Мифы сравнительного языкознания и истории культуры

Этногенез и культура древнейших славян.
Лингвистические исследования
Олег Николаевич Трубачев

Часть I
ЭТНОГЕНЕЗ СЛАВЯН И ИНДОЕВРОПЕЙСКАЯ ПРОБЛЕМА

ГЛАВА 3

МИФЫ СРАВНИТЕЛЬНОГО ЯЗЫКОЗНАНИЯ И ИСТОРИИ КУЛЬТУРЫ

Однако для того, чтобы полнее использовать свои преимущества в деле исторической и этнической реконструкции, языкознанию необходимо ещё много работать над совершенствованием своих методов и над преодолением ряда своих постулатов, которые стали привычными (порою — по причине ассоциации с методами, одно время считавшимися передовыми в науке), оставаясь недоказуемыми. Речь идёт о мифах сравнительного и общего языкознания, впрочем, как и о мифах истории культуры. Наука остро нуждается в их демифологизации, т.е. в преодолении традиционных прямолинейных заключений в исследованиях. Здесь затронуты, бесспорно, интересы целого круга дисциплин, изучающих историю культуры, поэтому обмен опытом должен быть обоюдным, вместе с тем серьезный методологический урок негативного влияния идеи изоморфизма разных уровней (языка) должен исходить от языкознания.

Напомню такие мифы сравнительного языкознания, как (1) «додиалектное» единство каждого праязыка, (2) «небольшая прародина» («Keimzelle»), (3) одновременность появления этноса и этнонима, (4) балто-славянские отношения (любые) как terminus post quem для славянской языковой эволюции. Сюда же, далее, надо отнести порожденный современными направлениями языкознания миф о существовании «совершенных систем». Против последнего уже раздаются голоса критики с разных сторон, причём указывалось, что и структурализм, и генеративизм повинны в конструировании «совершенных систем», которые по самой своей природе «не подлежат сравнению» (are noncomparable), тогда как именно сравнимость — пробный камень всякого исторического анализа [19]. Это, конечно, верно, но еще важнее то, что конструируемые «совершенные системы» (пример: «непротиворечивые модели» праславянского или праиндоевропейского языка) противоречат главному мотиву языковой эволюции, каковым является асимметрия.

*. Stankiewicz Е. The nominal accentuation of Common Slavic and Lithuanian // American contributions to the Tenth International Congress of Slavists. Sofia, September 1988. Linguistics. Ed. by A.M. Schenker, passim. О соответствующей дискуссии см.: Трубачев О.Н. О работе секции языкознания X Международного съезда славистов // ВЯ. 1989. № 3.

ПРОТИВ ПРЯМОЛИНЕЙНЫХ ЗАКЛЮЧЕНИЙ

Потребность проверки и преодоления прямолинейных заключений в историческом языкознании ощущается в настоящее время, хотя, возможно, далеко не всеми и не во всех случаях, где в этом назрела необходимость. К тому же, это отнюдь не простое дело, поскольку преодолевать при этом приходится иногда эффектные построения авторитетных исследователей. Например, Семереньи удалось показать неверность одного такого эффектного положения Мейе (1912 г.) об исключительно ускоренном развитии(быстрее романского) и упадке среднеиранского языка в условиях его крайнего распространения в мировой державе ахеменидов. Критически проверив реальные данные, Семереньи получил фактически иную картину: интенсивное развитие вплоть до упадка среднеиранского языка имело место в сердце тогдашнего иранского пространства — на территории современного Ирана, а на перифериях Севера и Востока был отмечен характерный консерватизм [20]. Запомним этот пример, который лишний раз показывает, что политическая и территориальная экспансия этноса не синонимична ускоренному развитию в языковом плане.

По крайней мере столь же неоправданным является очень живучее убеждение, что — vice versa — оседлость и малая территориальная подвижность этноса находит выражение в неразвитости, архаичности его языка. Эту концепцию может оправдать только всё ещё недостаточное развитие этнолингвистики и социолингвистики, особенно применительно к ранним периодам эволюции этносов и языков. Так, по нашему мнению, в указанном выше смысле неоправданной прямолинейности уязвимо заключение авторов теории ближневосточной прародины индоевропейцев:

«Смещение общеанатолийского по отношению к первоначальному ареалу распространения общеиндоевропейского языка было сравнительно небольшим. Этим и объясняется исключительная архаичность анатолийских языков…» [21].

Для нас совершенно очевидно, что из этой же самой посылки — архаичность хеттского и других анатолийских языков — может быть с гораздо большим основанием сделан вывод о дальней миграции, приведшей эти языки на периферию некоего ареала…

Некоторые методологические предостережения сходного характера можно почерпнуть и из опыта смежных наук исторического цикла. Например, в очевидную для всех связь, существующую между строительством укреплений и военным временем, чешские археологи Шимек и Неуступный внесли существенную поправку: «строительство укрепленных поселений производилось не во времена битв, а наоборот — в период спокойствия и стабилизации» [22].

Другой пример: европейская карта бронзового века обычно представляется археологу расчерченной миграциями и походами, которые как будто документируются этнически характерной керамической посудой. Не зная подлинных имён этих этносов, археолог привычно обозначает их Schnurkeramiker, sznurowcy, носители культуры шнуровой керамики и т.д. Шнуровая керамика встречается от Северного Причерноморья до Скандинавии, но для того, чтобы совершать такие дальние походы и миграции, надо отличаться особой воинственностью и подвижностью, короче говоря, надо вести кочевую жизнь, а нам указывают, с другой стороны, что кочевой образ жизни и производство керамики плохо совместимы по причине хрупкости глиняной посуды! [23]. Поэтому время от времени раздаются голоса, рекомендующие видеть в распространении изделий именно распространение изделий (через торговлю, заимствование, культурное влияние, моду и т.д.), а не делать поспешных выводов о распространении людей [24, 25] [*].

*. Чрезвычайно поучительно суждение английского археолога Кр. Хокса: «Моим собственным термином для этого является сейчас «иммобилизм». Он удерживает доисторические популяции в основном на месте, предоставляя передвижение только торговцам. Обновление или изменение в обычаях или структуре общества оказываются либо стихийными, либо внедряются путем мирного влияния со стороны других народов — далеких и близких, осуществляющих обмен идеями… Многие доисторические культуры представляются по сути дела неподвижными (immobile)» (Hawkes Chr. Archaeologists and indo-europeanists. Can they mate? Hindrances and hopes // Proto-Indo-European. The archaeology of a linguistic problem. Studies in honor of M. Gimbutas. Ed. by S. Nacev Skomal and E.C. Polome. Washington, D.C. 1987. P. 203, 204).

К сожалению, и сейчас авторы этих здравых суждений остаются пока в меньшинстве, и до сих пор говорят больше о нашествии носителей лужицкой культуры на балтийскую территорию с Запада [1, с. 98; 26], чем о лужицком культурном влиянии [27, с. 48].

Таким образом, культурные влияния, культурный обмен, столь важный для человечества во все времена, скорее преуменьшаются, отчего картина древних этнических отношений невольно подвергается искажению. Предубеждения коснулись и ассортимента предметов культурного обмена, того, что в специальной литературе именуется «импортами». Недооценка ведёт к излишней категоричности суждений, которые оказываются рискованными, как, например, утверждение М. Гимбутас: «Burial practices are not loaned» [28, с. 293]. Однако всесильная мода и культурные течения не обходят стороной и погребальный ритуал, который также может заимствоваться от этноса к этносу [29].

СТАТИЧНОСТЬ ПОПУЛЯРНЫХ КОНЦЕПЦИЙ СОЦИАЛЬНОЙ И ЭТНИЧЕСКОЙ ИСТОРИИ ИНДОЕВРОПЕЙЦЕВ

Определенной критики заслуживают некоторые влиятельные концепции, стройность которых достигается ценой их собственной статичности. Известно, например, каким широким признанием пользуется теория трехчастной социальной организации и соответствующей ей идеологии у индоевропейцев (Дюмезиль). Можно сказать, что эта трёхчастность, трёхклассовость (жрецы, воины, скотоводы) имплицируется (от лат. implicatio — сплетение, от implico — тесно связываю) названным учением уже у ранних индоевропейцев, хотя в такой общей и абстрактной форме это сомнительно и обращает на себя внимание отсутствием идеи эволюции. Теория Дюмезиля не нова и насчитывает не один десяток лет, но современная критика её, можно сказать, только ещё делает первые осторожные шаги.

Ср. сомнения, высказанные Поломе по поводу реальности существования упомянутой чёткой социальной дифференциации уже у ранних индоевропейцев IV-III тыс. до н.э., если известно даже о древних германцах по письменным источникам, т.е. около начала н.э., что они жили преимущественно бесклассовым обществом, далее — что у них имелись не жрецы, а жрицы, что само развитие общественных отношений могло быть неравномерным у германцев и прочих индоевропейцев, ср. сюда же полное отсутствие трёхклассовой социальной модели у анатолийских индоевропейцев [*].

*. Дальнейшие доводы против дюмезилевской трёхчастности и.-е. общества см.: Studien zum indogermanischen Wortschatz. Herausg. von W. Meid (= Innsbrucker Beiträge zur Sprachwissenschaft, 52). Innsbruck, 1987, passim. См. также рецензию на эту книгу: Anttila R // Language. 64. № 1. 1988. Р. 198-199.

Наконец, и это важно как самый серьезный исторический корректив к трёхклассовой социальной теории — для ряда индоевропейских культур необходимо считаться с наличием четвертого класса — ремесленников [30]. О ранней специализации ремесленников по обработке дерева, камня, глины, стекла, янтаря и металла у индоевропейцев бронзового века см. [31, с. 9-10], впрочем, о выделении ремесленников говорят как о феномене неолита, во всяком случае — с неолитической революции, ознаменовавшейся зарождением производящей экономики [32, с. 17-18].

Совершенно очевидно, что вопрос о «диалектологии» индоевропейской социальной организации и культуры ещё только предстоит поставить в полный рост. Думается, что со временем крайняя неразработанность хронологии в этой области будет более определенно оценена как неудовлетворительная. Не учёт хронологии феномена даёт повод для ложной этнической атрибуции; например, трудно вместе с Гимбутас [33, с. 7] противопоставлять социально не разделённое население «Древней Европы» V тыс. до н.э. (по Гимбутас — неиндоевропейское) социально якобы дифференцированным пришлым индоевропейцам, потому что для столь раннего времени (V тыс. до н.э.!) трудно поверить в факт социальной дифференциации индоевропейцев на фоне предлагаемой автором бесклассовости более цивилизованной «доиндоевропейской» Древней Европы, а также в свете того, что известно о реликтах бесклассовости и социального синкретизма у самих индоевропейцев даже в несравненно более поздние эпохи, по данным письменной истории (выше).

Имеет место и негативное давление индоевропейской трёхчастной схемы, проявляющееся в готовности некоторых исследователей перекодировать в терминах этой теории весьма различные этнические отношения, особенно если в них фигурируют три племени или три части этноса, как, например, делается в одном недавнем опыте с тремя русскими центрами — Куяба, Славана, Артания — в арабской традиции X века.

Ещё один яркий пример статичной концепции, парадоксальный ввиду внешней динамичности самой концепции, — это теория вторжения в Европу извне (с Востока) индоевропейской курганной культуры. Американский археолог литовского происхождения, Мария Гимбутас, в ряде своих публикаций 60-80-х годов выдвинула теорию, согласно которой Европа не является прародиной носителей индоевропейских языков, которые, будучи всадниками и скотоводами, вселились сюда в результате ряда вторжений («волн») со второй половины V до начала III тыс. до н.э. Индоевропейцы были степными скотоводами с характерным курганным погребальным обрядом, патриархальной организацией, воинственностью и даже «безразличием к искусству» (indifferent to art). Их культура представляется Гимбутас противоположной культуре не индоевропейских обитателей «Древней Европы» (термин в этом употреблении также принадлежит Гимбутас) с их оседлым бытом, матриархатом, миролюбием, высоким уровнем ремесла, искусства и всей цивилизации, хотя, при всем этом высоком уровне развития и проистекающего от него богатства среднего класса (а rich middle class), доиндоевропейцы будто бы не имели антагонистических классов. Их культура легла субстратом в основание культуры позднейших индоевропейских завоевателей [34, 28, 33, passim].

Последователи Гимбутас называют индоевропейское расселение как «1600 лет курганной экспансии» [7, с, 102]. Одна из «курганных волн» (вторая, конец IV тыс. до н.э.) якобы достигла Восточного Средиземноморья [35]. Концепция Гимбутас получила широкое распространение, причём среди языковедов — не меньше, чем среди археологов [36, с. 122]. Сама исследовательница настроена очень решительно и не видит иной альтернативы для решения индоевропейской проблемы:

«Если курганная традиция не тождественна с индоевропейской прародиной, чего тогда мы можем ожидать от археологии в решении вопроса пространственной и временной базы праиндоевропейского?» [28, с. 294]. Однако невозможность иных серьезных точек зрения явно преувеличена у Гимбутас.

Курганная традиция IV тыс. до н.э. тянется в Сибири до верхнего Енисея [28, с. 295], что зарождает сомнения в её тождестве с индоевропейской традицией, больше того — вызывает резко критическую реакцию со стороны некоторых археологов, например, Килиана [27, с. 28], который прямо говорит, что выведение индоевропейских племён из-за Нижней Волги и из Казахстана элементарно противоречит европеоидной антропологической характеристике. Отождествление индоевропейцев и поздненеолитической курганной культуры встретило отрицательное отношение и у других археологов, которые считают, что всё дело — в точности абсолютных датировок и что якобы производные культуры в Европе практически оказываются одновременными с южнорусскими ямными погребениями, а не более поздними и не производными от последних [31, с. 6, 7].

Далее английские археологи Коулз и Хардинг высказывают также свои сомнения в правомерности чрезмерного обобщения одной культурной черты — типа погребений и использования её как показателя расового родства; они допускают, что погребальный курган — это своеобразная мода эпохи, а не признак какого-то «курганного народа», тем более, что курганные погребения широко известны «во времени и пространстве». В целом концепция смены населения и прибытия народа курганной культуры обязательно с Востока представляется этим авторам «квази-исторической интерпретацией» [31, с. 102]. Они располагают и конкретным материалом, свидетельствующим, что как раз Восток в существенных моментах сохранял значение архаической периферии, а не источника культурной инновации; так, в то время, когда на территории Западной Украины уже встречается культура курганных погребений в сочетании с культурой шаровидных амфор и шнуровой керамики, на Нижнем Днепре и в задонских степях все еще функционирует культура ямных погребений [31, с. 117].

Самый серьезный критический анализ концепции М. Гимбутас с отрицательным результатом дал немецкий археолог А. Хойслер (ГДР), который пришёл к выводу, что погребальные курганы архаических культур Греции не связаны с курганами Северного Причерноморья и допускают локальное объяснение, что подтверждается также косвенно [37]. Так же обстоятельно разбирает и затем отвергает он «курганизацию» извне других районов, показывая, вслед за другими исследователями, автохтонность курганной культуры в Восточной Европе, ее вырастание из культур местных охотников и рыболовов; шнуровая керамика, известная в Центральной Европе и Скандинавии, возникла отнюдь не в ходе экспансии скотоводов ямной культуры с Востока, а тем более — целого ряда миграций (вариант: трех волн), что не находит и антропологических подтверждений для разбираемых М. Гимбутас неолитических культур (например, на территории Венгрии), во время чего Гимбутас прибегает к явно произвольным социальным интерпретациям (проверка не обнаруживает там признаков социального расслоения и господствующего положения воинов и вообще не находит связи этих культур с севернопричерноморскими).

Наблюдаемые в европейских культурах изменения домостроительства, положения мужчин представляют собой «чисто стадиальное явление, итог определенных социально-экономических перемен, которые объяснимы и без нашествий из восточных степей« [36, с. 126]. Хойслер акцентирует возможную эндемичность культур и культурных явлений; он выступает против воззрений на одомашнивание лошади, шнуровую керамику и культуру боевых топоров как обязательный индоевропейский культурный набор. Выводы Хойслера немаловажны для решения индоевропейской проблемы: он считает, что его анализ показал отсутствие оснований для выведения неолитических или раннебронзовых культур Центральной и Северной Европы из Восточной Европы, а также из Западной Сибири или Средней Азии; в Европе имело место непрерывное развитие культуры и населения («eine kontinuierliche Entwicklung der Kultur und Bevölkerung») вплоть до исторически засвидетельствованных индоевропейских культур и языков [36, с. 139] [*].

*. Вновь обращаясь к проблеме в самое последнее время, Хойслер специально акцентирует непрерывное развитие и.-е. групп при малой вероятности как западных, так и восточных вторжений в неолит и эпоху бронзы. Он указывает, что культура шаровых амфор восходит к автохтонной неолитической культуре воронковидных кубков Центральной Европы. Существенно также антропологическое отличие от Востока, на что обращает внимание и И. Швидецки. Не связаны, далее, распространение и.-е. шнуровой керамики, с одной стороны, и воинственных скотоводов — с другой. В самих пресловутых «боевых» топорах автор усматривает невоенный смысл (ср. аналогично Роулетт, см. у нас далее). См. Häusler A. Protoindo-europäer, Baltoslawen, Urslawen. Bemerkungen zu einigen neueren Hypothesen // ZfA Z. Archäol. 22. 1988. S. 1 и сл.

Относительно более мягкую оппозицию встречает концепция Гимбутас у нашего археолога Н.Я. Мерперта, см.: Merpert N.Ja. Ethnocultural change in the Balkans on the border between the Eneolithic and the Early Bronze Age // Proto-Indo-European… Studies in honor of M. Gimbutas. Ed. S. Nacev Skomal and E.C. Polomé. Washington, D.C. 1987. P. 122 и сл. Автор говорит о самобытности Балканско-Дунайского региона, о древнем сосуществовании индоевропейских групп с неиндоевропейскими, о неприемлемости «простых» решений путём допущения однородного вторжения с Востока. Вторжение кочевников-скотоводов не вело к полной смене населения, причем местные элементы оставались главенствующими. Именно Центральная Европа была ареной интеграции и.-е. групп.

К сожалению, среди лингвистов не удалось заметить особого желания детально критически разобраться в теории Гимбутас, отдельные краткие критические реплики [38] фигурируют на фоне преимущественно положительного приёма. Но, в конце концов, критика этой теории изнутри археологии, пожалуй, для нас не менее важна, поэтому мы изложили выше аргументы Хойслера и других археологов. Все говорит о том, что в концепции Гимбутас имеет место феноменальная недооценка внутренних стадиальных потенций (см. выше о статичной сущности этой концепции).

ЛИТЕРАТУРА

19. Markey T.L. Introduction // On dating phonological change. A miscellany of articles. Ed. by Markey T.L. Ann Arbor, 1978. Р. VIII-IX.
20. Szemerenyi O. Sprachverfall und Sprachtod, besonders im Lichte indogermanischer Sprachen // Essays in historical linguistics in memory of J.A. Kerns. Ed. by Arbeitman Y.L. and A.R. Bomhard (= Amsterdam studies in the theory and history of linguistic science. IV). S. 296 и сл., особ. S. 304.
21. Гамкрелидзе Т.В., Иванов В.В. Миграции племён — носителей индоевропейских диалектов — с первоначальной территории расселения на Ближнем Востоке в исторические места их обитания в Евразии // ВДИ, 1981. №2.
22. Neustupný J. A propos de la naissance des enceintes fortifiées des Slaves tcheques // Rapports du IIIе Congres international d’archćologie slave. Bratislava, 7-14 septembre 1975. Br., 1980. Т. 2. Р. 313.
23. Meyer Е. Die Indogermanenfrage // Die Urheimat der Indogermanen. Hrsg. von Scherer A. Darmstadt, 1968. S. 260.
24. Labuda G. Udział Wenetów w etnogenezie Słowian // Etnogeneza i topogeneza Słowian. Warszawa; Poznań, 1980.
25. Thomas H.L. Archaeological evidence for the migrations of the Indo-Europeans // The Indo-Europeans in the Fourth and Third millennia. P. 63.
26. Мартынов B.B. Балто-славяно-иранские языковые отношения и глоттогенез славян // Балто-славянские исследования. 1980. М., 1981. С. 16.
27. Kilian L. Zu Herkunft und Sprache der Prußen. Bonn, 1980.
28. Gimbutas M. An archaeologist’s view of PIE in 1975 // The journal of Indo-European studies. 1974. 2.
29. Winn Sh.M.M. Burial evidence and the Kurgan culture in Eastern Anatolia c. 3000 B.C.: an interpretation // The journal of Indo-European studies. 1981. 9. P. 113.
30. Polomé E.C. Indo-European culture, with special attention to religion // The Indo-Europeans in the Fourth and Third millennia. Ann Arbor, 1982. Р. 162 и сл. 169.
31. Coles J.M., Harding A.F. The Bronze Age in Europe. An introduction to the prehistory of Europe c. 2.000 — 700 ВС. L., 1979.
32. Журавлев B.K. Внешние и внутренние факторы языковой эволюции. М., 1982.
33. Gimbutas М. Old Europe in the Fifth milliennium B.C.: the European Situation on the arrival of Indo-Europeans // The Indo-Europeans in the Fourth and Third millennia.
34. Gimbutas M. Die Indoeuropäer: archäologische Probleme // Die Urheimat der Indogermanen. Hrsg. von Scherer A. Darmstadt, 1968.
35. Zanotti D.G. The effect of Kurgan wave two on the Eastern Mediterranean (3200-3000 B.C.) // The journal of Indo-European studies. 1981. 9. P. 275 и сл.
36. Häusler A. Zu den Beziehungen zwischen dem nordpontischen Gebiet, Südostund Mitteluropa im Neolithicum und in der frühen Bronzezeit und ihre Bedeutung für das indogermanische Problem // Przegląd archeologiczny. 1981. 29.
37. Häusler A. Die Indoeuropäisierung Griechenlands nach Aussage der Grabund Bestattungssitten // Slovenská archeológia. 1981. XXIX. S. 61, 65.
38. Schmitt R. Proto-Indo-European culture and archeology: some criticai remarks // The Journal of Indo-European studies. 1974. 2. P. 279 и сл.

Далее… НЕПРЕРЫВНАЯ ЭВОЛЮЦИЯ ИНДОЕВРОПЕЙСКОЙ ЕВРОПЫ