Суббота , 14 Декабрь 2024
Домой / Античный Русский мир. / Славянский ареал в Центральной Европе

Славянский ареал в Центральной Европе

Этнокультурная ситуация в Центрально-Восточной Европе в позднем мезолите – раннем неолите (VI – V тыс. до н. э.). Из работы С. В. Кончи 2004 по идеям Л. Л. Зализняка

Этногенез и культура древнейших славян.
Лингвистические исследования
Олег Николаевич Трубачев

Часть I
ЭТНОГЕНЕЗ СЛАВЯН И ИНДОЕВРОПЕЙСКАЯ ПРОБЛЕМА

ГЛАВА 4

СЛАВЯНСКИЙ АРЕАЛ — В ЦЕНТРАЛЬНОЙ ЕВРОПЕ

Кажется, что вряд ли будет правильно — в свете современных изложенных выше данных, дописав тезис о праиндоевропейском ареале, отложить его и приняться определять праславянский ареал в каком-то совершенно другом месте. Так следовало бы сделать, если бы для того имелись серьезные данные, но их нет. Конечно, все зависит от интерпретации нередко одних и тех же данных, которые разным исследователям говорят разное. И всё же уточнение и совершенствование методов должно увеличивать число однозначных решений. Так, традиционно продолжают сомневаться в славянстве варварского племени первой половины V в. н.э., упоминаемого Приском примерно на территории современной Воеводины и говорящего
на отличном от германского языке, а также пьющего напиток medos [77, с. 25]. Автор названного исследования думает при этом о сарматах, засвидетельствованных в V в. на этих же территориях, но мы раз и навсегда отклоним такую приблизительную атрибуцию, потому что у сарматов-иранцев название напитка звучало бы как madu-, а не medos. Равным образом, несмотря на упорное стремление аргументировать неславянское происхождение глоссы strava в описании погребения Аттилы V в. на среднем Дунае у Иордана, как раз славянская версия слова с чертами западнославянской фонетической эволюции — strava < *jьztrava — является наиболее правдоподобной, как мы показываем в другом месте [87].

История славянских древностей, в том числе языковых, связанных со Средним Подунавьем, уходит в глубь времён. На это было обращено внимание в связи с терминами обработки металлов, металлургии, которые объединяли славян с иными древними индоевропейскими племенами, соседствовавшими с запада, — германцами, кельтами и италиками. За прошедшие тысячелетия изменилось очень многое — ареалы контактировавших этносов и даже их состав (кельты, давшие так много европейской металлургии и культуре вообще, давно исчезли в Центральной Европе).

Изменились и ареалы некоторых слов из этой области; так, слав. *gъrnъ и *moltъ распространились вместе с носителями славянских языков по Балканскому полуострову и Восточной Европе. Но и они сохранили навсегда связь с Центральной Европой, как о том говорят их исключительные терминологические соответствия в латинском языке.

Что же касается других важных и не менее древних и самобытных металлургических терминов — праслав. диалектн. *ěstěja отверстие печи’, *vygnь ‘горн, кузница’, *kladivo ‘молот, молоток’, то они до сих пор так и остались в «придунайских» славянских языках [1], не распространившись даже в польских землях, не говоря уж о восточнославянских. Существенные дополнения о распространении *vygnь в болгарском и македонском, включая ср.-болг. выгнии ‘кузница’ в Скитском патерике XIII века. [88].

Эти важные архаичные кузнечные термины более полно символизируют принадлежность к центрально — европейскому культурному району, если иметь в виду, в первую очередь, близость этих славянских слов и соответствующих германских, латинских и кельтских слов. Связи этих слов столь древни и своеобразны, с чертами собственного давнего развития, что необходимо отметить не заимствованный характер славянских форм [89].

В дальнейших исследованиях было уделено внимание этому тезису нашей книги о ранней ориентации славян на Центральную Европу, при незначительности древних терминологических связей славян с балтами [90; 26, с. 27]. Сторонники тесных балто-славянских языковых отношений иногда, правда, находили эти наши положения «странными», но я не думаю, что это серьезно повлияло на убедительность самих положений.

Следует иметь в виду мощное культурное основание, на котором зиждется кратко охарактеризованная выше славянская терминология обработки металлов и связанная с ней лексика других индоевропейских языков Центральной Европы. Археологи-исследователи европейского бронзового века специально указывают:

«Не следует забывать значение европейской металлургии при сравнении с данными с Ближнего и Среднего Востока; на Ближнем Востоке есть всё: медь, олово и золото…, но их обработка не была ни в коем случае более ранней, чем на европейском континенте» [31, с. 8].

М. Гимбутас подошла, естественно, к этим культурно-историческим данным с позиции своей теории о цивилизованной доиндоевропейской Древней Европе, «курганизированной» позднее индоевропейскими кочевниками. Оставив в стороне эти атрибуты древнеевропейской цивилизации, возьмем у Гимбутас лишь карту «древнеевропейской металлургической провинции» [33, с. 34, рис. 9], представляющую интерес в любом случае.

Мне показалось полезным завершить эту часть рассуждений совмещенной картой, на которую последовательно положены контуры «древнеевропейской металлургической провинции» (Гимбутас, 1982), зоны концентрации древних индоевропейских гидронимов (Удольф, 1981) и мой центральноевропейский культурный район (Трубачев, 1966). Чтобы не усугублять схематизм, не проведены лишь линии векторов, но их каждый может провести мысленно, как предложено выше. Здесь также сознательно совмещен наш вариант ответа на вопрос о центрах индоевропейского и праславянского ареалов [2].

2. Пользуюсь случаем, чтобы отметить выступление A.B. Десницкой в поддержку моей идеи концентричности расположения праиндоевропейского и праславянского ареалов в Подунавье (при обсуждении моего доклада на IX Международном съезде славистов в Киеве).

Локализация центральной или значительной части древнего индоевропейского ареала в придунайских районах не нова, имеет свою значительную традицию, на которой нет возможности останавливаться. Можно сказать, что она выдержала испытание временем. К ней постоянно обращаются, споря с более новыми теориями [см. 44, с. 12; 91, 92].

Традиция обитания славян на Среднем Дунае, видимо, не прерывалась никогда. Об этом может косвенно свидетельствовать немаловажное указание, что «продвижение славян к берегам Дуная и освоение ими огромной цветущей долины дунайского левобережья» прошло «незаметно для глаза историка» [93].

В исследованиях В.Т. Коломиец о славянских названиях рыб [94, 95] постоянно звучит тема раннего проживания славян и других индоевропейцев в южной части Центральной Европы, ср. хотя бы факт знакомства с форелью и обозначение её производными от праслав. *pьstrъ ‘пестрый’ практически во всех славянских языках: болг. пъстърва, серб. пастрмка, пол. pstrąg, харв.pastrva, чеш. pstruh — «форель».

Поиски паннонско-славянских и дако-славянских остатков языка, хотя и затрудняются в высокой степени спецификой венгерского языка и другими трудностями, очевидно, не должны прерываться и могут принести определенный результат, ср. личное имя собственное Bichor (Паннония, 1086 г.), сюда же название гор Бихар (венг. Bihar, рум. Bihor) в Трансильвании, а также некоторые соответствия в южнославянской ономастике [*], при полном отсутствии продолжений апеллативного праслав. *byxorъ, реконструируемого на основании этих данных суффиксального производного от *byti ‘быть‘, ср. польск. znachor ‘знахарь’, белорусск. жыхар ‘житель’;  [ср.96]; дославянский субстрат предполагает [97].

*. Ср., впрочем, также среди ономастических реликтов древнего славянского Запада: Bichore, Bichure (XIII в.) < *Bychori, ср. ещё чеш. Býchoři, польск. Bychorz. См.: Trautmann R. Die Elb- und Ostseeslavischen Ortsnamen. Т. 1 (= Abhandlungen der Deutschen Akademie der Wissenschaften zu Berlin. Philos.-historische Klasse. Jg. 1947, Nr. 4). B. 1948. S. 106.


В этой связи стоит упомянуть о прослеженной В. А. Городцовым народной орнаментальной композиции (женщина между двумя всадниками), общей для дакских свинцовых табличек и для русских вышивок [102]. Естественно, что, этимологизируя в пограничье, иногда приходишь к выводу о необходимости пересмотреть свои предыдущие толкования в пользу другого языка и этноса.

Ещё двадцать лет тому назад Георгиев указывал на соседство праславянского языка с дакским (у Георгиева — дакийский, дакомизийский), распространенным в Восточной Венгрии и Румынии [98]. Археологи констатируют около начала нашей эры даже дакскую экспансию в Среднем Подунавье [99]. Древнее соседство не могло обойтись без языковых, изоглоссных и других связей. Выше мы коснулись одной из языковых daco-slavica — общей стадиальной изоглоссы с (tš) < k̑. К концепции центральноиндоевропейского, дунайского положения праславянского возможны, таким образом, подходы и с этой стороны.

Я имею в виду свое предположение [4, с. 8-9] [**] о происхождении плиниевской глоссы Morimarusa ‘mortuum таrе’ в конечном счёте из ранне-праславянского выражения с тем же значением ‘мёртвое, умершее море’, о разливах в Потисье. Теперь я думаю, что это, скорее, был остаток дакского языка, ареал которого входил и в Восточную Венгрию, бассейн Тисы. Дакский язык, видимо, располагал также причастиями прошедшего времени на -u̯es, -u̯os, -us (-marusa ‘умершее, -ая’) подобно индоиранским, греческому, балтийским и славянским. В атрибуции плиниевского Morimarusa дакскому языку нас укрепляет довольно вероятная морфологическая параллель дакского топонима Sarmizegetusa (Птолемей), столица Дакии, древний город в Южных Карпатах. Название Sarmizegetusa не получило удовлетворительного объяснения (ср. попытку прочесть его как ‘город с частоколом’ [103]). Можно попытаться истолковать Sarmizegetusa как выражение, значившее что-то вроде ‘горячий источник’, с постпозицией определения (как и в Morimarusa!), причём первый компонент — к апеллативно-гидронимическому serm-/sarm- ‘поток’, известному в балканскоиндоевропейских языках, а второй — причастие действ. прош. на -us- от глагола с корнем zeg- < *di̯eg- < *deg- ‘жечь’. В Сармизегетусе,
которая была не только царской столицей, но и религиозным центром со святилищами, обнаружены остатки канала, который подводил из близкого источника воду, использовавшуюся при священнодействиях [104]. В деталях близко этимологизирует Sarmizegetusa Шаль [105] — через сравнение с эпиграфическим именем Salmo-deg-ikos (Истрия) ‘солевар’ (?), откуда якобы Sarmizegetusa ‘солеварный канал’, но сомнительность формальных деталей довершает культурноисторическая и социолингвистическая сомнительность целого: у нас нет данных о солеварении в Сармизегетусе, но достоверно известны там культовый центр, храмы, вероятно и культовое назначение источника.

Вообще существует вероятность весьма большой близости славянского и древних индоевропейских языков Балкан, проявившейся, как полагают, в полной славянизации автохтонного балканского населения [100]. Поиски на этом пути надо продолжать, и нас ждут, возможно, новые находки. Например, довольно убедительно показано, что старое название лесистого острова Лесбос — Ἴσσα — происходит из *id-sa < и.-е. *u̯idhu̯ ‘дерево’, ‘лес’, ‘лесистая гора’, ср. в соседней фракийской Троаде гора по имени ИдаἼδη,  [см.101], с дальнейшими ссылками на работы Л.А. Гиндина. Однако случайно ли при этом остров Исса носит ещё и «новое» название Λέσβος, Лесбос? Или мы вправе предположить здесь особое, тоже негреческое, индоевропейское название *lē̆su̯os, *lēsou̯os с той же внутренней формой ‘лесной’, что и остров Исса Ἴσσα, идущее с индоевропейских Балкан и удивительно напоминающее праслав. *lěsovъ. Ср. равнооформленный топоним Berzovia с территории античной Дакии и праслав. *berzovъ ‘берёзовый’.


СОЦИОЛИНГВИСТИКА И ЭТНОЛИНГВИСТИКА ЭТНОГЕНЕЗА

И в малых этюдах и в больших работах по лингвоэтногенезу должна совершенствоваться социолингвистическая и этнолингвистическая мысль, которая нередко в действительности сильно отстает от формального анализа, отчего последний может получать неверное направление и осмысление. Всё недостаточно учитываются особенности и потребности древнего этнического самосознания, для которого главное — идентификация по принципу «мы» — «они» [106, passim], тогда как развитое самообозначение отнюдь не принадлежит к числу наиболее ранних потребностей [3].

В последнее время в целом возобладала этимологическая концепция самоназвания *slověne ‘славяне’ как первоначально означавшего ‘ясно говорящие’ [108, 109]. Думается, что она более адекватно отражает древнее этническое самоназвание с его первостепенной актуальностью самоидентификации по принципу «мы» — «они», поэтому другая попытка, исходящая от историка Восточной Европы Г. Шрамма, с осмыслением *slověne как *Sloven(t)-n- от *Slovǫta ‘Днепр’, т.е. ‘днепряне’ [110], не может встретить нашего сочувствия ни с формальной стороны, ни со стороны этнолингвистической, чем, видимо, и вызвано то, что Шрамм до сего времени, к его огорчению, не получил положительного отклика (Widerhall).

Все исследователи интуитивно понимают, что название *slověne не было изначальным [4]; значит, был период времени, когда этого названия у славян не было. Что же было тогда? Эта пустота вместо этнического самоназвания у славян действует на исследователей угнетающе, и они — в убеждении, что в этой функции должно было быть что-то ещё более древнее — продолжают свои поиски и приходят, например, к тому, что древнейшим именем славян было Veneti/Venedi [112]. Примерно такой же точки зрения придерживаются В. Георгиев и И. Дуриданов (выступление на IX Международном съезде славистов). В такой форме это утверждение, конечно, неверно, а верно лишь то, что, как известно, имя венетов-венедов было вторично перенесено на славян главным образом их западными соседями после того, как славяне заполнили «этническую пустоту», оставшуюся после ухода венетов, бывших прежде к востоку от германцев (содержащееся, далее, в статье Голомба отождествление имени венетов и вятичей, наконец, попытка подвести под и.-е. *u̯enét- понятие «воин» в духе трехчастной социальной структуры индоевропейцев по Бенвенисту-Дюмезилю — всё это, скорее, сомнительно.

3. Поэтому выглядит поспешным утверждение теоретика-этнографа: «Нет и не было ни племени, ни народности, ни нации, ни национальности, у которых бы оно (самоназвание. — О.Т.) отсутствовало» (см. [107]).

4. Хотя, очевидно, не все понимают правильно природу этого явления и его распространения, ср. объяснение искусственным насаждением и распространением названия одного племенного союза — склавен, славян — как общего наименования всех родственных этносов «не в последнюю очередь благодаря византийской историографии»,  [см.111].

Один из центральноевропейских этносов, лишь значительно позже усвоивший самоназвание *slověne, говорил на языке (или группе диалектов), архаичность которого (правда, весьма специфическая, поскольку она представляет собой сочетание продвинутости, т.е. центральности, славянской языковой эволюции со специфически славянским — преобразованным архаизмом) и в наше время вызывает удивление, в том числе и у не славистов:

«Так, можно с полным правом удивляться по поводу того, как, несмотря на раннюю письменную фиксацию ст.-слав. лѣвъ «левый», русск. левый до наших дней не обнаруживает ни малейших признаков забвения, тогда как его латинский родственник, а именно laeuus, полностью угас в старой романской речи» [113] . Архаичность слав. *lěvъ едва ли удачно объясняется в духе новой концепции италийского проникновения, см. [84, с. 73].

И последнее — и главное, что упорно забывают, когда говорят в новейших исследованиях о едином и неразделенном праиндоевропейском или даже общеиндоевропейском языке: праиндоевропейский с самого начала был группой диалектов, точно так же с самого начала был группой диалектов и праславянский язык. Это имеет методологическое значение для правильных представлений о праязыковом словаре, лексике, ибо «весь праиндоевропейский лексический фонд не мог возникнуть в одном и том же месте в одно и то же время» (В. Пизани) [цит. по 114]. Отсюда исходит важный вывод  — это то, что, скажем, праславянский словарный состав в силу своей естественной полидиалектности не мог и не должен был быть достоянием одного (индивидуального) праславянского языкового сознания. Надо исходить из собирательного характера носителя праиндоевропейского, праславянского, как, впрочем, и любого другого лексического фонда.

***—————————————-   ***
ЛИТЕРАТУРА

87. Этимологический словарь славянских языков. Праславянский лексический фонд / Под ред. Трубачева О.Н. М., 1983. Вып. 9. С. 81.
88. Rusek J. Średnbg. vygnii «kuźnia» // Македонски јазик. 1979. XXX. S. 225 и сл.
89. Трубачев О.Н. Ремесленная терминология в славянских языках. Этимология и опыт групповой реконструкции. М., 1966. С. 331 и сл., рис. 10 на с. 342.
90. Birnbaum Н. The original homeland of the Slavs and the problem of early Slavic linguistic contacts // The journal of Indo-European studies. 1973. 1. P. 415.
91. Янюнайте M. Некоторые замечания об индоевропейской прародине // Baltistica. 1981, XVII (1). С. 66 и сл.
92. Горнунг Б.В. К вопросу об образовании индоевропейской языковой общности (Протоиндоевропейские компоненты или иноязычные субстраты?). М., 1964. С. 19.
93. Рыбаков Б.А. Киевская Русь и русские княжества XII-XIII вв. М., 1982. С. 50.
94. Коломиец В.Т. Ихтиологическая номенклатура славянских языков как источник для исследования межславянских этнических взаимоотношений. Киев, 1978. С. 8.
95. Коломиец В.Т. Происхождение общеславянских названий рыб. Киев, 1983. С. 138.
96. Šmilauer V. Původ místního jména Býchory // Zpravodaj Místopisné komise ČSAV. 1981. XXII, s. 359-360.
97. Schramm G. Eroberer und Eingesessene. Geographische Lehnnamen als Zeugen der Geschichte Südosteuropas im ersten Jahrtausend n. Chr. Stuttgart. 1981. S. 207-208.
98. Георгиев В.И. Праславянский и индоевропейский языки // Славянская филология. София, 1963. Т. III. С. 7.
99. Kuzmová К. Nížinné sídliská z neskorej doby laténskej v strednom Podunajsku // Slovenská archeológia. 1980. XXVIII — 2. S. 334.
100. Илиевски П.Х. Лексички реликти од стариот балкански јазичен сло ј во ј ужнословенските ј азици // Реферати на македонските слависти за IX Мегународен славистички конгрес во Киев. Скопје, 1983. С. 12.
101. Яйленко В.П. Ἴσσα «лесистый» остров: к этимологии названия // Славянское и балканское языкознание. Проблемы языковых контактов. М., 1983. С. 66 и сл.
102. Рыбаков Б.А. Язычество древних славян. М., 1981. С. 472.
103. Homorodean М. Vechea vatră a Sarmizegetusei în lumina toponimiei. Cluj-Napoca, 1980, p. 51.
104. Daicoviciu H. Dacii. Buc., 1972, p. 228, 230.
105. Schall H. Die Kelmis-Sprache. Eine antike Grund-Sprache im Bereich Dakothrakisch: Baltoslawisch // Onoma. 1978. XXII (1-2). S. 306.
106. Mahapatra В.Р. Ethnicity, identity and language // Indian linguistics. Journal of the Linguistic society of India. 1980. 41. Р. 61 и сл.
107. Бромлей Ю.В. Очерки теории этноса. М., 1983. С. 45.
108. Maher J.Р. The ethnonym of the Slavs. Common Slavic * Slověne // The journal of Indo-European studies. 1974. 2. P. 143 и сл.
109. Трубачев О.И. Из исследований по праславянскому словообразованию: генезис модели на -ěninъ, *-janinъ // Этимология. 1980. М., 1982. С. 13.
110. Schramm G. — Jahrbücher für Geschichte Osteuropas. 30. Wiesbaden, 1982, s. 264. — Rec.: Славянские древности. Этногенез. Материальная культура Древней Руси. Киев, 1980.
111. Havlík L.E. Přeměna společenských formací a etnogeneze Slovanů // Československá slavistika. Pr., 1983, s. 158.
112. Gołąb Z. Veneti/Venedi — the oldest name of the Slavs // The journal of Indo-European studies. 1975. 3. P. 321 и сл.
113. Malkiel Y. Semantic universals, lexical polarization, taboo. The Romance domain of «left» and «right» revisited // Festschrift for O. Szemerényi. Ed. by Brogyanyi В. Pt. II. Amsterdam, 1979. Р. 514.
114. Лелеков Л.А. К новейшему решению индоевропейской проблемы // ВДИ. 1982. № 3. С. 36.

Далее…  ГЛАВА 5. САМОНАЗВАНИЕ И САМОСОЗНАНИЕ.

Самоназвание и самосознание
Изоглоссы внутри ареала сатэм. Daco-slavica

Оставить комментарий

Ваш email не будет опубликован.Необходимы поля отмечены *

*