Русский след Русский след в мировой истории
Академик Трубачёв Олег Николаевич.
К истокам Руси. Народ и язык
Мы от рода русского.
Обращая теперь свои взоры на север, остановимся на эпизоде переходном, который «северная» школа склонна толковать однозначно и даже опирается на него в своих выводах, тогда как в действительности все зависит от угла зрения и других весьма конкретных условий, включая этнопсихологию и политику той далекой от нас поры. Так, если видеть все однозначно, то как будто ничто не мешает слова послов о себе – «мы оть рода руска (вар. рускаго)» – в договорах Руси с греками 911 и 944 годов ставить в один ряд с фактом, что послы эти в основном носили скандинавские имена. Отсюда вывод «северной» школы: русь – скандинавы.
Столь же одноплановое и, казалось бы, исключительно удачное в духе «северной» школы свидетельство представляют Вертинские анналы, сообщая под 839 годом о том, что к германскому императору прибыли транзитом через Грецию «некие люди», уверявшие, «что они, то есть их род, зовутся рос» (qui se, id est gentem suam, Rhos vocari dicebant), a поскольку император навёл справки и выяснил, что «они принадлежали к роду свеонов«, то есть шведов (eos gentis esse Sueonum), он принял этих подозрительных людей за шпионов [цитаты из анналов [Ловмяньский Х. Русь и норманны. М., 1985, с. 174 – 175].
Коротко говоря, в глазах «северной» школы это, как и предыдущее свидетельство «мы оть рода руска», – вернейший аргумент в пользу реальности употребления слова русь как скандинавского племенного самоназвания, хотя из тех же западных анналов достаточно очевидно, что ни германский император, ни учёный Запад никакой связи между именем народа Rhos, рос и свеонами-шведами не видел, как признаёт и сам Томсен [Томсен В. Начало русского государства. М., 1980, с. 65 – 66, 80.]
«Русью они (скандинавы. – О.Т.) звались только на Востоке». И на Юге, добавим мы, и только в этом состоит главный смысл слов о «принадлежности» к «роду русскому».
Речь идёт только о представительстве и дипломатической формуле его выражения, как это очень разумно вывел уже Гедеонов [Гедеонов С.А. Варяги и Русь. Историческое исследование. Ч. I – II. СПб., 1876, с. 273, 275].
Путь из варяг в греки
Варяги представители от имени государства Русь/Rhos сначала, безусловно, на Юге, вспомним, что и во втором, хронологически более раннем случае в Германию их привел транзит через Византию, и, раз назвавшись послами Руси, своих показаний они уж не меняли) Контраргумент этот – в той или иной форме – высказывался в общем уже давно и в разное время. Например то, что послы выдавали себя за русь (Rhos), в чём им совершенно справедливо не поверили [Дьяконов А.П. Известия Псевдо-Захарии о древних славянах // Вестник древней истории 1939, № 4, с. 83 и сл.].
Специально о синхронности вести 839 года Вертинских анналов и Descriptio анонимного баварского географа (до 850 года), где сообщается о народе Ruzzi по соседству с хазарами [Херрман И. Ruzzi. Forsderen liudi. Fresiti. К вопросу об исторических и этнографических основах «Баварского географа» (первая половина IX в.) // Древности славян и Руси. М., 1988, с. 167].
Тем не менее, стереотип научного мышления в духе «северной» школы продолжает держаться, уже выработан, похоже, эффект привыкания к нему, хотя возможность пересмотра положения дел лежит тут на поверхности, и её подсказывают неисчерпанные ресурсы «южной» школы.
Дело в том, что формула «мы от рода русского», бесспорно действенная, как мы видели, на Юге, куда пробирались толпы варягов. Один только князь Владимир отправил до 6000 варягов в Византию в 988 г., и нетрудно представить себе, как они там продолжали себя именовать… Вполне логично, что формула «мы от рода русского» могла применяться вторично и на севере, куда варяги эти потом попадали на обратном пути и куда вообще постепенно распространялась информация о южных росах.
Иными словами, речь идёт о повторении на Севере типологически той же ситуации (вопрос-ответ на тему самоидентификации), что и на Юге.
Говоря о Севере, мы подразумеваем прежде всего Финский Север, протянувшийся широкой, но малонаселенной полосой между государствами более благодатного Юга и Скандинавией. И это тем более существенно, что именно на Финский Север традиционно возлагают ответственность в передаче и распространении интересующих нас форм и притом – в направлении, которое кажется необходимым пересмотреть.
Продолжение действия формулы «мы от рода русского» также на Севере в отношении скандинавов-варягов по их естественной привычке именоваться длительное время так на Юге – мысль сама по себе не новая. Она высказывалась и целых семьдесят лет назад, и сорок лет назад, тем не менее инерция приверженности к иным взглядам приводит к тому, что целые поколения (сейчас – особенно на Западе) спокойно проходят мимо этих разумных доводов, которые заслуживают того, чтобы повторить их здесь in extenso.
В 1924 году В.А. Пархоменко высказал предположение, под которым можно подписаться и в году 1993, сняв, правда, его сомнительные преувеличения о приходе всех полян в Поднепровье с юго-востока, чему препятствовала бы по крайней мере эта печать их этимологической близости с именем более западных, польских полян. А именно В.А. Пархоменко, как бы отталкиваясь от учения «северной» школы Шахматова и других, прямо указывающих на тождество имени Русь и финского Ruotsi, прилагаемого к Швеции, возражает следующее:
«оно (имя Ruotsi, «Швеция», в финском. – О.Т.) могло возникнуть, когда скандинавы широкой волной вливались на восточнославянские территории и вместе с восточным славянством, так сказать, в рядах его, впитав в себя это южное имя, имели соприкосновение с южными и восточными племенами финнов» [Пархоменко В.А. У истоков русской государственности (VIII – XI вв.). Л., 1924, с. 54].
Спустя целое поколение, в 1957 году, когда вышла в свет важная книга польского историка Х. Ловмяньского (в переводе на русский язык издана в 1985 году), мы получили возможность прочесть в ней суждение, текстуально и концептуально очень близкое к предыдущему:
«…Поскольку название (русь/Ruotsi. – О.Т.) первоначально обозначало территорию в Среднем Поднепровье (изначальную для норманистов отнесенность его к Швеции автор отвергает. – О.Т.), то очевидно, что финны перенесли его на Швецию, узнав о нём от скандинавов, которые, видимо, в момент передачи названия находились на Руси в качестве воинов или купцов…» [Ловмяньский Х. Русь и норманны. М., 1985, с. 184].
Эти наблюдения задуманы мной как наблюдения лингвиста, и им лучше всего остаться таковыми, без посягательств на решение всех задач, тем более – исторических. Их решать – историкам, на долю которых остается ещё достаточно неясных вопросов, в трактовке которых подлинное решение, похоже, до сих пор подменяется рутиной и привычкой к ней.
Уже из предыдущего ясно, что Русь Днепровская и её возможные тезоименитые предшественницы имеют богатое и хронологически глубокое прошлое в Южном регионе, тогда как на Севере ничего хронологически сколько-нибудь равноценного нет. Terminus post quem образует там, а точнее – в русских летописях, 862 год призвания варягов. Даже если мы опустим здесь несообразности, проистекающие оттого, что ещё в 860 году какая-то Русь появилась уже под стенами Константинополя и она просто не может быть варяжской, а скорее какой-то совершенно особой, как о том пытливо догадывался ещё Шлецер, несообразностей остается ещё достаточно.
Как быть с утверждением летописей, в большинстве которых стоит этот характерный – и загадочный – повтор «к варягом, к руси» – именно к ним, согласно летописцу, послали за подмогой не сумевшие справиться у себя с анархией племена славян и финнов Северо-Запада нынешней России. Тот же Шлецер почти двести лет назад усмотрел в этом странное «разнословие», которое исчезает, стоит лишь изменить, подставив из Руси, вместо к руси, тем более что конъектура «из Руси» реально подтверждается одним из надежных списков [Шлецер А.Л. Нестор. Русские летописи на древле-славянском языке, сличенные, переведенные и объясненные А.Л. Шлецером. Часть I. Перевел с немецкого Дм. Языков. СПб., 1809, с. 315].
Правда, в итоге Шлецер склоняется к учению Тунмана и других немецких норманнистов о варяжстве руси, но великий учёный не скрывает от нас и своих сомнений, одно из них:
– о несуразности летописного включения руси (руссов) «между датчанами и англичанами! Этого быть не может: они здесь вставлены…» (цит. по переводу Дм. Языкова [Шлецер А.Л. Нестор. Русские летописи на древле-славянском языке].
С тех пор утекло много воды и затрачено немало труда, но племени Ros, современного и сопоставимого преданию Нестора, в Скандинавии найти не удалось. Допускать, что такое племя тогда было, да целиком выселилось, – наивно. В происхождении имени Русь (или даже только промежуточной – финской – формы) от более позднего названия шведской области Roslagen сомневается, например, сам Томсен [Томсен В. Начало русского государства. М., 1980, с. 84].
Насколько лучше принимаемое у него происхождение из первой части шведского rops-menn или rops-karlar — «гребцы», «мореплаватели», если тут же следом добавляется, что сами шведы так себя не называли (?! – О.Т.), «но что это сокращенное имя было впервые дано им финнами…» [Томсен В. Начало русского государства. М., 1980, с. 87]
А откуда тогда оно у финнов, если бездоказательные утверждения «северной» школой скандинавский первоисточник просто исчезает у нас на глазах? Как видим, не решаемых по-старому вопросов слишком много в самом ответственном звене проблемы.
Не стоит, однако, как говорится, выплескивать с водой и ребёнка и вести варяжских князей от балтийских славян, как это делал в доброе старое время наш классик «южной» школы С.А. Гедеонов [Гедеонов С.А. Варяги и Русь. Историческое исследование. Ч. I – II. СПб., 1876, с. 135].
Варяги, конечно, были германцами.
Совершенно реальна скандинавская генеалогия Рюрика, в котором можно видеть датского викинга Рерика, или Ререка (Hroerekr) Ютландского. [Кирпичников А.Н., Дубов И.В., Лебедев Г.С. Русь и варяги // Сб. Славяне и скандинавы. М., 1986, с. 193].
Правда, это решение, внося ясность в личную генеалогию древнерусского князя Рюрика, попутно вызывает немало осложнений в других вопросах. Курьезно то, что датчанин Рерик не имел ничего общего как раз со Швецией, откуда в основном ведут варягов, поскольку известно, что, в отличие от варягов-шведов, устремлявшихся на Русь, викинги-датчане направляли свои походы в основном в Западную Европу. Так что датчанство Рерика-Рюрика сильно колеблет весь шведский комплекс вопроса о Руси и даже побуждает наших историков расценивать призвание Рюрика «как один из эпизодов противоваряжской борьбы…«[Рыбаков Б.А. Киевская Русь и русские княжества XII – XIII вв. М., 1982, с. 299; Кирпичников А.Н., Дубов И.В., Лебедев Г.С. Русь и варяги // Сб. Славяне и скандинавы. М., 1986, с. 193].
Значит, разумнее будет согласиться, что скандинавская этимология для нашего «Русь» или хотя бы для финского Ruotsi не найдена. [Ковалев Г.Ф. О происхождении этнонима «русь» // Studia Slavica Finlandensia, t. III. Helsinki, 1986, с. 77 – 78].
Не является выходом из положения случайный вариант скандинавской этимологии, предложенный в своё время Бримом : фин. Ruotsi/ русск. Русь – из древнешведского drôt -«толпа», «дружина». [Брим В.А. Происхождение термина «русь» // Россия и Запад. Пг., 1923. Т. I, с. 8]
В слове «Русь» нам приоткрывается совсем другая этимологическая семантика. Вот и приходит тут на память пророческий приговор Яна Отрембского по всей этой затянувшейся тяжбе:
«Эта концепция (имеется в виду норманнская этимология Руси у Фасмера. – О.Т.) является одной из величайших ошибок, когда-либо совершавшихся наукой» [Otrębski J. Rusь // Lingua Posnaniensis VIII, 1960, c. 219 и сл.].
Сказано сильно, но чем больше и дальше мы приглядываемся к этому «скандинавскому узлу», тем восприимчивее мы делаемся и к этому горькому суждению.
Когда нас вот уже сколько времени пытаются приучить к мысли, что и название какой-то части Швеции или шведов (?), и своё собственное имя (?) мы получили от финнов, как-то при этом даже не дают себе труда задуматься над социологическим и социолингвистическим правдоподобием этого ответственного акта.
Ведь к заимствованию побуждает престиж дающей стороны. А был ли он тогда (более тысячи лет назад!) в нужном размере у небольших и вынужденно малочисленных и небогатых во всех отношениях племён примитивных охотников и рыболовов, которыми были на памяти истории (и археологии) так и не поднявшиеся до уровня собственной государственности финны (ХХ век – не в счет)?..
Значение и вес тогдашней Финляндии, если можно так назвать совокупность разнообразных островков финноязычного населения VIII – IX веков, были для этого слишком незначительны [Ловмяньский X. Русь и норманны. М., 1985, с. 179 – 180.].
Ведь финское Ruotsi своей, финской, этимологии не имеет, и искать там её бесполезно. Вместе с тем связь финского Ruotsi и нашего Русь остается, и её никто не в силах отменить. Всё идет к тому, что объяснить разумно эту связь можно, лишь изменив привычный угол зрения. Но сначала – о финских (в широком смысле) данных.
Финское (суоми) Ruotsi, как уже сказано, значит «Швеция», ruotsalainen значит «швед»; так – в литературном современном финском языке. В народных говорах картина разнообразнее.
Например, в севернокарельских говорах ruotsalainen выступает в значении «лютеранин», «финн», карельско-олонецкое ruottši значит «Финляндия», а также «финн», «лютеранин», редко – «швед«, тверское карельское ruottšalaiήi – «финн«, людиковское карельское ruotš – «финн», «лютеранин», «Финляндия», «Швеция».
Таким образом, в отличие от стандартного финского, а также идущего в его русле водского röttsi — «Швеция», эстонского Rootsi — «Швеция», ливского rùotš-mō — «Швеция», более периферийные, карельские, говоры проявляют любопытную настойчивость, преимущественно обозначая этим словом иной этнос и иное вероисповедание, и в восточном, в значительной степени православном, регионе этим словом обозначены внешние по отношению к нему финны, финны как лютеране. Между прочим, в саамском, диалекты которого разбросаны по скандинавскому Заполярью и нашему Кольскому полуострову, но в более раннее время были, как известно, намного южнее, особенно если иметь в виду Русский Север, соответствующее слово, объясняющееся как заимствование из прибалтийско-финского, обнаруживает как раз значение «русский», «Россия»; «русский язык».
Таковы норвежско-саамское ruos’sâa, ruossa, кольско-саамское rŭǒššΑ, кильдинско-саамское rūšš(A). Это последнее значение представлено также исключительно в восточно-финских языках (куда слово, как полагают, было заимствовано из карельского или вепсского): удмуртское (вотякское) d’zutš -«русский», коми-зырянское rot’s, rut’ — «русский«[Itkonen Е., Joki A.J. Suomen kielen etymologinen sanakirja. IV. Helsinki, 1969, c. 875 – 876].
Я понимаю, что и в финноугроведении сильны свои стереотипы, но, взглянув свежим взглядом, мы все же едва ли имеем право отнести фиксацию как раз значения «русский», «Россия» по всей финской периферии – северной и восточной – в разряд новых значений, как это, между прочим, делается и в только что использованном нами финском этимологическом словаре, где, в полном согласии с «северной» школой, речь идёт о развитии значения «русский» из предшествующего «швед-варяг».
Вряд ли это способно отменить наше убеждение в том, что периферия обнаруживает и сохраняет прежде всего архаизмы (слова, значения). Недаром сами же авторы финского этимологического словаря признают тот факт, что близкие формы со специальным значением «Швеция», «шведский язык», «швед» попали в те же саамские говоры с более поздней волной заимствований из финского или карельского; таковы саамские ruohta, ruossa, ruotta и др.[Itkonen Е., Joki A.J. Suomen kielen etymologinen sanakirja. IV. Helsinki, 1969, c. 875 – 876]
Заслуживают внимания данные пермских языков, где лексика этого корня – коми роч — «русский«, удм. зуч — «русский» – столь однозначна семантически. Эти пермские названия русского возводятся ещё к общепермскому *roc´, которое объясняется заимствованием из прибалтийско-финского, а именно – из уже известного нам названия «жителя Скандинавии» – фин. Ruotsi «Швеция» или его древней формы. От внимательного глаза, однако, не может ускользнуть заминка, возникающая оттого, что засвидетельствовано только значение «русский», а не «*житель Скандинавии», почему пытаются прибегнуть к компромиссу буквально в том смысле, что «первоначально слово *roč´ в пермском языке-основе могло обозначать прибывшего из других краев чужеземца…» [Лыткин В.И., Гуляев Е.С. Краткий этимологический словарь коми языка. М., 1970, с. 243].
Все-таки немаловажно знать при этом, что, как полагают специалисты, прапермская общность распалась около VIII века. Произошло это вследствие экспансии на Волгу тюркских народов и вызванного ею переселения предков коми дальше на север уже с VI – VII веков [Серебренников Б.А. Пермские языки // Лингвистический энциклопедический словарь. Гл. ред. В.Н. Ярцева. М., 1900, с. 371].
Генезис прапермского *roč´ -«русский» разумно датировать, таким образом, временем до расселения и ставить его появление, как и появление родственной (или предшествующей ему) западнофинской формы *rōtsi, в связь с формами, существование которых на Юге к VI – VII векам, по-видимому, уже реально.
Я предполагаю распространение к этому времени не только в собственно Северном Причерноморье, но и у славян Подонья и Поднепровья форм, предшествующих историческому Русь, южных по происхождению. С одной стороны, это формы, уже практически тождественные историческому, письменному Русь, – *russi, с упрощением первоначальной группы согласных и ассимиляцией, но, с другой стороны, определенное время могли держаться более архаичные формы с аффрикатой *ruksi или *rutsi, последнее – уже как бы на полпути к ассимиляции (оба согласных – смычный и щелевой – уже зубные).
Вот из такой исторически вполне реальной праформы в языке древнейшей славянской Руси могли быть получены при контактах где-то не севернее Верхнего Поднепровья формы вроде празападнофинского *rōtsi. Прадревнерусское *rutsi, которое должно было трактоваться как *routsi, с дифтонгом (в противном случае мы имели бы *Ръсь, а не Русь), вполне могло отразиться в виде финской формы с долгим *ō в корне.
Вообще, что касается консонантизма исходной формы нашего названия Русь, тут ещё не все сказано и уточнено из того, что может быть уточнено и сказано, дабы полнее раскрыть для нас праисторию важнейшего слова нашего языка.
Во-первых, наше внимание – в связи с вопросом о реконструкции древней формы имени Русь – привлекает одно расхожее мнение, продиктованное, так сказать, «лучшими побуждениями», а именно: наше Русь не может быть из финского Ruotsi, иначе у нас было бы *Руць.
Это, конечно, не так; для древней эпохи вполне допустимо предположить развитие *Rutsî>*Rusь – абсолютно так же и в тех же условиях, как это имело место в истории этимологически не родственной формы «русый» – «светлый», «светловолосый» <*roud-so-, ср. сюда же рудый «рыжий», значит, смычный элемент пред -s– мог выпасть. Но для нас важно, что он здесь точно был, ведь иначе сработало бы славянское правило перехода s>x после и, то есть иначе должно было получиться из *rusъ>*ruxь в значении «светловолосый», но такой формы нет, что даёт повод для внутренней реконструкции в этом слове этимологического d, а это, в свою очередь, поддерживается и внешним сравнением (этимологией).
Эта аналогия нам потребовалась, чтобы прийти к закономерному заключению о том, что и в имени Русь был когда-то смычный согласный перед -с-, в противном случае оно не уцелело бы и страна и народ назывались бы *Рушь (из *Рухъ). Значит, Русь получилось из древнего *Rutsь, образовавшееся на Юге.