Тигр

Философ Александр Дугин (отец Дарьи).

ТИГР

Оглавление

«Оседлать тигра»: семантика названия
Защищать Небо после его конца
Эсхатологическая феноменология
Тигр и история
Найдите богиню Кали
Эсхатологический театр
Время как иранское изобретение
Онтология Тигра и риск (не быть) обособленного человека
Источники и примечания.

«Оседлать тигра»: семантика названия.

Законы феноменологии как философского метода учат нас рассматривать выражения, состоящие из нескольких слов, как нечто цельное, где все члены определяются исходя из общего, а не представляют собой полностью автономные семантические единицы, образующие сумму. Аристотель говорил, что целое больше, чем совокупность частей. Это и следует считать главным законом феноменологии. Сам Аристотель и был отцом-основателем феноменологии, если читать его тексты надлежащим образом, прорываясь к изначальному смыслу через множество искажающих семантических напластований. Холизм и есть знаменитое the rose-being-red, не сводимая к совокупности the rose + to be + red.

В этом смысле название поздней и пожалуй самой важной — и точно самой актуальной работы Юлиуса Эволы — «Оседлать тигра»[1] также следует рассматривать как нечто цельное, не сводимое к простой сумме значений каждого из слов — оседлать + тигр , взятых по отдельности. Эвола эксплицитно использует фрагмент китайской поговорки, которая в полном виде звучит так — «скакать на тигре, не имея возможности сойти» — на китайском 騎虎難下 (qí hŭ nán xià).

В названии книги Эволы вторая часть — «не имея возможности сойти» (senza poter scendere ) — имплицитно подразумевается. Эвола таким образом описывает ситуацию пребывания внутри крайне опасного — смертельно опасного — процесса, который не допускает никакого компромисса или половинчатого (эволюционного) решения и может завершиться лишь гибелью или тигра или самого всадника. Итак в тезисе «оседлать тигра» мы имеем дело с общей ситуацией, которая сама по себе предопределяет две крайние — полярные и антагонистические — позиции в своей структуре — тигра (la tigre) и того, кто на нём скачет (il cavalcante). При этом тигр упомянут в названии эксплицитно, а всадник — имплицитно, не столько как субъект (собственно — il cavalcante), сколько косвенно — через само действие — cavalcare. Инфинитив имеет значение — действие первично. Тот, кто скачет, тот вторичен и конституируется самим действием. Всадник не существует вне самого процесса скачки на тигре, Мы не можем и не должны мыслить его как самостоятельный субстантив. Он конституируется актом скачки, вне этого смертельно опасного состояния всадник не существует в действительности. Речь идёт не о том всаднике, который скачет на лошади и даже на самом строптивом скакуне. Лошадь покорена человеку — это необратимый факт истории цивилизации. Но тигр не только ещё не покорен, но и не может быть покорен по определению — тигр выражение самой стихии дикости, дикость par excellence. О возможно некогда в праистории индоевропейских кочевников Великой Степи — скакун тоже был чем-то диким и непокорным. Некогда конь был «тигром», и стал конем — то есть самим собой лишь тогда, когда индоевропейский мужчина вступил с ним с смертельную битву. Несколько тысячелетий тому назад цивилизация уже сталкивалась с подобным вызовом — «оседлать тигра», то есть «оседлать лошадь», что и привело к созданию древнейших индоевропейских империй — от индийский и персидской до латинской и греческой. Доместикация лошади была фундаментальным актом могущества. И это тоже была некогда «скачкой на тигре», и с лошади также было не сойти. Люди научились сходить с лошади, лишь убив в ней её гордое буйное начало. Финал этой скачки мы знаем. Но Эвола хочет сказать, что мы снова имеем дело с примордиальной стихией дикости, в предельно рискованный диалоге с которой снова решается судьба цивилизации.

Здесь и находится точка входа в философию Эволы: поиск того, что значит «тигр»?

Защищать Небо после его конца.

Китайская традиция говорит, что выражение «оседлать тигра» восходит к династии Дзин, когда полководец Ве Дзиао, верный Императору Сима Ян, таким образом определил ситуацию, сложившуюся в ходе восстания мятежного генерала Сун Дзуна. Столица была атакована, и избежать прямого столкновения с силами восставших было невозможно. Отныне лояльные Императору войска были обречены на битву, в которой, однако, шансы на победы были весьма незначительны. Но и уклониться от неё никто не мог[2].

В китайской культуре тигр чаще всего олицетворяет женский аспект мира, силу земли, «инь» (陰) и противостоит могуществу небес, мужской силе «ян», 陽, часто представляемой в образе дракона. Тигр против дракона — эта формула тьмы против света, земли против неба, женщины против мужчины. В китайской алхимии тигру соответствует свинец — самый грубый и тяжёлый из металлов. Показательно, что в итальянском языке «тигр» также женского рода — la tigre, то есть тигрица.

Следовательно, все выражение в целом — «скакать на тигре, не имея возможности сойти» — в китайском контексте означает: вступить в прямую и смертельную конфронтацию с пробужденными гигантскими могуществами земли, с крохотными шансами на победу, но не имея вообще никакой возможности уклониться.

И снова кто в этой поговорке субъект, «всадник»? Исторически это силы верные Императору Сима Яну, от лица которых и говорит автор поговорки «Ве Дзиао». То, что Император в Китае рассматривается как Сын Неба и воплощение силы «ян» на земле, только подчеркивает характер того, кто оказался в ситуации «скачущего на тигре». На тигре может скакать только тот, кто не есть сам тигр, кто представляет собой его онтологическую антитезу. Но… это не может быть собственно «ян» как таковой, поскольку могущество самого Неба всегда по определению больше, чем могущество Земли. В прямой конфронтации риск незначителен. Огонь, когда он присутствует интегрально, легко иссушает воду (что впрочем в китайской оптике чревато засухой — и само торжество мужской стихии «ян» как слишком много солнц на небе в истории со стрелком Юем может быть фатальным). Риску прямого столкновения с тигром подвергается не само Небо, но его земной представитель, его посланник, его адепт. При этом критичность ситуации связана с тем, что тигр вырывается на волю и больше ни с чем не сдерживаем. Смертельная опасность состоит именно в том, что стихия «инь» дана во всем своём неукротимом могуществе. Это не просто буйный своенравный скакун. Это именно тигр, который никогда и не было подчинен. В лице тигра мы имеем дело не с «представителем Земли», но самой Землей. Поэтому в поговорке и названии книги Эволы тигр (тигрица) упомянут(а) эксплицитно — именно он (она) стоит на первом месте. Речь идёт не ком-то подобном тигру, не о женщине, о самом тигре, о самой женственности — в её раскрепощенном свободном состоянии.

На другой стороне, однако, мы имеем не само Небо, а лишь его представителя. Именно это и делает его ситуацию столь опасный: представитель «ян» сталкивается не с представителем «инь», а с самим «инь». Вот почему договор больше невозможен, а скачка фатальна.

Но как сама ситуация, когда Земля поднялась на бунт, а её небесные цепи были разорваны, стала возможной? Чтобы мы пришли к прямому столкновению с тигром, представители Неба должны были предварительно предельно ослабнуть. Империя Дзин одряхлела, а её мужская вертикальность подверглась эрозии. Силы Неба иссякли, это и сделало возможным подъём хтонических сил. В такой ситуации скачущим на тигре оказывается не сама Империя, не просто Император Сима Ян, который, вероятно, уже утратил волю к сопротивлению и смирился с поражением превосходящих сил восставших, но последний верный ему полководец Ве Дзиао, и верный даже не столько ему, сколько принципу, самому Небу. Полководец, защищая «ян» и Небо, действует уже не по приказу и не в следствии правил, а по зову своего сердца. Он мог бы сдаться и принять гибель Империи как неизбежный факт. Но он делает в своём сердце иной выбор и именно такой полностью свободный выбор в безнадежной ситуации и делает его «скачущим» на тигре. Он оказывается верхом на тигре не по приказу и не по своему положению, а по своей суверенной воле. Он не согласен с царством свинца в принципе, и именно это несогласие, это героическое восстание в пользу Неба и делает его тем, кто он есть. Он не просто выполняет долг, следуя законам и присяге. Закон разрушен, а присяга потеряла свой смысл. Но Ве Дзиао присягал не опосредующему началу — полеоводец присягал Небу. Он верен Империи и когда она есть, и когда её больше нет (или почти нет). Поэтому он и оказывается всадником. Всадником его делает не статус полководца, а именно глубинный экзистенциальный — метафизический выбор, выбор Неба.

Скакать на тигре — это свободный выбор. Тот, кто ставит себя в положение такого предельного риска, и есть последний полководец Империи, истинный посланник Неба. И обнаружить такого истинного посланника можно лишь в самой критической ситуации — не тогда, когда Небо успешно правит, а тогда, когда власть захватывает Земля. Лишь царство тигра позволяет определить подлинных сыновей Неба. Поэтому в названии книги «Эволы» они лишь подразумеваются. В положении скачущего на тигре оказывается тот, кто волевым образом выбирает пробуждение именно в таком критическом состоянии. Не просто находится в нём, но именно выбирает находиться на спине тигра перед лицом радикального — тотального риска в условиях столь маловероятной победы, что они вполне могут показаться безнадежными.

Эсхатологическая феноменология

Чтобы получить истинный «ян», необходимо подвергнуть все условное диссолюции. В этом состоит излюбленный Эволой путь тантрической реализации[3]. Растворение с великой женской стихией здесь является предварительным условием обретения истинного трансцендентного мужества. Также строится у Эволы и героическая интерпретация алхимии[4]. Чтобы обрести подлинное небесное золото — бессмертие, необходимо спуститься в глубины земли. Это серная кислота — VITRIOLUM (Visitabis Interiora Terre, Recfifîcanda, Inuenies Occultum Lapidem Veram Meditinam). Король вступает в брак с женской субстанцией, умирает и проходит стадию гниения (Nigredo), чтобы позднее воскреснуть. Но самое важное в такой духовной алхимии выявить, кто является «королем», истинным субъектом, проходящим весь цикл трансформаций — брак, смерть, воскресение. Этот же вопрос является главным в «Оседлать тигра». Кто скачет на тигре? Кто оказывается в том экстремальном риске, откуда скорее всего позитивного выхода просто не существует?

Эвола определяет это через фигуру «обособленного человека» (uomo differenziato). Это совершено особый антропологический и метафизический статус, который возникает только в критических экстремальных состояниях цикла. Обособленный человек появляется лишь в эсхатологическую эпоху — тогда, когда тигр проявляет своё абсолютное могущество. Обособленный человек, как скачущий на тигре, есть коррелят самого тигра. Пока тигр находится в клетке, скован цепями, подчинён или вытеснен на периферию, нет и обособленного человека. Силы Неба и его представителей на земле — Империи, Церкви, традиционной культуры — значительны и устойчивы. Порядок сохраняется, силы «ян» удерживают в подчинении силы «инь». Воины скачут на лошадях, покорных им. Тигры бродят в далеких лесах на краю мира, обходя жилища людей стороной. В такой ситуации обособленного человека нет, для него нет места, в нём нет нужды.

Он появляется лишь тогда, когда коррозивные воды размывают скалу порядка, когда бунтовщики захватывают столицы и свергают династии, когда духи глубин выходят на поверхность земли и утверждают на ней свою власть — законы гравитации, материи, механической причинности. Обособленный человек не просто защищает старый порядок Неба, Традицию и Империю, он становится на сторону Неба даже тогда, когда само Небо гаснет, забывается, превращается в мёртвый материальный объект. Обособленный человек становится самим собой не тогда, когда Бог жив, а когда он умирает, когда тигр убивает Его. Отсюда тезис Ницше о «победители Бога и ничто».

И снова, что такое в этом случае тигр? Когда могущество тигра абсолютно, он перестаёт восприниматься как Другой, как угроза, опасность, катастрофа. Он становится всем; чем-то очевидным, само собой разумеющимся; естественным, фатальным, единственно существующим. Единственный способ уклониться от ужаса восставшего «инь» — стать частью самого восстания, быть подхваченным силами Земли, прочно забыв о Небе. Иными словами, само понятие «тигра» является чем-то невозможным в эпоху всемогущества Земли. Это не тигр, говорят парализованные ужасом люди последних времён — это развитие, прогресс, совершенство техники, демократия, комфорт, рынок, свобода. И действительно, если бы Неба не было, Земля вполне могла бы восприниматься не как нечто низшее, лежащая на дне мира, но как всё целиком. И тогда мы имели бы и земляное «Небо» и «земляной» («подземный») огонь (ядро), и подземный воздух (природный газ) и подземные реки (нефть). И риск восставшей материи был бы минимален, раз мы больше не видим её как один из полюсов антагонистической метафизической пары, воспринимая как простую и тотальную данность. Материя представляет собой угрозу только для того, что по своей природе материальным не является. Принеся дух в жертву, мы получаем в награду материнский уют гниения.

Это принципиально: тигр есть тигр, и тигр вообще есть только для того, кто пробуждается на его спине, отчаянно вцепившись в шерсть и с ужасом осознавая, что произойдёт с неизбежностью, стоит ему только потерять своё и без того неустойчивое положение. Таким образом тигр проявляется лишь через того, кто на нём скачет. Именно обособленный человек конституирует тигра, а тигр, в свою очередь, конституирует самого обособленного человека. Так мы имеем дело с особой эсхатологической феноменологией, где оба термина — тигр и обособленный человек — составляют неразделимую пару, семантически и онтологически, а также структурно предопределяя друг друга.

Тигр и история

Эвола рассматривает «онтологию тигра» в историческом контексте. В этом он полностью следует за Рене Геноном и в целом за консервативной традицией, идентифицирующей европейский Модерн как эпоху деградации и упадка. Это прекрасно соответствует индийским доктринам о последовательности юг (крита-юга, трета-юга, двапара-юга, кали-юга) или учению Гесиода о смене веков (золотой, серебряный, медный и железный). В этом контексте мы живём сегодня в кали-юге — в период железного века. С метафизической точки зрения, это есть век тигра (точнее век тигрицы — la tigre). Подробно версию смены цивилизаций в духе Гесиода и Генона Эвола описывает в книге «Восстание против современного мира»[5].

Современный мир, Модерн, il mondo modern это эпоха восстания Земли против Неба, титанический натиск хтонических могуществ «инь» против духовных начала «ян». И Эвола строит всю свою философию на контр-восстании. Восстание против современного мира — это восстание против восстания.

Но различие между обычным консерватизмом и революционным консерватизмом (к которому принадлежит без сомнения сам Эвола) состоит в отношении к тигру. Классический консерватизм старается противодействовать тигру, держа его в узде, на периферии, под контролем. И до какого-то момента железного века это удаётся. Собственно «железный век» и характеризует именно консервативное начало, препятствующее финальному упадку. Отсюда функция сакральной Империи[6] и катехона в христианском контексте. Империя есть сакральный институт, стоящий на страже «ян». В христианском контексте именно эту роль выполняет «катехон» — «удерживающий», то есть Император, царь. Такой порядок сохраняется и в железном веке, несмотря на то, что атаки хтонических могуществ становятся всё более и более сильными и действенными.

Железным в железном веке является именно сила порядка, сама священная Империя, вынужденная становится всё более и более сильной в борьбе с нарастающей мощью альтернативной онтологической и космологической (а следовательно и социальной-политической) стихии. Железным является именно консерватизм. Такой консерватизм стремится не допустить восстания или подавить его на самых ранних этапах. Пока Империя есть, тигр остается в клетке или в далеких от жизненных центров цивилизации диких местах.

Для Эволы этот период консерватизма завершён. Тигр вырвался из оков и захватил главные центры человеческой цивилизации. Мятежники взяли город, свергли Императора и не просто установили новую династию, а провозгласили культ Тигра, заставив поклоняться этой фигуре народы Земли. Это и есть Модерн, il mondo modern. Следовательно, сами онтологические параметры необратимо изменились. Власть теперь принадлежит не силам «ян», но хтоническим могуществам «инь». Современный мир — это мир наоборот, «перевернутый мир» (verkehrte Welt). И в таком мире консерватизм резко меняет своё значение. Охранительство утрачивает смысл, так как охранять больше нечего.

Если применять принцип консерватизма к защите существующего порядка — Модерна, значит встать на сторону тигра, не отдавая себе в этом отчёт. И вот тут-то в полной мере открывается различие между консерватизмом и Консервативной революцией. Эвола со всей однозначностью утверждает: тотальность власти Тигра такова, что пришло время не охранять, а разрушать, не утверждать, а отрицать, не поддерживать, но ниспровергать. Следовательно, надо осознать фундаментальность победы Тигра и предельный риск конфликта с ним. Консервативная революция становится всё более революционной, по мере того, как власть Тигра становится все более тотальной, крепкой и всеобъемлющей.

Все вещи современного мира перетолковываются под знаком «инь» — бытие (как материальная реальность), человек (как социо-биологический индивидуум), космос (как потоки вещественных частиц), государство (как «искусственная конструкция, призванная упорядочивать жизнь эгоистических торговцев» — Левиафан Гоббса ) и т.д. Поэтому отныне быть на стороне «ян», значит быть на стороне революции. И чем более полным становится осознание тотальности Тигра, тем более нелепым становится поза классического консерватора.

Именно здесь Эвола и предлагает ввести новую феноменологию — феноменологию кали-юги. Есть только Тигр, который становится тотальным, и есть обособленный человек, который на нём скачет. Тот, кто скачет на тигре, но не есть тигр, а значит, тот, кто оказывается в положении самого радикального риска («не имея возможности сойти» — 難下, nán xià), тот и является обособленным человеком.

Исторический взгляд Эволы однозначно констатирует: Тигр тотален, классически консерватизм упразднён. Мы внутри особых экстремальных эсхатологических условий, где возникает новая — посттрадиционная, пост-имперская, пост-катехоническая — ситуация. Это феноменология Тигра и имплицитно — волюнтаристки — связанная с ней феноменология обособленного человека. Тигр точно есть, и сегодня он единственное что есть. В этом суть традиционалистской — эволаистской — историософии. В этом смысле кали-юги. Тигр настолько тотален, что он уже не осознается как Тигр, он есть то, что есть. Смысл времени Тигра в том, что «инь» претендует на то, что кроме Земли, Ночи и материи, кроме царства Великой Матери ничего не существует; всё остальное есть её пары, её творения, её проекции. То, что в царстве «инь» называет «ян», это то же «инь». Так феноменология становится материалистической — феноменологией объектов. Это феноменология Тигра. И именно она самым точным образом определяет сущность циклического — исторического — момента.

Обособленный человек является волюнтаристским началом именно потому, что он может быть, но может и не быть. Обособленный человек — империалист без Империи, традиционалист без Традиции — действителен как «ян» не благодарю чем-ту, но вопреки всему. Он возможен в условиях тотального господства Тигра, но не обязателен. Он имплицитно содержится, но становится эксплицитным лишь в силу своего суверенного и ни от чего не зависящего Решения. В этом самый глубокий смысл Консервативной революции как акта свободного и ничем не спровоцированного восстания. Тигр объективно есть, но есть ли кто-то, кто оказывается в положении всадника, «которому не сойти», и который обречён своим положением на смертельную и почти безнадежную схватку, это проблематично.

В этом основа эволаистской эсхатологии.

Найдите богиню Кали

В традиционализме существует довольно распространенное мнение, что название темного века — кали-юги, происходит от имени богини Кали, чёрной и разрушительной ипостаси(шакти) грозного индуистского божества Шивы. Однако семантически это неверно. Термин «кали-юга» (kali-yuga) означает «эпоху демона Кали (Kali)», не просто отличного от богини Кали (Kālī), но структурно противоположного ей. Кали-юга это эпоха смертельного противостояния демона Кали с богиней Кали. Кали часто выступает как синоним Дурги (Durgā), более общей фигуры, также означающей грозный аспект могущества Шивы.

Здесь можно применить принцип индийской нирукты или философской «этимологии», наподобие той, которой пользуется Платон в «Кратиле». Имя богини Кали расшифровывается как указание на ее символический цвет — тёмно синий, kāla, что подчеркивает её ночной аспект. Но эта отсылка к тьме, не есть указание на саму тьму. Кали — это божество, спускающееся в Ночь, чтобы победить её. Здесь принципиально различие жду двумя — онтологическими — оттенками мглы. Есть тьма, как предельная периферия космического проявления. И она в каком-то смысле необходима, поскольку сам мир есть отступление от божественного Начала, переход от Света ко Тьме, но Тьма становится эксплицитной лишь на периферии. Поэтому-то история и течёт от золотого века к железному, от эпохи Света к эпохе Тьмы. И Тьма становится тотальной на самом дальнем рубеже манифестации. Богиня Кали, однако, спускается и туда, поскольку Божество не только неизменно и вечно в своей трансцендентности (Шива), но и присутствует во всем мире — вплоть до его самых низких слоев. Шива везде — даже на предельной периферии — утверждает Свет истины и разрушает иллюзию материальности. Богиня Кали — это не «инь», это точка «ян» в стихии «инь». Богиня Кали — это парадоксальное мужское начало, вспыхивающее во Тьме последних времён; это золотой луч, ведущий к неизменному трансцендентному Небу. Богиня Кали не Тигр, она та, кто скачет на тигре, кто вступает с ним смертельную схватку. Кали (Kālī как богиня) против Кали (Kali как демона мрака). И фонетическое сходство имен не случайно. В условиях кали-юги преобладает Тьма. И чтобы отыскать Свет, надо научиться различить оттенки чёрного.

Можно подойти к этому и с другой стороны. Имя богини Kālī можно интерпретировать как женскую форму от слова «время» (kāla). Имя же демона Кали (Kali) с кратким «а» не может быть истолковано таким образом, но в оптике нирукты (философской «этимологии») можно предположить, что семантика «времени» является ключевой для всей триады — кали-юга, демон Кали, богиня Кали. Кали-юга — это эпоха времени, подходящего к своей онтологически нижней черте. Но в тоже время это эпоха, когда время восстает на вечность, относительное хочет свергнуть абсолютное. По Платону, время есть образ (икона) вечности. Кали-юга это такое время, которое стремится освободиться от любого соотношения с вечностью, стереть с себя её печать. Воплощением интенции времени стать только временем и является демон Кали, демон раскрепощенного времени, демон Модерна. И утрата в его имени долготы гласного «а» (демон Kali, но время kāla) — указание на глубинную перверсию этой материалистической инициативы. Богиня Кали вступает в битву за сущность времени. Ведь она действует не от себя, а от своего Господина — вечного Шивы. Кали — то же время, но время альтернативное; время, восстанавливающее связь с неизменной осью вечности. В этом и состоит её миссия. Кали-юга — это время демона Кали, но миссия богини Кали сделать Кали-юга иным временем, временем богини, временем вечности, временем Шивы. Задача в том, чтобы превратить яд в лекарство, время в вечность, конец в начало, периферию в центр. Миссия богини Кали — это миссия обособленного человека. Того, кто невидимо скачет на Тигре и кто рано или поздно убьет его в параксизме смертельной схватки.

Разглядеть в бегущем разъяренном тигре того, кто скачет на нём верхом, чрезвычайно трудно. Это то же самое, как различить чёрное в чёрном. Более того, само это начало — обособленный человек — проблематично. Его присутствие возможно, но необходимо. Бытие богини Кали сопряжено с экстремальными условиями цикла. И в конце концов, её можно легко спутать с самим мраком. Также и обособленный человек может слиться до неузнаваемости с Революцией (анархизм справа) или раствориться с консерватизмом, причём и то, и то, лишь формы Тигра, галлюцинации кали-юги.

Парафразируя Артюра Рембо, говорившего в «Illuminations» о тайном смысле дышащей буквы H — «найдите Гортензию» («trouvez Hortense»[7]), мы можем сказать «найдите богиню Кали».

Эсхатологический театр

Развивая тему эсхатологической феноменологии, можно обратить внимание на то, что историческое толкование фундаментальной метафизики, содержащейся в «Оседлать тигра», при всей её очевидности и удивительной убедительности применительно к эпохе европейского Нового времени и в еще большей степени к эпохе глобализации, является лишь одним из возможных. Теоретически принцип «Оседлать тигра» или «найдите богиню Кали» сохраняет всё своё значение и для таких моделей, в которых время и теория циклов, то есть отсутствует, важнейшая для традиционалистов, установка на деградацию цивилизации.

Фактически история не играла почти никакой роли в учении Пифагора, Платона и Аристотеля, а модель онтологии строилась на принципе чистой синхронности. Во времени не содержится ничего такого, чего не было бы в вечности. Материя сама по себе ничтожна, то есть есть ничто. Зло есть лишь градуальное умаление добра. И следовательно, любая субстанциализация Тигра есть пустая иллюзия, которой не следует придавать большого значения. В таком же ключе строится и учение индийских Упанишад, не делающих принципиального различия между тёмными и светлыми веками, ведь что отличается от самого высшего Начала — уже есть лишь онтологическая игра (līlā), что точно соответствует определению времени (=вечности) Гераклитом — αἰὼν παῖς ἐστι παίζων πεσσεύων· παιδὸς ἡ βασιληίη. Здесь не важно, идёт ли речь об «эоне» (αἰὼν) как о чём-то неизменном (вечности) или о чём-то постоянно изменяющемся (времени). Все это игра — «играющий ребёнок» (παῖς παίζων), и в этом основа царственного бытия — время и вечность совпадают, между ними — отношения игры, а не войны.

В этом случае «Оседлать тигра» отнюдь не исчезает, не теряет смысла, но меняет тональность. В таком случае битва обособленного человека с Тигром есть элемент эсхатологической игры.

Поэтому мы можем допустить и недуальную интерпретацию «Оседлать тигра», и сам фундаментальный тезис Эволы, отрываясь от фактора времени, истории, структуры цикла, сохранит всё своё значение, но уже в атемпоральном контексте и с иными оттенками. Мы можем вывести из этого парадоксальную недуальную эсхатологию, где принцип серьезности войны сменяется театральным принципом игры. Так «Оседлать тигра» может стать основанием для особой недуальной эсхатологии, своего рода эсхатологического театра.

Время как иранское изобретение

Однако к недуальной эсхатологии не следует относиться слишком легко. Фактор времени оказал огромное — часто решающее — воздействие на цивилизацию Модерна, и выйти за пределы линейности — любой — прогрессистской, деградационной или даже циклической (поскольку цикл также предполагает некоторую поступательность, хотя и повторяющуюся) — практически невозможно. Переход от серьезной эсхатологии (фундаментальность Армагеддона, апокалиптической битвы, Endkampf) к «театру Конца Света», легко может стать лишь стратегией Тигра, пытающегося смягчить остроту метафизической оппозиции. Здесь следует не столько демонтировать серьезность, сколько точнее определить парадигму и осознать структуры нарратива, основанные на конфигурациях времени.

Время — это концепт, и как таковой он имеет происхождение, стадии развертывания, истоки и границы. Время как история — это своего рода изобретение, и в метафизику оно попадает не сразу и не везде. Так оно отсутствует в платонизме, аристотелизме, Веданте и отчасти в инь-ян философии, свойственной китайской традиции (по крайней мере той, которая была не затронута буддизмом или затронута им неглубоко).

Наши исследования цивилизации в проекте «Ноомахия» привели нас к выводу о том, что время как метафизическая категория неразрывно связана со структурой иранской традиции. Именно там время приобретает онтологическое и теологическое обоснование, которое в свою очередь, основывается на глубинном дуализме.

В отличие от недуального подхода платонизма или Веданты в иранской традиции и именно в ней — зло, ложь и ничто, то есть тёмный полюс онтологии, по-настоящему есть и имеет свою четкую ипостась — Ангро-Манью, бога Тьмы. Именно это и предопределяет действительность истории: бог Света Ахура-Мазда бьётся с богом Тьмы Ангро-Манью, и перипетии (то есть переломы, смена баланса силы и ролей победителей и проигравших в ней) и предопределяют структуру времени, более того, делают время впервые важным и наделенным бытием и семантикой.

Время здесь уже больше не образ вечности, но нечто иное — поле, где развертывается битва вечности и её антипода, своего рода анти-вечности. Таким образом, время как историческое время, привычное для западной (и семитской) культуры, есть иранское изобретение. Время стало фундаментальным для Средиземноморья, а также для Азии с эпохи Ахеминидов. Поэтому везде, где мы его встречаем, мы имеем дело с иранизмом. Это справедливо как для пост-вавилонского иудаизма, христианства, ислама так и для самой индийской циклологии, складывающейся под влиянием иранизма на севере Индии. И от этих религиозных глубин — прежде всего через христианство, где иранизм является наиболее отчетливо представленным — мы — через Иоахима де Фьору и Вико доходим до Гегеля, Маркса — и даже Ницше и Хайдеггера. Seynsgeschichte Хайдегера и даже его «Бытие и Время — Sein und Zeit» — это (гениальный в своей самобытности и глубине) отзвук иранизма.

В полной мере это относится и к Эволе, который придает принципу «Оседлать тигра» отчётливо исторический смысл. Это последняя битва кали-юги, причём именно совершенно серьезная — метафизическая — битва, богов и титанов, инь и ян, Неба и Земли.

Онтология Тигра и риск (не быть) обособленного человека.

Это показывает важный аспект онтологии Тигра. Тигр, если видеть его как полюс войны, приобретает всё своё значение в том случае, если мы интерпретируем его как Ангро-Манью, как серьезную антитезу Свету, имеющую своё основание в последних глубинах метафизики. В недуальной метафизики Тигр был бы лишь иллюзией, и именно к этому — при всей жесткости оценок — склоняется Рене Генон, видящий беспорядок как необходимый элемент, включенный в порядок, и соответственно, интерпретирующий конец мира как конец иллюзии (вполне в духе Веданты и Упанишад). По Генону, серьезность есть часть игры, а Endkampf — зрелищная кульминация эсхатологического театра. По Эволе, всё обстоит более серьезным образом: «Оседлать тигра» — это не игра, но война.

Здесь можно привести идеи Платона, высказанные в «Законах»:

Теперь думают, что серьезные заботы (σπουδὰς) должны существовать ради игр (ἕνεκα τῶν παιδιῶν). Так, считают, что серьезные (σπουδαῖα ) вопросы, связанные с войной, надо хорошенько упорядочить ради мира (ἕνεκα εἰρήνης). Но ведь то, что бывает на войне, это по своей природе вовсе не игра (παιδιὰ) и не воспитательное средство (παιδεία), достойное нашего упоминания, и сейчас оно не таково, и впредь не будет таким[8]

νῦν μέν που τὰς σπουδὰς οἴονται δεῖν ἕνεκα τῶν παιδιῶν γίγνεσθαι: τὰ γὰρ περὶ τὸν πόλεμον ἡγοῦνται σπουδαῖα ὄντα τῆς εἰρήνης ἕνεκα δεῖν εὖ τίθεσθαι. τὸ δ᾽ ἦν ἐν πολέμῳ μὲν ἄρα οὔτ᾽ οὖν παιδιὰ πεφυκυῖα οὔτ᾽ αὖ παιδεία ποτὲ ἡμῖν ἀξιόλογος, οὔτε οὖσα οὔτ᾽ ἐσομένη, ὃ δή φαμεν ἡμῖν γε εἶναι σπουδαιότατον

Серьезность — это война, игра — это её противоположность. Но чтобы война была серьезной, она должна в конечном итоге содержать в себе предельный риск. Война должна иметь открытый исход, где модно выиграть, но можно и проиграть. Применительно к эсхатологии и истории в целом (так как история есть не что иное как развернутая — ретроспективно эсхатология) серьезность требует онтологизации Тигра.

Тигр — это Ангро-Манью, который лишь в иранском контексте приобретает весь свой смысл и всю свою остроту. В иудаизме, христианстве, исламе, индуизме, буддизме и т.д. время и история, взятые из иранистского контекста, включались в недуальную метафизику и теологию. Время оставалось значимым, но уже не таким абсолютно значимым, как в иранской традиции. Бог Тьмы низводился до падшего (тварного) Ангела (в монотеизме) или иллюзии (в индуизме), переставая быть богом в изначальном смысле. Так война — Армагеддон, битва богини Кали с демоном Кали, Endkampf и т.д. — приобретали всё же относительный характер, а исход её был предопределён. Ведь против Бога выступало нечто онтологически низшее. В чём-то по этому пути пошёл и зороастризм и иранские мотивы в других религиях (в исламском суфизме и особенно шиизме и т.д.). В теории эсхатологической войны Тигр уже был побежден, а дьявол сброшен в огненное озеро.

Чтобы понять насколько серьезным может быть Тигр, необходимо обратиться к истоковому иранизму, где таятся его метафизические корни. Если воспринимать риск «Оседлать тигра» с предельной серьезностью, мы должны согласиться с признанием возможности поражения Света в последней битве. Если мы исключим эту возможность, битва превратится в театральную постановку. И снова мы окажемся в контексте «эсхатологического театра» — конца иллюзии (Рене Генон). Но само допущение такой возможности было бы в каком-тот смысле метафизическим предательством Неба, согласием с его относительностью, допущением смерти Бога. Единственным выходом из этого противоречия была бы постановка под вопрос не всемогущество Бога (Неба), но сам онтологический факт обособленного человека.

В Боге нельзя сомневаться, но можно сомневаться в обособленном человеке. На кону эсхатологической битвы стоит не божественное бытие, но бытие обособленного человека. Если на тигре кто-то скачет в полной решимости победить или погибнуть, как нечто отличное от самого Тигра, то это уже победа. Ведь проиграть с Небом, лучше чем выиграть с Землей. Но вопрос в том, есть ли обособленный человек? И если признать всю метафизическую глубину Тигра, как Ангро-Манью, то этот вопрос становится абсолютно смертельным. Быть перед лицом Ангро-Манью в эпоху, когда все крепостные стены рухнули, это высший метафизический риск. И этот риск — а не риск бытия или небытия Неба — содержится в приглашении «Оседлать тигра».

Источники и примечания

[1] Evola J. Cavalcare la tigre. Milano: Vanni Scheiwiller, 1961.

[2] В ХХ веке к этой же формуле обращался Мао Дзэдун для описания критической ситуации в истории КПК, сопряженной с «долгим маршем» (陰长征S, chángzhēng) китайских коммунистов в 1934-1935 годах.

[3] Evola J. Lo Yoga della potenza. Torino: Bocca, 1949.

[4] Evola J. La tradizione ermetica. Bari: Laterza, 1931.

[5] Evola J. Rivolta contro il mondo moderno. Milano: Hoepli, 1934.

[6] Evola J. Il mistero del Graal. Bari: Laterza, 1937.

[7] Rimbaud A. Poésies complètes. Paris: Léon Vanier, 1895.

[8] Платон. Законы, фрагмент 804.