Женские гештальты в народном христианстве

Философ Александр Дугин (отец Дарьи).

Женские гештальты в народном христианстве.

Оглавление:
Христианство: атаки против Нави
Вавилонская Блудница и «душительница детей»
Пресвятая Богородица: небесная женственность
Женские святые и календарь
Общая морфология женских гештальтов
Источники и примечания.

Христианство: атаки против Нави.

В эпоху христианизации женские архетипы древне-славянской культуры, с присущим им семантическим дуализмом и наложением индоевропейской герменевтики на палеоевропейскую, перешли в новый религиозный и идеологический контекст. С ноологической точки зрения, Христианство было основано на Логосе Аполлона, представляя собой традицию индоевропейской патриархальной вертикали. Бог мыслился прежде всего как Отец, и все Лица Святой Троицы — Отец, Сын и Святой Дух —как мужские фигуры. Христианство было ориентированно строго уранически — в направлении Неба и Царства Небесного, и это аффектировало не только собственно культ, но всю христианскую культуру — включая политику, общество, этику, право и даже быт. Поэтому христианизацию можно рассматривать как укрепление индоевропейской составляющей русской идентичности, которая и так с эпохи туранского вторжения в Приднепровье и захват области, где ранее располагалась Трипольская культура, включая язык, общественный строй, религию и мировоззренческую систему, была патриархальной.

«Русский матриархат», сохранивший определенные позиции в крестьянской среде в форме мифов, обычаев и символов, уходящих в палеоевропейскую эпоху, не представлял собой культурной доминанты и проявлялся лишь фрагментарно и подспудно, давая о себе знать в отдельных случаях, прорываясь из архаических уровней народной идентичности.

Соответственно христианизация русского общества накладывала на глубинные слои цивилизации Нави строгую вертикаль режима диурна, отчасти продолжая работу индоевропейского Логоса, начатую за несколько тысячелетий до этого. Однако устойчивость некоторых матриархальных гештальтов была настолько основательной, что и в христианском контексте определенные мотивы матриархата давали о себе знать, сохраняя удивительную жизненность и в новом религиозном и мировоззренческом контексте.

Прежде всего христианство разделило сферу женского архетипа на две части, получившие строго определенное этическое содержание. Диурнический уклад христианского учения был жестко ориентирован против области женской Нави в целом, однозначно наделяя хтонические и гипохтонические области мироздания отрицательным значением — откуда представления о Преисподней, аде, подземном мире, населенном падшими ангелами и во главе с их предводителем дьяволом.

История с грехопадением представляла Сатану в образе змея, а то обстоятельство, что первым на его уловки поддалась именно Ева, сводило воедино два принципиальных гештальта — женский архетип и фигуру змея, образовавшие два основных полюса Нави — Великую Мать и её титанического хтонического консорта. Грехопадение, согласно христианской традиции, произошло из-за жены, что получило развитие в общем укладе христианского патриархата. В случае восточных славян это стало важным элементом, вносящим дополнительную поляризацию в структуру их мировоззрения: сфера женского начала, Земли и Преисподней противопоставлялась области небесной — патриархальной — святости, а область Нави в целом окончательно приобретала демонические, зловещие черты. Ноктюрн жестко противопоставлялся диурну, что вело к дальнейшему наступлению индоевропейского патриархата на древнейшие и глубиннейшие пласты крестьянской идентичности.

Вавилонская Блудница и «душительница детей»

Если в сказках и преданиях демонизированный образ Великой Матери приобрел черты Бабы-Яги, то в контексте христианской традиции архетипом негативной женственности выступают образцы Вавилонской Блудницы и, реже, демоницы Лилит, считавшейся в иудейской традиции «первой женой Адама»[1]. В Апокалипсисе Вавилонская Блудница, представляющая собой негативную ипостась Великой Матери, описан в 17 главе.

(…) И я увидел жену, сидящую на звере багряном, преисполненном именами богохульными, с семью головами и десятью рогами.
И жена облечена была в порфиру и багряницу, украшена золотом, драгоценными камнями и жемчугом, и держала золотую чашу в руке своей, наполненную мерзостями и нечистотою блудодейства её;
и на челе её написано имя: тайна, Вавилон великий, мать блудницам и мерзостям земным.
Я видел, что жена упоена была кровью святых и кровью свидетелей Иисусовых, и видя её, дивился удивлением великим.
И сказал мне Ангел: что ты дивишься? я скажу тебе тайну жены сей и зверя, носящего её, имеющего семь голов и десять рогов. (…)
Жена же, которую ты видел, есть великий город, царствующий над земными царями.[2]
(…) καὶ εἶδον γυναῖκα καθημένην ἐπὶ θηρίον κόκκινον, γέμοντα ὀνόματα βλασφημίας, ἔχων κεφαλὰς ἑπτὰ καὶ κέρατα δέκα:
καὶ ἡ γυνὴ ἦν περιβεβλημένη πορφυροῦν καὶ κόκκινον, καὶ κεχρυσωμένη χρυσίῳ καὶ λίθῳ τιμίῳ καὶ μαργαρίταις, ἔχουσα “ποτήριον χρυσοῦν” ἐν τῇ χειρὶ αὐτῆς γέμον βδελυγμάτων καὶ τὰ ἀκάθαρτα τῆς πορνείας αὐτῆς,
καὶ ἐπὶ τὸ μέτωπον αὐτῆς ὄνομα γεγραμμένον, μυστήριον, ΒΑΒΥΛΩΝ Η ΜΕΓΑΛΗ, Η ΜΗΤΗΡ ΤΩΝ ΠΟΡΝΩΝ ΚΑΙ ΤΩΝ ΒΔΕΛΥΓΜΑΤΩΝ ΤΗΣ ΓΗΣ.
καὶ εἶδον τὴν γυναῖκα μεθύουσαν ἐκ τοῦ αἵματος τῶν ἁγίων καὶ ἐκ τοῦ αἵματος τῶν μαρτύρων Ἰησοῦ.
Καὶ ἐθαύμασα ἰδὼν αὐτὴν θαῦμα μέγα: καὶ εἶπέν μοι ὁ ἄγγελος Διὰ τί ἐθαύμασας; ἐγὼ ἐρῶ σοι τὸ μυστήριον τῆς γυναικὸς καὶ τοῦ θηρίου τοῦ βαστάζοντος αὐτήν, τοῦ ἔχοντος τὰς ἑπτὰ κεφαλὰς καὶ τὰ δέκα κέρατα.(…)
καὶ ἡ γυνὴ ἣν εἶδες ἔστιν ἡ πόλις ἡ μεγάλη ἡ ἔχουσα βασιλείαν ἐπὶ τῶν βασιλέων τῆς γῆς.

Здесь важно, что этот образ отождествляется именно с Матерью (дословно, «Мать блудниц и мерзостей земли» — «Η μήτηρ των πορνών και των βδελυγμάτων της γης»). Кроме того, Великая Мать представлена как город (Вавилон), а традиционное изображение Кибелы представляло её в головном уборе, на котором был изображён город[3]. Весьма символичен также многоголовый зверь, на котором она сидит, поскольку образ Великой Матери традиционно сочетается с драконом, змеем или иным хтоническим чудовищем. Показательна также связь Вавилонской Блудницы с сокровищами — золотом, драгоценными камнями и т.д.: богатство считалось символом третьей индоевропейской функции, которая, в свою очередь, была более всего связана с женским началом.

Гештальт Вавилонской Блудницы толковался аллегорически, но сама его структура явно отсылала к матриархальному режиму, что в славянском сознании было эквивалентно осуждению всей стихии Нави и её структур в жестком противопоставлении мужского Дня женской Ночи.

Образ Лилит[4], имеющий древнее месопотамское происхождение и получивший развитие в еврейском «Талмуде», в русской традиции известен без упоминания самого имени демоницы, названной в анонимной книге «Алфавит Бен Сиры» (X век) «первой женой Адама»[5], как женский злой дух, похищающий у рожениц младенцев, откуда устойчивый эпитет Лилит — «душительница детей» (так в Талмуде она говорит сама о себе трём ангелам). У тюркских народов эквивалентом Лилит считается огненный демон Алмасты или Албасты, а у армян — Ал, также представлявшиеся «женой Адама». У южных славян «душительницы детей» называются «зморами» или «вештицами»[6].

Прототипом сюжетной линии Лилит, «душительнцы детей», у славян является «Сисиниева легенда»[7], в которой главный действующий герой Сисиний (вариант Сысой) противостоит похитительнице младенцев и (чаще всего хитростью) побеждает её, возвращая младенца, ранее проглоченного Лилит, матери и оживляя его.

«Душительница детей», как и Вавилонская Блудница связываются с «блудом», то есть с соблазнением женщинами мужчин, что считается в христианстве тяжким грехом. Лилит и ее аналоги (зморы, вештицы и т.д.) представляется поэтому в образе суккуба, женского духа, приходящего по ночам к спящим и вступающим с ними в интимную связь. В христианском контексте, где брачные отношения строго регламентированы, в область «плотского греха» попадает широкий спектр поступков, за которые вина традиционно возлагается на женщин, что истолковывается как проявление их «демонической наклонности», если не «демонической природы». Совокупно это концентрируется в гештальте Вавилонской Блудницы или Лилит, причем в последнем образе подчеркивается антитеза деторождению, считавшемуся главной легитимацией брачных отношений. Женский дух стерилен, а если он и порождает нечто, то это, как правило, в свою очередь, становится чудовищами — колдунами, упырями, зморами и т.д.

Пресвятая Богородица: небесная женственность

Гештальт Вавилонской Блудницы и аналоги образа Лилит в христианской культуре славян стали полюсом негативной трактовки женского начала. Но при этом часть женских образов была включена в аполлонический строй христианской традиции. Прежде всего это касается образа Пресвятой Богородицы, культ которой получил на Руси широчайшее распространение. Дева Мария как Мать выступала в чисто духовном контексте — Она родила Сына, совершенного Бога и совершенного Человека. Кроме того, и до Рождества и после него она чудесным образом сохранила невинность, что делает её строго небесным световым — патриархальным — архетипом.

В Пречистой Деве воплотилась традиция чистой святости и не только женской, что сделало Богородицу важнейшим центром всей христианской традиции. В честь Богородицы назывались бесчисленные русские храмы, а иконы с ее изображением стали с первых лет распространения христианства главным мотивом иконописцев.

Первая каменная церковь, воздвигнутая в Киеве самим князем Владимиром, «Десятинная Церковь»[8], была посвящена Успению Пресвятой Богородицы.

Церкви посвящались не только Богородице и её праздникам, но различным иконам, на которой она была изображена. Таким образом, в Пресвятой Богородицы русские почитали небесную световую сторону женского начала, сопряженную с чистотой, святостью и непорочностью. Материнство же выступало также в своей наиболее возвышенной форме: земная Дева Мария родила от Святого Духа Господа и Спаса Исуса Христа, Бога и Человека. В этом мотиве не было ни малейшей отсылки к Нави и гипохтоническим структурам, все содержание образа Пречистой Девы было возвышенным и духовным. Характерно, что в Откровении святого Иоанна Богослова Богоматерь предстает как «жена, одетая в солнце» (γυνὴ περιβεβλημένη τὸν ἥλιον), которую вместе с её чадом преследует дракон. Весь фрагмент таков:

И явилось на небе великое знамение: жена, облеченная в солнце; под ногами её луна, и на главе её венец из двенадцати звёзд.
Она имела во чреве, и кричала от болей и мук рождения.
И другое знамение явилось на небе: вот, большой красный дракон с семью головами и десятью рогами, и на головах его семь диадим.
Хвост его увлек с неба третью часть звезд и поверг их на землю. Дракон сей стал перед женою, которой надлежало родить, дабы, когда она родит, пожрать её младенца.
И родила она младенца мужеского пола, которому надлежит пасти все народы жезлом железным; и восхищено было дитя её к Богу и престолу Его.
А жена убежала в пустыню, где приготовлено было для неё место от Бога, чтобы питали её там тысячу двести шестьдесят дней.
И произошла на небе война: Михаил и Ангелы его воевали против дракона, и дракон и ангелы его воевали против них,
но не устояли, и не нашлось уже для них места на небе.
И низвержен был великий дракон, древний змий, называемый диаволом и сатаною, обольщающий всю вселенную, низвержен на землю, и ангелы его низвержены с ним. (…)

Καὶ σημεῖον μέγα ὤφθη ἐν τῷ οὐρανῷ, γυνὴ περιβεβλημένη τὸν ἥλιον, καὶ ἡ σελήνη ὑποκάτω τῶν ποδῶν αὐτῆς, καὶ ἐπὶ τῆς κεφαλῆς αὐτῆς στέφανος ἀστέρων δώδεκα, καὶ ἐν γαστρὶ ἔχουσα:
καὶ κράζει ὠδίνουσα καὶ βασανιζομένη τεκεῖν.
καὶ ὤφθη ἄλλο σημεῖον ἐν τῷ οὐρανῷ, καὶ ἰδοὺ δράκων μέγας πυρρός, ἔχων κεφαλὰς ἑπτὰ καὶ κέρατα δέκα καὶ ἐπὶ τὰς κεφαλὰς αὐτοῦ ἑπτὰ διαδήματα,
καὶ ἡ οὐρὰ αὐτοῦ σύρει τὸ τρίτον τῶν ἀστέρων τοῦ οὐρανοῦ, καὶ ἔβαλεν αὐτοὺς εἰς τὴν γῆν. καὶ ὁ δράκων ἔστηκεν ἐνώπιον τῆς γυναικὸς τῆς μελλούσης τεκεῖν, ἵνα ὅταν τέκῃ τὸ τέκνον αὐτῆς καταφάγῃ:
καὶ ἔτεκεν υἱόν, ἄρσεν, ὃς μέλλει ποιμαίνειν πάντα τὰ ἔθνη ἐν ῥάβδῳ σιδηρᾷ: καὶ ἡρπάσθη τὸ τέκνον αὐτῆς πρὸς τὸν θεὸν καὶ πρὸς τὸν θρόνον αὐτοῦ
καὶ ἡ γυνὴ ἔφυγεν εἰς τὴν ἔρημον, ὅπου ἔχει ἐκεῖ τόπον ἡτοιμασμένον ἀπὸ τοῦ θεοῦ, ἵνα ἐκεῖ τρέφωσιν αὐτὴν ἡμέρας χιλίας διακοσίας ἑξήκοντα.
Καὶ ἐγένετο πόλεμος ἐν τῷ οὐρανῷ, ὁ Μιχαὴλ καὶ οἱ ἄγγελοι αὐτοῦ τοῦ πολεμῆσαι μετὰ τοῦ δράκοντος. καὶ ὁ δράκων ἐπολέμησεν καὶ οἱ ἄγγελοι αὐτοῦ,
καὶ οὐκ ἴσχυσεν, οὐδὲ τόπος εὑρέθη αὐτῶν ἔτι ἐν τῷ οὐρανῷ.
καὶ ἐβλήθη ὁ δράκων ὁ μέγας, ὁ ὄφις ὁ ἀρχαῖος, ὁ καλούμενος Διάβολος καὶ Ὁ Σατανᾶς, ὁ πλανῶν τὴν οἰκουμένην ὅλην, — ἐβλήθη εἰς τὴν γῆν, καὶ οἱ ἄγγελοι αὐτοῦ μετ᾽ αὐτοῦ ἐβλήθησαν. (…)

13.Когда же дракон увидел, что низвержен на землю, начал преследовать жену, которая родила младенца мужеского пола.

И даны были жене два крыла большого орла, чтобы она летела в пустыню в своё место от лица змия и там питалась в продолжение времени, времен и полвремени.
И пустил змий из пасти своей вслед жены воду как реку, дабы увлечь её рекою.
Но земля помогла жене, и разверзла земля уста свои, и поглотила реку, которую пустил дракон из пасти своей.
И рассвирепел дракон на жену, и пошёл, чтобы вступить в брань с прочими от семени её, сохраняющими заповеди Божии и имеющими свидетельство Исуса Христа.[9]

Καὶ ὅτε εἶδεν ὁ δράκων ὅτι ἐβλήθη εἰς τὴν γῆν, ἐδίωξεν τὴν γυναῖκα ἥτις ἔτεκεν τὸν ἄρσενα.
καὶ ἐδόθησαν τῇ γυναικὶ αἱ δύο πτέρυγες τοῦ ἀετοῦ τοῦ μεγάλου, ἵνα πέτηται εἰς τὴν ἔρημον εἰς τὸν τόπον αὐτῆς, ὅπου τρέφεται ἐκεῖ “καιρὸν καὶ καιροὺς καὶ ἥμισυ καιροῦ” ἀπὸ προσώπου τοῦ ὄφεως.
καὶ ἔβαλεν ὁ ὄφις ἐκ τοῦ στόματος αὐτοῦ ὀπίσω τῆς γυναικὸς ὕδωρ ὡς ποταμόν, ἵνα αὐτὴν ποταμοφόρητον ποιήσῃ.
καὶ ἐβοήθησεν ἡ γῆ τῇ γυναικί, καὶ ἤνοιξεν ἡ γῆ: τὸ στόμα αὐτῆς καὶ κατέπιεν τὸν ποταμὸν ὃν ἔβαλεν ὁ δράκων ἐκ τοῦ στόματος αὐτοῦ:
καὶ ὠργίσθη ὁ δράκων ἐπὶ τῇ γυναικί, καὶ ἀπῆλθεν ποιῆσαι πόλεμον μετὰ τῶν λοιπῶν τοῦ σπέρματος αὐτῆς, τῶν τηρούντων τὰς ἐντολὰς τοῦ θεοῦ καὶ ἐχόντων τὴν μαρτυρίαν Ἰησοῦ.

В этом фундаментальном для христианской космологии и эсхатологии сюжете Жена снова сталкивается с «огромным огненным драконом» (δράκων μέγας πυρρός), «с древним змеем» (ὁ ὄφις ὁ ἀρχαῖοςa), но на сей раз она строго противопоставлена ему. Дракон преследует Небесную Деву, родившую божественного Сына и стремится её погубить. Но на её стороне выступают небесные силы — и прежде всего предводитель ангельского воинства Михаил (патриархальный архетип по преимуществу).

В этом проявляется вся сущность христианского представления о божественной (святой) женственности, которая противостоит хтоническим могуществам и порождает зачатое от Духа божественное существо, соединяя, тем самым, земную человеческую природу с трансцендентным измерением. Поэтому Богородица становится посредницей и заступницей за всех людей.

Если Вавилонская Блудница, царившая над народами, вела их в области Нави, в гипохтонические пространства, Богородица порождает божественного пастыря, который ведёт народы в Небо, поэтому и сама она становится Госпожой человеческого рода и соответственно истинной небесной Царицей русского народа.

В крестьянском мировоззрении этот возвышенный теологический образ всё же приобретает более конкретное измерение. Оно не является хтоническим или связанным с Навью, но включает в себе определенные стороны Матери Земли, освобожденной от своего теневого измерения. Так Богородица выступает защитницей простых людей, утешая их в несчастьях и помогая в самые сложные времена. Образ Богоматери постепенно становится народным, порождая уверенность, что Пресвятая Дева относится к русским с особым вниманием, опекая, сохраняя и оберегая русских перед лицом всех опасностей и несчастий.

Эта тема заступничества Богородицы получила многомерное развитие в литургической литературе, в иконах, в житийных текстах и в преданиях. Более того, этому был посвящен отдельный праздник — Покров Пресвятой Богородицы (14 октября), установленный Византийской церковью в честь чудесного спасения Константинополя от осаждающего его (славянского) войска. В видении святого Андрея Юродивого (? — 936) во Влахернской церкви Пресвятая Богородица распростерла над городом ткань, покрывая его перед лицом врага и тем самым сохранив от неминуемой гибели. Тема покрова Богородицы была развита в народной культуре русских в контексте брачного символизма (покрытие головы невесты фатой, покрытие скота во время случки и т.д.), но сохранила при этом свой метафизический смысл.

Покров — знак упорядоченного женского начала, перешедшего от хтонической хаотичности к аполлоническому вертикальному укладу. Здесь можно вспомнить досократического философа Ферекида, который описывал процесс космогонии как ткачество небесным отеческом божеством Засом (Зевсом) на первичной бездне земного пространства (Великая Мать — Хтония) свадебного покрывала, что и было упорядочивающим актом брака[10]. Хтония ещё не земля в её оформленном окончательном состоянии. Это предземельная бездна, она-то и называется Реей (Кибелой), и включает в себя две стихии — влагу и почву, подземный мир и его излучения во всех направлениях. Это славянская Мать Сыра Земля. Когда Зас(Зевс) ткёт на плоти Хтонии свой духовный узор, он упорядочивает хтонический Хаос, превращает его в структуру. И именно этот жест описан Ферекидом как свадебный подарок Хтонии — покров-имя — Гея (Γή)[11], что функционально соотносится с оформленной включенной в систему солярного патриархата Деметрой в отличии от Реи-Кибелы.

Пресвятая Богородица покрывает русскую Землю, делая её не только безопасной, мирной, но и святой, избранной, просветленной, упорядоченной. Это просветление становится важнейшей частью русской православной традиции, где высшим счастьем является видение самой Девы Марии, что соответствует кульминации мистической эпоптии, созерцания преображающего духовного Света.

Соответственно в годовом календаре распределились и другие Богородичные праздники. Основные из них были связаны с концом летом и осенью, что соответствовало соотнесению Богородицы с урожаем, воплощением результатов честного и освященного духом святого крестьянского труда. Так на конец августа приходится праздник Успения Пресвятой Богородицы, на конец сентября — Рождество Пресвятой Богородицы, а на конец ноября — Введение Пресвятой Богородицы во Храм. Из четырёх двунадесятых праздников, таким образом, на конец лета и осень приходится три, весной же празднуется Благовещенье, что также в крестьянском контексте символически связывается с метафорой приближения весны и нового аграрного сезона.

Показательно также, что в народных преданиях Пресвятая Богородица молится о грешниках, страдающих в аду, поскольку её любовь к людям выше справедливости, а её материнское всепрощение и сострадание превосходит строгие нормы закона и порядка, обосновывающие необходимость воздаяния. Среди русских святых этим же отличается и святой Никола. Этот сюжет, имеющий также ряд параллелей с Элевсинскими мистериями, составляет основу апокрифического текста «Хождение Богородицы по мукам»[12].

Женские святые и календарь.

Женское начало интегрируется в христианский контекст и через фигуры христианских святых, которые часто приобретают новую семантику в зависимости от их места в структуре аграрного годового цикла и отчасти через народную этимологию их имён. Но здесь следует обратить внимание на то, что чистый образ светлой и небесной женственности, охватывающей мир любовью и заботой, воплощен именно в Пресвятой Богородице, которая представляет собой святую часть женского начала — Мать божественного Сына и Пречистую Деву. Её образ не идёт ни в какое сравнение с другими святыми, так как представляет собой всё человечество, его высший архетип, а также русский народ в его светлом очищенном и освященном ядре. Поэтому в народной традиции, сохранившейся в русском старообрядчестве, имя Богородицы читается как Мари́я с ударением на предпоследний слог, тогда как у всех остальных женщин, носящих это имя, оно произносится как Мáрия, с ударением на первый слог, чтобы отличать единственную Женщину, родившую Бога, ото всех остальных — даже святых.

К недоступному в своей уникальности и чистоте образу Девы Мари́и примыкает группа трёх Мáрий (Мáрия Магдалина, Мáрия Клеопова и Мáрия Иаковлева) — жён мироносиц, первыми узнавших о тридневном воскресении Исуса Христа. Точный состав жён-мироносиц меняется в разных версиях, но практически всегда среди них присутствует Мáрия Магдалина, ученица Христа, бывшая некогда — до обращения в христианство — блудницей. В образе Мáрии Магдалины происходит преображение — от хтонической женщины к святой и очищенной Богом — Исусом Христом. Таким образом в женах-мироносицах мы имеем дело не с изначальной богоизбранной чистой женской стихией, как у Девы Мари́и, но с преображением и спасением двусмысленной и даже падшей женственности в структуре светового христианского космоса.

Предельно ярко и контрастно подобное преображение мы встречаем в фигуре ещё одной святой Мáрии — Мáрии Египетской, которая в начале была блудницей, но потом, посвятив себя целиком Богу и удалившись в пустыню, достигла высшей святости. В народном календаре праздник Мáрии Египетской, приходящийся на среду пятой недели Великого Поста или на 1 апреля (по Юлианскому календарю), называется «Мáрия зажги снега»[13].

Ещё одной парадигмальной группой женских святых являются дети Софии (Σοφία) — Вера, Надежда, Любовь (Πίστις, Ἐλπὶς καὶ Ἀγάπη), мученицы, жившие в Риме во II веке по Р.Х. Три сестры стали воплощением трёх главных христианских добродетелей, но сама идея триадической женственности, возможно, восходит к гештальту небесной богини Гекаты, которая отражала изначально именно индоевропейское — небесное, ураническое — представление о женском начале[14]. Мать трёх святых дочерей София также обычно истолковывалась аллегорически, и вся группа святых представляла собой философское высказывание: истинная (духовная) мудрость рождает веру, надежду и любовь. Праздник, посвященный этим святым женам (17 сентября по Юлианскому календарю), считается «бабьим праздником» — «бабья выть» или «всесветные бабьи именины». В этот день девушки и женщины собирались на девичник и оплакивали свою долю или умерших. Эта традиция женского коллективного плача имеет в русской традиции глубокие корни и, вероятно, связана с остатками матриархата, равно как и ритуальное «вытие» невесты перед русской свадьбой.

Образ святой Параскевы-Пятницы среди других христианских святых отличается своим архаизмом и имеет ряд хтонических черт, свидетельствующих не просто о дохристианском происхождении, но и о глубинных связях с палеоевропейской культурой. Здесь мы имеем дело не просто с освящением женского начала в контексте в целом патриархальной — аполлонической — христианской традиции, но и с сохранением ряда древних хтонических черт. О семантике образа Параскевы Пятницы мы уже говорили. Здесь следует подчеркнуть лишь то, что по аналогии с толкованием её образа можно построить аналогичные герменевтические модели относительно других святых.

Если в Пресвятой Деве Мари́и и также в ряде других святых мы видим чисто небесное представление о женственности, где всякая двусмысленность, свойственная хтоничности либо отсутствует, либо полностью преодолена, то в других случаях — как ясно видно на примере святой Параскевы — образ святой нагружается рядом архаических характеристик, среди которых вполне могут обнаружиться и следы матриархальных трактовок.

Так образ святой мученицы Марины Антиохийской сближался — по звуковой аналогии — с именем Марены (Моржаны, Мураны и т.д.), которая у древних славян служила образом Великой Матери в её связи с зимой, подземным миром и стихией смерти. Эта связь отражена и иконографически, так как святая Марина часто изображается вместе с драконом или чёрным рогатым дьяволом.

С образом Марены сближалась святая Евдокия. Илиопольская, праздник которой в первый день марта (по Юлианскому календарю) назывался Авдотьей Плющихой или Авдотьей Весновкой и считался «Бабьим днём». На Авдотью Плющиху в деревнях обряжали в наряды и ритуально сжигали куклу Марены-Зимы. Согласно поверьям, Авдотья выпускала весну, так как эта способность была дарована ей Богом[15]. В христианских апокрифах этой наградой была способность воскрешения мёртвых, что было переосмыслено русскими в контексте всеобщего воскресения мира весной. В день Авдотьи Плющихи бабы в деревнях лепили из теста птиц. В этот же день было принято выпускать птиц из клеток на волю. У южных славян этот же день называется Мартеница, Баба Марта и даже Змеиный День (Змиjин дан), что снова отсылает нас к иконографии святой Марины Антиохийской.

Со святой Параскевой сближалась святая Анастасия или святая Неделя, символизирующая воскресенье — подобно тому, как сама Параскева означала пятницу как день недели. Этимология греческого имени Анастасия, Ἀναστασία, означает воскресение, а так как этот день недели традиционно ассоциировался у индоевропейцев с солнцем, то и святая Анастасия приобретала свойства Солнечной Девы или Сестры Солнца. В этом качестве Анастасия выступает и во многих русских былинах. Праздник святой Анастасии Римской (старшей) приходится на весну (15 апреля по Юлианскому календарю), что придает её образу также весенние черты.

Другая святая Анастасия Узорешительница почиталась 22 декабря (по Юлианскому календарю), что соответствовало зимнему солнцестоянию. Она считалась покровительницей беременных в силу своей способности «разрешать узы», то есть освобождать от пут. В образе Анастасии Узорешительницы, как и в образе Параскевы Пятницы есть ряд чрезвычайно архаических черт. В праздники, посвященные ей, женщинам запрещено было работать. У южных славян (прежде всего у болгар) она называется «Чёрной Святой» (Света Чьорна) или «Черной Бабой» (Баба Черна) и отождествлялась со смертью.

Возможно в силу фонетической близости с Анастасией у восточных славян также был зимний праздник, посвященной женской святой с аналогичной коннотацией. Речь идет о дне 9 декабря, называвшемся «Анной Тёмной» или «Анной Чёрной» и посвященном святой Анне. Святая Анна как и Анастасия Узорешительнца считалась покровительницей беременных, так как в христианской традиции этот день считался днём зачатия святой Анной дочери — Девы Мари́и. В этот день беременные бабы не работали. Такая связь с деторождением является чрезвычайно архаической чертой.

Сходной семантикой был наделен и образ святой Варвары Илиопольской, который располагался в церковном календаре не далеко от всенародного праздника Николы Зимнего и в многом определялся этой близостью. Со дня святой Варвары начиналась «никольщина». Сама Варвара — как Анастасия Узорешительница или Чёрная Анна — считалась покровительницей беременных, а ее праздник назывался «Бабьим днем». Святая Варвара, святой Савва (который праздновался вслед за ней) и святой Никола составляли совместно устойчивую группу, выступавшую совместно в многочисленных преданиях и легендах. В некоторых версиях крестьяне толковали святую Варвару как «мать Николы», а святого Савву — как его «отца». Варвара также была связана со стихией смерти — обращение к ней охраняло от внезапной кончины.

Другие образы христианских святых сопрягались с особенностями аграрного цикла или с сезонными приметами, отмечая важные — часто — переломные — моменты годового круговорота.

В целом женские архетипы в православном годовом календаре не имеют такой строгой структуры, как мужские гештальты. Здесь не прослеживается ясной разметки года на нижнюю (земную, подземную) и верхнюю половины, если не считать ряда женских праздников, примыкающих вплотную к Ильину дню (2 августа), где довольно контрастно выделяется связь поминаемых женских святых с водой и с молнией (Мáрия Магдалена). В целом женская Вселенная не имеет строго вертикальной ориентации как в случае с патриархальной мужской Вселенной, поэтому различия между весенне-летним и осенне-зимним периодом не обладают символической контрастностью. При этом календарная структура позволяет заметить сосредоточение Богородичных праздников в осенне-зимней половине года, тогда как весенние и летние дни святых и приуроченные к ним обряды чаще всего связаны с водой. Особый круг составляет группа из Анастасии Узорешительнцы (Святая Неделя), Анны Тёмной, Варвары и Параскевы Пятницы, где четко прослеживаются чрезвычайно архаические следы палеоевропейской культуры.

Общая морфология женских гештальтов

Если свести воедино различные версии женских архетипов, — как в дохристианской или сказочно-мифологической, так и в христианской традиции, — мы получаем общую картину версий токования женского начала на первых стадиях становления русского историала, начиная с древнейших эпох и вплоть до христианизации. В данной схеме наглядно представлена морфология толкования женского начала в различных контекстах, причём важно, что речь идёт не о последовательной смене интерпретационных моделей, но о синхронном сосуществовании всех этих пластов в многослойной, но единой и органичной русской идентичности.

На уровне официальной идеологии структуры Нави и её доминантные гештальты были вытеснены на периферию уже начиная с первых волн индоевропейских завоеваний, но они сохранились тем не менее в донным пластах русского бессознательного с удивительной устойчивостью, проявляясь в разные моменты древне-славянской истории в форме преданий, обрядов, мифов и герменевтических систем.

Индоевропейский патриархат качественно изменил пропорции и параметры «русского матриархата» и предложил (скорее, навязал) своё прочтение основных женских фигур, интегрировав их на разном основании и с существенными семантическими коррекциями в собственную мировоззренческую систему, которую обычно принято называть «язычеством». С ноологической точки зрения, это был важнейший момент Ноомахии, в которой Логос Аполлона нанёс фундаментальное поражение древнему Балканскому Логосу Кибелы. Но при всей необратимости факта этой победы Логос Кибелы не был искоренен окончательно, лишь опустившись на более глубинные слои русской идентичности. Отталкиваясь ото дна русского Дазайна, время от времени матриархальные импульсы проникали и на более высокие этажи восточно-славянской структуры, выступая как «вторжения» матриархального порядка Нави.

Христианизация ещё более укрепила Логос Аполлона, демонизировав гештальт Великой Матери в образе Вавилонской Блудницы и других аналогичных фигурах. Но и эта идеологическая трансформация не искоренила Логоса Кибелы, сохранившего своё могущество и проявившего себя даже в христианском контексте, причем не столько в форме прямой оппозиции, сколько через мягкое инклюзивное перетолковывание различных фигур, образов, сюжетов и символов на сей раз христианской традиции.

Таким образом, уже в начале хроникально зафиксированного русского историала мы имеем дело со сложной структурой гендерной метафизики, где стихии и структуры Великой Матери проявляют себя сквозь многочисленные и разнообразные пласты индоевропейской культуры.

С учётом Элевсинского сценария, который мы неоднократно затрагивали, можно попытаться разделить основные женские гештальты на фигуру Матери и Дочери, «Деметры» и «Персефоны». В этом случае такие образы как Параскева Пятница, Анна Черная или святая Варвара, а также София мать трех юных мучениц, скорее могут быть отнесены к гештальту Матери (Деметры), тогда как Анастасия, Марина и Авдотья — к гештальту Дочери (Персефоны). При этом случае второй группы (Анастасии, Марины-Марены и Авдотьи) сохраняется определенная двойственность, позволяющая реконструировать двойственность их древних функций — как цариц Подземного мира и как носительниц весны и расцвета.

Два самые известные Мàрии — Мàрия Магдалина и Мàрия Египетская — воплощают в самих себе эту же подземно-небесную двойственность Дочери, поскольку в них самих происходит чудо просветления от бездны материального греха к беспредельным высотам небесной духовности.

Источники и примечания

[1] Лявданский А. К. Лилит в традициях сирийских христиан Курдистана и иранского Азербайджана// In umbra. Демонология как семиотическая система. № 4. М.: Индрик, 2015. С. 261 — 288.

[2] Откровение святого Иоанна Богослова. Гл. 17. 3-7; 18.

[3] Дугин А.Г. Ноомахия. Три Логоса; Он же. Ноомахия. Эллинский Логос. Долина Истины.

[4] Лилит (לִּילִ֔ית) единственный раз упомянута в Библии у пророка Иасайи 34:14. В Септуагинте это слово было переведено во множественном числе как όνοκένταυροι, онокентавры, что в греческой мифологии означало лиминальных существ (чаще всего женского пола) — полулюдей-полуослов.

[5] Лявданский А. К. Лилит в традициях сирийских христиан Курдистана и иранского Азербайджана/ In Umbra. Демонология как семиотическая система. Альманах. Вып. 4. М. : Российский государственный гуманитарный университет, 2015. С. 264.

[6] Левкиевская Е.Е. Змора /Славянские древности. Этнолингвистический словарь в 5 томах. Т. 2. М.: Языки русской культуры, 1999. С. 341 — 344.

[7] Сисиниева легенда в фольклорных и рукописных традициях Ближнего Востока, Балкан и Восточной Европы. М.: Индрик, 2017.

[8] Считается, что Десятинная церковь была заложена в 989 году.

[9] Откровение святого Иоанна Богослова. Гл. 12. 1 — 9; 13 — 17.

[10] Дугин А.Г. Ноомахия. Эллинский Логос. Долина Истины.

[11] «Зас и Хронос были всегда, и Хтония; Хтонии же имя стало Земля (Γη) с тех пор, как Зас дал ей в дар землю». Фрагменты ранних греческих философов. М.: Наука, 1989. С. 87.

[12] Хождение Богородицы по мукам.

[13] Считалось, что в этот день просыпается от зимней спячки домовой.

[14] Дугин А.Г. Ноомахия. Неславянские горизонты Восточной Европы: Песнь упыря и голос глубин.

[15] Ряд черт в преданиях об Авдотье Плющихе позволяет соотнести её с персонажем румынской народной традиции Бабой Докией. См. Дугин А.Г. Ноомахия. Неславянские горизонты Восточной Европы: Песнь упыря и голос глубин.