постоянно сближаемый в мифических сказаниях с мраком, производимым тучами, издревле уподоблялся чёрному покрову, наброшенному на небесный свод. Гимны Вед говорят о Ночи, что она ткет тёмную ткань; но прежде, чем успеет её окончить, восходящее солнце уничтожает её работу. В нашем литературном языке доселе употребительно выражение: «под покровом ночи», а народная загадка представляет ночной мрак чёрным сукном: «чорне сукно лизе в викно»; та же самая загадка, с заменою эпитета чёрный — серым, означает ранний, предрассветный сумрак; памятники народной поэзии дают утру эпитеты «серого» и «седого». Подобным же образом Воскресенская летопись выражается о затмении луны: «и бысть образ ея яко сукно черно». Ночь, по старинному немецкому выражению, надевает шапку-невидимку: «niht helmade» (die Nacht setzte den Helm auf).

По народному поэтическому представлению, ночь слетает быстро, как птица, и своим чёрным крылом, крыло от крыть лингвистически тождественно с словом: покров застилает и небо и землю: «махнула птица крылом и покрыла весь свет одним пером», говорит загадка, означающая ночь. В следующих стихах песни крыло употреблено в смысле покрова:

Суди, Боже, ворогам! нехай будуть знати,
Шо я живу под крылом твоей благодати.

Дым так же закрывает от глаз предметы, как и ночная тьма; потому народная загадка называет его метафорически серым сукном: «серое сукно тянется в окно» (дым из курной избы). Тонкая ткань сравнивается с дымом: «рубочок як дым тонесенький»; дымка — легкий, прозрачный покров. В Томской губ. о туманах говорят, что они стелются по горам лоскутьями; по немецким поверьям, облачные жены (ведьмы) прядут туман и развешивают вокруг горных вершин свою пряжу и ткани; когда падают хлопья снегу — явление это объясняют тем, что frau Holle выбивает свой белый плащ (= снеговое облако). Новогреческие сказки дают драконам и ламиям (= ведьмам) одеяло с колокольчиками, чрез посредство которого день превращается в ночь, а ночь в день, т. е. облачный покров, с одной стороны одевающий небо мраком, а с другой разгоняющий этот мрак ударами грозы: звон — метафора грома.

Из этого уподобления облаков и туманов — небесным покровам и одеждам родилось сказание о чудесных сорочках, в которые облекаются воздушные девы, прилетающие в образе лебедей и голубок. Народные сказки упоминают о волшебной сорочке, наделяющей того, кто её носит, необычайною богатырскою силою; приобретается она сказочным героем (= громовником) от змея или птиц, этих мифических представителей бурь и грозы, и только облекаясь в неё, он в состоянии бывает владеть мечом-кладенцом (= молнией). В других сказках и былинах говорится о шубе, на золотых пуговицах которой вылиты львы, коты заморские и разные птицы, издающие свои звуки: львы ревут, коты мяукают, птицы песни поют  — представление, объясняемое из метафорических уподоблений грома реву животных и пению птиц. Так как грозовые тучи пламенеют молниями, то этой волшебной сорочке придаётся название «огненной». Так, финны представляют громовника Укко в огненной рубашке и на случай войны молят его снабдить своею сорочкою, т. е. защитить своим покровом тело ратника от неприятельских ударов. Сербы наделяют огненной одеждою дракона: прилетел, говорит песня, змей от Ястребца в терем к Милице,

Те он паде на меке душеке,
Збаци змajе рухо огн(ь)евито,
Па с царицом леже наjастуке.
Перевод:
Пал на мягкую постель,
сбросил с себя огненную одежду
и лег с царицею на подушках.
 Илья-пророк, заступивший в христианскую эпоху место Донара и овладевший его палицей и прочими атрибутами, в некоторых сагах изображается в мантии огненного цвета и в красной шапке. Этим представлением грозовой тучи огненной одеждою объясняется миф о смерти Геркулеса. Ядовитая одежда, жгущая ему тело, по замечанию Макса Мюллера, есть та самая, которую в Ведах «матери ткут для своего лучезарного сына», т. е. облака, облегающие солнце. Большинство мифических сказаний Макс Мюллер старается объяснить из древнейших воззрений на солнце, и это составляет одну из слабых сторон его прекрасных исследований; в настоящем случае он видит в Геркулесе поэтическое изображение солнечного заката; вопреки его мнению, мы думаем, что в подвигах Геркулеса греки передали нам ряд поэтических сказаний о боге-громовержце. Одетый в облачную одежду, Геркулес сгорает на погребальном костре или, проще: гибнет в пламени грозы и по смерти вступает в брачный союз с Гебою, богинею, дарующею нектар, т. е. вместе с гибелью грозовой тучи проливается дождь.
Из того же источника возникли предания о ковре-самолёте, шапке-невидимке и скатерти-самобранке. Эти сказочные диковинки добываются от мифических властителей бурных и грозовых явлений природы — от великанов, леших, Вихрей и нечистых духов. Ковер-самолёт — поэтическое название облака, несущегося по воле ветров, и в одной немецкой сказке вместо этого ковра служит туча, которая подхватывает героя с великанской горы и уносит его в далекие страны; в немецких и валахских сказках ковер-самолет называется волшебным летучим плащом — wunschmantel.
Облака, надвигаясь на небо, затемняют светила, а туманы, сгущаясь над землею, скрывают от глаз все предметы, как бы прячут их за своими покровами и делают незримыми. Отсюда летучий плащ получил название плаща-невидимки — представление, совершенно тождественное с шапкою-невидимкою, которая в свою очередь легко могла получить название быстролетной. Гермес, обладавший крылатою обувью, сверх того носил на голове окрылённую шапку. У германцев шапке-невидимке давалось выразительное имя nebellkappe (туманная, облачная шапка), а Эдда, в числе других метафор облака, называет его huliz-hialmr, т. е. verhuUender helm, ибо облака и туманы окутывают вершины гор, словно шлем, покрывающий голову витязя.
Слово helm (шлем) собственно означает: покров; сравни др. нем. helan, готское: hulian (= hullen) — таить, скрывать, прятать; др. нем. helian, сканд. hulja — покрывать, др. нем. heli — покров, завеса, gehilwe — облако. По свидетельству Эдды, дракон Фафнир, прикрывая своим телом золотые сокровища (= золото солнечных лучей), надевал Oegishialmrшлем, возбуждавший во всех чувство ужаса; Oegir — бог моря, которое исстари принималось за метафору дождевых хлябей, и шлем, названный по его имени, означает дожденосную тучу. Таким же шлемом-невидимкой обладал греческий Гадес, бог адских подземелий (= облачного царства). У германцев сохранились предания о шляпе, махая которою можно вызвать попутный ветер, чем объясняется встречающееся в Эдде выражение vindhialmr (vindhelm). В поэме о Нибелунгах шапка-невидимка даёт Зигфриду возможность помочь королю Гунтеру в трудном состязании его с Брунгильдою; шапку эту отнял он у одного могучего карлика (карлик = дух грозы). Древние языческие боги могли незримо являться всюду, куда хотели; стоило им только облечься в туманные покровы, одеться тучею, как тотчас же их светлые образы (небесные светила, зоря, молния) скрывались от взоров смертного; помогая в битвах своим любимым героям, греческие боги и богини закрывали их в минуту опасности густым облаком (см. Илиаду); сходно с этим, валькирии, участвующие в битвах героев и помогающие им разить врагов, могут приносить облака и град. Такое участие богов в битвах и сокрытие облаками воюющих витязей не было произвольною выдумкою фантазии; битва, как мы знаем, была метафорическим названием небесной грозы.
По другому воззрению, гроза представлялась браком громовника с богинею весеннего плодородия — ясным Солнцем (Зорею); отсюда создались народные сказки, в которых герой, сватающийся за прекрасную, всевидящую царевну, должен трижды от неё прятаться, а если сумеет скрыться так, что не будет ею найден, то делается счастливым женихом; добрый молодец прячется в облаках, уносясь туда на крыльях ворона или орла, и в глубоком море (= в дождевой туче), спускаясь на его дно с помощию рыбы, или, подобно мальчику с пальчик (олицетворение молнии), залезает в хвост, гриву и под копыто своего быстролетного коня-тучи. В одной старинной песне, с островов Феройских (faroisches volkslied) вместо мифических птиц, коня и рыбы выведены боги Один, Гёнир и Локи; они прячут мальчика от исполина — первый на ниве, второй — в воздухе, а последний на дне морском.
Наш областной язык понятия «прятаться» и «одеваться» обозначает одинаковыми словами: наряд, обряда — платье, женские уборы, обряжаться — переодеваться, маскироваться и укрываться, прятаться.
Закрыться облаком значило одеться в тёмную, туманную одежду и, следовательно, — замаскироваться, сделаться неузнаваемым, не находимым. Сравни слова: морок (мрак) — облако, туман, морочать — становиться пасмурным и морочить — обманывать, отводить глаза = заставить видеть то, чего нет на самом деле, морока — призрак; марить — струиться парам над землею в знойное время, марево — летний туман и мираж в степях, марё — туман, тьма и мара — призрак. Искусство «морочить», «отводить глаза» приписывается поверьями колдунам и ведьмам, как властителям туч и облаков. Из этих данных объясняется имя Ховалы; так называют в Курской губ. духа с двенадцатью глазами, которые, когда он идёт по деревне, освещают её подобно зареву пожара. Это знакомое уже нам олицетворение многоокой молнии (см. стр. 88), которой дано имя Ховалы (от ховать — прятать, хоронить), потому что она прячется в тёмной туче; припомним, что тождественный этому духу вий носит на своих всё поджигающих очах повязку. Когда солнце закрывается тучами, мы говорим, что оно прячется за ними, а немцы выражаются: die Sonne versteckt sich или verbirgt sich hinter den Wolken. He менее знаменательно и то свидетельство языка, которое идею превращений связывает с переряживаньем; слово оборачиваться (обворачиваться) указывает на покрытие себя шкурою тех животных, в которых обыкновенно превращаются сказочные герои и в образе которых миф олицетворял тучи (см. гл. XIV).

Скатерть-самобранка или самовёртка мгновенно расстилается, по желанию своего владетеля, и наделяет его вкусными яствами и питьём; это метафора весеннего облака, приносящего с собой небесный мед или вино, т. е. дождь, и дарующего земле плодородие, а людям хлеб насущный. Она соответствует громовому жернову, который мелет людское счастие и богатство (см. стр. 147), и рогу изобилия, из которого древние богини рассыпали на смертных свои благодеяния (см. гл. XVI). У немцев скатерть-самобранка известна под именем: tuch deck dich или tischchen deck dich. В связи с этими представлениями стоят сказочные предания, что взмахом платка (полотенца или простыни) можно творить реки и моря, т. е. туча, в своём воздушном полёте, посылает дождевые потоки. Народная поговорка утверждает, что до Ильина дня и поп дождя не умолит, а после этого дня «баба (= ведьма) фартуком нагонит».

Далее… XI. Облако

Облако
Баснословные сказания о птицах

Оставить комментарий

Ваш email не будет опубликован.Необходимы поля отмечены *

*