Вторник , 19 Март 2024
Домой / Язык – душа народа / Концентричность культурных и языковых ареалов в Центральной Европе

Концентричность культурных и языковых ареалов в Центральной Европе

Этногенез и культура древнейших славян.
Лингвистические исследования
Олег Николаевич Трубачев

Часть I
ЭТНОГЕНЕЗ СЛАВЯН И ИНДОЕВРОПЕЙСКАЯ ПРОБЛЕМА

ГЛАВА 6.

КОНЦЕНТРИЧНОСТЬ КУЛЬТУРНЫХ И ЯЗЫКОВЫХ АРЕАЛОВ В ЦЕНТРАЛЬНОЙ ЕВРОПЕ

Не вдаваясь здесь в обсуждение большого круга вопросов, связанных с известной новой гипотезой о ближневосточной прародине индоевропейцев, всё же считаем очевидным, что в основе её лежит серия преувеличений вроде только что разобранного нами критически в случае с железом, который при более детальном лингвистическом анализе, напротив, заставляет нас вернуться в древнюю индоевропейскую Европу, жившую и развивавшуюся в своих самобытных условиях.

Таким образом, ни Восток (вопреки Гимбутас), ни Средиземноморье (с этим как будто согласны все), ни Север Европы (древний климат!) не подходили для обитания древних индоевропейских племён. Так называемая Западная Европа была освоена индоевропейцами тоже вторично, причем отчасти — уже на глазах письменной истории. Британские острова освоены сначала кельтами, потом германцами, не считая других завоевателей.

Остаётся — Центральная Европа. Напомним, что на ней же мы остановились и в поисках ареала древнейших славян. Мы возвращаемся к идее концентричности древнейшего славянского и индоевропейского ареалов — идее, которая не раз уже возникала в ходе нашей работы и которая, кажется, наиболее адекватно соотносится с лингвистической аргументацией (например, с проблемой кентум — сатэм, которую, вероятно, имеет смысл решать в понимании центрального положения наиболее продвинутого — сатэмного состояния, а не периферийного — юго-восточноевропейского генезиса языков-сатэм, как до сих пор ещё представляют дело некоторые авторы, например, [61, с. 411], и, разумеется не игнорируя эту проблему вообще, как считают иногда возможным делать другие).

Однако при этом важно видеть не одно лишь обострение споров и умножение проблем, но и перспективы сближений и общих решений, разумные выходы из трудных ситуаций, созданных более слабыми или проблематичными сторонами концепций. Так, Т. Лер-Сплавинскому, М. Рудницкому и всей польской автохтонистской школе, а также между прочим, нашим A.A. Шахматову и А.И. Соболевскому славяне виделись с древнейших (догерманских) времён на Балтийском море. Сейчас языкознание способно противопоставить этим воззрениям ряд аргументов. О вторичном освоении Висло-Одерского бассейна с юга на север говорит наличие здесь ряда индоевропейских гидронимов без четкой славянской языковой характеристики, с чем, в сущности, согласны и польские автохтонисты, во всяком случае — некоторые из них (например, Роспонд). Выдвигается тем самым тезис о том, что славяне здесь не первые индоевропейцы (см. об этом также выше).

В связи с этим может представить интерес один культурно-языковой ареал, полученный на основе синтеза согласных свидетельств археологии, письменной истории и языкознания. Славянский культурно-языковой ареал простирается на более древнем Юге, в основном не захватывая Висло-Одерский бассейн. Он касается типов жилищ и их номенклатуры. Вопрос заслуживает внимания, поскольку типы жилищ обычно стойко сохраняют свою традиционность и могут служить весьма характерными отличиями этноса.

Например, традиционное праславянское жилище — прямоугольная (полу)землянка с печью в углу наглядным образом отличает также восточных славян на Верхнем Днепре от соседних балтов с их столбовыми наземными жилищами (ср. [62]). Соответствующий пример почерпнут из 12-го выпуска Этимологического словаря славянских языков, где под реконструированной праславянской формой *kǫtja объединено характерное название дома или помещения с печью, прослеживаемое в языках южных и отчасти восточных славян, ср. прежде всего болг. къща, сербохорв. кућа и др.

runddorf — славянская деревня Венедов

Этимологически и словообразовательно праслав. *kǫtja интерпретируется как первоначальное прилагательное женского рода, производное с суф. -j- от *kǫtъ ‘(внутренний) угол’; допустимо думать, что это прилагательное было устойчиво согласовано со словом *pekt’ь ‘печь’, т.е. * kǫtja pekt’ь значило ‘угловая печь, печь в углу’. В связи с широко представленным значением отдельных славянских продолжений *kǫtja — ‘дом’ и ‘помещение с печью’ можно реконструировать более раннее (промежуточное) значение: ‘прямоугольное помещение с печью в углу’ (известные нам особенности происхождения, состава и семантики слова *kǫtja не могли относиться, например, к жилищу овальной или круглой формы).

Древний ареал слова *kǫtja, практически неизвестного западным славянам, близко соответствует археологически устанавливаемому ареалу прямоугольных землянок с очагом или печью в углу, типичному жилью древних славян, который, в свою очередь, накладывается на область примерного распространения склавен = славян по Иордану (VI в.): от Среднего Подунавья до Днестра и на север до Вислы. Ни типичное жилище древних славян, ни соответствующее ему название практически не представлены на позднейшей западнославянской (по Иордану — венедской) территории на Одере и Висле. Славяне, к этому времени, по-видимому, освоившие также и этот регион, приспосабливались к новым видам жилищ, как приспособились они вторично и к бывшей здесь до них индоевропейской гидронимии и прочим новым условиям. Это ещё один довод в пользу вторичной славянизации данного пространства на Севере, которое польским учёным-автохтонистам видится, наоборот, как извечная праславянская родина на Одере и Висле.

К сожалению, в основном повторение на удивление старых истин мы находим в новой, адресованной широкому читателю и, надо сказать, роскошно изданной книге компетентного чешского археолога Зденека Вани — «Мир древних славян» [63], где встречаем на каждом шагу утверждения, с которыми неизменно полемизируем, а именно — что «до этногенеза славян дело дошло гораздо позднее, чем у кельтов и германцев», что их этногенез протекал «на отдаленных окраинах Восточной Европы», что славяне выделились из первоначального индоевропейского единства (?) последними и поэтому они — «самая молодая» индоевропейская ветвь. З. Ваня примыкает также к висло-одерской теории прародины славян в общем — без новых аргументов, потому что утверждение о «чисто славянских названиях» между Одером и Вислой не является ни новым, ни верным (полным) аргументом. Говоря о пражском типе славянской керамики, «находки которого покрывают южную часть нынешней Польши и ГДР и всю чехословацкую территорию с ответвлениями в австрийское Подунавье», автор делает вывод:

«Из этого только южную часть Польши и, может быть, восточную оконечность Словакии можно относить к первоначальному исходному ареалу славян; заселение остальной территории — это уже следствие славянской экспансии» [63, с. 22].

Однако «пражская» керамика в Подунавье — не изолированный феномен, она территориально согласуется с распространением типично славянских прямоугольных земляных жилищ с печью в углу и с распространением склавен по Иордану на север — до Вислы! Совокупность этих явлений не получила объяснения в книге З. Вани. Факт позднего появления единообразной пражской (пражско-корчакской) керамики у славян — в VI в. н.э. — автор толкует очень упрощенно, видя в этом доказательство поздней датировки славянского этногенеза — IV-V вв., гуннское время! Он забывает при этом, что наука давно располагает фактами славяно-иранских и славяно-кельтских языковых отношений, которые нельзя датировать позднее середины — второй половины I тыс. до н.э. Славянский этнос и язык тогда уже достоверно существовали. В широком распространении славянской керамики единообразного пражского типа в VI в. н.э. надо видеть только то, что есть, — распространение популярной моды в подходящих условиях, но уж, конечно, не символ завершения этногенеза славян. Некоторые высказывают мнение, что пражская культура VI в. н.э. — это свидетельство вторичного возрождения славянского единства [64], но и здесь содержится сильное преувеличение и, в конечном счёте, неточность.

Во всяком случае именно в Подунавье и чешских землях древние славяне смешивались не только с более поздними германцами, но и с более древним неславянским темноволосым населением, видимо, кельтского происхождения, как это выявляют чехословацкие археологи в Средней Чехии (Podřípsko). И, хотя интерпретации всё ещё расходятся, лингвистическое исследование уже считается с фактом наличия относительно более развитой ранней металлургической терминологии именно в славянских языках дунайского ареала, например, в чешском, с соответствиями в кельтском и латинском (см. [65]).

Однако мне не хотелось бы быть понятым только в том смысле, что единственное, что меня заботит, — это во что бы то ни стало одолеть висло-одерскую концепцию прародины славян. Продолжая считать её крайней концепцией, я все же думаю, что отметать начисто точку зрения оппонентов было бы и в данном вопросе едва ли плодотворно и полезно для науки. Поэтому целесообразно внимательнее присмотреться к тому, что не только не вызывает противоречий, но и может быть плодотворно развито: это южный фланг висло-одерского ареала, который приблизительно совпадает с северной периферией среднедунайского славянского ареала по нашей концепции. Уже на киевском съезде славистов в 1983 г. в дискуссии было высказано мнение, что наиболее проблематичен — в понимании сторонников висло-одерской теории — как раз южный фланг этого ареала, т.е. он как бы открыт и допускает ту или иную коррекцию. Надеюсь, я не очень удивлю читателя, если предложу одну такую кардинальную коррекцию в духе всего того, что уже высказано мной по этногенезу, а также в итоге длительного изучения трудов польской автохтонистской школы: примирение висло-одерской и дунайской теорий древнейшего славянского ареала возможно, если гипотетический висло-одерский праславянский ареал как бы «осадить» по широтной шкале к Югу, не меняя его меридиональных параметров, которые у него фактически оказываются близкими к аналогичным параметрам дунайского ареала славян, разрабатываемого в настоящей работе.

Современная висло-одерская концепция, как она есть, фиксирует, скорее всего, не извечную прародину славян, а их раннюю северную миграцию в духе уже рассмотренной нами традиции общеевропейской подвижки Север Юг. Не следует особенно настаивать (как это делают отдельные сторонники висло-одерской теории) на том, что висло-одерская локализация праславян якобы продиктована ранними германо-славянскими связями. И эти, и другие контакты логично мыслить также на более южных широтах. Особенно же это относится к кельтам, которые далеко на север вообще не проникали. Кельтско-славянские контакты предполагала и висло-одерская теория (Лер-Сплавинский), но это оставалось слабым местом данной теории, по которой эти контакты в географическом отношении как бы повисали в воздухе, недостаточно довольствоваться их локализацией лишь в Южной Польше, периферийной для кельтской экспансии (ср. и «Повесть временных лет» о волохах).

Продолжается, разумеется, диалог и с другими концепциями древнего славянского ареала, например, с предкарпатской теорией Удольфа, который в новых своих выступлениях (см. [66]) выдвигает попытки исторического объяснения единообразия исходного ономастического ландшафта и славянской преемственности в нём. Однако археологи, например, на основании данных о влиянии позднезарубинецких, Черняховских и собственно славянских древностей VI-VII вв., говорят «о заселении Северо-Восточных Карпат на протяжении I тыс. н.э. выходцами из восточнославянских земель» [67], что тоже скорее свидетельствует против теории Удольфа.

Распространение славянских языков в западной Европе

ИЗ ЗАГАДОК НА БУДУЩЕЕ

Трудный путь к воссозданию этнолингвистической картины древнего славянства складывается, как это легко понять, далеко не из одних твёрдых находок и обобщений достигнутого, но из вереницы догадок, которыми обрастают любые поиски во времени и пространстве; они тревожат и смущают исследователя, а порой даже кажутся незрелыми и зыбкими. Но пройти мимо не задумываясь, быть может, равносильно добровольному отказу от разгадки новой тайны, новой информации не только и не столько о прародине, но и о масштабах мысленной ойкумены древних и древнейших славян, о которой прежде и не подозревали, как о том проблеске возможной синонимичности древнеиндийского названия Молочного моря ‘Северного Ледовитого океана’ (Ḳsīra-samudra-, Ḳsīradhi-, Ḳsīr(amah)ārnava-, Ḳsīravāri, Ḳsīrasāgara-, Ḳsīrasindhu-, Ḳsīrābdhi, Ḳsīrāmbudhi [см. 68-70]) и названия Amalchius Oceanus ‘mare congelatum, замерзшее море’ в «Естественной истории» Плиния (Plin. NHIV, 95).

Плиний, опираясь в своих сведениях на греческую традицию и записи, не дает ясного представления о локализации и идентификации, и отождествление Amalchius Oceanus = Morimarusa (см. [71]; относительно второго названия и его принадлежности мы неоднократно писали выше) может вызвать сомнения в свете других данных. Не отражено ли в форме Amalchius искаженное в греческой передаче праслав. *melčь, * melčьnъ или даже предпраславянское *mălkjă = ‘молочный’? (близкое название молока известно ещё в германском и тохарском, но словообразовательная модель прилагательного с суф. -j- все-таки, скорее всего славянская [3]. 3. Ср. и ту сложную семантическую связь, которая установима при этом, с одной стороны, с названием молока — праслав. *melko и, с другой стороны, с названием замерзающего водоема, ср. сербохорв. млâква ‘лужа, которая замерзает зимой’ [55, с. 645-646].

Значит ли это, что славяне древности знали самый северный океан планеты или до них по крайней мере доходили глухие предания о нём? Кому они обязаны этим знанием и какую роль играла при этом древнеиндийская традиция, в которой удивительно много сведений о Крайнем Севере и Молочном море «Северном Ледовитом океане» [72].

ЛИТЕРАТУРА

60. Kiparsky V. Der Wortakzent der russischen Schriftsprache. Heidelberg, 1962. S. 205.
61. Schmid W.P. Griechenland und Alteuropa im Blickfeld des Sprachhistorikers. Θεσσαλονίκη, 1983 (отд. отт.). С. 411.
62. Третьяков П.И. По следам древних славянских племен. Д., 1982. С. 89.
63. Váňa Z. Svět dávných Slovanů. Artia. Praha, 1983.
64. Півторак Т.П. Праслов’янська епоха у світі сучасних наукових даних // Мовознавство. 1982. № 2. С. 41.
65. Němec I. Nejstarší české kovářské termíny // Listy filologické. 1984. 107. S. 167 и сл.
66. Udolph J. Kritisches und Antikritisches zur Bedeutung slavischer Gewässernamen für die Ethnogenese der Slaven // XV Internationaler Kongreß für Namenforschung. Resümees der Vorträge und Mitteilungen. Leipzig, 1984. S. 197.
67. Балагури Э.А. Этно-культурная карта Северо-Восточных Карпат на рубеже нашей эры // Rapports du IIIe Congrès International d’archéologie slave». T. 2. Bratislava, 1980. S. 39.
68. Böhtlingk O. Sanskrit-Wörterbuch in kürzerer Fassung. St. Petersburg, 1881. Т. II. S. 127.
69. Monier-Williams MA. Sanskrit-English Dictionary. New ed. Oxford, 1964. P. 329, 330.
70. Кочергина В.А. Санскритско-русский словарь. М., С. 182.
71. Kowalewicz Н. Amalchijskie Morze // Słownik starożytności słowiańskich . I. Wrocław etc., 1961. S. 21.
72. Бонгард-Левин Г.М., Грантовский Э.А. От Скифии до Индии. М., 1983, passim.

Далее… ГЛАВА 7. Вопросы подвижности праславянского языкового ареала, неоднозначные корреспонденции языкознания и истории культуры.

 

Смысл индоевропейской проблемы
Дальнейшие германо-славянские аналогии и название железа

Оставить комментарий

Ваш email не будет опубликован.Необходимы поля отмечены *

*