Идеализирующая традиция античности об Ultima Thule

Культура кельтов и нордическая традиция античности.
Н.С. Широкова.

Глава I. ФОРМИРОВАНИЕ НОРДИЧЕСКОЙ ТРАДИЦИИ
(Представления о Крайнем Севере в античности и в европейской культуре)

§ 2. ИДЕАЛИЗИРУЮЩАЯ ТРАДИЦИЯ АНТИЧНОСТИ ОБ
ULTIMA THULE

Действительно, помимо свидетельств, дающих реальные сведения о Туле, существует целый ряд античных текстов, создающих романтический образ далекого острова. В. В. Федотов о сообщениях такого рода говорит, что из них нельзя сделать никаких выводов и поэтому цитировать все подобные высказывания не имеет смысла. (Федотов В. В. Указ. соч. С. 61.) В качестве примера он приводит только одну фразу из «Георгик» Вергилия (Публий Вергилий Марон. Буколики. Георгики. Энеида. М., 1971. Пер. С. Шервинского. I, 29-30):

«Станешь ли богом морей беспредельных и чтить мореходы
Будут тебя одного, покоришь ли ты крайнюю Туле…»

В действительности эта фраза Вергилия знаменита и составляет важную часть в основном поэтической античной литературной традиции о Туле, дающей о ней неправдоподобную информацию, которая тем не менее в последнее время начинает привлекать внимание исследователей.

Мунд-Допчи М. (лат. Mund-Dopchie M) в статье «Литературное выживание Туле Пифея», имеющей подзаголовок «Пример постоянства античных схем в европейской культуре», собрала и создала классификацию текстов подобного рода, отметив, что их значение состоит в том, что

«воспоминание о стране такой загадочной, которая посещалась только один раз, открывало древним пространство для грёз, в которое они и устремились».

Типичными свидетельствами романтической традиции являются, например, сообщения Помпония Мелы и Сервия.
— «Туле, прославляемая в греческих и наших песнях», — провозглашал Помпоний Мела (Pomp. Mela, III, 6, 57).
«Много, кроме того, чудес рассказывают об этом острове» — утверждал Сервий (Servius. Comm. in Verg. Georg., I, 30), давая таким образом понять, что о таинственном порте захода Пифея существовало гораздо больше сведений в древности, чем те, которые сохранились до настоящего времени.

Суть статьи М. Мунд-Допчи состоит в том, что она прослеживает влияние античной романтической традиции о Туле в европейской литературе нового времени. Европейские писатели, получив античное наследие, пошли по следам своих предшественников и зафиксировали в западном мышлении романтическое представление о сказочном северном острове. В действительности проблема более сложна, чем это представляется автору статьи. Античная романтическая литературная традиция о Туле была связана с достаточно своеобразными социально-политическими и философскими теориями античного мира времени кризиса греческого полиса. (Лурье С. Я. История античной общественной мысли. М. —Л., 1929. С. 40)

Как известно, политический кризис полиса был осознан раньше всего. Философы, политики-теоретики пытались найти выход из создавшегося положения. Появляются разного рода философские построения, в которых противопоставлялись теперешнему упадку и разложению другие общества со счастливой и прекрасной жизнью. (Ростовцев М. И. Скифия и Боспор. М., 1925. С. 90.)

Среди этих теорий важное место занимала теория общей культурной и экономической эволюции человеческого рода. В основе её лежало представление о блаженных первобытных временах, о царстве Кроноса, которое отождествлялось со счастливым «золотым веком». Тогда люди, словно боги, жили без трудов и забот, жизнь была вечным праздником. Они умирали внезапно, словно погружаясь в легкий сон, и не знали ни болезней, ни старости.

Миф о «золотом веке», о царстве Кроноса весьма древнего происхождения. Сначала он был связан с какими-то религиозными представлениями. Потом он нашёл отражение в поэзии Гомера и
Гесиода, затем в эпоху кризиса описание далекого прошлого становится темой социально-философских построений. Греческие социальные утопии, рисовавшие идеальные картины «золотого века», смыкались с идеями стоической философии и развивались под сильным влиянием морализирующей тенденции стоицизма, «желавшей противопоставить развращенному культурному человечеству тип идеальных людей, живших согласно законам природы».

Особенно большое влияние в этом плане оказал на социально-политические теории известный философ-стоик II века до н. э. Посидоний, принимавший деятельное участие в разработке общей теории происхождения рода человеческого. Стоическое учение об «испламенении мира», входившее в круг античных теорий о цикличности развития, теоретически допускало возрождение первоначального благоденствия на земле, хотя обязательным
предварительным условием такого возрождения было уничтожение огнем всего «состарившегося» прежнего мира вместе с безнадежно испорченным современным человечеством.

В III веке до н. э. в связи с процессами религиозного синкретизма и «эллинизацией» римской религии происходит отождествление греческого Кроноса с римским Сатурном и царства при Кроносе с Сатурновым царством. В Риме, как и в Греции, в эпоху кризиса наблюдаются сходные тенденции, когда общественные идеалы переносятся на более ранние, не запятнанные пороками до государственные эпохи, связанные с мифом о «Сатурновом царстве». Сохранявшиеся в течение веков предания о золотом веке в царстве Сатурна приобретают весьма высокую популярность,
распространяются в виде религиозных пророчеств, находят отражение в литературе, в поэзии, в философии, оказывают влияние на политическую теорию и практику.

Ю. Г. Чернышев, специально занимавшийся этим вопросом, отмечает, что после отождествления Кроноса и Сатурна в единый блок мифологических преданий о блаженном прошлом были объединены самые разные по происхождению и уровню рационалистического переосмысления
версии, общим для которых являлось, пожалуй, лишь то, что они содержали идеализацию до государственных, до цивилизованных отношений. (Чернышев Ю. Г. Социально-утопические идеи и миф о «золотом веке» в Древнем Риме. Часть I. До установления принципата. Новосибирск, 1992. С. 49, 53.)

Авторы античных социальных утопий делали попытки найти «золотой век» Кроноса — Сатурна в современном мире: или у варварских народов, у так называемых «благородных дикарей», ещё не достигших уровня цивилизации, характерного для греков и римлян, или где-то на крайних оконечностях ойкумены. Для этого второго направления поисков «золотого века», лежащего в области античной географии, характерны так называемые «островные утопии». (Широкова Н. С. Идеализация варваров в античной литературной традиции // Античный полис. Под ред. Э.Д. Фролова, Л., 1979. С. 124-138.)

В ранней античной мифологической традиции «острова блаженных» были тесно связаны с преданиями о местопребывании героев, о расположенных на крайнем Западе берегах, куда переселялись души умерших. Постепенно, по мере того как греки осваивали Средиземноморье, идеальные острова отодвигались все дальше, до крайних пределов ойкумены. В описании этих островов всё чаще появлялись литературные, философские и утопические мотивы, которые
наслаивались на мифологическую основу. (Чернышев Ю. Г. Социально-утопические идеи. С. 77; он же. Легенды об «островах блаженных» в античной литературе I века до н. э. // ВЛУ, 1984. № 20. С. 104-107.)

Особенное развитие «островные утопии» получили в эпоху эллинизма, когда в результате завоеваний Александра Македонского грекам открылись новые обширные пространства и ранее неведомые
земли, заселённые народами, которые, как казалось, жили в соответствии с природой и ещё не испытали на себе пороков цивилизации. Именно тогда широко распространился жанр «парадоксографии» или  т. е. «тауматургии», описания удивительных явлений, в котором могли
находить выражение самые разнообразные географические утопии.

Вершиной этого направления античной социально-утопической мысли стали, как известно, произведения Эвгемера и Ямбула, в которых описывались идеальные условия жизни на Панхайе и Солнечном острове,
локализованных далеко в Индийском океане.
Античная идеализирующая традиция о Туле органично входит в круг «островных утопий», хотя и занимает среди них своеобразное место. Античные литературные тексты, составляющие эту традицию, делятся на три группы. В первую группу входят тексты, подчеркивающие крайнюю удаленность Туле. Для римских поэтов Туле воплощает северную границу ойкумены, за которой простирается уже нечто неизвестное, нечеловеческое. Открывает этот ряд свидетельств приведенный выше фрагмент из «Георгик» Вергилия, которому вторит Сенека в «Медее»:

«Пролетят века, и наступит срок,
Когда мира предел разомкнет Океан,
Широко простор распахнется земной,
И Тефия нам явит новый свет,
И не Туле тогда будет краем земли».
(Sen. Medea, 374-379)

Именно Вергилий и Сенека ввели в литературный обиход известное выражение «Ultima Thule».  (Луций Анней Сенека. Трагедии. Пер. С. А. Ошерова, М., 1983.)

M. Мунд-Допчи называет его «счастливой формулой Вергилия и Сенеки, которая переживет века». (Mund-Dopchie M. La survie litteraire… P. 83.)
Здесь (в Туле) кончается влияние государства, и простираются территории, завоевание которых считается подвигом, достойным богов, и поэтому является высшей из наград. Так, для героя Силия Италика, о котором поэт говорит, что он «поднимет свою славу до небес и добавит новый блеск к священному имени Юлиев», лучшим подарком будет возможность победить неизвестную Туле (Ignotam donabit vincere Thylen) (Sil. Italicus. Pun., Ill, 597-598).

Однако Туле представляет собой предел, где кончается римская слава и до которого доходят только отзвуки римских боев и успехов римского оружия. Клавдиан созда1т живописный, хотя и несколько пугающий образ римской Славы, которая «неся на своих чёрных крыльях ужас и все увлекая за собой от Гадеса до Британии», устрашила Океан и необычным грохотом боя напугала даже Туле, далеко отстоящую от римского неба (Claud. De bello gothico, 201-204).

В Туле прекращается также влияние римской цивилизации. Ювенал в XV сатире, с насмешливостью говоря о сильнейшем воздействии на страны, входящие в сферу римского влияния, римской цивилизации, которая все унифицирует, перемешивает и, по мнению римлян, поднимает на новый, более высокий уровень, в качестве самого невероятного её результата представляет возможность в скором времени именно в Туле находить лучших риторов, чтобы нанять их на работу:

«В целом свете теперь Афины греков и наши,
Красноречивая Галлия в стряпчие учит британцев,
И толкуют уже о наёмке ритора в Туле».
(Juvenal. Satires, XV, 110-112; Юния Ювенала. Сатиры. Пер. А. Фета. М., 1885)

Это место на краю земли уточняется поэтами географически: речь идёт о своего рода «финистере», расположенном на Северо-Западе. Finistere — самый западный департамент Франции (Нижняя Бретань). В переносном смысле — финистер — самая крайняя точка, от латинского finis terrae — конец земли. В представлении поэтов Туле является антиподом регионов крайнего Юго-Востока, например, тех мест, где путешественник открывает истоки Нила. Так, Стаций в «Сильвах» противопоставляет «туманное море Туле» (vada caligantia Thyles) «недоступному истоку семи-рукавного Нила» (septemgemini caput impenetrabile Nili) (Stac.Silvae, III, 5, 18-22).

Общим местом в поэтической литературе является противопоставление Туле пылающим от солнца африканским пустыням:

«Куда ты пойдешь, мы последуем за тобой.
Лети в Туле, осужденную на гиперборейские холода,
или в пески пылающей Ливии.
Мы будем рядом с тобой»
(Claudian. M. Rufinum, II, 239-241).

В панегирике, посвященном третьему консулату Гонория Августа, Клавдиан опять использует этот поэтический образ:

«Чтобы заставить тебя еще более любить войну, он рассказывал тебе о подвигах твоего предка, об ужасе пылающей Ливии и Туле, недоступной для кораблей» (Claudian. Pa-negyricus de tertio consulatu Honorii August!, 51-53).

Для Боэция антиподом Ultima Thyle является знойная, навевающая сновидения Индия (Воес. De consolatione philosophiae, III. V(2), 5-10).
Если поэты противопоставляют Туле районам крайнего Юго-Востока, то они, наоборот, сравнивают ее с самыми северными странами и точками земного шара как реальными, так и фантастическими: с нордической страной Гипербореей (Claudian. M. Rufinum, II, 239-241), с
северным полюсом, с полярной звездой (Stac. Silvae, III, 5, 18-22).
Туле труднодоступна для кораблей (Stac. Silvae, V, 1, 90-91, V, 2, 54-56), что согласуется с указаниями Пифея. Так же как таинственная страна киммерийцев, тоже расположенная на берегу Океана, на западной
оконечности мира, Туле прячется в своих туманах (Stac. Silvae, III, 5, 18-22) и во мраке своих длинных зимних ночей (Stac. Silvae, IV, 4, 61-62).

Вторая группа текстов рассматриваемой античной литературной традиции о Туле вводит её в романтический жанр. Теперь остров не только является символической границей мира, но становится отдаленной родиной богов-героев или местом необыкновенных приключений. На полпути между путевыми записками, научной фантастикой и любовным романом находится произведение Антония Диогена (II век н. э.) «Невероятные приключения по ту сторону Туле» (др.греч. Τὰ ὑπὲρ Θoύλην ἄπιστα, букв. «невероятное по ту сторону Туле») ) в 24 книгах, которое не имеет точной датировки и известно в переложении константинопольского патриарха Фотия. Творчество Антония Диогена иногда датируют временем Александра, иногда императорской эпохой.

Автор использует Туле как реальное место, в котором разворачиваются чудесные события. Героиня романа Деркиллида после фантастических приключений оказывается на острове, где она осуждена на то, чтобы быть живой ночью и мёртвой днём. Освободившись от этих чар, она встречает героя Диния — отважного путешественника, который влюбляется в неё. Затем он продолжает свои странствия по ту сторону Туле и открывает  то, «что доказывают и ученые, занимающиеся наблюдением над светилами. Например, что есть
люди, которые могут жить в самых далеких арктических пределах, где ночь иногда продолжается целый месяц; бывает она и короче и длиннее месяца, и шесть месяцев, но не больше года. Не только ночь растягивается, но соразмерно и день согласуется с ночью».

Далее Диний двигается к северу в сторону Луны, «видя в ней некую более чистую землю». Наконец, прибыв на Луну, Диний и его спутники «узрели там такие чудеса, которые во многом превзошли все прежние
фантастические истории» (Photius. Bibliotheca, § 166; Невероятные приключения по ту сторону Фулы, 9. Пер. Н. Миль-штейн // Поздняя греческая проза. М., 1961)

Таким образом, благодаря Антонию Диогену Туле, кроме того, что она в первый, но не в последний раз в истории европейской литературы связывается с историей о влюбленных, становится также частью
фантастического мира.

Наконец, в третью группу античных текстов фантастической традиции о Туле входят такие, в которых Туле играет роль сакрального инициирующего центра. Важное место в этой группе источников занимает один текст Плутарха, автор которого не предполагал, какие выводы можно сделать из его рассказа.

В трактате «О видимом лике луны» Сулла, рассказчик эсхатологического мифа, получил свои знания от чужестранца, который сам обучился во время путешествия на отдаленный архипелаг, омываемый морем. Центральный остров архипелага, Огигия, обладает
идиллической природой.

«Нет ничего более волшебного, — пишет Плутарх, — чем природа этого острова, где воздух отличается чарующей сладостью» (Plut. De facie in orbe Lunae, 26).

На этом острове римский бог Юпитер держит в плену Сатурна, так же, как ранее в древнегреческих мифах Зевс держит в плену Кроноса. Сатурн живет в глубоком гроте, где он спит на скале, блистающей так, как будто она сделана из чистого золота. Эта скала источает восхитительный запах, который наполняет благоуханием весь остров. Птицы, гнездящиеся на вершине скалы, прилетают к божественному пленнику, принося ему амброзию. Сатурну служат демоны, наделенные даром пророчества и способные обучать искусству геометрии и философии.
Роскошный характер архипелага и присутствие Сатурна представляют черты, восходящие к мифу о «Золотом веке», о Елисейских полях и «островах Блаженных», нашедшему с течением времени воплощение в греко-римских социальных утопиях периода кризиса античного полиса.

Другие же детали текста Плутарха бесспорно относятся к острову Туле и его окрестностям, как они были описаны Пифеем. За архипелагом — море, почти непроходимое,

«воды которого позволяют только медленное плавание и сделались грязными из-за огромного количества ила, который откладывают впадающие в море реки, вытекающие с материка. Результатом этого являются такие осадочные образования, что море от них густеет: оно приобретает плотность до такой степени, что кажется, что его заморозили» («студенистое море дышит, как «морское лёгкое«)» (Plut. Morlia, 941 d).

«Кроме того, — добавляет Плутарх, — можно видеть, как на архипелаге «солнце скрывается на время менее часа в течение тридцати дней. Ночь там представляет легкие сумерки (как говорят между собакой и волком), которые царят после захода солнца»» (Plut. Moralia, 941 d).

Таким образом, Плутарху была известна традиция, идущая от Пифея, которая содержала, как известно, помимо личных наблюдений Пифея, сведения, полученные им от информантов-кельтов. Сам Плутарх знал о кельтских источниках Пифея, судя по его замечанию, что на
Огигии «согласно легендарным рассказам варваров, Юпитер держит в плену Сатурна» (Plut. De facie in orbe Lunae, 26).

Как справедливо замечают Франсуаза Леру в книге » Кельтские друиды» и X. Гионварк под «варварами» в данном случае подразумеваются все те же кельты. Следовательно, в тексте Плутарха под флером греческих мифов должны содержаться кельтские легенды. В самом деле Туле-Огигия райским видом места, чудесами и наслаждениями, которые она дарует, напоминает описание
сида, ирландского Другого Мира, который в саге о Бране тоже изображен как далекий-далекий остров среди сверкающих волн моря, представляющий Равнину Блаженства и заморскую страну Юности. Птицы, предлагающие амброзию Сатурну, плененному на Огигии,
похожи на птиц сида, поющих чудесную музыку и усыпляющих больных или тяжело раненных людей.

Спящий Сатурн напоминает великого кельтского бога потустороннего мира Дагду, который приостанавливает течение времени.

Плутарх сообщает сведения об обитателях чудесного острова, полученные, по его словам, от тех же варваров. Они рассказывают, что примерно в пяти тысячах стадий от Огигии лежит большой континент. Море, разделяющее континент и остров Сатурна, называется морем
Кроноса или Сатурна. Пересечь его можно, только идя на веслах, потому что воды этого моря позволяют лишь медленное плавание. Когда звезда Сатурна подойдёт под знак Быка, что
происходит раз в тридцать лет, обитатели континента приступают к жертвоприношению, совершаемому с давних пор в таких случаях, и подготавливают морскую экспедицию следующим образом: люди, выбранные по жребию, снаряжают корабли, снабженные всем
необходимым для морского путешествия на веслах и для достаточно долгого пребывания на чужбине.

Те, кто сумеет преодолеть трудности и опасности морского плавания, попадают на остров Сатурна.
Здесь они остаются девяносто дней; их окружают вниманием и заботой, почитают и называют служителями сакрального. После этого попутные ветры уносят их обратно. Никто другой не живет
на острове Сатурна, кроме них и тех, кто были посланы туда ещё раньше. Некоторые из прибывших остаются на острове на гораздо более длительный срок: в течение тринадцати лет они справляют культ бога, после чего они могут отправиться обратно. Однако большая часть
предпочитает остаться: одни — потому что уже привыкли, другие — потому что все они здесь получают в изобилии без трудов и забот. Оставшиеся занимаются совершением жертвоприношений и сакральных обрядов, а также изучают философию под руководством демонов из свиты Сатурна (Plut. De facie in orbe Lunae, 26).

Таким образом, в перспективе синкретического направления, предложенного текстом Плутарха, Туле становится крайней границей, где кончается Наш мир и начинается Другой Мир, сакральный, находящийся рядом с нашим. Его обитатели совершенно свободны и могут приглашать людей погостить у них.

Текст Плутарха представляет только одно из целой группы античных свидетельств, основанных на кельтских легендах и посвященных гиперборейским регионам, как известно, под гиперборейцами
греческой античной литературной традиции подразумевались именно кельты. Туле же является одним из «островов на Севере мира», которые расположены и не расположены в нашем земном пространстве, принадлежат и Нашему и Другому, сакральному миру. В этой традиции смешиваются сведения сакральной и реальной географии.

«Острова на Севере мира» — условное обозначение, под которым в реальной географии имелись в виду — северные побережья Галлии,
Британские острова и северное островное окружение Британии
В то же время куда-то в эти места устремлялись, по кельтским верованиям, души умерших.

Клавдиан уточняет местоположение Другого Мира кельтов таким образом:

«Там, где простирается самое удаленное побережье Галлии, есть место, окруженное водами Океана, и где, говорят, Улисс кровавыми возлияниями привёл в движение молчаливый народ мёртвых. Там слышится слабое посвистывание, это жалобное стенание, которое издают тени пролетая; крестьяне видят, как проходят бедные призраки, стада мёртвых» (Claud. In Ruff., I, 123-128).

В Другой Мир кельтов можно перейти, не только попав на остров Туле. Среди «островов на Севере мира» имелись и другие входы туда. Так, настоящей дверью в Другой Мир являлась Армориканская Бретань (фр. Massif armoricain — Армориканская возвышенность на северо-западе Франции, на полуостровах Бретань и Котантен), которую колонизовали островные британцы, и которая всегда оставалась кельтской, с тех пор как кельты появились на Западе.

Вот как описывает Иоанн Цец, каким образом осуществлялся через Бретань переход душ умерших из Нашего мира в Другой:

«На берегу Океана, который окружает Бретань, обитают рыбаки, подданные франков, которые однако не платят им дань. Во время сна они слышат возле своих домов голос, который их зовёт, и им кажется, что стучат в дверь».

Далее Плутарх продолжает: «Они встают, находят чужие корабли, полные пассажиров, поднимаются на борт и мгновенно достигают Бретани с помощью одного только руля. В то время как они с большим трудом совершают этот путь за день и ночь, развернув все паруса, когда они используют свои собственные корабли. Там они высаживают незнакомых пассажиров, которых они привезли. Никого не видя, они слышат голоса тех, кто принимает привезенных пассажиров, называет их по именам, по племенам, к которым те принадлежат, по их родственным связям и условным знакам. Они слышат, как пассажиры отвечают. Затем во мгновение ока они возвращаются домой, заметив, что их корабли стали гораздо легче, освободившись от веса тех, кого они везли». (Tzetzes. Scholia in Hesiodiem).

Этот поздний византийский текст XII века сохраняет легендарный след религиозных концепций, идентичных и для Галлии, и для Ирландии. (Scholia on Hesiod, printed in the editions of Hesiod by Trincavelli. Vienne, 1537)

Кельтологи называют Армориканскую Бретань Летавией (кельтский общий — Letavia, галльский — letavis, ирландский — Letha, что означает дверь Другого Мира) (Guyonvarc’h Ch. Letavia // Ogam 19, 1967. P. 490-494. 60)

Все «острова на Севере мира», принадлежащие как сакральной, так и реальной географии, носят священный характер. Фест Авиен в Ога Maritima называет Ирландию священным островом (insula
sacra), посвященным Сатурну и к тому же изобилующим травами (herbarum abundans), — эпитет, также подтверждающий её сакральность (Avien. Ога Maritima, 108-112).

Солин, использовавший труды Плиния Старшего, так описывает священный Остров силуров:

«Остров отделён труднопроходимым проливом от побережья, занятого бретонским племенем думнонов. Обитатели его ещё сохраняют старые нравы: они отказываются от употребления денег…, почитают богов; и как мужчины, так и женщины хвастаются знанием науки прорицания» (Solin. XXII, 7).

Таким образом, этот остров является сакральным в самой высокой степени, так как все его обитатели обладают даром прорицания.
Плутарх говорит о сакральности всего островного окружения Британии:

«Среди островов, которые окружают Британию, многие пустынны, рассеяны там и сям, и некоторые называются по именам демонов и героев». На одном из этих островов «жителей немного, но всех их британцы считают священными и по этой причине никогда не обижают».

По прибытии на остров путешественника, являющегося рассказчиком легенды, «вдруг великое волнение сделалось в воздухе в сопровождении многочисленных небесных знаков. Задули ветры, слышались раскаты грома, и молния падала в нескольких местах. Потому, когда спокойствие восстановилось, островные жители сказали, что только что произошло исчезновение какого-то высшего существа. Так как, добавили они, лампа, которую зажигают, не даёт никаких пагубных последствий, но когда её гасят, она становится причиной несчастий для многих людей. Точно так же во всём их сиянии и славе великие души творят добро и никогда не делают зла. Но когда они собираются погаснуть или погибнуть, часто, как сейчас, они порождают ветер и град, часто также они отравляют воздух зловонными испарениями» (Plut. De defectu oracu-lorum, 18).

География, как античная, так и современная, может оказать очень слабую помощь для объяснения текста Плутарха. Что это — опять описание Другого Мира кельтов? Или греческая экскурсия к гиперборейцам, под ними греки подразумевали все тех же кельтов. О каких островах идёт речь? Однако от точной локализации, по-видимому, надо
отказаться. Имеется достаточное количество архипелагов и островов в Северозападной Европе.
Греки и римляне не были удивлены сверх меры изобилием священных островов, которые усеивали берега кельтских морей.

Сакральные «острова на Севере мира», принадлежащие магической географии, являются местопребыванием мудрецов-философов, передающих свои знания посвященным, как мы видели
на примере сказочного острова Туле-Огигии из трактата Плутарха «О видимом лике луны».
Учителя на священных островах так же, как и боги, обитающие на этих островах, наделяются мистическими и мифическими чертами. Само их островное положение является для этого достаточным основанием в соответствии с древними представлениями кельтов о населении Другого Мира.

Даже в современном фольклоре обитатели островов являются существами, отличающимися от обычных смертных: они не подчинены общей судьбе. Ш. Пламмер передает традицию, по которой «жители маленького островка Фуды (одного из Внешних Гебрид) были непобедимы днём и бессильны после захода солнца». По кельтским верованиям, они имели больше шансов, чем другие, на установление контакта со своей солнечной, светящейся сущностью, от которой их отделяла ночь.

Из кельтских легенд о сакральных островах на «Севере мира», тесно связанных с Другим Миром кельтов, греки взяли всю фантастику, приняв её за чистую монету, тем более, что она
напоминала мифологическую тему об островах Блаженных из собственно греческой легенды. В самом деле, бог, который управляет этими островами или живёт там, это Кронос — в древнегреческой мифологии и Сатурн — в латинской интерпретации. Однако одновременно это галльский Диспатер и ирландский добрый Дагда, бог мёртвых, отец всех живых. Даже спящий он является
опасным персонажем. В Ирландии Дагда назывался Eochaid Ollathir, «могущественный отец»:  его палица убивает одним концом и оживляет другим. Ещё Дагда назывался Ruadh Rofhessa —
«Красный Совершенной науки». Это бог-друид и бог друидов.

Вполне естественно поэтому, чтобы друиды Нашего мира ходили к нему на Туле-Огигию, чтобы усовершенствовать свои знания о сакральном. Цезарь, удержав только центральную идею — факт передачи знаний, в отличие от греков до предела упростил и рационализировал миф, связав его с современными ему друидами. Однако друиды размещались в реальной географии, поэтому Цезарь вместо легендарного острова Туле греческих античных текстов в качестве сакрального инициирующего центра друидического знания называет Британию. По словам Юлия Цезаря, считается, что друидизм зародился в Британии и оттуда был перенесен в Галлию, и те, кто хотят тщательнее изучить его принципы, отправляются в Британию (Caes. В. G., VI, 12,12).

Эта точная географическая отсылка не меняет существа дела, потому что Великобритания, которую в Ирландии называли Alba, а в Галлии — Britannia — это остров, и символически, как всякий остров, является инициирующим центром. К тому же она является самым большим
из «островов на Севере мира».

Нордическое происхождение традиционного знания с исчерпывающей полнотой подтверждено самым важным из мифологических ирландских текстов, который входит в состав саги «Битва при Маг Туиред». Этот текст, таким образом, описывает первоначальное
жилище великих богов Туата де Данан (Люди Богини Дана):

«Туата Де Данан (Tuatha De’Danann) жили на Островах на Севере Мира, обучая науке, магии, друидизму, мудрости и искусству. И они превзошли всех мудрецов в искусствах язычества» . (Le roux f. Guyonvarc’h Ch. Les Druides. P. 105)

Таким образом, анализ третьей группы античных текстов идеализирующей традиции о Туле, показал, что в основе этих текстов под наслоениями греческих мифов и философских теорий лежат кельтские легенды о Другом Мире кельтов. В результате этого синкретического творчества Туле оказывается одним из островов, расположенных «на Севере мира», которые, являясь сакральными инициирующими центрами, укрывают богов кельтских мифов и принимают друидов, желающих приобрести или  пополнить их знания.

Напрашивается также и второй вывод о том, что в формировании
культурной нордической традиции важную роль играла кельтская мифология, являвшаяся мифологией северного народа.

Далее... 3. Ultima Thule и нордическая традиция в европейской культуре