Этногенез славян

К истокам Руси. Народ и язык. Академик Трубачёв Олег Николаевич. Этногенез славян и индоевропейская проблема.

Западнобалканские индоевропейские племена – иллирийцы – простирались довольно далеко на Север – до Силезии, временами – до Балтийского моря. Концом II тыс. до н. э. датируют их перемещение к Югу. Возможно, что это как-то сказалось и на уходе италийских племён в Италию из относительно более северных мест в центре Европы.

Наверное, именно северные иллирийцы, или иллиро-венеты, причастны к созданию Лужицкой археологической культуры. Именно эти племена с такой особой лексикой, как *delm– «овца» -слово апеллятивно сохранилось в албанском, а в ономастике – Dalmatia и близкие от собственно Далмации на юге до следов в Восточной Германии, *daksa «море» — слово от Эпира на юге и Адриатики до следов в Германии и Чехии, племенными названиями типа Liccavici (сохранилось до Средневековья на западнопольских землях), местными и водными названиями типа *arson-, *serm-, *tara, оставили следы так называемого третьего этноса на позднейшей границе германцев и славян.

Ясно одно, что носителями Лужицкой археологической культуры не были ни кельты, ни италийские племена. Ввиду присутствия северных иллирийцев (венетов) в роли упомянутого пограничного «третьего этноса» их участие одновременно в славянском этнообразовании трудно вообразимо.

Ещё менее реален «лужицкий» суперстрат иной этнической принадлежности (например, италийской), принимаемый некоторыми учёными для объяснения славянского этногенеза, – поскольку уже во II тысячелетии вероятно продвижение италийских племён из Центральной Европы в Италию.
Начиная с Лер-Сплавинского существует теория этногенеза славян как результата наслаивания этих загадочных археологических «лужичан» на протобалтов. Лингвистически здесь многое спорно — указание на финно-угорский как древний субстрат балтийского. Противоречия протобалтийской концепции возникновения праславянского обозначились ещё у Лер-Сплавинского, который указал на более тесные западно-индоевропейские связи славян, чем балтов. Последующие разыскания углубили этот аспект, что вызвало необходимость «развести» балтов и славян в том, что касается их этнообразования.

Таковы в самых скупых чертах предпосылки современной дунайской теории праистории славян. Её обоснований – этимологических, конкретно-лингвистических – в действительности много больше, чем можно представить здесь, поэтому приходится ограничиться самыми общими и выборочными. Возражения против дунайской теории славянского этнообразования необходимо и дальше изучать, однако, вряд ли прав В.В. Седов, датирующий инфильтрации с Дуная на север от Карпат не древнее IV века до н. э. и полагающий при этом, что эти инфильтрации уже застали славян на польских землях, чему противоречит уже одно наличие не-славянской индоевропейской номенклатуры (гидронимии), очевидно, более древней, чем появление на этих же землях славян.

Мы разделяем мнение, что «проблема прародины славян самым тесным образом связана с теориями о прародине индоевропейцев», хотя существуют и прямо противоположные суждения. Будучи языками сатем, и славянские, и балтийские языки развили инновацию в виде ассибиляции палатальных задненебных согласных. Судя по этой иновационной особенности, они находились внутри индоевропейского ареала. Однако и здесь серьезные различия: слав. s<*ts<*k; балт. sh<*tsh<*k (попытки примирить и объединить обе линии развития следует признать неудачными).
Балты позднее стали распространяться на Запад и вышли на Янтарный путь. О Дунае они узнали от славян ещё позже. Славяне рано стали пользоваться известным кельтско-германским названием *dunaj/*dunavь, относившимся к Среднему и Верхнему Дунаю, однако замечательно, что славяне не знали древних названий Нижнего Дуная, например Istros. Из поля зрения древних славян выпал, таким образом, фракийский сектор реки. Это соответствует уже отмечавшимся преимущественным древним связям между фракийским, дакским и балтийским.

Славяне ориентировались с древности на связи с германцами, кельтами, италиками, иллирийцами, то есть с западными индоевропейцами. В последние десятилетия удалось выявить важные свидетельства древних латинско-славянских связей в названиях окружающей природы типа paludem – *polovodьje и др. и названиях культуры.
В отличие от западных связей праславян их связи с восточными индоевропейцами как бы постэтногоничны. Взять хотя бы известные славяно-иранские отношения не древнее середины I тыс. до н. э., которые отражают религиозное влияние на славян, но совершенно не затрагивают элементарные понятия и природу. Есть признаки аналогичного индоарийского влияния на славян.

Распад индоиранцев на две ветви носит в Северном Причерноморье окончательный характер, хотя каждый «распад» лишь закрепляет и старое диалектное членение и новую консолидацию. Любопытно, что некоторые индоарийские и праиндийские изоглоссы, возможно, выступают ещё в Карпатском регионе. Так, уже Соболевский связал название притока Тисы Hornad с др.-инд. nadi -«река»; мы можем добавить ряд местных названий с элементом -nad, известных исключительно в Трансильвании и Банате: Panade, Tasnad, Tusnad, Cenad. Известная Nitra в Словакии находит теперь объяснение как связанная с древней формой (*neitra) др.-инд. netra– «проход».

Реальнее всего было бы при этом представлять себе распространение этих этносов из Карпатского бассейна на восток,  как центробежное движение. Ярчайшим примером такого центробежного ухода на восток из Центральной Европы служат, очевидно, индоевропейские носители Фатьяновской археологической культуры междуречья Волги и Оки. Время, место и направление их ухода, а также контакт с финно-угорскими культурами делают заманчивым предположение в фатьяновцах крайневосточных кентумных индоевропейцев – тохаров. Это оправдывалось бы и наблюдениями лингвистов об особо длительных сношениях именно тохаров с финно-уграми, наложивших отпечаток на тохарский консонантизм; эти контакты, будучи древними и долгими, следует локализовать к западу от Урала, вблизи от древнего финно-угорского ареала – Волго-Камье. Другие индоевропейцы в роли фатьяновцев, например балты, маловероятны ввиду связей фатьяновцев с Центральной Европой и территорией Польши, тогда как протобалты до II тыс. до н. э. ориентировались на связи с древними племенами Восточных Балкан.

В то время, как ряд исследователей разделяют мнение о движении с востока на запад как основном направлении индоевропейских племён, мы бы выделили мысль о характерности центробежных распространения из некоторого центрально европейского ареала. Особенно показательны здесь разнонаправленные движения приблизительно из одного и того же центра: италики – на юг, упомянутые безымянные археологические фатьяновцы – на восток и те, и другие примерно во II тыс. до н. э.

Эта древняя тенденция жила долго и даже породила любопытную в плане культурно-лингвистической типологии этнонимическую модель, которую мы назовем «Великая страна«. Эта модель никакой великодержавности и шовинизма в себе не таит, хотя так подчас думают начиная с Плиния, который связывал название Magna Graecia с «кичливостью» греков, пришедших якобы в восторг по поводу красот вновь освоенной страны. На самом деле Magna Graecia выражает ориентацию «новой» Греции (Нижней Италии) относительно старой метрополии, Эллады, равным образом Великобритания названа так относительно материковой Бретани, Великороссия – относительно Руси изначальной, лишь под воздействием своего коррелята ставшей Малороссией. Великопольша и её оппозит – более южная и раньше освоенная Малопольша; закончим довольно древней и потому интересной для нас парой Малая Фригия – на ближайшем к Европе малоазиатском берегу Пропонтиды – Малая Азия, и Великая Фригия – дальше на юго-восток вглубь Малой Азии, да и сама Малая Азия, Asia Minor, Mikra Asia, разумеется, представляет собой вторичное название страны, за освоением которой последовало расселение по Азии дальнейшей, иногда действительно называемой в учёных трудах – Asia Maior, Великая Азия. В глазах искушенного читателя эти названия – неплохие дорожные указатели миграций из мысленного центра Европы.

Что же ещё даёт индоевропейская проблема, особенно – такого, что может интересовать не одну только индоевропейскую проблему? Индоевропейская проблема – это также индоевропейская диалектология, что, впрочем, мы старались показать с самого начала, и, кажется, из всех диалектологий индоевропейская диалектология первой столкнулась наиболее явственно с непреодолимостью феномена изначального диалектного членения. Можно, конечно, проглядеть и этот урок, но лучше – усвоить его с вниманием и пользой. Я имею в виду по-прежнему ощутимый вред унитаристской исходной концепции всякого, особенно древнего, языка. Когда крепко верится в исходное единство, любое накопление фактов известной самобытности диалекта, скажем, древненовгородского диалекта, способно вызвать, говоря кратко, две реакции (обе, заметим, в общем неправильные): одна из них, с легкостью зачисляемая в ретроградные настроения, – это если усматривать здесь посягательство на единство древнерусского языка; и вторая, тоже неоправданная – с ее готовностью относить феномен ко «всему прогрессивному», – это когда оживляются толки о «гетерогенном» образовании русского языка вообще или о «двух» слившихся в нём языках — такие утверждения, кстати, уже проникли в широкую печать.

Язык не бывает без-диалектным, самобытность древних диалектов может быть и большей, а язык существует – один, если пространственный континуум диалектов перекрывается выработанным ими же междиалектным и наддиалектным объединяющим слоем, с постулата которого мы и начинали своё изложение.

Далее…