Вторник , 19 Март 2024
Домой / Древнерусские обычаи и верования / Баснословные сказания о собаке

Баснословные сказания о собаке

Афанасьев А.Н. Поэтические воззрения славян на природу:

 Опыт сравнительного изучения славянских преданий и верований в связи с мифическими сказаниями других родственных народов.

Том 1. XIV. Собака, волк и свинья.

Баснословные сказания о собаке.

Быстрый бег собаки составляет тот существенный признак, по которому она получила свое название:

в санскрите: сван — сvan (gväna, guna, gimi— муж. рода, gväni, guni — жен. род), инд. svän, бенг. сvä — от корня сun — ire, (ведаич.) — быстрый, стремительный; в зенде c,v переходит в ср — спан — jpan и  спака — jpaka (жен. р.) = рус. собака; греч. χυων,χυνοζ образовалось из первоначальной формы kvan — точно так же, как лат. canis есть сокращенное cvanis. Другое название пёс (пол. pies, илл. раз, чешск. pes, армор. püze) имеет в санскрите корень pis (pesati, pisyati) — ire, и, значит: бегун.

Сербы говорят: «брз као пас, као тица» = быстр как пёс, как птица; у нас эпитет борзый придается коню, а с перестановкою ударения: борзой— легконогой породе охотничьих собак. Немцы борзую собаку называют windhund, английскую охотничью собаку — windspiel и wind = ветер. Вместе с этим самый ветер стал олицетворяться в образе рыскающего пса; норвежская загадка: «es steht ein Hund auf dem Glasberg (=блестящий свод неба) und bellt ins Meer hinaus» означает: «ветер, шумящий в парусах корабля».

Свист ветров и гул бури были уподоблены собачьему лаю и вою; немцы говорят: «heult dersturm», подобно тому как наш язык допускает выражения: вой бури и вихрей, вой собак и волков. Эдда даёт ветру название heuler. В церковнославянском словаре Алексеева хор — западный ветер, речение, родственное с словом хорт борзой, ловчий пёс; в клятвах верхних лужичан khort употребляется в значении нечистого духа. Финский эпос знает быстроногих собак, порожденных западным ветром.

Хортборзой, ловчий пёс, греч. —khouros (скорый) = «бегущий»; латин. currere (курьер) «бежать, двигаться быстро»; лит. karšiu, karšti «идти быстро»; др.ирл. carr, ср.валлийское carr (скоро) «телега, повозка», бретон. karr «колесница», валлийское carrog «поток»; др.сканд. horskr «быстрый«.

Гимны Ригведы упоминают о небесной суке Saramä — быстрая, которая, по повелению Индры, следит за демонами, похищающими облачных коров, и открывает места, куда они уведены; в награду за то бог-громовержец дает ей молока (= дождь), которым кормит она своих щенят. Самому Индре и его спутнику Вайя — Väyu — богу ветров, даётся эпитет cunas.

По греческому сказанию, Геркулес прежде, нежели захватил славных красношёрстных быков чудовищного царя Гериона, должен был убить двуглавого пса Орта; пёс этот был порождением Эхидны и Тифона и обладал страшною силою. У великанов скандинавского эпоса были не только чёрные быки и златорогие коровы (=грозовые облака), но и собаки (=вихри), которым владыка исполинского племени Трим вил золотые привязи.

Русское предание представляет одиноких, прожорливых великанов с собачьими головами и называет их пёсьиголовыми: в таком смешанном — полузверином, получеловеческом образе фантазия олицетворила демонов грозовых туч, дышащих бурями. Сибиряки верят, что есть на свете люди с собачьими головами и конскими копытами. В связи с этим преданием стоят средневековый рассказ об Александре Македонском и католическая легенда о св. Христофоре, который был переправщиком на реке, и перенёс на своих плечах Иисуса. В числе других чудовищ, которых встретил Александр Македонский в своём многотрудном походе на восток, были и кинокефалы — люди с песьими головами; он загнал их в горы (= тучи, см. гл. XVIII) и заключил в подземных пещерах. Это баснословное сказание занесено в наши старинные рукописи из чужеземных источников; тем не менее оно важно и для истории славянских преданий, ибо в основе его лежат представления, общие всем индоевропейским народам.

Содержание легенды о святом Христофоре исполнено высокой поэзии: в давние времена жил на свете славный великан, по имени Оферуш. Это был человек столь огромного роста, что когда померла его мать — он захотел насыпать над нею могильный курган, набрал в свой сапог земли, вытряс на труп усопшей, и вместо кургана вознеслась высокая гора под самые облака; а там, откуда взял он землю, стала пропасть — на столько же миль глубиною, на сколько новая гора высилась над земною поверхностью. Оферуш уселся над пропастью и горько-горько плакал, слезы его струились в бездну и образовали море; от того-то морская вода горька и солона, как слёзы. В этих подробностях узнаём предание о великане — создателе облачных гор и дождевых морей. Задумал Оферуш поискать себе господина, сильней которого не было бы никого на свете; прежде всего служил он у могучего короля, но король боялся нечистого — и Оферуш перешёл на службу к чёрту; оказалось, что и чёрт не без страха, что он боится крестного знамения. Тогда великан покинул его и пошёл искать Христа. Встретившись с убогим пустынником, он обратился к нему с вопросом: «где Христос?» — Везде! — отвечал старец. «Как же мне служить ему?» — Молися и трудись! Оферуш не умел молиться, но зато готов был на тяжкие труды. Пустынник привёл его к бурному, стремительному потоку, в глубине которого тонул всякий, кто хотел переправиться на другую сторону.

«Тебе даны исполинское тело и необыкновенная крепость сил, — сказал пустынник, — переноси на своих плечах пилигримов через воды потока. Твори это во имя Христа, и он примет тебя своим слугою!»

С той поры и днём, и ночью великан переносил через поток странствующих богомольцев, опираясь на огромную сосну, которая служила ему посохом. Раз ночью, утомленный дневным трудом, он крепко заснул; сквозь сон послышался ему голос ребёнка, трижды назвавший его по имени. Великан встал, посадил ребёнка на плечо и пошёл в воду, которая прежде едва доходила до его колен; то теперь волны вздымались все выше и выше и с бешенством били о крутые берега. Оферуш почувствовал на себе страшную тяжесть, согнулся под ношею и со страхом сказал: «о дитя! отчего ты так тяжело, как будто бы я поднял на свои рамена целый мир?»Ты поднял того, кто сотворил мир! — отвечал младенец-Христос. Окрещённый самим Спасителем во имя Отца и Сына и Св. Духа, великан назывался с того времени Христофором, т. е. носителем Христа.

Подобно другим апокрифическим повестям сказание это создалось на почве древнейших мифических представлений и, по мнению учёных — есть не более как подновленная в христианском духе сага о Торе, который из страны йотунов (=великанов; др.сканд.:  Jötunn «обжора» -«едун») перенёс через шумные воды Орвандилла Смелого. Оrvandill (= действующий стрелою; ur — стрела, at vanda— делать, производить) — олицетворение малютки-молнии, которую несёт великан-туча или шествующий среди дождевых потоков, одетый облаками Тор. Орвандилл — муж вещей GrOa (= at grOa расти, зеленеть, заживлять, исцелять), т. е. облачной жены, дарующей полям зелень и жизнь.

Западные народы представляют святого Христофора великаном с страшным лицом и такими же красными волосами, какие были у Тора; от этого древнего бога он наследовал владычество над грозою и градом. В храм святого Христофора в Кельне приходили в старину молиться о прекращении непогоды, о защите от громовых ударов и опустошительного граду. Восточные же предания дают святому Христофору песью голову, с которою он изображался и на древних иконах.

Ветры, как быстроногие охотничьи псы, гонят перед собою облака, которые олицетворялись в образе различных животных. Отсюда возникло известное у германских племён поэтическое сказание о дикой охоте (wilde jagd), или по другому представлению— о неистовом воинстве (wьtendes = Wuotanes heer). Для каждого естественного явления мифология даёт по нескольку разнообразных картин; иначе и быть не могло, потому что в глубочайшей древности всякий смотрел на явления природы с той точки зрения, какая была ему ближе и понятнее по образу его жизни и занятий: пастух смотрел на них именно как пастух, охотник — как охотник, воин — как воин, и все они свои особенные, отдельные сближения вносили в общую сокровищницу народных верований.

Соединенное первоначально с именем Вуотана (Прото-герм.: *Woðanaz или *Wōđinaz, имя Одина родственно с словом «wuth» и означает: бога, грядущего в вихрях и буре, сказание о дикой охоте впоследствии было перенесено на некоторых знаменитых героев. Когда ветер шумит в лесу, в Померании, Мекленбурге и Голштейне обыкновенно говорят: «der Wуdк jagt!». О несущихся по небу облаках говорится: «jagen die Wolken». Часто бывает, рассказывают народные саги, что в светлую, тихую ночь внезапно раздается страшный гул, свет месяца меркнет, вихри подымают свист, деревья ломаются и падают с треском, и в разрушительной буре несётся по воздуху дикий охотник — один или в сопровождении большого поезда духов, которых называют: nachtvolk, nachtgejage. На статном, белом, как молоко коне, извергающем из ноздрей и рта пламя, скачет древний бог во главе огромной свиты; голова его покрыта шляпою с широкими полями; плащ, накинутый на плечи, далеко развевается по ветру. Эта одежда составляет такой неотъемлемый атрибут Вуотана, что ради её он называется в сагах Hakelberend — (Hakol-obrand или Hakelberg), т. е. носитель мантии, плаща. В др.-верх.-нем. hahhul, сканд. hakul, англос. hacele одеяние, плащ, броня; нем. gebären носить; Прото-герм.: *beranan, от Прото-ИЕ корень *bher- носить, беременность). Подновляя древнее предание во вкусе средневековых христианских воззрений, саги рассказывают, что Hakelberend  был страстный охотник, который выезжал на лов даже по воскресным дням, и за такое нечестие по смерти своей увлечен в воздушные пространства, где и продолжает охотиться, не ведая ни днём, ни ночью покоя. По другой вариации, наказание это постигло его — потому, что, будучи на смертном одре, он не хотел слышать о небе и на увещевания пастора возразил:

«Господь Бог может спокойно пребывать на небесах, только бы оставил мне мою охоту!» Так охоться же ты до Страшного суда! — сказал ему пастор.

Иногда дикий охотник выезжает не верхом, а в огненной колеснице на выдыхающих пламя лошадях; колесницей управляет возничий, он громко хлопает бичом, и после каждого удара сыплются молниеносные искры. Свиту Водана (Одина) или вообще дикого охотника, который нередко представляется бородатым великаном или чёртом, составляют и тени умерших. Поезд этот сопровождается хищными, пожирающими трупы птицами, и между ними всех заметнее стаи воронов, ворон — вещая птица Одина. Вслед за шумною толпою мчатся с визгом и лаем большие и малые чёрные псы, которых Водан возбуждает к гоньбе громким охотничьим возгласом: го-го! Трубят рога, и их звукам вторят множество других музыкальных инструментов и неистовые клики охотников.

Целью охоты бывают звероподобные тучи — быстроногие кони, олени и боровы, пасущиеся на небесных пажитях, или облачная полногрудая дева (windsbraut, waldfrau), за которою гонится Водан, как за своею добычею. При нечаянной встрече с этим чудесным поездом путник должен броситься наземь и лежать до тех пор, пока не пронесётся над ним бешеное сборище; в противном случае — беда! смелый путник подымается вихрями на воздух и далеко от родины падает низверженный на землю.

Ещё опаснее смотреть на дикую охоту из окна: нескромное любопытство вознаграждается таким сильным ударом, что человек падает замертво и на лице его остается навсегда огненное пятно или он теряет зрение  — страшный бич выстёгивает ему оба глаза. Впрочем, иногда дикий охотник бывает благосклоннее, и тому, кто отзовётся на его клик таким же возгласом: го-го! , бросает, как участнику в охоте, часть своей добычи: обыкновенно он бросает заднюю ногу оленя или другого пойманного зверя, которая потом превращается в серебро и золото. В этих преданиях народная фантазия соединила вместе многие метафорические представления и создала из них исполненную грандиозной поэзии картину грозы, подобной охоте. Плащ Водана, его широкая шляпа и неудержимый конь— всё это знакомые нам метафоры несущихся по небу облаков (припомним: плащ-самолёт, шапку-невидимку и крылатых, огнедышащих коней — гл. Χ и XIIНебесные стада и их пастыри). Присвоенный ему белый конь сменяется нередко чёрным, так как понятие об этом цвете нераздельно с тучами, грива которого сверкает огненными блёстками. Вой собак, шумные клики охотников, звуки рогов и нестройная музыка — поэтические образы завывающей бури и громового грохота.

Бич, рассыпающий искры и ослепляющий зрение, есть Перунов бич-молния (blitzespeitscheсм. выше). То же значение принадлежит и задней ноге, брошенной Воданом, ибо keule равно означает и заднюю ногу (лопатку) и громовую палицу (donnerkeil). Перуновы кони выбивают из облачных скал дождевые источники ударом копыт; младенца Вакха ( = дождь) Зевс выносил в своей лядвии (=бедре); из рук воинственного Тора молния летит поражающим молотом или стрелою, а из рук дикого охотника она, соответственно всей остальной обстановке, низвергается, как часть охотничьей добычи. Ночное время охоты указывает на мрак, которым одевают небо грозовые тучи.

Древнейшие мифы представляют ветры и бурю существами голодными и прожорливыми; такой её характер придан и мифическим собакам, которые разрывают всё, что ни встретится им на пути: кто желает предохранить себя от их свирепости, тот должен бросить им в дар мешок с мукою, которую они быстро пожирают, т. е. ветер разносит её по воздуху. В некоторых местах Германии, когда подымется сильный вихрь, старухи вытрясают из окна мешок муки на улицу, со словами:

«успокойся, добрый Ветер! снеси это твоим детям» Или: nimm das lieber Wind, koch ein Musz fer dein Kind!

Своим приношением они думают утолить его голод, как хищного зверя. В Швабии ставят на крышах кисель Ветру, говоря: «man messe die windlhynde fettern». На Рождественские Святки не развешивают на дворе белья, опасаясь, чтобы собаки дикого охотника не разорвали его в клочки.

Так как в самой природе дуновение бурных вихрей нераздельно с полётом грозовых облаков, то и в мифических сказаниях собака принималась за воплощение не только ветра, но и тучи. О собаках дикого охотника немецкие саги утверждают, что в стремительном беге по воздушным пространствам они сотрясают с своей шерсти дождь, оскаливают огненные зубы ( = молнии) и двигают огненными языками. Пламя огня, охватывающее горючий материал, издревле казалось пожирающею стихиею (=жреть = гореть и жрать, см. гл. XV), а его переливающиеся изгибы представлялись подобием лижущих языков. В гимнах Ригведы говорится, что Агни лижет возжжённую жертву огненными языками. Подобные выражения, что пламя лижет огненными языками и пожирает свою добычу, существуют и у славян и у других индоевропейских народов. В переводе Библии читаем:

«и спаде огнь от Господа с небесе, и пояде всесожигаемая — и дрова, и воду, яже в мори, и камение, и персть полиза огнь».

Немцы говорят об огне: es leckt mit der zunge, grisst um sich; в сказке: das Feueran ihren Kleidern mit rothen Zungen leckte. Отсюда объясняется: а) название лизун, даваемое домовому, представителю домашнего очага, и b) малорусская клятва: «нехай тебе лизень злиже!» Эта живописная метафора  соединяется и с грозовым пламенем, и потому народное предание даёт небесным псам огненные языки. На Руси рассказывается легенда, что собака создана была голою и что шерсть ей дана дьяволом, в чём слышится тёмный намёк на старинное представление облаков звериными шкурами, которыми демоны застилают небесный свод.

Семаргл. Георгиевский собор — 1234 г., Юрьев Польской, Владимирская область

С дикою охотою, как поэтическим изображением грозы, соединяются все обыкновенные грозовые признаки: там, где пронесется дикая охота, хлеб растёт выше и гуще. Но тот же Водан, который растит нивы, может и выбивать их градом; почему в некоторых местностях оставляют во время жатвы связку спелых колосьев для его лошади, чтобы он был милостив и не вредил хлебных посевов. По известному закону перенесения мифических представлений с неба на землю, народные предания утверждают, будто дикий охотник схватывает коров, уносит с собою в облака и через три дня возвращает назад выдоенными или оставляет их навсегда при себе; рядом с этим верят также, что Водан дарует коровам обилие молока. Смысл тот, что владыка весенних гроз наполняет сосцы облачных коров дождевою влагою и это небесное молоко выдаивает на землю. По окончании лова дикий охотник и его свита скрываются в колодцах, прудах и источниках, т. е. исчезают в дождевых ливнях.

Рассмотренные нами предания приписываются и дикой охотнице, которая олицетворяет собою ту же весеннюю грозу, только в женском образе: это Frau Gaude, или Фрея (другие названия: Holda, Berhta, Fricka), родственные греческой Артемиде (Гекате), которая охотилась по ночам с ловчими псами в старых дремучих лесах.

Саги рассказывают о Фрее, как о спутнице Водана и участнице в его воздушной охоте. О Frau Gaude существует такое сказание: были у ней двадцать четыре дочери, и все они, подобно своей матери, страстно любили охоту; однажды, носясь по лесу, они в диком упоении решили, что охота лучше царства небесного — и в то же мгновение превратились в охотничьих сук: четыре должны возить колесницу, на которой восседает Frau Gaude, а остальные двадцать следовать за нею и вечно продолжать охоту между небом и землею. К этому же разряду поэтических преданий принадлежит и греческий миф об Орионе, который охотится на том свете и по имени которого Гомер одну из блестящих звезд называет Псом Ориона.

Между славянскими племенами сказание о «дикой охоте» далеко не получило такого полного развития, хотя отдельные метафоры, под влиянием которых оно возникло, и не были им чужды. Очень может быть, что самая охота не пользовалась у славян таким широким сочувствием, как у германских народов; но если принять во внимание, что вообще поэтическая обработка преданий у славян гораздо слабее, чем у германцев, что, разумеется, зависело от различия местных и исторических условий, в какие были поставлены те и другие, то справедливее будет объяснять указанный факт именно из этого главного основания.

Лужичане называли Die Gutteiwelt; Der heut. Volksglaube. Следы представления грозной бури под видом дикой охоты находим и в местах, издревле заселенных кельтами (во Франции, Англии и Шотландии); французы называют эту охоту la chasse, l’anne furieuso, mesgnie furieuse, chasse de Cain, a дикого охотника — chasseur sauvage, grand veneur. Они называют дикого охотника Dyterbernat и тем самым обнаруживают, что предание это есть не более как заимствованная от немцев сага о Дитрихе фон Берне (Dietrich von Bern). Лужичане знают юную и прекрасную богиню охоты— по имени Dzivica (=Дзивица), которая любит охотиться в светлые лунные ночи; с оружием в руках мчится она на борзом коне по лесам, сопровождаемая ловчими псами, и гонит убегающего зверя. Знают её и в других славянских землях; по народным рассказам, чудесная Дева охотится в дебрях Полабии и на высотах Карпатских горах. У чехов почиталась Divana (по указанию Вацерада: «Letnicina i Perunova dci»), у поляков— Dzievona (Zievonia), которую авторы хроник сравнивали с Церерою.

И характер, и самое имя (Дева = Дива) указывают в ней богиню, тождественную Диане. Влахи рассказывают, что в облаках охотится Dina ( = Диана) с большою свитою фей и колдуний и что оттуда далеко раздаются звуки их музыкальных орудий. Чтобы охота была удачная, в Новгородской губ. читают следующее заклятие:

«пойду я в чистое поле, в чистом поле млад месяц народился, от млада месяца — млад молодец: сидит на вороном коне, по колена ноги в золоте, по локоть руки в серебре, на буйной голове все кудри в золоте. Держит молодец золотую кису, золотой топор и булатный нож; в золотой кисе лежит мясо, и сечёт мясо молодец булатным ножом и бросает на мой волок… Возговорил добрый молодец: гой еси лисицы черноухие, черноусые, лисицы бурые, рыси и росомахи, и седые волки! сбегайтеся на мой волок, на мою отраву— днём по солнцу, а ночью по месяцу. Ключ да замок!»

Мифический молодец с золотыми кудрями и руками — бог весенних гроз; он скачет на вороном коне-туче, держа в руке золотой топор-молнию, и разбрасывает притраву, чтобы сбегались на неё волки, лисицы, рыси и росомахи. К нему, как небесному ловчему, обращено вещее слово заговора, силою которого лесной зверь должен сам бежать на охотника.

По древнейшим воззрениям, твёрдо запечатленным в языке, губительная зараза приносилась бурным дыханием вихрей (поветрие), а души усопших, как существа стихийные, воздушные (дух — ветер), возносились в небесные страны на крыльях ветров и на летучих кораблях-тучах. Вот почему в свите дикого охотника шествуют Смерть и покойники; вот почему и собаке, как мифическому олицетворению ветра и грозы, даётся участие в представлениях о загробной жизни, а знойное время года, порождавшее моровую язву, называлось у римлян пёсьими днями (caniculares dies).

По свидетельству Вед, души усопших сопровождались на тот свет двумя собаками, которые были приставлены оберегать пути в ад и в царство блаженных; персы верили, что умершие должны были переходить мост Шиневад (= радугу), ведущий на небо, охраняемый сильною собакою. В Персии и Бактрии было в обычае бросать мертвецов, а также безнадежно больных и дряхлых стариков, на съедение псам, в чем выразилось суеверное воззрение на собак, как на путеводителей душ в царство блаженных. Чуваши убеждены, что души покойников, во время совершения поминок, входят в собак и что все, пожираемое этими животными, якобы поедается  усопшими; кидая за поминальной трапезою разные яства собакам, они обращаются к ним с этими словами: ешь, батюшка! (или матушка, или другой усопший родич).

6 век до н.э. Геракл и Цербер.

В греческой мифологии страшный трёхглавый Цербер, хвост которого был подобен дракону, а грива кишела змеями (= молниями), сторожил мрачный Аид (=А-вид — «не видимый»). По сказанию Эдды, когда Один отправился в темное жилище Геллы (Ninheimr), чтобы своими песнями воззвать душу умершей Валы — вещей жены, и спросить её об участи Бальдура, то у ворот ада встретил его злой пёс с разинутой пастью и кровавыми пятнами на груди и громко лаял на владыку богов. В Веласе, когда по горам воет буря, народу слышится лай адских собак (cron annwn), которые преследуют души умерших. У буддистов сохраняется верование, что в адских дебрях терзают грешников псы острыми железными зубами. В старинном апокрифе об адских муках сказано о великой грешнице: «руцеже ея грызяху два пса великие». Вой собаки принимается за предвестие тяжкой болезни и смерти, и потому, заслышав его, говорят: «вой на свою голову!» Если собака роет на дворе яму, то непременно к покойнику: вырытая ею яма намекает на скорую необходимость в могиле. Сравни: если крот роется под хату — в доме скоро будет покойник.

Простой народ связывает с собакою различные приметы и поверья об атмосферных явлениях: так валяется она — летом к дождю и ветру, а зимой к метели. По мнению одних, чёрная собака и чёрная кошка, как животные, посвященные издревле богу-громовнику, предохраняют дом от удара молнии, а по мнению других, они, как воплощения тёмных туч, служат убежищем для нечистой силы, которая, входя в них, тем самым привлекает на дом громовые удары. Встреча с собакою признается счастливою; на кого она потянется — тому будет прибыль или обнова.

В житии Феодосия рассказывается, что нечистый дух являлся к нему в образе чёрного пса, и когда святой «восхотех ударити его — и се невидим бысть». Индоевропейские народы приписывают собакам духо-видство; они чуют приближение богов и демонов, незримых очам смертного. Таким чудесным свойством обладают, по русским поверьям: а) двоеглазкачёрношёрстная собака, имеющая над глазами два белые пятна, которыми и усматривает она всякую нечистую силу, и b) ярчук— собака, у которой будто бы во рту волчий зуб, а под шкурою скрыты две змеи-гадюки (Харьк. губ.); она чует черта и наносит ведьмам неисцелимые раны. В некоторых местах уверяют, что собака первого помета от перворожденной суки может видеть духов.

Эти подробности свидетельствуют, что народ ещё смутно помнит о тех баснословных, одаренных и особенно зорким зрением и особенно страшными зубами псах, которые преследуют в дикой охоте вещих облачных жён; очи, видящие демонов, и зубы, терзающие ведьм, суть метафоры сверкающих молний. Если собака бросается на гостя — это знак, что он пришёл не с добрым намерением; если она жмется к хозяину — знак, что ему грозит несчастье: в обоих случаях собака предвидит грядущую опасность. Собачий вой, с которым древние народы сближали вой разрушительной бури, предзнаменует неурожай, войну и пожары. По указанию Эдды, вой собак предвещает «метание копий» = войну.(Симрок, 220)

Как на остаток старинного уважения к собаке можно указать на ходячий в народе совет: «не пихай собаку — не то судороги потянут». Тот же совет даётся и относительно свиньи. От укушения бешеной собаки прибегают к такому средству: сжигают клок её шерсти, собранную золу мешают с вином и дают пить больному (Пузин., 169): жжение шерсти намекает на пламя грозы, охватывающее звериную шкуру — облако, а вино — метафора дождя.

Далее…XIV. Собака, волк и свинья.  Баснословные сказания о волке.

Баснословные сказания о волке
Небесные стада и их пастыри

Оставить комментарий

Ваш email не будет опубликован.Необходимы поля отмечены *

*