Путь из варяг в греки

Не менее 10 млн. марок серебра поступило в виде арабской монеты; примерно 60-70% этого количества оставалось в денежном обращении Древней Руси, в известных сейчас 250 древнерусских кладах представлено не менее 100000 дирхемов, 30-40% поступило в обращение на Балтику. По расчётам В. М. Потина, экспорт серебра из Руси в первой трети IX века не превышал 1,5% от общего количества поступившего серебра, во второй половине IX века поднялся до 25% и достиг максимума в X веке, и до 980-х годов составлял 45-50%⁹⁸. С переходом от экспорта восточного к импорту западного серебра Русь получила из Скандинавии примерно 0,5 млн. марок, что составило 15-20% от общего количества поступивших на Балтику денежных средств.

В экономике Северной Европы те 3-5 млн. марок серебра, которые в виде арабских дирхемов поступили из торговых центров Древней Руси, составили более половины средств, использованных в ходе «феодальной революции» в Скандинавских странах. Следует учесть, что арабский дирхем примерно в три раза тяжелее западноевропейского денария⁹⁹. В составе Балтийского региона именно Древняя Русь обеспечивала его жизнестойкость; эволюция социально-экономической структуры раннефеодального древнерусского общества, политика Киевского государства оказывали решающее воздействие на судьбы региона.

Илл. 74. Клад арабского серебра второй половины IX века, найденный на Тимеревском поселении

В период становления трансбалтийских торговых связей торговля славян со странами исламского Востока (760-780-е гг.) была основным источником поступления серебра (илл. 74). С конца VIII — начала IX века основным каналом поступления серебра на Балтику с Волжского пути становится Волхов, а важнейшим коммуникационным центром вслед за Ладогой, как доказал в ряде исследований Е Н. Носов, в это время становится район Новгорода, занимавший исключительно выгодное положение на перекрестке водных систем, входивших в состав как Балтийско-Волжского, так и Волховско-Днепровского «Пути из варяг в греки»

Памятники Ладоги и её округи, таким образом, археологически фиксируют важнейший участок этих путей: выход в Балтийское море по Неве — Ладожскому озеру (древнерусское «озеро Нево») — нижнему течению Волхова. Клад IX века в устье Невы, на территории Галерной гавани; скопление поселений в низовье Волхова; Ладога и её округа; наконец, памятники у волховских порогов свидетельствуют об оформлении этого участка не позже VIII — начала IX века.

На волховских порогах, в 9 км выше Ладоги, у деревень Михаил-Архангел и Новые и Старые Дубовики, находились две группы сопок, городище и небольшой открытый «посад» при нём. Материалы поселений синхронны слоям Ладоги IX века. В договоре Новгорода с городами Ганзейского союза 1270 г. подробно описаны условия и обстоятельства перехода через пороги в XIII веке, восходящие, несомненно, ещё ко временам «Пути из варяг в греки».

Выше порогов располагается известное Гостиное Поле, или Гостинопольская пристань (Gestevelt), где, по документам XIII века, ладьи, преодолев сложное препятствие, останавливались и платили пошлину. Работами Староладожской экспедиции ЛОНА и ЛГУ в 1984 г. впервые удалось определить характер археологических памятников этого района: напротив Гостиного Поля, открытого берегового участка, на правом берегу Волхова у деревни Вельсы находилось небольшое городище на водном пути по Волхову, располагавшее небольшой гаванью в излучине впадающей в Волхов реки Жупки. Рядом с городищем на высоком береговом повороте с XV века стояла церковь Никольского гостинопольского монастыря, возможно, на месте древнего языческого святилища на водном пути, на участке, где Волхов разделяется на два рукава, омывающие остров Вындин. Городище, культовое место и открытая ладейная стоянка на противоположном берегу составляют единый комплекс памятников Гостиного Поля, судя по имеющимся материалам, восходящий к IX-X векам.

В 40 км вверх по Волхову, у деревни Городище, близ Пчевских порогов расположено следующее из волховских городищ. Находящиеся поблизости группы сопок свидетельствуют о сложении и здесь одного из коммуникационных узлов водного торгового пути VIII—IX веков.

Следующий, центральный узел сформировался в верхнем течении Волхова, там, где на протяжении примерно 15 км от истока от реки отделяется её рукав Волховец; омываемое Волховом и Волховцом пространство образует крупнейший из волховских «островов», возможно давший название скандинавскому топониму для обозначения Новгорода и поселений его округи — Hólmgardr, по Е.А. Мельниковой, первоначально, может быть, во множественном числе Gardar — «поселения, усадьбы на острове» (по реконструкции Т. Н. Джаксон. возможно, букв, «грады»)¹⁰²; может быть, здесь же следует искать и объяснение рассказам арабских авторов о легендарном «острове русов».

Первый из «градов» этого островного пространства — Холопий городок — Drelleborch ганзейцев, калька сканд. þraelleborg, укрепленное поселение, на котором найдены клад арабских дирхемов 811 года и клад железных орудий труда; материалы памятника датируются IX век.¹⁰³ С IX по XIII веках Холопий городок являлся поселением, контролировавшим движение по Волхову в месте раздвоения водной магистрали.

Гардар — Русь; «Из Гардов».

С другого конца раздвоения Волховского водного пути, при истоке реки Волховца из Волхова, находится известное Городище Рюриково в книжной традиции. Есть основания сопоставить его с не идентифицированным скандинавским топонимом Gadar¹⁰⁵. Исследования Е. Н. Носова показали, что не позднее чем со второй половины IX века оно контролировало ключевое место волховской магистрали. Площадь поселения, первоначально не превышавшая 1 га, в X веке возросла до 3 га. В материалах Городища неоднократно отмечались различные категории вещей, характеризующих раннегородскую культуру Верхней Руси, в том числе скандинавские импорты, включая вещи с руническими надписями, и «вещи-гибриды», вроде изготовленной здесь фибулы с маской героя, пожираемого змеей.

Градостроительная структура Новгорода Великого, объединившая предшествующие поселения вокруг укрепленного Детинца, сформировалась, как показали исследования Новгородской экспедиции под руководством В. Л. Янина, к середине X века.¹⁰⁸ К этому времени Новгород стал крупным городским центром; в течение X века формируется плотная уличная застройка Неревского, Людина и Славенского концов, в конце столетия в Детинце был сооружен деревянный Софийский собор. На противоположной, Торговой стороне в начале XI века основывается княжеская резиденция Ярославово дворище.

В ранних отложениях Новгорода представлены скандинавские вещи — скорлупообразная фибула, шейная гривна, различные украшения, христианские крестики; ряд изделий может рассматриваться как «вещи-гибриды», выполненные новгородскими ремесленниками. Известны рунические надписи по кости, нанесенные жившими в Новгороде норманнами.

«Хольмгард» неоднократно упоминается в рунических эпитафиях на  погребальных камнях XI века, сохранившихся на территории Скандинавии; обычно это место гибели воина, иногда в составе наёмного отряда — истории подобной дружине посвящена известная «Сага об Эймунде»; во второй половине XI века для варягов в Новгороде была построена церковь в память Олава Святого, норвежского конунга, многие этапы жизни которого были связаны с Русью. Все эти памятники достаточно отчётливо очерчивают основной уровень славяно-скандинавских контактов в Новгороде. По сравнению с Ладогой социальное взаимодействие в городских, ремесленно-торговых слоях в Новгороде было менее длительным и глубоким; князья и их дружина — вот преимущественно та социальная среда, в которой и по данным саг, и по сведениям летописи оказывались в Новгороде варяги.

Политическая структура Новгорода уже в IX-XI вв. существенно ограничивала права князя и его дружины, а тем более временного её контингента, в пользу местного боярского самоуправления. Тысяче наёмных варягов, готовых получать от новгородского князя «по эйриру серебра», а если его не хватало, «брать это бобрами и соболями», новгородское боярство могло противопоставить многие тысячи воинов, мобилизуемых территориально-административной организацией Новгорода и Новгородской земли, как это следует из рассказа «Повести временных лет» о конфликте 1015 г. между новгородцами и киевским князем Ярославом Мудрым.

Древнерусская боярская знать, в состав которой входили и какие-то ославянившиеся семьи «от рода варяжьска», опиравшаяся на политико-административную раннефеодальную структуру, выросшую из «племенного княжения», и в середине IX века, и в начале XI века была главной политической силой, регулировавшей жизнь этого важнейшего торгового центра на «Пути из варяг в греки». И лишь вступив в договорные, строго регламентированные отношения с этой знатью, варяги получили доступ по этому пути в глубины русских земель.

Со второй четверти IX века серия находок скандинавского происхождения в небольших локальных торговых центрах Волхово-Днепровского пути фиксирует ранние этапы формирования главной древнерусской водной магистрали. На Ловати в IX-X веках одним из таких центров было небольшое укрепленное поселение с ремесленным посадом, Городок близ Великих Лук; наряду со скандинавскими и балтскими здесь представлены и западнославянская керамика и украшения113.

В верховьях Западной Двины скандинавские находки в местном культурном контексте известны в Торопце к IX веку относится селище и могильник «культуры длинных курганов»; в Днепро-Двинском междуречье — у деревни Рокот — селище и могильник «культуры длинных курганов» близ более раннего городища, у деревни Кислая (аналогичный комплекс памятников), у деревни Новосёлки городище и курганные группы114. В кладе у деревни Кислая вместе с арабским серебром найден датский полубрактеат Хедебю, около 825 года поступивший, видимо, по Двинскому торговому пути из области наиболее ранней стабилизации славяно-скандинавских отношений на Западной Балтике115. Остальные находки — второй половины IX века в курганах у деревни Новосёлки с норманнскими вещами и чертами обряда сочетаются особенности, характерные для местных балтийских племен116. Крупнейшим же центром славяно-варяжских контактов на центральном участке торгового «Пути из варяг в греки», где перекрещивались водные и волоковые переходы систем Волхов — Днепр — Двина — Угра — Ока, стал Смоленск, который для этого времени многие исследователи отождествляют с Гнездовским комплексом памятников117.

Илл.75. Гнездовский комплекс памятников (городища, поселения, курганные группы)

В 12 км от современного Смоленска, у деревни Гнездово на правом берегу Днепра высится Большое гнездовское (Центральное) городище, укрепления которого были впервые сооружены в начале X века. (илл. 75). Вокруг городища на площади около 16 га раскинулся не укреплённый «посад». Полукольцом его окружает курганный могильник, по традиционной терминологии разделяемый на Центральную и Лесную группы и насчитывавший до 6000 насыпей; Это крупнейшее средневековое курганное кладбище Европы.

В 1868 г. при строительстве железной дороги был найден замечательный клад серебряных вещей (хранится в Государственном Эрмитаже); многие изделия, особенно характерная «маска», могут быть произведениями местного ремесла, «гибридизировавшего» древнерусские и скандинавские традиции (цв. илл. 1, 14, 15, 23, 24).

Серебряная подвеска из клада X века Гнздово под Смоленском

Со времени находки этого клада и до наших дней, по существу, не прекращается систематическое изучение Гнездова. Раскопки курганов здесь производили в дореволюционные годы В. И. Сизов, С. И. Сергеев и др., в советское время — Д. А. Авдусин. Изучение поселения связано также с именами А. Н. Лявданекого, И. И. Ляпушкина, ныне его исследует Т. А. Пушкина.

Первоначальное поселение в Гнездове связано с местной культурой «тушемлинского типа», на основе которой в VIII — IX веках во многом сформировалась «культура смоленских длинных курганов» кривичей. В самом Гнездове, правда, длинных курганов нет, хотя в некоторых погребениях представлены элементы характерного для неё обряда. Основная масса гнездовского населения — славяне; при этом прослеживаются связи как со Средним Поднепровьем, так и с западнославянскими землями в Центральной Европе: серия височных колец, аналогичных великоморавским, а также известных в роменско-боршевской культуре Днепровского Левобережья118. Серия небольших полусферических курганов с сожжениями в верхней части насыпи характеризует погребальные обычаи славян VIII-IX веков.

надпись на славянском мече — «Коваль Людота»

В IX веке гнездовское поселение представляло собой открытый, довольно крупный по тем временам посёлок (площадью около 4 га). В культурном слое поселения, самая ранняя серия (18%) чеканки VIII начала IX веков, состоящая из 117 монет, найденных к 1982 году; небольшое количество монет африканского чекана свидетельствует об участии Гнездова в восточноевропейском монетном обращении уже на первом его этапе — до 833 года. Однако наиболее интенсивные торговые операции здесь разворачиваются в 920-950-х годах. В это время были зарыты в землю семь гнездовских кладов (цв. илл. 15), после 960-х гг. приток восточного серебра прекращается119.

Первые варяжские погребения в Гнездове также появляются в IX веке. Среди них выделяется курган № 47 (раскопки Д. А. Авдусина). Обряд как в курганах Плакуна под Ладогой, сожжение в ладье. Но курган отличается от ладожских сравнительно крупными размерами (высота насыпи более 1,2 м, диаметр 13 м), разнообразием мужского и женского погребального инвентаря. Остатки сожжения были помещены в две урны южного, причерноморского происхождения; в погребении найдена железная шейная гривна с молоточками Тора.

Самая же примечательная находка — золотая, превращенная в подвеску монета византийского императора Феофила II (829-842 гг.), того самого, что принимал первых послов «хакана росов». Если учесть, что вторая из весьма редких серебряных монет императора Феофила II  найдена в одном из камерных погребений Бирки, то мы располагаем свидетельством если не судеб самих «свеев»(свебов) — послов «хакана росов» (на Север, в Бирку, поехал один, и «на Восток, в Гарды», другой), то, во всяком случае, установления связей между Русью, Византией и Швецией по торговому «Пути из варяг в греки» не позднее второй трети IX века, вероятно, в 825-838 годах.120.

Этим же временем 825-838 годами датируется курган № 15 (10) из раскопок М. Ф. Кусцинского 1874 г. в Гнездове, содержавший набор вещей, куда входит меч типа Е (вариант, относящийся к первой половине IX в.), копьё с «готическим» орнаментом (VIII-IX вв.), гривна с молоточками Тора и другие вещи, позволяющие отнести комплекс ко второй половине IX века.121

Илл. 77. Каролингский меч типа Е из кургана у декевни Усть-Рыбежна в юго-восточном Приладожье, IX век.

Скандинавские археологические материалы относятся ко времени зарождения в Гнездове урбанистического образования особого типа — «открытого торгово-ремесленного поселения» (ОТРП), по своим функциям и структуре близкого северным «викам» (вик — песчаный берег, причал) и «приморским торговым местам» балтийских славян122. Гнездово контролировало как торговый Волховско-Днепровский путь, так и выходившие на Волгу «широтные пути» по Двине, с выходами на Оку. Норманны, оказавшиеся на этом речном перекрестке, установили достаточно тесные отношения с местными славянами, с кривичами в Верхнем Поднепровье и Подвинье, что соответствует упоминанию кривичей в числе участников летописного «изгнания варягов», а затем «призвания князей». Включаясь в местную общественную среду, прежде всего в «открытого торгово-ремесленного поселения» с их дружинно-торговым и ремесленным населением, скандинавы становились участниками общерусского процесса экономического, социального и политического развития Древнерусского государства.

После похода князя Олега, в 882 г. мирно вступившего в город союзных с Новгородом кривичей, с появлением в гнездовском Смоленске княжеской администрации , что, видимо, проявилось в возведении каменных укреплений на Большом гнездовском городище, резко возрастает общерусская роль поселения на Верхнем Днепре. Смоленск (Мелиниска) упоминается в сочинении византийского императора Константина Багрянородного в числе крупнейших русских центров середины X века — время расцвета Гнездова.

Илл. 76. Большие курганы Гнездовского мoгильника (реконструкция по В. А. Булкину)

Скандинавы составляли небольшую часть населения «гнездовского Смоленска» конца IX-XI веков. По подсчётам Д. А. Авдусина, среди гнездовских курганов свыше 40 содержали скандинавские погребения, ещё в 17 найдены скандинавские веши123. При анализе Гнездовского курганного некрополя выявляются интересные тенденции в развитии погребального обряда. В X веке в центральной части кургана образуется «аристократическое кладбище», состоящее из цепочки особенно высоких «больших курганов» — до 5-9 метров высотой (илл. 76).

В погребальном обряде этих насыпей обычаи, привнесенные варягами — сожжение в ладье, соединились со своеобразными новыми ритуалами, выработанными в местной среде и неизвестными в Скандинавии. Поразительно совпадение обряда «больших курганов» с описанием похорон «руса», которые наблюдал Ибн Фадлан на Волге в 922 году.

На высокой (до 1 метров) земляной платформе со специальным всходом сооружался погребальный костёр, на нём устанавливалась ладья; в ней помещали тела мужчин в воинских доспехах и женщин в праздничном наряде; затем всё предавали огню. Останки собирали в урны, возле них складывали оружие: мечи (илл 77-79) и копья в «больших курганах» воткнуты в землю и нередко накрыты шлемом или щитом, это специфически смоленский ритуал.

Затем совершались жертвоприношения: туши барана или козла, у норманнов козлы считались священными животными Тора, жертву помещали в котёл, установленный рядом с захоронением. По наблюдениям В. А. Булкина и В. Я. Петрухина, эти ритуалы представляют собой своеобразную переработку северных обычаев славян124. Родиной этого пышного и сложного обряда жертвоприношения можно считать Гнездоёво, а средой, которая его выработала, дружины «русов», в составе которых варяги утратили этническую самобытность. Обычай сожжение в ладье, который ранее отделяли норманнов от иноплеменников, стал общим обрядом военной дружины.  Появились новые ритуалы, и мы обнаруживаем их, например, жертвоприношения животных в котлах, в монументальных насыпях-курганах Чернигова, где похоронены были представители русской дружинно-боярской знати, преимущественно славянской по происхождению.

Илл. 78. Меч типа Т-2, Вахрушево, юго-восточное Приладожье, X в.

Процесс взаимодействия, аккультурации и ассимиляции варягов проявился не только в «смешении» погребального обряда. Гнездово было одним из центров развития древнерусского художественного ремесла, в котором те же тенденции проявились с ещё большей полнотой. «Вещи-гибриды», найденные в Гнездове, раскрывают некоторые стороны этого взаимодействия. В одном из курганов была найдена фибула с маской, очень близкая находке (литейному браку) из «Рюрикова» городища. Рукоять одного из гнездовских мечей богато украшена орнаментом, характерным для скандинавских фибул (женских украшений). Ряд других ювелирных изделий, найденных в гнездовских курганах, на поселениях, в кладах, представляет собой сложное соединение различных художественных стилей и технических решений — славянских, восточных, скандинавских.

Илл. 79. Меч типа D из могильника у села Михайловское (Ярославское Поволжье);

наконечник и меч типа Е из кургана Гульбище (Чернигов, X в.)

«Гнездовский» Смоленск существовал до середины XI веке. Во второй половине X века здесь появился новый погребальный обряд — погребения в камерах125. По происхождению скандинавский, он представлен в различных городских центрах Балтийского региона и Древней Руси — Бирке, Хедебю, Ладоге, Пскове, в Шестовицах под Черниговом, одно погребение известно в Киеве. Всюду этот ритуал связан прежде всего с феодальной королевской, а на Руси княжеской дружиной126. К этому времени происходят существенные изменения в соотношении старых и новых раннегородских центров.

На Днепровско-Двинском участке торгового «Пути из варяг в греки» возрасло значение Орши, Полоцка, Витебска. В Гнездове обособлен  Ольшанский комплекс памятников, состоящий из городища, селища, курганного могильника, расположенный в 5 км ниже по Днепру. В течение XI века торговая активность Гнездова замирает, с этого времени быстро развивается «княжеский Смоленск» с центром на Соборной горе127.

Рост феодального древнерусского города, укрепление позиций княжеской администрации, контролирующей речные торговые пути, наиболее полным образом проявились в Киеве, где сходились в единый узел важнейшие водные магистрали, объединявшие сетью торговых связей всё громадное пространство Русской равнины128. Область Среднего Поднепровья на протяжении нескольких столетий, предшествовавших окончательному объединению Древнерусского государства в 882 г., выступает основным центром социально-политических процессов в Восточной Европе129.

Ещё в IX веке зафиксированая Вертинскими анналами «Земля древних «росов» — Rhos,  стала основным средоточием тех надплеменных и межплеменных общественных сил, выделявшихся из среды полян и словен, древлян и радимичей, северян и кривичей, мери и чуди, которые, пройдя несколько этапов консолидации, чередовавшихся с распадом объединений и борьбой конкурирующих центров, в конце IX столетия объединились вокруг Киева, связанного разветвленными речными торговыми путями со всеми уголками и градами «Руския земли». Выделившееся из разноплеменных центров, объединившаяся вокруг киевского князя.

Именно это восточноевропейское «рыцарство» времён Вещего Олега называло себя «русь». «И беша у него варязи и словени и прочи прозваша ся русью», — констатирует окончательное утверждение самоназвания раннефеодального слоя «Повесть временных лет»130. Смешение южной и северной форм отразила завершение процесса, развивавшегося в долетописные времена. Смешение южной и северной Руси начиналось не позднее первых межплеменных союзов во второй половине I тысячелетия н. э., когда «живяху в мире поляне, и деревляне, и север, и радимичи, вятичи и хрвате»131: ареал этого объединения примерно соответствует территории того коренного образования в Среднем Поднепровье, которое, по данным фундаментального исследования А. Н. Насонова и в X-XII веков по преимуществу обозначалось именем «Русская Земля» и центром которого был Киев132. В начале IX веке вокруг этого политического образования в Среднем Поднепровье объединяется противопоставивший себя Хазарии «каганат росов»; после кратковременного распада и восстановления единства русских земель в 882 г. Среднее Поднепровье, и Киев, стал основным центром Волхово-Дпепровской водной магистрали.

Рост столицы Русской земли прослеживается последовательно на протяжении ряда столетий. Киевское городище V-VIII вв. с языческим святилищем, славянскими жилищами-полуземлянками, «градок» летописного Кия, обрастает поселениями-спутниками и постепенно превращается в богатый и многолюдный славянский торгово-ремесленный город. В IX-X вв. на огромном пространстве вокруг поселения раскинулся обширный могильник или несколько самостоятельных языческих кладбищ. К сожалению, разрушение дохристианского некрополя, начавшееся уже при князе Владимире и Ярославе Мудром, позволяет составить о могильнике лишь самое приблизительное представление133.

Тем не менее не вызывает сомнений тот факт, что ещё в эпоху господства могил с кремацией, в Киеве вытесненных обрядом ингумации в X веке, появились монументальные курганы военных предводителей с богатым инвентарем, роскошными импортными тканями, посудой, останками жертвенных животных (погребения № 97, 119, 120, 121 по М. К. Картеру). Ни в обряде, ни в инвентаре этих насыпей нет, в отличие от гнездовских «больших курганов», никаких скандинавских особенностей. В курганах покоились представители местной, киевской славянской знати, и до конца IX века в Киеве нет никаких археологических признаков присутствия варяжских выходцев в среде славянской знати, да и вообще их нет в земле киевских полян. По-видимому, эпизодические контакты с варягами, вроде участия норманнов в посольстве «хакана росов», не оставили отчётливых вещественных следов.

Выросшая из полянской племенной «старейшины» боярская знать Киева в X веке хоронила своих мёртвых по особому обряду. Это так называемые срубные гробницы с ингумациями. Сходный на первый взгляд с камерными погребениями, этот обряд, однако, отличается от них прежде всего конструкцией погребального сооружения. Славянская техника возведения сруба, чуждая северному домостроительству и неизвестная в ритуальной практике скандинавов, полностью соответствует местной строительной традиции; в последних десятилетиях IX века на Подоле в Киеве уже появились кварталы и улицы, застроенные срубными жилищами. Мужские погребения в киевских срубных гробницах сопровождаются оружием (найден меч, лук и стрелы славянских типов), в женском захоронении золотые височные кольца.  В обряде и инвентаре этих погребений (№ 105, 109, 110, 112, 113, 123) нет никаких скандинавских влияний.

В ряде дружинных могил, содержащих захоронение воина с конём, уложенным не в ногах, как у норманнов, а рядом с покойником, что ближе к степным традициям, найдено вооружение общеевропейских типов. Мечи из городского некрополя особых, местных форм, с характерным восточноевропейским орнаментом на рукояти.

Единственным скандинавским погребением основного киевского могильника на территории «Города Ярослава» следует признать погребение № 114 в камере столбовой конструкции с парным захоронением мужчины и женщины, северной ориентировкой костяков; среди вещей — меч типа Y. Комплекс можно датировать концом X — началом XI века. Это погребение вполне могло принадлежать одному из варяжских наёмников князя Владимира, осевших в русской столице.

Хорошо известные в литературе находки скандинавских вещей в Киеве связаны не с основным киевским комплексом памятников на территории города Владимира и Ярослава, а с особым, существовавшим сравнительно непродолжительное время поселением-спутником. От него сохранились остатки обширного некогда городища на Лысой горе, к северу от Старокиевской горы, Замковой горы и Щекавицы — цепочки первоначальных киевских поселений вдоль берега Днепра. Близ городища находился второй киевский могильник, где раскопаны погребения с мечами типов Е и Н, скорлупообразиыми фибулами и другими вещами скандинавского происхождения (могилы № 116, 117, 124, 125). Здесь же найден клад арабских серебряных дирхемов, зарытый в земле во второй половине X века.

Городище на Лысой горе занимало важное топографическое положение, позволявшее контролировать киевскую речную гавань, реку Почайну и перекресток сухопутных путей, Дорогожичи, связывающие Киев с Вышгородом, Белгородом и другими городами Среднего Поднепровья. Появление этого укрепления можно отнести ко времени князя Олега Вещего (882-912 или 922 г.). Крепость, в которой пришедший с севера князь разместил часть своей разноплеменной дружины, просуществовала немногим более полувека; вскоре после дунайских походов Святослава, где, вероятно, погибли многие из постоянных её обитателей, крепость опустела, а оставшееся население растворилось в бурно растущей древнерусской столице, вскоре затем подвергшейся крупномасштабным градостроительным преобразованием князя Владимира, а позднее князя Ярослава Мудрого.

Есть основания отождествить эту «крепость русов» с загадочным названием «Самбатас»134. Расположенная над затоном Почайны, где со времён княгини Ольги до начала XVIII века сосредоточивались речные торговые суда на зимовку, она поразительно точно соответствует описанию в сочинении византийского императора Константина Багрянородного «Об управлении государством» (950-е гг.), единственном источнике, где отмечено особое название «киевской крепости» Самбатас.

В главе 9 «О росах, отправляющихся с моноксилами из Росии в Константинополь» Константин Багрянородный, неоднократно общавшийся с «росами», записавший у них названия днепровских порогов, представлявший устройство и оснащение «моноксил» — однодеревок, из полученных знаний он  сделал вывод о положении и занятиях «росов» на родине:

«Зимний же и суровый образ жизни росов таков. Когда наступит ноябрь месяц, тотчас их архонты выходят со всеми росами из Киева и отправляются в полюдие, что именуется «кружением», а именно в Славинии вервианов [древлян], другувитов [дреговичей], криветеинов [кривичей], севериев [северян] и прочих славян, которые являются пактиотами (данниками) росов. Кормясь там в течение всей зимы, они снова, начиная с апреля, когда растает лёд на реке Днепре, возвращаются в Киаву».

Сюда же в Киев по речным артериям, объединяемым водными магистралями «Пути из варяг в греки», груженные данью однодеревки

из Верхней, «внешней Росии идут из Немогарда [Новгород, или же Ладога, «город на озере Нево»?], в котором сидел Сфендослав, сын Ингора, архонта Росии, а также из крепости Милиниски [Смоленска], из Телиуцы [Любеча], Чернигоги [Чернигова] и Вусеграда [Вышгорода на Днепре]. Итак, все они спускаются рекою Днепр и сходятся в крепости Киава, называемой Самбатас… И в июне месяце, двигаясь по реке Днепр, они опускаются в Витичеву, которая является крепостью-пактиотом росов, и, собравшись там в течение двух-трёх дней, пока соединяются все моноксилы, тогда отправляются в путь и спускаются по названной реке Днепр»135. Пактиот – союзник, вассал, данник.

Сбор и реализация полюдья, как детально показано в исследовании Б. А. Рыбакова «Киевская Русь и русские княжества XII-XIII вв.», были государственно организованным мероприятием, охватывавшим громадную территорию и осуществлявшимся в интересах иерархически организованного восточнославянского феодального класса Древней Руси136; «сбыт полюдья» — важный элемент своеобразной формы раннефеодального обложения данью при характерном для Киевской Руси строе феодальных отношений, который впервые был отмечен К. Марксом137 и состоял из вассалитета без ленов — фиксированных феодальных земельных владений — «фьефов» или, точнее, обеспечивал членам вассальной иерархии «фьефы, состоящие исключительно из даней»138. Феодальная, иерархически построенная организация «росов», возглавленная «великим князем русским» или «хакан-рус» в арабских источниках, подчинявшимися ему «светлыми князьями» — главами племенных союзов и «всяким княжьем» отдельных племён, опиравшаяся на «великих бояр» и «бояр», на многочисленных вооруженных мужей и гостей-купцов139, то есть тех самых «русинов» «Русской Правды», статус и безопасность которых обеспечивало великокняжеское законодательство, превратила Волховско-Днепровский торговый путь в главную политико-административную магистраль Древнерусского государства, обустроенную новыми крепостями, опорными базами феодальной власти. Начатое ещё при князе Олеге Вещем, это строительство продолжалось в течение всего X века.

Если говорить о варягах, роль их в строительстве Древнерусского государства была сугубо наёмной службой и недолгой. В первой половине X века близ Чернигова появился укреплённый военный лагерь, контролировавший подходы к этому, второму по значению центру Среднего Поднепровья. Судя по многочисленным курганным кладбищам с монументальными насыпями в городе Чернигове и его округе, ключевые позиции занимала местная, черниговская боярская знать. Городище у села Шестовицы, в 12 км от Чернигова, связано с курганным могильником. Материалы 130 погребений, свидетельствуют, что на кладбище наряду со славянскими есть захоронения варяжских дружинников (камерные могилы, сожжения)140. На городище, очевидно, размещалась дружина киевского великого князя, в составе которой служили и наёмные варяжские воины.

В 980-х гг., когда князь Владимир развернул грандиозное строительство оборонительных крепостей на южной границе среднеднепровской «Русской Земли», для их заселения он

«поча нарубати муже лучшие от словен, и от кривичь, и от чюди, и от вятичь, и от сих насели грады»141.

В перечне этих, в основном верхнерусских, северных племён варяги уже отсутствуют, в отличие от описаний походов начала X века.

Как и археологические данные, письменные источники свидетельствуют об активности варягов на службе киевского великого князя, в основном в первой половине X века. Процесс их быстрого слияния со славянской феодальной средой достаточно ясно прослеживается в  достоверных документах эпохи, в договорах Руси с Византией. В 907 г. под Константинополем князь Олег, начал переговоры с греками, «посла к нима в град Карла, Фарлофа, Вельмуда, Рулава и Стемида»142. Так же выглядит ономастикой 912 года:

«Мы от рода рускаго Карлы, Инегельд, Фарлоф, Веремуд, Рулав, Гуды, Руалд, Карн, Фрелав, Руар, Актеву, Труан, Лидул. Фост, Стемна»143;

Заметим, что вовсе не обязательно все эти люди со скандинавскими именами были норманнами: за несколько десятилетий совместной деятельности славяно-варяжских дружин в их составе уже могли появиться дети от смешанного брака, славянский воин мог назвать сына и в честь варяжского родича или боевого товарища… Тем не менее сама концентрация варяжских личных имён показатель для характеристики «русов» эпохи князя Олега. Спустя 33 года из этих, «варяго-русских» его сподвижников, возможно, лишь Фост (Фаст), Гуды и Труан (Туад?) оставались в среде «княжья и боляр» киевского великого князя. В 945 г. «Либиар Фастов», «Алвад Гудов», «Фудри Туадов» выступают посланцами, связанными со старшим поколением, но действуют они, судя по их именам, уже среди нового, разноплемённого поколения «боляр», в котором на всех уровнях, начиная с княжеского имени Святослав, распространены бесспорно славянские имена: Володислав, Передъслава, Синко, Борич144.

Великий князь Святослав со своей семьей («Изборник» Святослава, 1073 г.)

В середине столетия происходит ощутимый сдвиг в соотношении интересов киевских «русов». Успешные походы князя Святослава на Волгу в 964-965 гг. привели к уничтожению Хазарии, ослаблению Булгара; Волжский торговый путь теряет былое значение, вскоре прекращается и поток арабского серебра. Уже в 950-х годах Днепровский торговая магистраль становится главной транспортной артерией Древнерусского государства с центром в Киеве, и она активно используется для укрепления феодальной администрации, создания сети погостов и становищ, новых городов и крепостей. Русское боярство, основной инициатор этой землеустроительной работы, без особого энтузиазма относится к воинственным замыслам Святослава и его соратников, в числе которых один из последних знатных варягов, воевода Свенельд145, героических хищников, бесстрашно рыщущих в поисках «чюжея земли». В дунайских походах Святослава и на Крарийской переправе гибнут самые активные представители варяжской воинской силы «героической поры» становления Киевской Руси. Возможно, как предположил Б. А. Рыбаков, дружинникам князя Святослава принадлежали великолепно орнаментированные северные мечи, найденные на Днепрострое, на месте гибели князя Святослава в 972 году.146

В дальнейшем, по письменным источникам, мы знаем варягов в войске князя Владимира во время его борьбы за киевский престол в 980 году. Достигнув цели, князь Владимир спровадил беспокойных наёмников в Константинополь, где вскоре был создан варяжский корпус дворцовой гвардии, в котором служили в X-XI веках многие выдающиеся выходцы из Скандинавии.

«Сага об Эймунде» повествует о судьбах варяжской дружины Ярослава Мудрого в начале его княжения, в 1016-1020 годах.147 О найме варягов в эти годы сообщают и летописи: варяжская дружина Якуна (Хакона) сражалась на стороне Ярослава при Листвене в 1024 г.

«Кто сему не рад? Се лежит северянин, а се варяг, а дружина своя цела», — заметил после боя победитель, князь Мстислав.148.

Документом путешествий варяг в Византию по «Пути из варяг в греки» в  X-XI веках остался рунический камень — единственный надгробный памятник такого рода на территории Древней Руси, найденный в одном из курганов на острове Березань, напротив днепровского устья. Надпись сообщает:

«Грани сделал холм этот по Карлу, товарищу своему» (filaka sin).

Термин «фелаги», хорошо известный в социальной практике дружин викингов149, военно-торговых объединений, достаточно точно указывает социальный статус варягов, пользовавшихся Волхово-Днепровским торговым «Путем из варяг в греки».

————————————— ***

96 Потин В. М. Древняя Русь…, с. 41.
97 Лебедев Г. С. Эпоха викингов…, с. 140-149.
98 Потин В. М. Русско-скандинавские связи…, с. 69.
99 Лебедев Г. С. Эпоха викингов…., с. 143.
100 Носов Е. Н. Волховский водный путь и поселения конца I тысячелетия н. э. — КСИА, 1981, вып. 164, с. 18-29; его же. Археологические памятники…, с. 85-97.
101 Брим В. А. Путь из варяг в греки. — Известия АН СССР, VII серия, отделение общественных наук, 1931, № 2, с. 225; Кирпичников А. Н. Ладога и Ладожская волость, с. 93-96; Nosov Е. International Trade Routes and Early Urban Centres in the North of Ancient Russia. — In: Fenno-Ugri et Slavi 1978. Helsinki, 1980, p. 57.
102 Мельникова E. А. Восточноевропейские топонимы…, с. 207; Джаксон Т. Н. О названии Руси.., с. 136-142.
103 Носов Е. Н. Волховский водный путь…, с. 20; его же. Археологические памятники…, с. 89-90.
104 Nosov Е. Op. cit., р. 58-59.
105 Мельникова Е. А. Древняя Русь в исландских географических сочинениях. — В кн.: Древнейшие государства на территории СССР. 1975 год. М., 1976, с. 153-155. Ср.: Кирпичников А. Н. Некоторые проблемы изучения славяно-финских межэтнических и культурных связей в эпоху средневековья. Доклад на 6-ом Международном конгрессе финно-угроведов в Стокгольме в 1985 г.
106 Носов Е. Н. Волховский водный путь…, с. 21.
107 Корзухина Г. Ф. Находка на Рюриковом городище под Новгородом. — КСИА, 1965, вып. 104, с. 45-47.
108 Янин В. Л. Социально-политическая структура Новгорода в свете археологических исследований. — НИС, № 1 (11). Л., 1982, с. 82-85.
109 Седова М. В. Ювелирные изделия древнего Новгорода (X-XV вв.). М., 1981, с. 179-181.
110 Мельникова Е. А. Скандинавские рунические надписи, с. 156-158, 88-89.
111 Рыдзевская Е. А. Древняя Русь и Скандинавия…, с. 92.
112 ПВЛ, ч. 1, с. 89-90.
113 Горюнова В. М. О западных связях Городка на Ловати (по керамическим материалам). — В кн.: Проблемы археологии и этнографии, вып. I. Л., 1977, с. 52-57; ее же. О раннекруговой керамике…, с. 41-42.
114 Лебедев Г. С., Булкин В. А., Назаренко В. А. Древнерусские памятники бассейна р. Каспли и «Путь из варяг в греки». — Вестник ЛГУ, 1975, № 14, с. 166-170.
115 Булкин В. А. О появлении норманнов в Днепро-Двинском междуречье. — В кн.: Проблемы истории и культуры Северо-Запада РСФСР. Л., 1977, с. 102.
116 Шмидт Е. А. Археологические памятники второй половины I тысячелетия н. э. на территории Смоленской области.-В кн.: Материалы по изучению Смоленской области, вып. 5. Смоленск, 1963, с. 114-123.
117 Ляпушкин И. И. Гнездово и Смоленск. — В кн.: Проблемы истории феодальной России. Л., 1971, с. 33-37; Алексеев Л. В. Смоленская земля в IX-XIII вв. М., 1980, с. 135-146.
118 Ляпушкин И. И. Славяне Восточной Европы…, с. 116; Пушкина Т. А. Гнездовское поселение. — В кн.: Археология и история Пскова и Псковской земли. Тез. докл. Псков, 1984, с. 47.
119 Пушкина Т. А. Монетные находки Гнездова. — В кн.: Тез. докл. IX Всесоюзн. конф. по истории, экономике, литературе и языку Скандинавских стран и Финляндии, ч. 1. Тарту, 1982, с. 192-193.
120 Lebedev G. S. On the Early Date of the Way «From the Varangians to the Greeks». — In: Fenno-Ugri et Slavi, p. 99.
121 Булкин В. А., Назаренко В. А. О нижней дате Гнездовского могильника. — КСИА, 1971, вып. 125, с. 16.
122 Булкин В. А., Лебедев Г. С. Гнездово и Бирка (к проблеме становления города). — В кн.: Культура средневековой Руси. Л., 1974, с. 11-17; Булкин В. А., Дубов И. В., Лебедев Г. С. Археологические памятники…, с. 139-140.
123 Авдусин Д. А. Скандинавские погребения в Гнездове. — Вестник МГУ, «История», 1974, № 1, с. 74-86.
124 Булкин В. А. Большие курганы Гнездовского могильника. — В кн.: Скандинавский сборник, вып. 20. Таллин, 1975, с. 134-145; Петрухин В. Я. Ритуальные сосуды из курганов Гнездова и Чернигова. — Вестник МГУ, «История», 1975, № 2, с. 85-92.
125 Авдусин Д. А. Скандинавские ингумации в Гнездове. — В кн.: Тез. докл. VII Всесоюзн. конф. по истории, экономике, литературе и языку Скандинавских стран и Финляндии, ч. 1. Л., 1976, с. 122-123; Булкин В. А. Некоторые данные о комплексах со скандинавскими вещами Гнездовского могильника. — Там же, с. 151-153.
126 Кирпичников А. Н. и др. Русско-скандинавские связи…, с. 75.
127 Алексеев Л. В. Смоленская земля…, с. 145-148.
128 Толочко П. П. Киів. — В кн.: Археологія Украиньской РСР, т. III. Киів, 1975, с. 19.
129 Рыбаков Б. А. Указ. соч., с. 55-90.
130 ПВЛ, ч. 1, с. 20.
131 ПВЛ, ч. 1, с. 14.
132 Насонов А. Н. «Русская Земля» и образование территории Древнерусского государства. М., 1951, с. 30-41.
133 Каргер М. К. Древний Киев, т. 1. М.-Л., 1958, с. 127-230.
134 Булкин В. А., Дубов И. В., Лебедев Г. С. Археологические памятники…, с. 13-14.
135 Константин Багрянородный. «Об управлении империей». — В кн.: Развитие этнического самосознания славянских народов в эпоху раннего средневековья. М., 1982, с. 271-273.
136 Рыбаков Б. А. Указ. соч., с. 320-329.
137 Marx К. Secret Diplomatic History of the Eighteenth Century. New York, 1969, p. 109.
138 Фроянов И. Я. Киевская Русь. Очерки социально-политической истории. Л., 1980, с. 52.
139 Рыбаков Б. А. Указ. соч., с. 326-329.
140 Бліфельд Д. I. Давньоруськи пам’ятки Шестовиці. Киів, 1977, с. 101-110.
141 ПВЛ, ч. I, с. 85.
142 Там же, с. 24.
143 Там же, с. 25.
144 Там же, с. 34-35.
145 Артамонов М. И. Воевода Свенельд. — В кн.: Культура Древней Руси. М., 1966, с. 30-35.
146 Рыбаков Б. А. Указ. соч., с. 383.
147 Рыдзевская Е. А. Древняя Русь и Скандинавия…, с. 89-104.
148 ПВЛ, ч. I, с. 99-100.
149 Мельникова Е. А. Ранние формы торговых объединений в средневековой Северной Европе. — В кн.: Скандинавский сборник, 27, 1982, с. 19-29.

Далее… Новые аспекты культурно-исторического процесса и новые виды источников