Правда и Кривда в социальной истории древних славян

Этногенез и культура древнейших славян.
Лингвистические исследования
Олег Николаевич Трубачев.

Часть II

СЛАВЯНСКАЯ ЭТИМОЛОГИЯ И ПРАСЛАВЯНСКАЯ КУЛЬТУРА

ГЛАВА 9.

Правда и Кривда в социальной истории древних славян.

Мы завершаем своё изложение двумя-тремя наблюдениями по социальной истории древних славян в надежде, что это не будет понято как недостаток внимания с нашей стороны к социальному аспекту языка; в языке все социально, и на этом понимании построено наше предшествующее изложение проблем славянской этимологии и праславянской культуры. Социальные наблюдения, на которых мы намерены сосредоточиться здесь, должны показать специфику славянской (праславянской) ситуации, а одновременно с этим — рискованность слишком поспешного выдвижения универсалий на базе неполного лексико-семантического материала.

Возьмём, например, проблему обозначения раба, при этом — для удобства — сополагая славянские данные с достаточно общим этюдом на тему «раба» у Бенвениста [19, с. 369]. Совершенно справедливо его наблюдение, что «единого обозначения для понятия раба нет ни в индоевропейской семье в целом, ни даже в некоторых диалектных группах». Раб поставлен вне общества, он всегда «чужой». Уже в этом видна недостаточность или односторонность базы наблюдений Бенвениста с характерным для него отсутствием славянских данных. Он привлекает опыт тех индоевропейских и неиндоевропейских культур, которые получали рабов из военнопленных. Попутно называемые им ст.слав. плѣнъ, плѣнити, плѣнъникъ лишь очень косвенно относятся к славянской терминологии рабства, суть которой состоит в другом. Далее Бенвенист становится особенно категоричен: «…раб обязательно чужестранец: у индоевропейских народов была лишь экзодулия». Дальше идут примеры лат. servus ‘раб’ — вероятно, из этрусского, франц. esclave ‘раб’ < ‘славянин’ и англосакс, wealh ‘раб’ < ‘кельт’ и окончательный приговор автора: «Итак, каждый язык заимствует название раба у другого». Но ведь универсальное заключение может рушиться, если окажется, что не «каждый язык».

Так оно, собственно, и есть. Обращаясь к славянскому материалу, мы понимаем, что на него это правило не распространяется, а возможно — не только на него, ср. и исконно балтийское название раба лит. vérgas, связанное с var̃gas ‘нужда, бедность‘; таковы показания истории и этимологии славянских слов *orbъ, *otrokъ, *xolpъ, которые все являются этимологически названиями детей, малолетков, подростков, т.е. возрастными обозначениями из сферы терминологии родства и все они, подчеркнём, — исконные, не заимствованные слова. Праслав. *xolpъ, например, находясь в теснейшем родстве с праслав. *xolkъ и *xolstъ, названиями холостого, неженатого, представляет собой суффиксальное производное от глагола *хoliti в значении ‘стричь очень коротко’ (см. ЭССЯ, вып. 8, с. 61, 62-63, 64-65). Аналогии этому детскому и подростковому возрастному обозначению могут быть найдены и в античном мире, ср. греч. κόρος, κοῦρος ‘мальчик, сын’ от κείρω ‘стричь’, как и сам древний обряд острижения волос у подростков, см. [84, с. 117]. Ср. и сведения о детстве и юности св. Вячеслава (Вацлава), князя чешского, в его Житии: [85, с. 142].

Ясно, что мы имеем здесь дело со следами обряда инициации — посвящения подростка в юноши. Обряд этот целиком коренится в идеологии и практике древнего рода. Ясно также, что древний род, целиком занятый своими жизненными проблемами, ещё не приобщился к позднейшему миру войн, военных грабежей и захвата пленных. Похоже, что и здесь, как и в других рассмотренных выше случаях, индоевропейский «героический век» ослепил западных и некоторых из наших индоевропеистов, отождествивших его с древнейшим, праиндоевропейским состоянием. Но древнейшим было другое, и это другое, кажется, лучше сохранил славянский. Своё мнение на этот счёт я изложил до сих пор только во внутреннем отзыве на работу историка М.Б. Свердлова; автор любезно отразил это в своём печатном тексте, поэтому позволю себе процитировать оттуда [86, с. 22 (сноска)]:

«В отзыве на нашу работу О.Н. Трубачёв сделал очень важное замечание, которое свидетельствует о больших возможностях лингвистики в дальнейшем изучении имманентного генезиса отношений господства и подчинения в праславянском обществе: «Генезис термина *xolpъ — ‘холоп’ из явно возрастного обозначения и некоторые другие связи с терминологией родства помогают дополнительно понять проблему рабства или, вернее, квазирабства (квази —«мнимый», «ненастоящий») у славян и в Древней Руси. Мы не найдём у славян обозначения ‘раб’ из первоначального ‘иноплеменник’, как в некоторых других языках…».

Другой пример — слова *pravьda и *krivьda — показывает, как легко историки языка и компаративисты проходят мимо реально-семантической динамики слова, не замечая её и как, наоборот, важно, а главное — возможно выявление именно динамического смысла, а не приблизительно-абстрактного значения, если мы ставим задачу реконструкции древней культуры. Соответствующие сведения в общем уже изложены в статье *krivьda в нашем ЭССЯ, вып. 12, с. 175-177. Там же достаточно подробно толкуется и слово *pravьda, поскольку между ними наличествует очень тесная взаимосвязь и оппозиция, без учета которой просто нельзя правильно понять ни одно, ни другое в отдельности.

В литературе преобладает тенденция считать *krivьda производным от прилагательного *krivъ и соответственно *pravьda — от прилагательного *pravъ. Это можно объяснить лишь непониманием отглагольности модели производных с суф. -ьda, а также формальной, словообразовательной связи этого —ьda с глагольной темой -iti. Следовательно, *krivьda и *pravьda — производные от глаголов *kriviti и *praviti. Здесь особенно помогает свидетельство слова и значения *krivьda, ‘проступок’, ‘неправедное деяние’ сохранившего очень четко свою первозданную процессуальность. Это очень важно, потому что у слова *pravьda эта процессуальность со временем несколько угасла, что послужило поводом для не вполне адекватных толкований праслав. *pravьda и его продолжений как слов с несколько абстрактным значением ‘истина’ или ‘справедливость’ [87], умозрительность чего слишком очевидна для нас теперь. Во всяком случае это не только нельзя назвать семантической реконструкцией, но и для относительно позднего хронологического уровня древнерусской юридической терминологии подобное толкование не подходит как адекватное семантическое описание.

А это очень существенно, потому что точное семантическое описание хотя бы др.-русск. правъда желѣзо как ‘испытание (калёным) железом’ уже открывает прямой путь к реконструкции праслав. *pravьda как ‘правеж’, т.е. процессуальный термин древнего славянского права. Лишь забвение древних понятийных и словопроизводных связей постепенно привело к тому, что современному человеку-носителю языка даже нелегко теперь понять суть отличий значений, скажем, русских слов правда и истина. Но современный лингвист обязан увидеть вторичность этой синонимизации между ними, должен уметь «снять» её как лишнее напластование с тем, чтобы увидеть за ним древние, прикрытые связи.

Реконструкция древней культуры — тема слишком обширная даже для большой книги, и автор настоящей работы хорошо понимал это, видя свою задачу в том, чтобы обратить внимание читателя не только на конкретные факты языка и культуры, но и на важнейшие узловые вопросы, без пересмотра которых можно продолжать топтаться на месте, даже имея в руках первоклассный фактический материал. Наука об индоевропейцах курьезным образом напоминает нам временами практику самих индоевропейцев древности, которые опутывали себя традиционными запретами на слова. В немалой степени это относится к западной индоевропеистике, где некоторые важные темы табуизированы или встречают дружное отрицание. Специалист по социолингвистике М. Алинеи в своей уже цитированной нами книге специально говорит о нежелании англосаксонской научной литературы обсуждать проблему тотемизма, поскольку она ассоциируется с марксизмом и историческим материализмом и связана с матрилинейностью родства, т.е. матриархатом [58, с. V и сл.].

Действительно, сейчас — и притом не только на Западе — преимущественно пишут об индоевропейской патриархальной семье, хотя думается, что и в этом сложном вопросе «героический век» заслонил индоевропеистам более древние индоевропейские реальности. Это касается и новых больших исследований по индоевропеистике, а временами даже находит выход в научную публицистику вроде статьи в «Вестнике АН СССР», которая недавно попалась мне на глаза [88]. Автор явно путает собственное раздражение и тон научной полемики, его контраргументы либо вульгарны (античные сведения о женовладеемых савроматах он пытается ослабить сравнениями с наличием императриц в России и королев в Западной Европе), либо могут быть пересмотрены (напр. об отсутствии экономического доминирования женщин в древности). Вывод автора как нельзя более категоричен: «У историков нет фактов, позволяющих говорить, что матриархат существовал в прошлом». Что же, таким историкам можно порекомендовать расширить круг чтения, сославшись, по крайней мере, на уже называвшуюся нами статью американского археолога Роулетта [63, с. 202, 204], который, обследуя разные группы индоевропейской культуры шнуровой керамики, находил неоднократные подтверждения высокого общественного положения женщин, сравнительно с мужчинами, причастности женщин к ремеслу (craftswoman), о чем свидетельствовали орудия ремесла в качестве загробных даров женских погребений — это к вопросу об отсутствии экономического доминирования женщин в древности.

Реликты древнего матрилинейного счета родства, вероятно, обнаруживает анализ лексико-семантического гнезда индоевропейской глагольной основы *su- ‘рождать, прежде всего — о женщине’ (см. у нас выше), и постепенный переход на патрилинейность и патриархальность не умаляет важности иной предшествующей стадии. Иногда, впрочем, существование этой матриархальной стадии допускают, но с оговоркой, что это не так уж важно, потому что было в «додоиндоевропейские времена» [20, с. 158]. Но мы сейчас являемся свидетелями того, как стремительно углубляет современная индоевропеистика свою хронологию, что заставит пересмотреть и утверждение о «додоиндоевропейском» возрасте матриархата.

Заканчивая главу, отметим, что, несмотря на большую проделанную работу и интерес исследователей к проблеме, всё ещё слишком сильна традиция анахронической модернизации, давление схемы на понимание фактического материала — привычное распространение отдельных развитых или хорошо изученных относительно поздних традиций — древнеиндийской, латинской, греческой — на всех индоевропейцев, и слишком ещё недостаточно выявлено то, что должно быть специальной целью исследования — реальная исходная база и динамика развития духовной, материальной и социальной культуры индоевропейцев, в их числе славян.

ЛИТЕРАТУРА

84. Трубачев О.И. История славянских терминов родства и некоторых древнейших терминов общественного строя. М., 1959.
85. Medieval Slavic lives of saints and princes, ed. M. Kantor. Ann Arbor, 1983 (-Michigan Slavic translations 5).
86. Свердлов М.Б. Генезис и структура феодального общества в Древней Руси. Д., 1983.
87. Цейтлин P.M. О значениях старославянских слов с корнем прав- // Этимология. 1978. М., 1980. С. 62.
88. Першиц А.И. Матриархат: иллюзии и реальность // Вест. АН СССР. 1986. №3. С. 59 и сл.