О среднедунайском центре праславянских фонетических инноваций

Этногенез и культура древнейших славян.
Лингвистические исследования
Олег Николаевич Трубачев

Часть I
ЭТНОГЕНЕЗ СЛАВЯН И ИНДОЕВРОПЕЙСКАЯ ПРОБЛЕМА

ГЛАВА 5.

 О СРЕДНЕДУНАЙСКОМ ЦЕНТРЕ ПРАСЛАВЯНСКИХ ФОНЕТИЧЕСКИХ ИННОВАЦИЙ

В предыдущей главе [см. также 33] было обращено внимание на ценные наблюдения Т. Милевского о Центр праславянских фонетических инноваций в Паннонии. В том же направлении ориентируют нас и разыскания других ученых по самостоятельным, хотя и смежным (фонетическим) вопросам. Здесь уместно назвать работы И. Марвана над генезисом стяжения (контракции) в славянском, в которых говорится о праславянской древности явления. И если мнение автора о стяжении как одном из главных факторов разделения праславянского языка кажется преувеличенным и в принципе едва ли удачным, то его главный вывод о том, что географическим центром явления была территория исторической Великой Моравии, т.е. чешские и примыкающие к ним говоры, интересен в плане наших поисков [34, 35]. Современная научная критика с вниманием отнеслась к лингвогеографическому решению проблемы Марваном, а также к его хронологии явления, согласно которой «зарождение праславянского стяжения приходится на вторую половину IX века» [36].

Не оставляя фонетического аспекта, мы вправе обратить внимание, далее, на то обстоятельство, что наша более южная локализация праславянского ареала позволяет лучше осмыслить природу некоторых схождений славянского и латинского, которые иначе пришлось бы в лучшем случае трактовать как чисто типологические. Однако теперь имеются основания для более реального объяснения этих схождений как ареальных. Я имею в виду близкое переходное смягчение (палатализацию) задненебных, на что уже указывалось и раньше, ср. [37, с. 112-113]:

«На большей части народнолатинского ареала велярные смычные k и g подверглись аффрикации перед передними гласными е и i, аналогичной так называемым палатализациям в славянском».

Балканская латынь адриатического побережья и позднейший далматинский не знали этого переходного смягчения, как и архаичный сардинский [4], Ср. [38], впрочем, автор, похоже, недооценивает эти различия внутри романского ареала.

В остальном ареальное распространение этого явления весьма очевидно, причем в ряде случаев — под влиянием славянского, например в румынском [37, с. 121]. Можно здесь напомнить, что подобные палатализации «славянского типа» в принципе несвойственны для таких близкородственных языков, как балтийские, и их появление там (ср. палатализации задненебных в латышском) есть результат вторичного славянского (русского) влияния [*].

*. К разительным схождениям романского (позднелатинского) и славянского наука обращалась неоднократно, как это делал, например, Н. Ван-Вейк, один из замечательных славистов XX в., в частности, тогда, когда он затруднялся объяснить «тенденцию к повышению звучности, которая столь мощно действовала и в славянском, и в романском. Надо надеяться, — писал Ван-Вейк, — что сравнительное исследование таких поразительных сходств, какие мы констатируем между романским и славянским, поможет прояснить наши мысли относительно причинности в жизни языков. Сходные явления должны иметь сходные причины; следовательно, можно ожидать, что разительное сходство между двумя языками не должно ограничиваться единичным явлением» (Van Wijk N. Les langues slaves. De l’unité a la pluralité. 2ième éd, corrigée. ‘S-Gravenhage, 1956. P. 23).

Вообще, надо сказать, латынь, в том числе латынь народная, в глазах одних (все реже) — конкретная и реальная благодаря наличию письменности, а в глазах других (все чаще и чаще) — неосязаемая, зыбкая, непознаваемая (В. Маньчак: «миф о «народной» латыни»), спорная, как оказывается, по причине вскрываемого отсутствия единства и однородности [см. 39, passim], — всемогущая латынь и её история, как подсказывает опыт последних десятилетий, не только учит нас, славистов, но и сама могла бы обогатиться уроками праславянской диалектной сложности, чтобы с их помощью преодолеть собственный кризис концепции стабильного древнего «языка-мумии».

ТИПОЛОГИЯ ЭТНОГЕНЕЗА. ГЕРМАНО-СЛАВЯНСКИЕ АНАЛОГИИ: ПОДВИЖКА ЮГ ↔ СЕВЕР

Но вернемся к германо-славянским аналогиям. Эти аналогии позволяют понять динамику славянского ареала, иначе во многом неясную. Речь идёт прежде всего о древней своеобразной подвижке ареала Юг <-> Север, которая коснулась не одних только славян, но и германцев. О ней отчасти помнит и повествует Нестор в своей летописи:

«Когда волохи совершили нашествие на дунайских славян и расселились среди них и притесняли их, славяне те пошли и поселились на Висле«.

Например, Скандинавия, юг которой часто включают в прародину германцев, была освоена ими вторично, с Ютландского полуострова и материка, недаром со времён Плиния герм. *skadin-aujō, откуда латинизированное Sca(n)dinavia этимологически значит ‘пагубный остров’, или ‘пагубный берег’, ‘Schaden-au’. Так свою исконную родину не называют, а называют вновь освоенные, чужие, неприветливые места. Раньше германцы сидели южнее, общаясь
с кельтами, древняя прародина которых, вероятно, помещалась на юге современной Западной Германии.

Потом и германцы, и сами кельты, и иллирийцы (иллиро-венеты), следы которых в географических названиях находят вплоть до южных берегов Балтийского моря, двинулись на Север. Почему? Возможно, для освоения новых пригодных для жизни пространств после отступления последнего оледенения.

Возможно, что были и другие причины. Не на все вопросы пока можно ответить сейчас. Ясно одно: подвижка Юг ↔ Север (символ ↔ передает у нас как поступательный, так и возвратный характер этой подвижки, о чем — ниже) была крупнейшим историческим эпизодом в жизни древних индоевропейских племён Центральной Европы. Ясно также другое. Пока предельный возраст образования индоевропейских диалектов измерялся округленными датами не древнее 2000 г. до н.э., индоевропеистов сравнительно мало интересовала история древнего климата, и некоторые гипотезы включали Север Германии в искомую индоевропейскую прародину.

В наше время вся индоевропейская датировка пересматривается в сторону удревнения, причем III и IV тыс. до н.э. не кажутся предельно древними в жизни индоевропейских диалектов. Поэтому сейчас уже трудно не считаться с указаниями, что на север от Судет и Карпат простиралась первоначально зона оледенения, заселение которой, как предполагают, началось лишь с 4000 г. до н.э. [40]. В западную часть Эльбско-везерского ареала достаточно рано проникают древнегерманские племена.

Кельты, по всей вероятности, никогда не заходили так высоко на север, поэтому тезис Шахматова (в цитируемой нами статье) о кельтах на берегах Балтийского моря звучит сейчас неправдоподобно. То же можно утверждать о древнеиталийских и прагреческих племенах, а также о некоторых других индоевропейских группах.

С другой стороны, достаточно рано распространились на европейский Север, в долину Одера древние иллирийцы (иллиро-венеты), называвшие море особым диалектным словом *daksā (< *dapsā < *daub-s-ā), следы которого отыскиваются в германской Прибалтике и в Чехии, и в исторической Иллирии (на юг — вплоть до Эпира), о чем я уже писал ранее. Разумеется, на означенном европейском Севере выявляются и другие географические названия иллиро-венетского происхождения, и само имя этого этноса — венеты — свидетельствуют об исторической достоверности этого древнего народа, по которому позднее германцы с запада прозвали новых насельников этих мест — славян.

Важно иметь в виду, что славяне были не первыми колонизаторами висло-одерского региона, так как они пришли сюда, когда эти земли уже имели индоевропейское население. Помимо конкретного политического давления, как в случае с волохами, могли сказаться и общие тенденции в духе европейской подвижки Север ↔ Юг.  Любопытно, что это признают и представители польской автохтонистской школы славянского этногенеза. В качестве примера можно сослаться на С. Роспонда, который в специальном обобщении на тему «Праславяне в свете ономастики» [41], неизменно отстаивая висло-одерскую теорию, допускает неславянское, точнее — дославянское, венетское, «загадочное» происхождение многих гидронимов на этих территориях: Drawa, Drama, Nisa, Kwisa, Wisa, Osa, Wierzyca, Noteć, Nieca, Gwda, Kwa, Wkra, Bzura, Jana, Nida, Ina, Mroga, Śrem.

В число дославянских названий этих мест, безусловно, попадают и названия «древнеевропейского» вида, без четкой языковой характеристики, как, например, Drwęca, приток Вислы, которую еще Шахматов сближал с кельт. Druentia. Только признав наличие дославянского индоевропейского слоя в междуречье Вислы и Одера, можно правильно объяснить отмеченные на этих землях Птолемеем (II в. н.э.) совершенно не славянские, но явно индоевропейские названия народов, как, например, Κάρβωνες (Kárvones). При этом вовсе не обязательно связывать приблизительно «похожие» племенные названия — птолемеевских буланов и польских полян и как-то пытаться объяснить одно из другого; они принадлежат разновременным и независимым индоевропейским потокам.

То, что вислинские славяне шли от истоков к устью главной польской реки, постепенно осваивая висло-одерское междуречье на север и северо-запад, подтверждает, как нам представляется, территориальное распределение названий Małopolska (юг) и Wielkopolska — вторично освоенный Северо-Запад. Таково обычно типологическое свидетельство географических названий с атрибутом «Велико, Великая»: это, как правило, зоны экспансии. Интересно, что Wielkopolska ‘Великопольша’, в какой-то мере покрывается с такой вторично освоенной германской периферией, как Magna Germania, название земель к востоку от Одера, ср. сюда же, видимо, приуроченное название страны ‘великая страна?’ (ср. др.-в.нем. maht, гот. mahts ‘сила, мощь, величина‘) в описании Германии англосаксонского короля Альфреда (IX в.), — все вместе применительно к стране, которая в разное время была зоной экспансии как для германцев, так и для славян.

Таким образом, продвижение славян из Подунавья на Вислу, а также в сторону Правобережной Украины укладывается в широкие рамки северной подвижки многих индоевропейских племен, из которых часть предшествовала славянам, часть шла следом. Весь этот древний индоевропейский этап наиболее закономерно смотрится из Центральной Европы и со Среднего Дуная.

Изложенные выше соображения оказываются весьма созвучными археологическим данным о проникновении археологической культуры Воронковидных кубков (TRB) с территории Чехии и Моравии вторично в Малопольшу, откуда позднее — на Украину. В общей перспективе для нас важно, что для ассоциируемых с индоевропейцами воронковидных кубков как в Чехии, так и в Средней Германии «имеет место расширение культуры на север», что археология при поддержке радиоуглеродной датировки свидетельствует «о продвижении носителей культуры воронковидных кубков на север и восток«, что «ранний период культуры воронковидных кубков в Дании и Южной Швеции датируется в пределах 3000-2300 гг. до н.э.«, а также то, что в этих северных германских странах у этой пришлой культуры нет корней, и главное — что наиболее древним ядром этой культурной экспансии является славянская Пражская археологическая культура на территории Чехии IV тыс. до н.э., где она коренится в еще более древней местной культуре Лендьел в Венгрии, Словакии, Моравии, Верхней Силезии V-IV тыс. до н.э., соотносимой с индоевропейской пракультурой [см. специально 16, с. 60-66] [*].

Как и следовало ожидать, и германцы, и иллирийцы, и сами славяне, храня память о своих древних местах обитания, а также, возможно, под воздействием более сложного комплекса причин, пытались вернуться потом назад, на Юг. Некоторые индоевропейские племена — италики, иллирийцы, греки углубились  в прежде чуждое для индоевропейцев Средиземноморье.

Возвратная южная миграция славян развернулась уже на глазах письменной истории около середины I тыс. н.э. и тоже сопровождалась занятием прежде чужих земель на юг от Дуная. Важно то, что эта южная миграция славян была возвратной в своей первоначальной сущности. Рассматриваемое в общей перспективе неоднократное движение славян к северу и к югу делается понятнее и утрачивает загадочность и произвольность в свете кратко приведенных выше германских и других индоевропейских аналогий.

ЛИТЕРАТУРА

33. Трубачев О.Н. Языкознание и этногенез славян // ВЯ. 1984. № 3. С. 21.
34. Marvan J. Prehistoric Slavic contraction. The Pennsylvania State University Press, University Park and London, 1979. Р. 166.
35. Марван И. Русское стяжение и славянская доисторическая контракция // Melbourne Slavonic studies. 1973. № 8. Р. 5 и сл.
36. Moszyński L. — Rocznik Slawistyczny, t. XLIII, cz, I, s. 38. — Rec.: Marvan J. Prehistoric Slavic contraction, 1979.
37. Bidwell Ch.E. The chronology of certain sound changes in Common Slavic as evidenced by loans from Vulgar Latin // Word. 1961. V. 17. N 2.
38. Mańczak W. Les langues centum et satem // Langues et cultures. Mélanges offerts a Willy Bal. 3. Linguistique comparative et romane (= Cahiers de rinstitut de linguistique de Louvain 10, 1984). P. 179.
39. Väänänen V. Préroman — protoroman — latin vulgaire // Neuphilologische Mitteilungen. 1984. LXXXV. 1.
40. Nalepa J. Miejsce uformowania się Prasłowianszczyzny // Slavica Lundensia. 1973. 1. S. 60.
41. Rospond S. Prasłowianie w świetle onomastyki // I Międzynarodowy kongres archeologii słowiańskiej. Warszawa, 1965. Wrocław etc., 1968. S. 134—135.

Далее… ГЛАВА 6. ДАЛЬНЕЙШИЕ ГЕРМАНО-СЛАВЯНСКИЕ АНАЛОГИИ И НАЗВАНИЕ ЖЕЛЕЗА