Знакомство Чехова с Европой

Хорошо известно, что Антон Павлович Чехов был одним из самых «путешествующих писателей». Однако, многих удивит, что он совершил путешествия в Европу в «последнюю очередь». Сначала были ближние путешествия — по родному Приазовью, потом по Подмосковью (окрестности Звенигорода и Волоколамска), по гоголевским местам в Малороссии, по Крыму и Кавказу и даже попытка в 1888 году выехать в Среднюю Азию и Персию, прерванная из-за смерти брата спутника писателя.

В 1890 году состоялось знаменитое азиатское — «главное путешествие всей жизни», через всю Сибирь на Сахалин, трёхмесячное пребывание на «каторжном острове» и последующее возвращение тропическими морями через Гонконг, Сингапур, Коломбо и Порт-Саид в Одессу. И только весной 1891 года Антон Павлович отправился в Европу.

Следует подчеркнуть, что в переписке Чехова 1888—1889 годов можно найти намерения едва ли не завтра поехать в Европу. Но всё как-то не сходилось, и вместо Европы Чехов неожиданно даже для близких родственников отправился в другую сторону — в Азию. К тому времени Чехов был уже довольно известным в России писателем, или беллетристом, как говорили в те времена, обладателем престижной Пушкинской премии (пополам с В. Г. Короленко), но многие «бриллианты» творчества Чехова, в том числе почти все его пьесы, были ещё впереди.

Прекрасная Вена

Первый выезд в Европу произошёл как бы случайно. Ещё зимой 1891 года Чехов сильно болел после возвращения из Азии, но уже 5 марта ответил на приглашение известного издателя и своего друга журналиста Алексея Сергеевича Суворина (1834-1912), издателя журнала «Новое время» :

«Едем!!! Я согласен, куда угодно и когда угодно. Душа моя прыгает от удовольствия».

Первый пункт остановки, столица Австро-Венгерской империи — лощеная Вена, произвела на писателя, судя по письмам родным, потрясающее впечатление: широкие, «изящно вымощенные» улицы, множество бульваров и скверов, «дома все 6- и 7‑этажные», масса разно­образных магазинов, причём «в каждом переулке непременно книжный магазин».

Чехов особо выделил жемчужину средневековой католической архитектуры собор святого Стефана (Stephansdom — национальный символ Австрии и Вены)

Писателя поразил даже быт столицы Австрийской империи:

«Какие здесь извозчики, чёрт бы их взял. Пролёток нет, а всё новенькие, хорошенькие кареты в одну и чаще в две лошади. Лошади прекрасные. На козлах сидят франты в пиджаках и в цилиндрах, читают газеты. Вежливость и предупредительность. Обеды хорошие. Водки нет, а пьют пиво и недурное вино. <…> Женщины красивы и изящны». Чехов заметил: «странно, что здесь можно все читать и говорить, о чём хочешь».

И завершает в письме родным 20 марта: «Если бы вы знали, как хороша Вена! Ее нельзя сравнить ни с одним из тех городов, какие я видел в своей жизни».

Далее путь писателя лежал через живописные Альпы в Италию.

«Голубоглазая Венеция»

С первых же часов Чехов влюбился в этот уникальный памятник архитектуры и искусства на воде.

«Замечательнее Венеции я в своей жизни городов не видел. Это сплошное очарование, блеск, радость жизни. Вместо улиц и переулков каналы, вместо извозчиков гондолы, архитектура изумительная», — написал он родным.

Действительно, на каждом шагу дворцы и храмы, наполненные великолепной росписью и скульптурами, известные исторические памятники на аккуратных площадях, величественный Дворец дожей, смотрящийся в воды Голубой лагуны, изящные горбатые мостики через каналы и все новые и новые открытия за каждым поворотом. Однако, Чехова, кажется, более привлекает повседневная жизнь «очаровательного» города.

«Посадите меня в сумасшедший дом, — пишет он в очередном письме. — Гондолы, площадь Св. Марка, вода, звезды, итальяночки, вечерние серенады, мандолины, фалернское вино — одним словом, всё пропало!».

На память о прекрасной Венеции писатель привёз в Россию открытку изумительного по архитектуре и росписи храма Св. Марка на главной площади Сан-Марко.

При посещении собора Сан-Марко произошла неожиданная встреча Антона Павловича Чехова с писателем, поэтом, литературным критиком, переводчиком, историком, религиозным философом Дмитрием Мережковским и его женой поэтессой Зинаидой Гиппиус.

Позднее Дмитрий Мережковский, знакомый с Чеховым,  вспоминал: «В соборе Св. Марка я встретил Чехова в обществе Суворина. Нечего делать. Чтобы не быть невежливым, пришлось познакомиться и быть представленным Сув(орину). <…> Вот какой странный кружок на берегу Grand Canal — Чехов, Зина, я и Суворин. Но всё-таки эти люди — Ч(ехов) и С(уворин) не подходят к Венеции!».

И позднее  Мережковский ещё писал об этом: «Я восторженно говорил с Чеховым об Италии. Он шёл рядом, высокий, чуть горбясь, как всегда, и тихонько усмехался. Он тоже в первый раз был в Италии. Венеция тоже была для него первым итальянским городом, но никакой восторженности в нём не замечалось. Меня это даже немного обидело».

Ироничной Зинаиде Гиппиус запомнилось и такое:

«Последние дни в Венеции мы провели почти вместе. Всякий вечер гуляли по городу, потом шли пить «фалерно» в роскошно длинный салон суворинских апартаментов, в лучшей гостинице на Канале. <…> Вечера наши кончались тем, что Суворин и Чехов шли нас провожать в нашу скромную гостиницу. <…> Чехов ровным баском своим рассказывает, что любит здесь, попозднее, спрашивать каждую итальянскую «девочку» — quanto? (Сколько?). Более подробных наблюдений, за неумением говорить по-итальянски, ему не удаётся сделать, так, по крайней мере, хоть узнает, до чего может дойти дешевизна…».

Из Венеции в Пизу Мережковский с Гиппиус выехали в одном купе с Чеховым и Сувориным, но, по её словам:

«начиная с Пизы, Суворин и Чехов стали нас неудержимо обгонять: из Пизы они уехали через несколько часов, на другой же день. Во Флоренции мы их застали на кончике — Чехову Флоренция вовсе не понравилась. Ехали марш-маршем. В последний раз столкнулись в Риме, в белой церкви Сан-Паоло. Солнечный день. Голубые и розовые пятна — от цветных стекол — на белом мраморе. Опять живой и быстрый Суворин, медлительный Чехов».

Из «восхитительной» Венеции Чехов двинулся через Болонью во Флоренцию, где остановился на два дня. Конечно же, посетил знаменитую галерею Уффици:

«Видел Венеру Медичейскую и нахожу, что если бы ее одели в современное платье, то она вышла бы безобразна, особенно в талии».

Спутник Чехова, Алексей Суворин, отмечал впоследствии, что Венеция захватила Чехова не столько оригинальностью, сколько бурлящей жизнью и весельем. Это, собственно, подтверждал и сам писатель:

«А вечер! Боже ты мой, Господи! Вечером с непривычки можно умереть. <…> Русскому человеку, бедному и приниженному, здесь в мире красоты, богатства и свободы не трудно сойти с ума. Хочется здесь навеки остаться…». И восклицал: «Дурак тот, кто не едет в Венецию», «в десять раз дешевле Крыма».

Однако как только испортилась погода, изменилось и настроение Чехова:

«Лупит во всю ивановскую дождь. Venezia bella перестала быть bella. От воды веет унылой скукой, и хочется поскорее бежать туда, где солнце».

Впечатления Чехова о Венеции вошли в «Рассказ неизвестного человека». В нём есть замечательные чеховские строки о том, как автор, «сидя на солнышке», любил слушать гондольеров, часами любоваться «грустным домиком» Дездемоны, стоять у надгробия скульптора Кановы, рассматривать картины великих венецианцев. Но как только с моря надвинулись тучи, посинела вода в канале, а густая марля дождя закрыла взморье, то сразу стало скучно и захотелось уехать во Флоренцию.

И тем не менее, после первого знакомства любовь Чехова к Венеции сохранилась на всю жизнь. Через друзей, отправлявшихся в Италию, Чехов передавал приветы «голубоглазой Венеции» и постоянно посещал её во время своих последующих поездок в Европу.

Италия, Рим и Неаполь, восхождение на Везувий

А потом был Вечный Город. Писатель остановился в лучшем отеле Рима (бывшем дворце кардинала Конти). Такова была прихоть богатого попутчика — А. С. Суворина, который привык всегда останавливаться в лучших отелях и обедать в лучших ресторанах. Чехов признавался в письмах родным, что, «путешествуя solo», он потратил бы в 3 раза меньше. Но именно Суворин предложил аванс на этот вояж Чехова под его новые публикации в журнале «Новое время» и издательстве Суворина.

На Чехова обрушились буквально потоки шедевров мирового искусства, калейдоскоп непрерывных впечатлений — Колизей, Ватикан, храм Святого Петра, Капитолий, Форум. Не забыты были и кафешантаны. Писатель не раз жаловался в письмах, что «мешает погода», что «от хождения болит спина и горят пятки». Тем не менее, он утверждал, что Италия — «очаровательная страна», «не говоря уж о природе её и тепле, <…> убеждаешься, что искусство в самом деле есть царь всего».

Во время путешествия по Европе Чехов все время оставался мыслями в России, интересовался домашними делами, узнавал, сняли ль дачу на лето, просил передать приветы «сеньору Мангусу» (мангусту, привезенному с Цейлона) и «почтение г.г. скворцам». Выражал вдруг желание «поесть щей с гречневой кашей» или уговаривал, как утверждал Суворин, «полежать на зелёной травке», устав «до смерти от музеев и церквей».

4 апреля 1891 г.Чехов с Сувориным поездом прибыли в Неаполь, самый приключенческий пункт всего путешествия. Перед глазами — морская гладь Неаполитанского залива, Везувий, Капри, Сорренто.

«Днём ездили вверх, в монастырь St. Martin: отсюда вид такой, какого я никогда не видел ранее. Замечательная панорама. Нечто подобное я видел в Гонг-Конге, когда поднимался на гору по железной дороге». — написал он родным в тот же день.

Кстати, Чехов не раз сравнивал «турне по Европе» со своим недавним азиатским путешествием.

Конечно же, путешественники посетили раскопки античного города Помпеи, изумлялись «уменью римлян сочетать простоту с удобством и красотою».

Пожалуй, венцом всего путешествия стало восхождение на Везувий. Вязкий пепел, застывшие волны расплавленных минералов, горы лавы, множество кочек делали подъем невыносимым.

«Делаешь шаг вперед и — полшага назад, подошвам больно, груди тяжело… Идёшь, идёшь, идёшь, а до вершины всё ещё далеко.» — признавался потом Чехов.

Как свидетельствовал Суворин, Чехов не выдержал подъёма на Везувий и уселся на плечи двух проводников, сам же Суворин это сделал с самого начала подъёма. Так и добрались до самого кратера. Вот как описывал писатель впечатления у края «преисподней»:

«Почва кругом, покрытая налётом серы, сильно дымит. Из кратера валит белый вонючий дым, летят брызги и раскаленные камни, а под дымом лежит и храпит сатана. <…> Тут слышится и прибой волн, и гром небесный, и стук рельс, и падение досок. Очень страшно и притом хочется прыгнуть вниз, в самое жерло. Я теперь верю в ад. Лава имеет до такой степени высокую температуру, что в ней плавится медная монета».

Спуск оказался таким же «скверным», как и подъём. Чехов «страшно устал» и только у подножья почувствовал облегчение:

«Возвращался назад верхом через деревушки и мимо дач; пахло великолепно и светила луна. Я нюхал, глядел на луну и думал о ней, то есть о Лике Ленской» (то есть о Лике Мизиновой).

Франция — Ницца, Монте-Карло и рулетка

Ровно неделю спустя Чехов информировал родных о переезде в третью страну своего путешествия — во Францию:

«Я еду в Ниццу по берегу моря. Только что миновал Геную. Виды великолепные, но всё удовольствие портит скверная погода».

Остановились на берегу моря и, как положено, в шикарном отеле. Было пасмурно, но тепло. Вряд ли тогда писатель предполагал, что этот небольшой, но известный европейский курорт на Лазурном берегу станет в будущем его пристанищем на многие-многие дни и недели. Помимо прогулок по прибрежным бульварам, он открыл в своё первое погружение в Европу то, что произвело на него сильнейшее впечатление — рулетка. На другой день он отправился в Монте-Карло и побывал потом несколько раз.

Чехов явно увлёкся азартом «чёрт знает, какая зажигательная игра», проиграл в те дни 900 франков. В пересчёте по тогдашнему курсу в России он не «корову проиграл», а куда больше можно было купить маленькое стадо из 3-4 коров. Он извинялся в письмах, что оставил семью без денег на лето. Но охота — пуще неволи, хотя страсть к игре странным образом сочеталась с отвращением.

«Если бы лишние деньги, то, кажется, целый год играл бы да ходил по великолепным залам казино! Интересно смотреть на дам, которые проигрывают тысячи. Это милое Монте-Карло очень похоже на хорошенький… разбойничий вертеп» — писал он домой.

«Сравнительно честный способ отъема денег», превращенный в Монте-Карло в изящный и азартный бизнес, породил в записной книжке писателя, взятой в дорогу, мысль:

«Если принц Монако имеет рулетку, то каторжным иметь у себя картеж можно и подавно».

Дело в том, что ещё менее года назад на Сахалине Чехов увидел по сути нечто подобное, но в уродливой, низменной форме. Вот как он описал в «Острове Сахалин» это сборище, называемое майданом, внутри Александровской тюрьмы:

«Майдан — это игорный дом, маленькое Монте-Карло, развивающее в арестанте заразительную страсть к штосу и другим азартным играм».

Только ставками здесь были не десятки или сотни франков, как в рулеточных залах, а «кусочки сахару, белые хлебцы, величиною в кулак, папиросы, бутылки с молоком и ещё какие-то товары, завернутые в бумажки и грязные тряпочки».

Вокруг казино Монте-Карло расположены не менее роскошные рестораны.

«Дерут здесь страшно и кормят великолепно. Что ни порция, то целая композиция <…> Всякий кусочек изобильно уснащен артишоками, трюфлями, всякими соловьиными языками… И, боже ты мой, Господи, до какой степени презренна и мерзка эта жизнь с её артишоками, пальмами, запахом померанцев! Я люблю роскошь и богатство, но здешняя рулеточная роскошь производит на меня впечатление роскошного ватерклозета. В воздухе висит что-то такое, что, Вы чувствуете, оскорбляет вашу порядочность, опошляет природу, шум моря, луну» — описывал Чехов.

В одном из чеховских писем из Ниццы прорывается:

«Я соскучился шататься по белу свету. Пора и честь знать, а то пятки болят».

Через месяц странствий по Европе Чехов в одном из писем (15 апреля) как бы подводит итоги:

«Из всех мест, в каких я был доселе, самое светлое воспоминание оставила во мне Венеция. Рим похож в общем на Харьков, а Неаполь грязен. Море же не прельщает меня, так как оно надоело мне еще в ноябре и декабре (52‑дневное плавание вокруг Азии с Сахалина в Одессу на пароходе «Петербург»). Чёрт знает что, оказывается, что я непрерывно путешествую целый год».

Из Ниццы Чехов намерен был возвращаться в Россию, однако, Суворин уговорил его ехать в Париж, культурную столицу Европы, где хотел заказать местному скульптору свой бюст.

Франция, Париж — «очаг цивилизации».

Обосновавшись в фешенебельном «Мирабо» в Париже, путешественники сразу устремились на Всемирную выставку с её главной достопримечательностью — Эйфелевой башней. Однако, осмотреть павильоны Всемирной выставки удалось только снаружи, так как всю территорию блокировала конная полиция для предотвращения беспорядков.

Дело в том, что это было 1 мая 1891 года по европейскому, григорианскому календарю парижские рабочие второй раз в истории отмечали день солидарности трудящихся — 1 мая, и писатель не отказал себе в участии, новом для него впечатлении, присоединившись к ним.

«Народ толпами ходил по улицам, кричал, свистал, волновался, а полицейские разгоняли его. В один из натисков и я сподобился: полицейский схватил меня за лопатку и стал толкать вперёд себя». — описывал картину Чехов в письме родным.

Писатель познакомился и с другой гранью политической жизни Франции, побывал на бурном заседании палаты депутатов, когда от министра внутренних дел депутаты требовали объяснения по поводу беспорядков, какие позволило себе правительство при усмирении бунтующих рабочих в Фурми, где было много убитых и раненых рабочих. В одном из писем родным Чехов описал парижскую жизнь в свойственном ему духе:

«Масса движения. Улицы роятся и кипят. Что ни улица, то Терек бурный. Шум, гвалт. Тротуары заняты столиками, за столиками — французы, которые на улице чувствуют себя, как дома. Превосходный народ. Впрочем, Парижа не опишешь, отложу его описание до моего приезда…».

Чехов намеревался к Пасхе вернуться домой, но встретил Пасху во французской столице. В письме дяде М. Г. Чехову (21 апреля) Антон рассказал о посещении православной церкви в русском посольстве, где слушал пасхальную заутреню.  Его поразило, что пели на службе французы, коих «понабилось» много, а греки слушали вместе с русскими.

«Церковь в Париже велика, размерами напоминает Митрофановскую (в Таганроге), но было тесно и душно».

В Париже путешественники организовали для себя и активную культурную программу — посещение галереи восковых фигур, картинной выставки «Salon 1891». Её же тогда посетил и Мережковский, оставивший о ней своё одноименное стихотворное впечатление.

«Русские художники гораздо серьезнее французских. В сравнении со здешними пейзажистами, которых я видел вчера, Левитан король». — делился с родными своим впечатлением Чехов.

Пока сам Суворин позировал в студии скульптору, его сын, а также сын известного поэта А. Н. Плещеева, который жил в Париже, вместе с Чеховым отдали дань парижской ночной жизни, включая кафешантаны с обнаженными девицами, кабаре Мулен Руж (Красная мельница). Об этой парижской невидали, он, «вернувшись из Содома и Гоморры», поспешил сообщить своему приятелю А. И. Урусову.

К концу «европейского погружения» почти в каждом письме Чехова как заклинание звучало: соскучился, надоело, домой.

«Человеки, подпоясывавшие себя удавами, дамы, задирающие ноги до потолка, летающие люди, львы, кафешантаны, обеды и завтраки начинают мне противеть. <…> Пора домой. Хочется работать», — писал он родным 24 апреля.

Вечером 27 апреля уставшие путешественники покинули Париж и после однодневной остановки в Берлине прибыли в Санкт-Петербург днём 1 мая. Тем же вечером Чехов уехал в Москву.

Конечно, полуторамесячное «турне по Европе» в 1891 году, скорее даже экскурсия со всеми удобствами, ни в какое не идет сравнение с азиатским путешествием 1890 года, настоящей «ездой в незнаемое», полное приключений и открытий. Там даже финальный вывод звучал образно и ярко:

«Я доволен по самое горло, сыт и очарован до такой степени, что ничего больше не хочу и не обиделся бы, если бы трахнул меня паралич или унесла на тот свет дизентерия. Могу сказать: пожил! Будет с меня. Я был и в аду, каким представляется Сахалин, и в раю, то есть на острове Цейлоне». — откровенничал Чехов 10 декабря 1890 года с «собратом по перу» Леонтьевым (Щегловым). 

А европейские впечатления Чехова от восторга первых дней всё чаще стали перемежаться с сетованиями на плохую погоду, усталость и, под конец, желанием поскорее вернуться домой. Писателя тяготила дороговизна предприятия и, чем дальше, тем больше, он чувствовал вину, что оставил семью без денег. Они, наверно, думают: «мы бедствуем, а он там в рулетку играет». Он сожалел, что бросил на полуслове «сахалинские дела» и не написал новой повести — «заграница помешала».

После возвращения распространился слух, что Чехову «не понравилось в Европе» и вообще он «принадлежит к поколению, которое заметно стало отклоняться от запада». Чехов вовсе не был равнодушен к увиденному, но совсем не любил восторженных публичных восхищений. По возвращении в Россию он резко написал Суворину 27 мая 1891 года:

«Я не понимаю таких умных людей. Надо быть быком, чтобы, приехав первый раз в Венецию или во Флоренцию, стать «отклоняться от запада». В этом отклонении мало ума. Но желательно было бы знать, кто это старается, кто оповестил всю вселенную о том, что будто заграница мне не понравилась? Господи ты, боже мой, никому я ни одним словом не заикнулся об этом. <…>. Что же я должен был делать? Реветь от восторга? Бить стекла? Обниматься с французами?».».

Европа зримо и навсегда вошла в жизнь Чехова. Он позднее передавал с друзьями привет «чудесной Италии», но, однако, наслаждаясь своим имением Мелихово, не завидовал тем, кто находился в Биаррице. Как-то признался в письме Суворину (18 октября 1892 года), что после того, как он побывал на Востоке, его «не тянет в Европу, но будь время и деньги, поехал бы опять в Италию и Париж».

Чехов ещё четырежды побывал в Европе — в 1894, 1897—1898, 1900—1901 годах и, наконец, в свой последний приезд в 1904 году в Германию.

По материалам статьи Дмитрия Капустина