Изоглоссы внутри ареала сатэм. Daco-slavica

Этногенез и культура древнейших славян.
Лингвистические исследования
Олег Николаевич Трубачев

Часть I
ЭТНОГЕНЕЗ СЛАВЯН И ИНДОЕВРОПЕЙСКАЯ ПРОБЛЕМА

ГЛАВА 4

ИЗОГЛОССЫ ВНУТРИ АРЕАЛА САТЭМ. DACO-SLAVICA

Оценив в предыдущем отнюдь не периферийную и не внеиндоевропейскую природу процесса е-о-а → а в индоиранском, мы коснёмся в интересующем нас плане консонантной проблемы кентум/сатэм. Собственно говоря, в силу занятий славянскими древностями мы уделим внимание лишь некоторым аспектам сатэмизации и положению группы сатэм в первую очередь. Вполне вероятно, что группа языков сатэм занимала не периферийное, а скорее центральное положение в индоевропейском ареале, тогда как языки кентум с давних пор расположились на дальних и ближних перифериях [60]. Сатэмизация, а точнее — ассибиляция первоначального индоевропейского палатального задненебного k̑ , а также g̑, g̑h, есть по самой своей природе инновация, т.е. наиболее продвинутое состояние, которое обычно имеет смысл ассоциировать с центром соответственного ареала. Естественно, однако, и в очаге инновационного явления ожидать сохранения архаизмов, им не затронутых, тем более, что речь должна идти не о чистой фонетике, но и о лексике (лексикализация).

В каждом языке-сатэм есть элементы кентум — либо в виде собственных архаизмов разного рода, либо иноязычных заимствований. Такого рода отклонения ещё не дают оснований для того, чтобы говорить о переходных языках или переходных зонах, как иногда делают, говоря о древних индоевропейских языках Балканского полуострова, но отражают лишь вкратце отмеченную выше суть явления. Наоборот, наличие элементов сатэм в языках-кентум или совершенно не отмечается, что представляется вполне естественным, или же проблематично и требует особого объяснения.

Таким образом, проблема кентум/сатэм остаётся по-прежнему проблемой этнолингвистики и лингвистической географии, именно в этих областях она плодотворно комментируется современными исследованиями и обретает определенную актуальность, в которой ей одно время отказывали, а некоторые упорно отказывают и сейчас (например, В. Георгиев, И. Дуриданов в Болгарии). Соображения о связи этой проблемы с разными стилями речи, в частности сатэмизации — с аллегровым, быстрым стилем, а сохранной кентумности — с медленным, тщательным стилем речи [61, passim] в чем-то верны, но не раскрывают сути явления, кроме той, что уже известна (инновация), и вряд ли могут оказаться особенно перспективными.

Дальнейший прогресс изучения проблемы кентум/сатэм может обеспечить углубленная разработка изоглоссного метода. Так, если до сих пор довольствуются, как и в лингвистике XIX в., выделением двух основных изоглоссных зон — кентум и сатэм, то теперь это уже не может считаться достаточным, поскольку накопился материал и для более новых обобщений. Все в общем признают наличие при сатэмизации стадии аффрикаты, но споры насчёт характера аффрикаты ведутся, скорее, в бескомпромиссном духе: или это была аффриката ряда č, или c(ts) [44, с. 5]. Однако распространять одну или другую стадию на весь ареал сатэм было бы насилием, которому сопротивляются уже известные языковые факты. Эти последние как раз диктуют необходимость компромиссного решения, а точнее — констатации дальнейшего внутреннего изоглоссного деления в рамках самой изоглоссной зоны сатэм. Так, например, сатэмизация типа k̑ > č > š/ś характеризует древнеиндийский и вообще индоарийский, но уже иранский с его s, z < k̑, g̑  прошёл, видимо, стадию другой аффрикаты — ряда с, которая сохранилась в кафирских языках. Стадия аффрикаты č прослеживается еще в армянском и балтийском (литовском), тогда как «кафирская» стадиальная изоглосса c(ts) < k̑ отличала, очевидно, также славянские языки, существенно отграничивая их от балтийских [62]. У инновации k̑ > c(ts) был, по-видимому, кроме стадиального, также ареальный аспект. Во всяком случае инновационная изоглосса k̑ > c(ts), отграничивая славянский от балтийского, сближает его с балканско-индоевропейским. Так, указывалось, что алб. th, восходящее к и.-е. k̑, определенно свидетельствует о промежуточной аффрикате tś [63]. Возможно, близкую к раннепраславянской стадию аффрикаты c(ts) < k̑ знал дакский, ср. рассуждения относительно субстратного в таком случае рум. ţarca Сорока’ [64]. Неслучайными поэтому могут показаться попытки определить центральное положение славянского в языках сатэм, как, например, в [65, passim], но взгляд автора на славянский как на некий «сатэмный остров со звуком о, целиком окруженный a-сатэмными языками» представляется не вполне соответствующим действительному положению вещей, в котором мы попытались разобраться выше в связи с индоиранским переходом е-о-а → а.

Однако из общего вероятия периферийного расположения кентумных языков ещё не следует делать вывод о наличии языка-кентум в древней Восточной Европе [66]. Восточная Европа была преимущественно сатэмная зона с кентумными элементами разного статуса (см. выше). Один такой эпизод, достаточно интересный в лексическом, ареальном и культурноисторическом плане, представляет название конопли и его этимология (подробнее см. в [67]).

НАЗВАНИЕ КОНОПЛИ В СВЕТЕ ПРОБЛЕМЫ САТЭМ В ВОСТОЧНОЙ ЕВРОПЕ

Название конопли охватило многие языки Европы с раннего времени, но в большинстве из них оно обнаружило чужеродные характеристики, например, попав в германский ещё до I германского передвижения согласных, оно всё же сохраняло негерманский вид hanapis, точно так же греч. κάνναβις имело негреческий вид, что все вместе способствовало «неиндоевропейской» репутации этого слова [68]. Однако традиционное мнение сейчас можно считать предубеждением, мешавшим видеть истоки слова. Греческое, латинское, славянское, германское названия конопли заимствованы, но не из Передней и не из Малой Азии.

В Грецию конопля пришла вместе с названием непосредственно с севера. Возможно, промежуточным посредником явился фракийский язык с его неустойчивостью консонантизма, поскольку первоисточником греческого и фракийского слов была, видимо, форма *kan(n)apus-, как это подсказывает инверсионный вариант *puskana-, известный в Восточной Европе (ср. русск. посконь и другие формы). При этом отмечается возрастающее богатство форм и значений по мере продвижения на Восток, а не на Запад, что объективно противоречит этимологии Мейе из латинского.

Далеко не все ясно относительно словообразовательно-этимологического гнезда *konopja в славянском. Так, сюда же ещё, возможно, относится слав. *kǫpati (sę) ‘купать(ся)‘, если из первоначального *kan(a)p- в связи со скифской (восточноевропейской) культурной традицией парной бани с применением испаряющегося конопляного семени (Herod. IV, 75).

Главным отправным пунктом в истории конопли как слова и вещи должно служить точное указание Геродота, что конопля характерна для Скифии, где она «и растёт сама, и сеется». Положения не меняет и то, что соседствующие со Скифией с запада более культурные фракийцы даже делают из конопли одежду (Herod. IV, 74).

Финно-угорская праформа *kanapis и вообще версия о происхождении из неё славянского и других (выше) названий конопли [69, т. 1, с. 559] нереальны, соответствующие формы отдельных финно-угорских слов — полностью или частично — сами заимствованы из северопонтийских районов.

Есть основания считать название конопли местным, восточноевропейским словом индоевропейского происхождения, в конечном счёте — из индоиран. *kana- ‘конопля’, ср. сюда же, с одной стороны, др.-инд. śaṇá- ‘сорт конопли Cannabis sativa или Crotolaria juncea‘ [70], с другой стороны — осет. gœn/gœnœ ‘конопля’, продолжающее скиф. *kana— то же [71, т. 1, с. 512-513]. Здесь — в вариантах одного слова — представлены сатэмные (сатэмизированные) формы и исконно велярные формы. Сюда относятся, далее, осет. sœn/sœnœ ‘вино’, др.-инд. śaṇa- также в значении ‘опьяняющий напиток’, ср. топонимическое сложение Κινσάνους — ‘Кинсенос’ в средневековом Крыму, название Алуштинской долины, что-то вроде ‘страна вина’, ‘винная’, толкуемое нами из индоар. (тавр.) *kim-śana- ‘винное’.

Аналогию можно наблюдать в частично сатэмизированном др.-инд. śarkara-, безусловная редупликация более простой основы *kar- ‘камень’, пережиточно сохранявшейся в Европе. Последующая лексикализация закрепила в индоиранском оба варианта — сатэмный *śana- и кентумный *kana-, хотя архаичная велярность просматривается, причём — в сочетании с архаичной семантикой: др.-инд. káṇa- ‘зерно, семя, крошка’, которое Майрхофер [72, т. 1, с. 146] считает неясным.

Женская конопля — семенное растение, откуда название дано по семени в местных индоиранских языках Северного Причерноморья. При этом любопытно, что для обозначения дикой конопли было использовано в сущности доземледельческое название семени. Индоиран. *kana-, возможно, родственно греч. κόνις ‘пыль’, лат. cinis ‘зола’, далее — экспрессивному греч. κόκκος ‘зернышко, семечко плода’. Экспрессивная геминация в последнем, как и в греч. κάνναβις, позволяет понять церебральность (от лат. cerebrum — мозг) др.-инд. kaṇa -, śaṇa- тоже как экспрессивную.

Несколько труднее обстоит дело с интерпретацией другого компонента исходного сложения *kana-pus-, давшего все прочие европейские названия конопли: может быть, в связи с др.-инд. púmān ‘мужчина, самец’, т.е. как ‘конопля мужская‘? Последующие смешения названий мужской — бессемянной — и женской — семенной конопли возможны. Или мужская конопля названа как ‘пыльниковая, опыляющая’ — от и.-е. *pu-s- ‘дуть, веять‘? От этой основы произведена древнеиндийская лексика цветов и цветения: púṣkaram ‘лотос’, púṣpam ‘цветок’, púṣyam, púṣyati ‘цвести, процветать‘; в иранском словарном составе эта основа представлена очень слабо.

ОБ ОТРАЖЕНИИ ИНДОЕВРОПЕЙСКОГО КОНСОНАНТИЗМА В СЛАВЯНСКОМ ЯЗЫКЕ-САТЭМ

Споры вокруг проблемы кентум/сатэм продолжаются; они захватывают порой всю проблематику консонантизма, особенно в сатэмных языках (а подчас также и вокализма), и это не случайно, потому что инновационная природа ряда процессов в языках-сатэм представляется как бы эманацией их — по ряду признаков (выше) — срединного положения в индоевропейском языковом пространстве. Опасность прямолинейных умозаключений подстерегает, впрочем, лингвистов и здесь. Рассматривая славянский консонантизм под углом зрения сатэмной инновации, они нередко склонны недооценивать присутствующие рядом архаизмы, трактуют, например, упрощенно проблему отражения индоевропейских лабиовелярных задненебных gu̯, ku̯, приходят к выводу о полном их исчезновении, делабиализации при сатэмизации. При этом обычно оставляются без внимания факты выделения (не исчезновения) губного тембра u̯ в особую артикуляцию в ряде примеров славянского: *gъrdlo — и.-е. *gu̯ṛ-; *gъnati -и.-е. *gu̯hen-, *ghun-; *gъrnъ — и.-е. *gu̯hṛno-. Вайян, который видел здесь продолжение в славянском названных индоевропейских форм [50, с. 171], вероятно, был прав, в отличие от своих оппонентов, ср. [73, 74]. Очевидно, внимательная ревизия соответствующих фактов славянского могла бы укрепить и развить концепцию преемственного развития, или, иначе говоря, более комплектного отражения индоевропейского консонантизма в славянском языке-сатэм.

ЦЕНТР ПРАСЛАВЯНСКИХ ФОНЕТИЧЕСКИХ ИННОВАЦИЙ — В ПАННОНИИ

В послевоенной славистике, кажется, не привлекла особого внимания одна небольшая публикация Т. Милевского [75], которая такого внимания в полной мере заслуживала и представляется нам теперь симптоматичной в плане наших нынешних интересов. Польский лингвист указал на выделение в позднепраславянский период (начиная с VII-VIII вв.) центра ряда важных фонетических инноваций, а заодно и центра славянской территории, каким оказался район к югу от Карпат, в частности Паннония. Милевский считает, что именно отсюда исходили семь новых фонетических процессов позднепраславянского языка:

1) метатеза плавных (интересно отметить, что восточнославянское состояние to/rot характеризуется им как дометатезное, с передвижением границы слога из первоначального tar/t, т.е. по сути дела как периферийный архаизм);
2) переход носовых гласных в губные («за вычетом трёх периферий», куда он относит лехитский, а также словенский и болгаро-македонский);
3) победа узкой артикуляции ě = e/ė/i (кроме лехитского и восточноболгарского ареалов);
4) переход праслав. у > i;
5) падение праславянской интонации;
6) диспалатализация мягких согласных перед передними гласными (с убыванием по мере продвижения со славянского Юга на славянский Север; при этом автор указывает на наилучшую сохранность палатальности на славянском Севере — в поморских, мазовецких и далее — белорусских диалектах, т.е. на перифериях славянского языкового пространства, в терминологии Милевского; не можем не обратить внимания на то, что Мартынов [76] называет именно лехитскую территорию, «на север и на запад от Подляшья», эпицентром аккомодации в праславянском духе;
7) переход g > h в XI-XII вв. в центре Славии, т.е. в.-луж., чеш., словац., укр., белорусок., ю.-в.-р. (здесь интересна тенденция внутриславянского объяснения g > h, которое В.И. Абаев несколько ранее попытался, как известно, тоже опираясь на ареальные данные, отнести на счёт иранского — скифского субстрата).

Нам не кажутся убедительными заключительные собственные выводы самого Милевского о том, что в конце праславянского периода состоялся перенос центра славянских инноваций на юг из более северных районов. Подобное умозаключение как бы логически превращает земли к югу от Карпат (Паннонию и соседние с ней) в периферию предшествующего славянского ареала, а от периферии мы, как и сам Милевский, были бы склонны ожидать устойчивых архаизмов, но отнюдь не инноваций, да, к тому же, столь комплектных. Вообще Центр ареала — величина весьма стабильная, в его мобильность и нормальное функционирование при этом именно как центра ареала, resp. инноваций, плохо верится. Инновации и миграции на периферию ареала не совместимы.

Единственно правильный вывод из наблюдений Милевского — это тот, что центр праславянской территории и ранее традиционно находился к югу от Карпат.

Археологи называют центром доподлинно славянской пражской керамики моравско-словацкую территорию в бассейнах Вага и Моравы [77, с. 26]. На всем ареале керамики пражского типа, за характерным исключением висло-одерского региона, отмечается в качестве типичного раннеславянского жилища прямоугольная полуземлянка с печью или очагом в углу. Такая форма жилища встречается на территории Словакии и Моравии, т.е. на непосредственно придунайских землях, с достаточно раннего времени [78]; присутствие полуземлянок славянского типа в карпато-дунайских землях констатируется в III-IV вв. н.э., т.е. в эпоху Черняховской культуры [79].

В отличие от господствовавшего прежде убеждения о хронологическом разрыве между культурами римского времени и раннеславянской культурой, исследователи начинают говорить о контакте и сосуществовании этих культур [80]. Правда, цитируемые археологи мыслят себе среднедунайское пространство как славянизированное вторично со стороны Правобережнрй Украины и Южной Польши, но для нас здесь важнее выделить практическую современность придунайских раннеславянских культурных остатков черняховской эпохе и позднеримскому времени.

В наших глазах и в свете отстаиваемой нами концепции придунайского ареала древних славян большое значение приобретают результаты археологического обследования, которые привели к выводу, что не только славянская керамика великоморавских поселений VIII—IX вв., но и раннеславянская пражская керамика IV в. и последующих веков приблизительно этих же районов изготовлялась в точном соответствии с римскими мерами жидких и сыпучих тел [81, с. 121 и сл., 136, 137, 138].

Любопытно, что метрологическое единство великоморавской славянской керамики и раннеславянской придунайской керамики пражского типа и римскую основу этого единства авторам приходится объяснять как знакомство славян с римскими мерами «ещё до ухода с прародины» [81, с. 140], хотя более очевидным здесь был бы аргумент непрерывности не только техники производства, но и придунайского ареала обитания, а концепция прихода славян на Дунай с прародины к северу от Карпат лишь затруднила бы понимание вещей. Экскурс в раннеславянскую гончарскую метрологию по римскому образцу предпринят нами ввиду интердисциплинарного интереса, который представляют эти данные. Для общей картины важно иметь в виду существование отличного фона; например, те же исследователи отмечают, что керамика тисского типа, видимо, принадлежавшая кочевникам, изготовлялась в соответствии с другой системой мер; на Западе распространенную римскую систему мер реформировал Карл Великий (742 — 814).

Таким образом, то, что теории славянской прародины на север от Карпат до последнего времени объясняют как «относительно раннюю славянизацию» Моравии и Словакии [82], допускает в связи с притоком новых фактов квалификацию как центров языкового и культурного развития древних славян. Неудивительно также, что и в отношении Паннонии наука возвращается и ещё будет возвращаться к пересмотру вопроса о присутствии там славянского элемента в древности, в частности, на материале ономастики — раздел языкознания, изучающий любые собственные имена, историю их возникновения, ср. весьма прозрачное название племени озериаты близ озера Пельсо (Балатон) и название реки Bustricius (географ Равеннский), которое неотделимо от многочисленных славянских гидронимов Быстрица [83]. Территориальная привязка озериатов к Паннонии, как и связь этого названия со славянским названием озера, достаточно конкретно свидетельствуют против попытки вывести название реки Bustricius из балтийского, ср. [84].

О ЦЕНТРЕ ИНДОЕВРОПЕЙСКОГО АРЕАЛА

Лингвистические судьбы праславян неразрывно связаны с лингвистическими судьбами праиндоевропейцев, и эта точка зрения все-таки постепенно прокладывает себе путь — не как предвзятая идея, а как вывод, вытекающий из растущих численно фактов, которые сопротивляются и теории балто-славянского языкового единства и относительно новой концепции, рассматривающей славян как индоевропейцев как бы в третьем поколении. Всё более тесное слияние задач и материалов праславистики и индоевропеистики побуждает одних и тех же исследователей почти с равной интенсивностью решать вопросы славянского и индоевропейского глотто- и этногенеза, что нашло, естественно, отражение и в настоящей работе.

Западногерманский славист Ю. Удольф после своей большой книги о славянской гидронимии и прародине славян 1979 г. (см. о ней нашу рецензию [85]), где он, как известно, пришёл к спорной локализации праславян на ограниченной территории в Прикарпатье, обратился также к проблеме раннего членения индоевропейского на материале гидронимии [86, passim]. Заранее замечу, что меня не удовлетворили и на этот раз выводы автора и основное направление его мыслей, но собранный им материал, а главное — его картографическая проекция представляют немалый интерес и дают новую пищу для праязыковых исследований и локализаций, правда, совсем не в том смысле, в каком представлял Удольф. Эти данные удобно отражены на карте в его статье [86, с. 60], которую мы используем и далее, на своей карте.

Суть наблюдений Удольфа сводится к тому, что на древней карте Европы отмечаются три крупных скопления индоевропейских гидронимов: 1.«северо-западный блок» (в низовьях Рейна и междуречье Везера и Эльбы), затем 2. — в Италии и, 3.— в Прибалтике, не говоря о редких гидронимах, рассеянных без видимых скоплений в промежуточном пространстве описанного треугольника (у нас далее опускаются). В этих трёх гидронимических скоплениях древней Европы Удольф видит непосредственное отражение ранних индоевропейских диалектных групп. Балтийскую гидронимическую группу он считает основной, центральной, в чем он следует балтоцентристской модели своего учителя В.П. Шмида, мысленно протягивая от неё линии к соответствиям в обеих других группах.

Не буду повторяться о кучности гидронимов, как характерном явлении для зоны экспансии (периферия), а не для исходного центра, скажу только, что балтийская зона не может быть центром, поскольку это классическая периферия.

Надеюсь, и сам Удольфо не станет оспаривать то, что итальянская группа гидронимов — это другая такая же периферия индоевропейского ареала на юге, в Средиземноморье, а нижнерейнско-везерская группа — это тоже периферийная зона на северо-западе. Уже это одно сопоставление должно бы навести на мысль о переферийном статусе балтийской группы. Важность сопоставления всех трёх групп у Удольфа — в том, что они помогают четко очертить внутреннее пространство между группами, которое нас интересует, надо сказать, больше всего.

Если соединить балтийскую и итальянскую группы гидронимов условной линией, её средняя часть ляжет примерно на Подунавье. Из этого полученного нами центра другая условная прямая линия может быть проложена в сторону «северозападного блока». Это и был старый языковой и этнический центр индоевропейской Европы, выведенный нами в Подунавье как бы с помощью векторного определения. Разумеется, и наша попытка схематична, но схематизм этот другой, он построен на учёте динамики этнического и лингвистического (гидронимического) освоения новых пространств.

Интересно попутно отметить, что из трёх крупных ранних индоевропейских гидронимических периферийных групп две обращены к северу. Это согласуется с тем вероятием, что индоевропейское освоение шло с юга на север, что Север Европы был освоен вторично и притом — не до конца, ср. всё ещё зияющую, несмотря на усилия заполнить её, «лакуну Краэ (лат. Krae lacunas)» на запад от Вислы и Одера.

ЛИТЕРАТУРА

60. Барроу Т. Санскрит. М., 1976. С. 18.
61. Shields К. Jr. A new look at the centum/satem isogloss // KZ. 1981. 95.
62. Трубачев O.H. Лексикография и этимология // Славянское языкознание. VII Международный съезд славистов: Доклады советской делегации. М., 1973. С. 305 и сл.
63. Solta G.R. Einführung in die Balkanlinguistik mit besonderer Berücksichtigung des Substrats und des Balkanlateins. Darmstadt, 1980. S. 41.
64. Rădulescu M.-M. Daco-Romanian-Baltic common lexical elements. Ponto-Baltica. 1981. 1. P. 71.
65. Mayer H.E. Zur frühen Sonderstellung des Slavischen // ZfslPh. 1981. 42. S. 300 и
66. Schmid W.P. Die Ausbildung der Sprachgemeinschaften in Osteuropa // Handbuch der Geschichte Russlands. Hrsg. von Hellmann M. [et al.]. Bd. 1. Lf. 2. Stuttgart, 1978. S. 106.
67. Этимологический словарь славянских языков. Праславянский лексический фонд / Под ред. Трубачева О.Н. М., 1983. Вып. 10. С. 188 и сл., s.v. *konopja.
68. Kluge F. Aufgabe und Methode der etymologischen Forschung // Etymologie / Hrsg. von Schmitt R. Darmstadt, 1977. S. 110.
69. Berneker E. Slavisches etymologisches Wörterbuch. Heidelberg, 1908 — .
70. Böhtlingk O. Sanskrit-Wörterbuch in kürzerer Fassung. Lf. 6. S. 197.
71. Абаев В.И. Историко-этимологический словарь осетинского языка. М.; Л., 1958.
72. Mayrhofer М. Kurzgefaßtes etymologisches Wörterbuch des Altindischen. Heidelberg, 1956.
73. Курилович E. О балто-славянском языковом единстве // Вопросы славянского языкознания. М., 1958. Вып. 3. С. 33.
74. Горнунг Б.В. Из предыстории образования общеславянского языкового единства // V Международный съезд славистов: Доклады советской делегации. М., 1963. С. 74.
75. Milewski Т. Archaizmy peryferyczne obszaru prasłowiańskiego // Sprawozdania z posiedzeń komisji PAN, Oddział w Krakowie, styczeń — czerwiec 1965. Kraków, 1966. S. 134-137.
76. Мартынов B.B. Славянская и индоевропейская аккомодация. Минск, 1968, с. 27, 37, 62.
77. Kurnatowska Z. Słowiańszczyzna południowa. Wrocław etc., 1977.
78. Баран В Д. Сложение славянской раннесредневековой культуры и проблема расселения славян // Славяне на Днестре и Дунае: Сб. научн. трудов. Киев, 1983. С. 45.
79. Приходнюк О.М. К вопросу о присутствии антов в карпато-дунайских землях // Там же. С. 187.
80. Вакуленко Л.В. Поселение позднеримского времени у с. Сокол и некоторые вопросы славянского этногенеза // Там же. С. 179.
81. Bialeková D., Tirpáková A. Preukázatel’nost používania rímskych mier pri zhotovovaní slovanskej keramiky // Slovenská archeológia. 1983. XXXI — 1.
82. Udolph J. Gewässernamen der Ukraine und ihre Bedeutung für die Urheimat der Slaven // Slavistische Studien zum IX. Internationalen Slavistenkongress in Kiev 1983 / Hrsg. von Olesch R. Köln; Wien, 1983. S. 594.
83. Колосовская Ю.К. Паннония в I-III веках. М., 1973. С. 23.
84. Мартынов В.В. Язык в пространстве и времени: К проблеме глоттогенеза славян. М., 1983. С. 70.
85. Трубачев О.Н. Рец. на кн.: Udolph J. Studien zu slavischen Gewässernamen und Gewässerbezeichnungen. Ein Beitrag zur Frage nach der Urheimat der Slaven. Heidelberg, 1979 // Этимология. 1980, M. 1982. C. 170 и сл.
86. Udolph J. Zur frühen Gliederung des Indogermanischen // 1F. 1981. 86.

 

Далее… СЛАВЯНСКИЙ АРЕАЛ — В ЦЕНТРАЛЬНОЙ ЕВРОПЕ