Этнос с именем ‘Рос’ в античной Таврии

Академик Трубачёв Олег Николаевич.
К истокам Руси. Народ и язык

Этнос с именем ‘Рос’ в античной Таврии.

Выходит, что встреча пра-древнерусского *Rutsь и празападно-финского *rōtsi вполне возможна и во времени, и в пространстве. Только у этой встречи совсем другой смысл, а главное – совсем иное направление, чем то, которое принимают вот уже много лет. С юга на север шло и распространялось это имя Рос. Шло вместе с нарастающими известиями о Юге и о людях Юга, а с ними – и о людях Севера, тех же варягах-скандинавах, которые с Югом связали свою судьбу и, став известными как таковые, не раз возвращались через финские леса, реки и заливы в свою Скандинавию.

Этим своим взглядом лингвиста на общий предмет я хотел бы пополнить то, что известно историкам, обращая при этом внимание на то, что лингвистический комментарий позволяет непротиворечиво охарактеризовать роль варягов, их место в истории нашего Севера и Юга, известное хорошо историкам и до нас, но без углубленного лингвистического комментирования всё же плохо понятное и мнимо противоречивое.

Во-первых, хорошо знакомое из письменной истории древнерусское летописное известие о двух разных даннических регионах – северном и южном:

«В лето 6337 (859 г.). Имаху дань Варязи из заморья на Чюди и на Словенех, на Мери и на всех Кривичех; а Козари имаху на Полянех, и на Северех, и на Вятичех…»

Четко наличествует (первоначальная) связь варягов только с Севером, а не с Югом, который в летописи практически одновременно назван Русью. Фиксации в письменности должно было предшествовать более раннее употребление в устной речи.

Во-вторых, вскоре после описанного времени устанавливается контакт варягов и с более южной Русью, вплоть до изменения самоназвания этих варягов, что отметила летопись и правильно оценил вдумчивый историк:

«После того как Олег утвердился на Руси, его варяжские воины взяли себе новое название («прозвашася русью»), что подтверждается и другими источниками, т.е. выступали не как завоеватели, а наоборот, ассимилировались, были поглощены окружающей средой«. [Ловмяньский Х. Русь и норманны. М., 1985, с. 142].

Чтобы не оставалось никакой неясности, историк в другом месте солидаризируется ещё раз «с известием «Повести временных лет» о принятии варягами названия «русь» в Киеве». [Ловмяньский Х. Русь и норманны. М., 1985, с. 176].

Правда, к сожалению, и в науке, и в научной общественности имеют обыкновение великолепно уживаться и факты и умение не видеть эти факты, что называется, с короткого расстояния, в упор. Тем более, когда речь идёт о действительно трудном вопросе, каковым всегда был варяжский вопрос, включавший и броское, эффектное сравнение форм, и затуманенную неясность переходов, связи между ними. Именно развеиванию застоявшегося тумана посвятили мы свои усилия, в чём нам помог благодатный Юг, скрывающий ещё немало загадок, но щедрый и на отгадки иных, казалось бы, до сей поры неприступных.
Вот одна из них, занимающая не последнее место во всей русской проблеме, и ради неё мы вернёмся к началу повествования – на Юг, в Крым. «А ныне на предняя возвратимся», как говаривали наши древние книжники.В «Житии Константина Философа» (гл. VIII) читаем, как наш святой по прибытии в Херсон (Корсун) совершил немало достопамятных дел, в том числе и как филолог и библиофил: научился «жидовьстеи беседе», поразив этим одного местного «самарянина». Но самое для нас замечательное, что он «обрѣте же тоу evangelïe и ψáлтирь русьскыми писмены писано, и чловѣка обрѣтъ глаголюща тою бесѣдою…» [Лавров П.А. Материалы по истории возникновения древнейшей славянской письменности. Л., 1930 (Труды Славянской комиссии, т. I), с. 11 – 12].

Это место, внешне понятное — русские письмена! – казалось бы, куда уж яснее, но оно породило в умах учёных немалую смуту и на долгие времена. Сразу родились естественные сомнения: что это могли быть за русские письмена в 860 году, то есть до того, как сам Константин Философ, как доподлинно известно, сложил буквы и перевёл для славян священные книги?

В середине XIX века, когда серьезно обсуждался варяго-русский вопрос, задумались и над возможностью того (Шафарик), что слово русский в «Житии Константина Философа» относится «не к славяно-руссам, а к варяго-руссам в Таврии, преемникам готского богослужения. Русские письмена здесь надо разуметь в смысле готских…» [Лавров П.А. Материалы по истории возникновения древнейшей славянской письменности. Л., 1930 (Труды Славянской комиссии, т. I), с. 11 – 12.]. И для других учёных немецкой школы «не оставляло сомнения», что святой Константин-Кирилл нашёл книги, принадлежавшие крымским готам [Marquart J. Osteuropäische und ostasiatische Streifzüge. Ethnologische und historisch-topografsche Studien zur Geschichte des 9. und 10. Jahrhunderts (ca. 840 – 940). Leipzig, 1903, с. 389 – 390].

Но ведь крымских гóтов Константин знал отдельно и специально назвал их как добрых христиан в перечне народов во время своего венецианского диспута! О варягах же и думать неудобно, ибо на тот год их призвание ещё не состоялось даже на словенско-новгородском Севере… Это и понимали в дальнейшем наиболее осмотрительные из норманистов, которые, как Шахматов, признавали соответствующее место «Житии Константина Философа» загадочным, и единственное, против чего они выступали уверенно, это реальность славянских переводов Евангелия до Кирилла [Шахматов А.А. Начало христианства Руси // Журнал Министерства народного просвещения, август 1914, с. 346 – 347].

К сожалению, третья возможность — не германское и не славянское, даже не была долгое время выдвинута. Вряд ли возможно связывать эти сведения из «Жития Константина Философа» с хазарским письмом, как строят догадки некоторые востоковеды [Новосельцев А.П. Хазарское государство и его роль в истории Восточной Европы и Кавказа. М., 1900, с. 153.] Продолжение поисков шло на прежних двух направлениях, кажется, в одинаковой степени обреченных на неудачу, будь то предположение о встрече Константина Философа с тмутараканским русином [Пархоменко В.А. Начало христианства Руси. Очерк из истории Руси IX – X вв. Полтава, 1913, с. 52 – 53]. Высказывалась догадка о западнославянском источнике известий «Жития Константина Философа» о русских письменах [Никольский Н.К. К вопросу о русских письменах, упоминаемых в «Житии Константина Философа» // Известия Отделения русского языка и словесности, т. I, кн. 1, 1928, 29]. Был даже вольный домысел о полянской, киевской, малоросской принадлежности письмен «русьскыми писмены писано» [Оriенко I. I. «Руськi» переклади в Херсонесi в 860 року. Юбiлейний збiрник на пошану акад. Д.Й. Багалiя. Киïв, 1927, с. 366]. Впрочем, последний автор мудро заключает, что «всё дело можно было бы окончательно решить, если бы можно было знать точно, как понимать слово «русский» в половине IX века«.

В таком случае уместно было бы развить дальше робкую мысль о том, что в «Житии Стефана Сурожского» идёт речь о крещении некоего «русского князя» в Крыму уже в конце VIII века , которого, разумеется, нет нужды поспешно зачислять в славяне или русские. [Fermeglia G. Razmišljanja o starim slavenskim azbukama // Slovo 36, 1986, c. 71 и сл. (Tisuću i sto godina od smrti Metodijeve. Ćirilometodsko kulturno-književno nasleđe u Hrvata)]

Вообще, если вдуматься, у нас, в сущности, нет сколько-нибудь веских доводов, которые склоняли бы нас принять ответственное заключение, что в Херсонесе к моменту приезда туда Константина Философа были славяно-русские жители. С другой стороны, нам всё же известно наличие в Крыму народности с именем РОС и в кирилло-мефодиевские, и более ранние времена, в чём нас убеждают разыскания наших древников (историков, археологов), кратко упоминаемые у нас выше.

Ситуация, когда в Крыму имеется этнос под названием рос/рус, а славянской Руси практически ещё нет, не должна нас шокировать; речь идёт о вполне жизненной, переходной ситуации. Поэтому имеет смысл проявить осторожность в трактовке местного, крымского населения второй половины IX века, не настаивая на односторонней дефиниции его этнической принадлежности в духе старых критериев (германцы, славяне), но и не отчуждая у них и евангелия «русским письмом», во-первых, потому что этническое содержание местного термина «русский» могло быть другим, не обязательно привычным для нас, во-вторых, потому что по ряду признаков: и христианство, и письменность пустили в городском центре Херсонеса корни, причем, возможно, ещё задолго до прибытия туда святых братьев.

В сельской местности картина, понятно, была другая, буквально в двух шагах от Херсонеса, у фульского племени, Константин Философ вынужден был заниматься миссионерской деятельностью, искоренять священное дерево язычников. В Херсонесе его окружает своя, привычная духовная, христианская среда, где чтут память священномученика Климента I, Папы римского.

В «Сказании об обретении мощей св. Климента» фигурирует бесспорный туземец, носитель местного имени – Дигица – и знаток местного климата, но к тому же благоверный христианин. Другой местный житель, тоже христианин, владел «русской беседою». Назовём их пока условно тавро-росами. В городе Херсонесе, очень давно освоенном греками, их не могло быть много, Константину понадобилось «найти» такого местного знающего человека (и чловека обреть). Как это бывает, креститься могла раньше «верхушка» тавро-росского населения, к тому времени привлеченная, наверное, жизнью греческого христианского города. Племенная верхушка, ещё не успевшая позабыть традиции древнего таврского жречества, могла иметь в своем культурном арсенале местное подобие письменности.

В своё время мне уже пришлось столкнуться с тем, что обычно криво толкуемое слово ΣΑΣΤΗΡΑ древней Херсонесской гражданской присяги возможно идентифицировать как генетически индо-арийское (праиндийское) со значением «священный свод». Высокий культ местной таврской богини-девы у греков-херсонеситов позволяет допустить, что эти местные культурные начатки никогда не истреблялись и существовали до великой смены религий. Письменности тавров мы не знаем, она, видимо, окружалась тайной, не открывалась непосвященным и так и погибла, не оставив следов. Но, может быть, Константин Философ был счастливее нас и нашёл то, что от неё тогда ещё сохранялось и даже было применено для христианских целей. Он застал в Крыму и письменность, и её носителей, тавров его времени, «глаголющих тою («русскою») беседою». Вообще ничего невозможного в предположении о существовании когда-то таврской (тавро-росской) письменности нет. Её последующее исчезновение и забвение ставит её в один ряд с другими начальными христианскими письменностями, которые, попав в какие-то неблагоприятные условия, перестали существовать.

К тому же примеры этого известны в том же Циркум-понтийском регионе. Так, Иоанн Златоуст в IV веке сообщает в одной проповеди, что скифы, как и сарматы, и фракийцы, перевели Святое Писание на свой язык. [Ebert M. Südrusslsnd im Altertum. Bonn und Leipzig, 1921, S. 109]. Современной науке не известно ни одной строчки связного текста на скифском и сарматском языках, практически ничего не сохранилось и из фракийской письменности. Кроме того, мы знаем, что в позднеантичное и раннесредневековое время объём понятия «скифский» был очень расплывчат, в него могли входить и другие остаточные языки и этносы региона.
Вопрос о «русьских письменах» принято до сих пор считать нерешенным, а само место это в «Жития Константина Философа» окружают сомнениями. Обращают, например, внимание на то, что Константин Философ в своей речи на диспуте с треязычниками в Венеции 867 года «обошёл полным молчанием» народ, пользовавшийся «русскими письменами». По словам С.Б. Бернштейна на это впервые указал А.И. Соболевский. [И.Е. Можаева. Библиография по кирилло-мефодиевской проблематике 1945 – 1974 гг. М., 1980, с. 16.].

И всё же, я думаю, высокоуважаемые учёные ошибаются. Константин Философ назвал этот народ. Среди «многих родов», «книгы оумеюща и богоу славоу въздающа своимъ языкомъ кождо» (ЖК, гл. XVI) упомянуты тоурси (они же тoypcïu) в перечне народов между обрами (аварами) и козарами. Это несколько тёмное имя иногда пытались эмендировать, а вернее – попросту заменить на другое, более «понятное»; так появилось чтение «турки» в русском переводе паннонских житий: «…Мы же знаем многие народы, что владеют искусством письма и воздают хвалу Богу каждый на своем языке. Известно, что таковы: армяне, персы, абхазы, грузины, согдийцы, готы, авары, турки, хазары, арабы, египтяне, сирийцы и иные многие«[Сказания о начале славянской письменности. Отв. ред. В.Д. Королюк, перевод и комментарии Б.Н. Флори. М., 1981, с. 89].

Этноним турки, обретающий в комментариях к переводу вид (или значение) «тюрки», обосновывается дополнительно переводом житийного соугди как «согдийцы» и идентификацией последних с жителями Согда в Средней Азии и довольно отдаленным (в плане культурной географии) фактором приспособления согдийского письма к тюркскому языку. [Сказания о начале славянской письменности. Отв. ред. В.Д.Королюк, стр. 136.]. Это, однако, в свою очередь, вызывает сомнения у нас, поскольку проще, и убедительнее оставить все в основном воздержавшись от эмендации (лат. улучшение), исправление ошибок текста. Так поступают, между прочим, некоторые переводчики, оставляющие проблематичное имя как в тексте. Ср. немецкий перевод Шютца: «…Sugder, Goten, Awaren, Tursier, Chasaren…»[Schütz J. Die Lehrer der Slawen Kyrill und Method. Erzabtei St. Ottilien, 1985, s. 72]. Характерно здесь внимание переводчика к крымскому региону: «Готы и сугды населяли Крым», из чего явствует, что Шютц понимает под сугдами не далеких согдийцев, а жителей Сугдеи-Судака, и это кажется правильным.

Точно так же в хорватском издании: «…Sugdi, Goti, Obri, Tursi, Hazari…», с добавлением, что «имена некоторых народов не идентифицированы».[Žitja Konstantina Ćirila i Metodija. Preveo i protumačio J. Bratulić. Zagreb, 1985, с 77.] Отдав предпочтение консервации, а не эмендации, мы получаем возможность опереться в своих дальнейших рассуждениях именно на реальное написание слова: тоурси, тоурсïи, тоур’си, тоуръси. Часть вариантов, как видим, говорит о сокращенном как бы написании слова, что и позволило, как кажется, реконструировать *тауро-руси «тавро-русы», выше принимаемые нами как бы условно. Таков наш вариант разгадки этнического субъекта одного из кирилло-мефодиевских преданий.

Может статься, что чтение наше послужит и русской проблеме в целом, хотя пока что, признавая его условность, мы попытаемся продумать и обосновать его филологическую базу в широком смысле слова. Сюда имеют отношение прежде всего лингвистические моменты чтения и реконструкции.

Наше вышеназванное прочтение *тауро-руси есть не более как экспликация местного этнического имени, которое по-гречески могло звучать как *Ταυρο-ρως. Реальность подобного наименования мог бы подтвердить пример Ταυ̃ροι καί ‘Ρω̃ςοι, что-то вроде «тавры-росы», обозначение племени, жившего к северу от дунайского устья, близ Ахиллова Бега (то есть Тендровской косы), согласно комментариям Евстафия к Дионисию. [Латышев В.В. Scythica et Caucasica. Известия древних писателей греческих и латинских о Скифии и Кавказе. Т. I. Греческие писатели. СПб., 1893, с. 194]. Комментарии написаны довольно поздно (XII век), но восходят к реалиям гораздо более раннего времени.

Выше мы уже касались вопроса о названии тавров и Таврики, пришедшего из Греции, ср. греч. ταυ̃ρος «бык»[Chantraine P. Dictionnaire étymologique de la langue grecque. Histoire des mots. T. IV – 1. Paris, 1977, p. 1096 – 1097]. В языках Северо-Причерноморско-Таврического региона исконно родственная ему форма нам пока неизвестна, так что возможно, что активизация форм типа Ταυ̃ροι и сочетаний с ними применительно к местному населению (ср. более известное Ταυροσκúθαι, тавро-скифы, в частности, о Руси) в немалой степени вызвана мощным греческим культурным влиянием. Формы, этимологически родственные греческому ταυ̃ρος представлены в основном в языках, расположенных на запад и на север от Чёрного моря: русск. тур, слав. *turь, литовское taũras «буйвол», «тур», др.-прусск. tauris -«зубр», латинское taurus «бык», ирландское tarb — бык [Фасмер M. Этимологический словарь русского языка. Изд. 2-е. М., 1986 – 1987, т. IV, с. 122]. Недостаточно ясно, относится ли сюда Таурсана, название города в Крыму, у ал-Харизми [Грицков В.В. Русы. Часть 2. Исчезнувший материк. М., 1992, с. 26.]; что касается чтения Саурсана, то повторяется все та же аргументация pro и contra, с которой мы ознакомились выше, в случае транслитерации Артания, поэтому нет надобности повторяться. [Калинина Т.С. Сведения ранних ученых арабского халифата. М., 1988.]

Если бы восточные славяне рано заимствовали греческое имя тавров, оно имело бы форму *тур, с естественной монофтонгизацией дифтонга аи/ои. Ср. слав. моуринъ — «негр» из греч. Μαυ̃ρος или лат. maurus. Но для нас это не более чем аналогия, полезная тем, что, судя по тому немногому, что мы знаем, субстратные языки северного Причерноморья были монофтонгизирующими языками — местный иранский и индоарийский. Так что, если иметь в виду местную туземную форму занимающего нас этнонима, ею могла реально быть *tur-ros– или *tur-rus-, форма гибридная, при условии слишком очевидных греческих импульсов, многократно указанных выше (для первого компонента). Второй компонент, как мы знаем, местный, исконный, его семантическая понятность сохранялась, видимо, долго («белый»). Мне кажется, одним из последних отголосков полнозначного лексического значения корня *ros/*rus– «белый», в том числе в составе сложения *tur-rus– «Тур светлый», прозвучало имя тюркского племенного вождя Τούρξανθος, где-то в северокавказских или донских, приазовских степях принимавшего, согласно Менандру Протектору, византийское посольство. Слишком явно здесь наличие греческого ξανθός -«светлый», «светловолосый», калькирующего *tur-rus– как Τουρ-ξανθος.
Итак, кирилло-мефодиевское тоурси может отражать дославянское название северопричерноморского народа *tur-rus-. Это название, особенно в форме тоурси (ЖК), затемнённое до нечитаемости для сегодняшнего читателя и даже исследователя, после незначительной реконструкции обретает вновь минимальную понятность. Связь этнонима *tur-rus– и «русских» письмен была, возможно, понятна Константину Философу тогда в Корсуни (Херсонесе), и он мог иметь в виду именно её в Венеции через несколько лет.

Мы вынуждены работать с реликтами, часто – прошедшими через иноязычный фильтр (или фильтры). Одним из таких сложных реликтов может быть племенное название тиверцы (тиверьци), уже непосредственно входящее в собственно древнерусскую этнонимию. О тиверцах писали и думали разное. Д.И. Иловайский, например, смело отождествлял их с тавро-скифами, что, хотя и неверно с нашей точки зрения, все же свидетельствует о немалой интуиции учёного. [Иловайский Д.И. Разыскания о начале Руси. Изд. 2-е. М., 1882, с. 286] После всего того, что обсуждали мы выше, интересны наблюдения Маркварта, который пишет: «… Ясно, что турси (ЖК, гл. XVI. – О.Т.), расположенные между аварами и хазарами, географически точно соответствуют летописным тиверцам. Форма имени указывает на перевод с греческого: Τύρσοι=слав. *Turci»[Marquart J. Osteuropäische und ostasiatische Streifzüge. Ethnologische und historisch-topografsche Studien zur Geschichte des 9. und 10. Jahrhunderts (ca. 840 – 940). Leipzig, 1903, с. 191]. Греко-славянские отношения видный немецкий ориенталист охарактеризовал, пожалуй, не совсем точно, иначе мы бы имели в паннонском житии форму *тvpcu, а не реально засвидетельствованную тоурси, но отождествление тоурси и тиверьци весьма любопытно. Кто были тиверцы, так до конца и не ясно, потому уместно будет потом обратиться к археологу-специалисту [Федотов Г.Б. Тиверцы // Вестник древней истории, 1952, № 2, с. 250 и сл.]. Он относит тиверцев к коренному славянскому населению Поднестровья; их городища – на месте более древних, в частности скифских, поселений; показателен необычайно высокий уровень использования лошади в быту.

Что касается отнесения сюда же имени тюрок/турок, то это предвосхищает одну из современных этимологий, хотя и расходится с формой и значениями византийского Τουρκοι, как, впрочем, и со славянскими (древнерусскими) передачами этого восточного этнонима. Мысль об их тюркской принадлежности побудила И.Г. Добродомова объяснить и их племенное название из тюркского (чувашско-булгарского) tüürik, варианта к türk[221] Но все-таки при этом мы как минимум теряем перспективную связь тоурси и тиверьци, которая заслуживает дальнейшего осмысления. Роль тюркского и даже, возможно, булгарского вполне сводится к посредству, которое могло выглядеть как: *tur-rus– (*Ταυρο-ρως) →*tyvyrs – тиверьци (исход вторично осмыслен как славянский суффикс).

В результате мы вновь возвращаемся к нашим исходным формам *tur– и *rus-, которые обе небезразличны для нашей Руси и к тому же так связаны между собой – гораздо теснее, чем это можно представить себе в наше время. Грубость военных обычаев, морские набеги на Византию, близость мест проживания – все это накрепко роднит тавров и понтийских росов в представлениях византийцев уже в IХ веке. [Васильевский В.Г. Русско-византийские исследования. Вып. 2. Жития св. Георгия Амастридского и Стефана Сурожского. СПб., 1893, с. CXLIX, 66 – 67; Талис Д.Л. Росы в Крыму // Советская археология, 1974, № 3, с. 88; Голубинский Е.Е. История русской церкви. Т. I. Период первый, киевский или домонгольский, первая половина тома. Изд. 2-е. М., 1901, с. 41.].

От *tur– и *rus- ещё далеко до исторической Руси, с той разницей, что поначалу было одинаково до неё далеко – и от «тавров», и от «росов», и в последующие века на византийском Юге едва ли не более стабильна тенденция переносить на днепровскую Русь имя тавров и тавро-скифов. Важно не приуменьшать возможности того, что помимо этих последних литературных форм на северных побережьях Чёрного моря жили местные обиходные варианты или – вариант. Из наших наблюдений вытекает, что реально им могла быть форма *tur-. С юга же неуклонно ширилась и входила в обиход форма *rus-, откуда в конце концов и утвердилась Русь, название, понятие и самосознание, за ними стоящее.

Зрел и другой вариант, который не состоялся. Сейчас для нас, может быть, важнее всего, что он тоже зрел на ранее цивилизованном Юге, а не на отсталой северной окраине, – вот что, пожалуй, самое важное, как дополнительный аргумент этого главного направления – с Юга на Север, а не наоборот. Второй вариант (тавры, тавро-русы, *туро-русы) оказался приглушён и предан забвению, хотя я почёл своим долгом указать и на него – на то, что он мог реально оказаться для нас первым и единственным названием нашей Родины, и тогда шла бы речь о великой стране *Турь или *Турия. Сейчас это звучит как абстрактная теория, да и вообще нам не так давно запрещали «писать историю в сослагательном наклонении». А пессимизм нашептывает: случись так, мы давно уже имели бы дело с норманистским учением о происхождении имени нашей страны от имени скандинавского бога Тора… Но что же в таком случае называется моделированием и так ли уж оно неуместно в исторической науке? И разве оно не стόит несколько бόльшего внимания с нашей стороны, если именно на этом пути, идя по следам Руси Азовско-Черноморской, как и Руси вообще, мы тем самым расширяем аргументацию в пользу своего решения более чем двухвекового вопроса науки о Руси.

Далее… Мысли о дохристианской религии славян в свете славянского языкознания