Основы религиозного мировоззрения народов литовского племени.

Фаминцын Александр Сергеевич.

Божества древних славян.

Глава III. Основы религиозного мировоззрения древних ариев Ирана и Индии, древних греков и пелазгов, древних италийцев и народов литовского племени.

Народы Литовского племени.

На юго-восточном побережье Балтийского моря, перерезанном реками Вислою, Неманом и Западной Двиной, гранича с запада, юга и востока со славянскими народами, жили языческие Народы литовского племени: пруссы, литва, жмудь, жемгала, летгола, корсь, обращение которых в христианскую веру последовало в эпоху уже довольно близкую к нашему времени, а именно в 14-м и 15-м столетиях. От природы поставленные в условия жизни, сходные с теми, в каких жили соседние с ними славяне северо-западные (балтийские) и восточные (русские), представляя, кроме того, племенное родство с народами славянскими, а также значительное с ними сходство в языке, песнях, преданиях, обрядах, приметах и суевериях, народы литовского племени, ещё во время своего язычества, служили предметом тщательного изучения современных писателей.

Прусские, германские и польские летописцы 15-го, в особенности же 16-го и 17-го столетий, в подробности описывали разные черты из жизни, верований, обрядов народов литовских, которые случалось им видеть самим, или о которых они слышали от очевидцев. В сочинениях их изложены многие подробности церемонии жертвоприношений, сообщены некоторые тексты молитв и гимнов, воспевавшихся в честь богов, описаны послежертвенные трапезы и связанные с ними народные увеселения, наконец обряды и обычаи свадебные, погребальные и поминальные. Все эти песни, обряды и обычаи, разумеется, продолжали существовать в народном обиходе литовцев и много лет после официального обращения их в христианство, а потому ещё во всей чистоте своей могли быть наблюдаемы и описываемы вышеназванными летописцами, из сочинений которых нам не раз придется извлекать примеры, долженствующие проливать свет на дошедшие до нас обломки славянской языческой старины, способствовать легчайшему восстановлению, воссозданию картины обрядных действий языческих славян.

«Ни у кого в Европе не сохранилось столько старого, первобытного, деревенского, – замечает Костомаров. – С этой точки зрения разработка литовской старины и существующей до сих пор их народной поэзии и обычаев их быта чрезвычайно интересна и важна для науки. Близость этого племени к нашему, славянскому, делает необходимым изучение явлений старой литовской жизни». [Русс. инор. I, 6].

Самые обстоятельные и полные сведения мы имеем о верованиях и обычаях пруссов. Впрочем, немало собрано и сведений, касающихся народных верований литвы, жмуди, летголы (латышей).

Из древнейшего дошедшего до нас письменного источника – прусской летописи Петра Дусбургского (XV век.) – узнаем, что пруссы поклонялись явлениям природы, а именно: солнцу, луне и звездам, грому, птицам, также четвероногим животным и даже жабам; они имели священные рощи, поля и воды, в которых запрещалось рубить деревья, пахать землю, ловить рыбу. О священных рощах и источниках пруссов упоминает уже Адам Бременский: посещение этих святилищ воспрещалось христианам, так как, по убеждению пруссов, это осквернило бы святыню [Petrus de Dusburg. Chron. Pruss. V, 78-79. – Adam Brem. Hist. eccl. IV. 18.].

Грунау (XVI в.) свидетельствует о поклонении пруссов змеям, к ним обращались женщины, прося о плодородии мужей своих, также о почитании деревьев, как жилища богов, наконец о признании огня за божество. [Grunau. Preuss. Chron. I, 63]. Анонимный автор Ordens-Chronik свидетельствует, что некоторые из пруссов поклонялись солнцу, другие – месяцу, иные – звездам, людям, животным, змеям, жабам, грому. Иные почитали за святыню леса и кусты, другие – воды. [Hartknoch Sel. diss. VIII, 144.].

Почитание пруссами огня подтверждает и Лука Давид (XVI в.), по свидетельству которого огонь овина, куски горящего дерева, угли играли важную роль при известных заклинательных обрядах; по его же словам невеста, покидая родительский дом, обращалась с молитвою к «святому огонечку» очага. [L. David. Preuss. Chron. 108, 134.].

Весьма сходные сведения имеем и о древней религии латышей: «До сих пор ещё, – писал в 1590 г. Вундерер, – встречаются (между латышами) люди, которые почитают и боготворят солнце, месяц и звезды, красивые деревья и thoten«. (Todten? мертвых?)[Kruse. Urgesch. d. Esthn. V. 48.]

Эйнгор в 1649 г. писал, что латыши «поклонялись солнцу, луне, грому, молнии и ветрам»[Einhorn. Hist. Lett. Ill, 584.]. Латыши почитали дуб божеством мужского, а липу – женского рода. Такую священную липу видел ещё в нынешнем столетии Крузе в северной Курляндии, близ Анцена, также другое священное дерево – близ Эрмеса, стоявшее на холме, рядом с жертвенником, имевшим вид четырехугольного камня. Множество подобных языческих святилищ, помещавшихся близ жилищ, и в которых, по народному верованию, обитали домовые боги, разрушены были в первой половине нынешнего столетия пастором Карлбломом.

Почитание змей до сих пор оставило глубокие следы в среде латышей и даже эстов. По словам Крузе, и те и другие, если они не совершенно онемечены, неохотно едят угрей, вследствие змееобразного их вида.  (Kruse. Urgesch. d. Esthn. V. 48-49, 52.)

– «13 мая, – пишет ещё в 1836 г. пастор Карлблом, – я предпринял первый крестовый поход против Mahjas-Kungi или домовых богов, которые у латышей этого (эрмесского) прихода отчасти пользуются еще большим уважением и которым два раза в год, в праздники св. Георгия и св. Михаила, хозяева, в ночную пору, приносят жертвы. Эти Mahjas-Kungi считаются злыми духами (разумеется, это уже позднейшее, искаженное представление), которых можно такими дарами умилостивлять и делать безвредными» («Inland» 1836, № 39: Heidn. Opferd. in Uvl.). 

Почитание змей, по замечанию Костомарова, сохранялось в силе до XVI века, и следы его остаются до сих пор. Домашний уж был гений – покровитель дома. Почитание домашних ужей перешло к кривичам и сохраняется до сих пор в народных обычаях белоруссов. (Русс. инор. I, 20. (Ср. тоже у римлян, стр. 93).

Поклонение явлениям природы, несомненно, было распространено и в среде прочих литовских народов. Что поклонение деревьям составляло вообще главнейшую черту литовских верований, замечает Костомаров, это подтверждается и известием, что когда Ягейло приводил в христианство свой народ, то он должен был прежде всего рубить священные леса, чтобы разлучить народ с предметами прежнего почитания.

Следы языческого поклонения деревьям и камням долго сохранялись в Пруссии среди народа. После принятия христианства долго ещё оказывали уважение к священному у язычников дубу близ Ромова. Когда для искоренения языческих суеверий эрмеландский епископ Ансельм приказал его срубить, то никто из некрепких в новой вере христиан не осмелился поднять на него топор, и тогда сам Ансельм срубил его. На месте нынешнего Торна, по преданию, рос огромный дуб, которому поклонялись. Неподалеку от Растенбурга предание помещает священную липу, под которую язычники приносили больных для исцеления, непременно при лунном свете. Впоследствии на том самом месте почитали Божью Матерь.

Также сохранялась память о священных камнях. Недалеко от Рагнаты был на горе камень, к которому, по старой привычке, переходившей от прадедов к правнукам, оказывали уважение даже в XIX веке. [Русс. инор. I, 14.]. Близ Дондангена, по словам Крузе, недавно ещё на холме находился грубо обтесанный камень, ныне хранящийся в Дондангенском замке, к которому приходили с жертвенными дарами молодые девушки, желавшие выйти замуж. [Kruse. Urgesch. d. Esthn. V. 51. прим.].

Независимо от боготворения физических явлений, народы литовские поклонялись и личным божественным представителям этих явлений, духам или демонам, то есть божествам, живущим в этих явлениях и управляющим ими, также божествам, специальным представителям и покровителям того или другого ремесла или занятия человека, того или другого обстоятельства его жизни; словом, весь окружающий мир, со всеми обращенными к человеку и влияющими на его существование сторонами и проявлениями своими, в воображении народном оживлялся, олицетворялся, и созидаемые фантазией народа божественные образы получали или общее, в особенности у латышей распространенное, название «матери» того или другого явления, или специальные собственные наименования; последние, разумеется, у разных отраслей литовского племени нередко создавались совершенно самостоятельно и оттого, за некоторыми исключениями, часто даже совсем не представляют взаимного сходства; сходные же и даже тождественные имена иногда имеют у разных народов литовских не только не тождественное, но даже различное значение. Более всего находим сходных имён в списках богов прусских и латышских, несколько общих имён встречаем между богами жмудскими, литовскими, и латышскими; меньше общих имен встречаем между богами прусскими и жмудскими, и собственно литовскими.

Писатели XVI и XVII столетий: Менеций, Стрыйковский, Грунау, Давид, Лазиций, Эйнгорн, Преториус и др. приводят обширные списки воздушных и водных, лесных, земных, домовых, богов огня, скота, пчёл, хлебов и растений, представителей различных отраслей деятельности человека и т.п.

«Имели они (летты), – пишет Эйнгорн, – ещё особенных богов и богинь, каковы мать или богиня моря, которой молились рыбаки, богиня пашни, которую призывали земледельцы, богини лесов, дороги, садов, к которым взывали охотники, путешественники, домовые хозяйки… И хотя они ныне (то есть в XVII в.) уже обращены в христианство и ежедневно поучаются в этой вере, – продолжает Эйнгорн, – они все-таки не оставляют язычества, но призывают ещё своих богинь, а именно в обычных своих песнях, этих действительных гимнах богам. Я сам нередко слышал, – прибавляет автор, – как охотники в своих песнях призывали мать лесов, путешественники – мать дороги, женщины – мать садов или скота«. [Einhorn. Ilist. Lett. III, 583].

В другом месте (в 1639 г.), перечисляя божества курляндских латышей, тот же автор называет «богов и богинь неба, грозы, грома, молнии, моря, ветров, огня, полей или пашен, садов, скота, тепла, пути, кустов и рощ«. [Reform, g. Lett. I, 614.].

Из этой массы божеств прежде всего и естественно выделяется высший владыка, который у латышей носил название Wezzais tehws, то есть  старый отец, главный бог, восседающий на небе, разъезжающий на облаках и оттуда наблюдающий за делами людскими, он же и творец гроз. «Я начинал свои работы с помощью матери Лаймы (счастья) и заканчивал припоминая Бога богов», – говорится в одном из латышских заклинаний. [Мат. для этн. Лат.: загов. № 526.]. «Старик бранится» (wezzais barrahs), – говорят латыши, когда гремит гром.
Впрочем, латыши имели и до сего времени вспоминают в своих песнях специального бога-громовика, Перкуна, общего всем народам литовского племени. Именем этим означается и самый гром. В латышской Лифляндии есть место, называемое Перкунен (Perkuhnen), известны там также в разных местах «Перкуновы камни», на вид расщепленные молнией. В латышской Курляндии гром называется Перкунс (Perkuhns). [Kruse. Urgesch. d. Esthn. V. 49].

В песнях латышей Перкун является нередко страшным громовержцем: «он мчится по небу на девяти конях», у него девять сыновей, «трое разят, трое гремят, трое мечут молнии«; но эта страшная разящая сила обыкновенно обращается на пользу человеку. Неоднократно в заговорах призывают помощь Перкуна против болезней и злых духов и сил вообще. Привожу несколько отрывков из таких заговоров:

От болезней. (От вередов и чирьев): Беги, чирей! Беги, веред! Беги, весь недуг!.. Перкун со своими девятью сыновьями будут гнать (тебя). Исчезни и т.д.
– От кровотечения: Гремит Перкун, мечет молнии и забивает запруду крови.
– От чемера, болезни преимущественно лошадиной: Приходят по морю девять перкунов, гремят, разят; они тебя (недуг) вобьют на девять сажень в землю, в землю без конца.
– От родимца, прямо называемого нечистым духом: Отстань, нечистый дух, дай место Святому Духу! Ударит Перкунс из-за тридевяти рябин – тогда тебя разгромит на тридевять кусков!
– От родимца, нечистого духа: Отстань прочь, мешок проклятий! Уступи место Святому Духу! Поднимутся с моря тридевять молний, тридевять перкунов: они тебя разгромят, они тебя вобьют в землю на тридевять сажень, на тридевять миль!
– От бешенства. Заклинается злой дух Пиктулис: Беги вон!.. Коли не послушаешься, позову Перкунса, будет тебе в затылок огнем, так что провалишься в землю на девять сажень!
На удой. Против пагубного действия ведьм на молочный скот: Перкунова стрела, отшиби прочь от моей скотины духов!
От завистников.  От ведьм и завистливых глаз: Завистника очи, завистника уши! Поднимаются с моря грозные перкуны, они тебя разразят и перекинут на ту сторону моря, за семь миль!
–От завистников: Пусть зарничные облака Перкуна несутся над твоими полями, садами, лугами, пастбищами! Пусть все, что растет и родится, будет попорчено духами Перкуна! Пусть Перкунс, разя, прогоняет с меня все зло и нагоняет на тебя вдесятеро более, так, что бы ты иссох, как сохнет осенью камыш в болоте! [Мат. для этн. Лат.: загов. № 192, 258, 339, 55, 60, 369, 453, 501, 526. Благодетельная, разящая врага сила Перкуна выражалась и в поговорке: «боится как чёрт Перкуна». Там же. Стр. 33.]

Перкун призывается и в песнях, как защитник от врагов общественных, народных (в виде вражьих полчищ) или домашних (напр., в образе свекрови):

«Греми, греми, Перкун, – восклицают в песне, – расколи мост на Двине, чтобы не приходили поляки и литовцы в мою отцовскую землю», или: «Перкуны, молнии, сокрушите мою свекровь!» В то же время представляют себе Перкуна и тихим и милостивым: «Тихо, тихо гремя, идёт через моря Перкун; он не портит ни цвета черемухи, ни дела пахаря», или «Тихо, спокойно приближается Перкунс из-за моря; он не повреждает ни цвета ивы, ни истребляет и труда поселянина«. [Сбор. антроп. II, 27 – Спрогис. Пам. латыш. 316.].

Перкун жил в дубе. Вундерер, во время путешествия своего по Курляндии, в 1613 году, нашел в Мариенгаузене, вместо христианской церкви, языческий дуб, которому поклонялись латыши под именем Перкунова дуба. [Шеппинг. Мифы слав. яз. 119.]

Солнце (Saule), источник благодетельного света и тепла, почиталось и почитается до сих пор в многочисленных народных песнях латышей. Подобно Митре и Гелиосу, солнце едет по небу на конях; купая в море «своих плавучих коней», само оно, по словам латышской народной песни, сидит на горе, держа в руке «золотые вожжи».

«Когда солнце склоняется вечером, – говорится в другой песне, – оно ложится в золотую лодочку, когда солнце всходит утром, лодка остается, качаясь на море». Картина эта дышит глубокой древностью: по древнему греческому представлению, заимствованному с востока, Гелиос ежедневно, выспавшись на западе, переносится быстрым течением океана на восток в солнцевой чаше, или солнцевом челноке, который носил названия то чаши, то фиала, то котла. (Preller. Gr. Myth. I, 339).

Но с другой стороны, Солнце, по представлению латышей, далеко не похоже на того грозного воителя, мечущего копья и стрелы, пожигающего и поражающего врага, каковыми представлялись воображению южных народов олицетворения солнца, в лице Митры, Ареса, Аполлона, Марса; напротив того, Saule латышей есть добрая, заботящаяся о страждущих и сирых мать человечества:

«взойди, солнышко, – взывают к нему, – просияй в комнату чрез окошечко: сиротинушка обувает ноги в тёмном уголку», или: «Поспеши, не изменяющееся солнышко, сжалься надо мной, сиротой; тебе часто случалось сжалиться над многими сиротами». «Взгляну я на солнышко, словно на свою матушку«, – поётся в другой песне, или: «Где ты медлило, солнышко, что рано не взошло? – Я медлило за горою, согревая сироту». «Согревай меня, теплое солнышко, у меня нет согревателя! Люби меня, милый бог (миль девинь), нет у меня любящего».

Свет солнца вызывают в заговоре следующими наивными, дышащими деревенской простотой словами:

«Засвети, солнышко! Засвети, солнышко! Надень белую сорочку, кинь грязную сорочку в море, – выколотят до бела ее морские девы серебряными валками». [Сбор. антроп. II, 30, 31, 32, 48. – Спрогис. Пам. латыш. 309, 310. – Мат. для эти. Лат.: загов. № 382].

У жмуди, по свидетельству Лазиция, главным, верховным богом (deus omnipotens atque summus) был Auxtheias Vissagistis. Богом гроз, подателем влаги небесной, является Перкун (Регcunos), составляющий, очевидно, как бы одно лицо с Перкуной-Тете, или Матерью (Percuna Tete). Я упомянул уже выше о том, что латыши охотно олицетворяют явления природы в образе «матери» данного явления. Вспомним, что у латышей гром называется Перкуном, отсюда при имени Перкуны-Тете ни в каком случае не следует думать о каком-нибудь мифологическом родственном отношении её к громовержцу Перкуну, который есть тот же образ, но лишь в мужском роде. Во время грома поселянин, по словам Лазиция, с открытой головой выносил на плечах своих, в поле, окорок и обращался к Перкуну: «Воздержись, Перкун, и не причини беды в моем поле, я же дам тебе за то этот окорок». Когда же гроза прекращалась, он сам съедал окорок, вероятно, в качестве жертвенной трапезы. Что касается Перкуны-Тете, то она, по словам Лазиция, признавалась «матерью молнии и грома»; она принимала к себе и купала усталое и запыленное солнце и на другой день отпускала его вымытым и блестящим. Такое наивно любовное отношение Перкуны к представителю главнейшего явления природы – небесного света, доказывает, что жмудь признавали в лице Перкуны, а следовательно и двойника её – Перкуна, божество доброе, благодетельное, словом, представителя благотворной небесной влаги, способной омыть и освежить даже божественный лик солнца.

И жмудь, как и латыши, очевидно, боготворили солнце под собственным его именем, хотя оно и не приведено Лазицием в списке многочисленных поименованных им богов жмудских; в этом убеждает нас как только что приведенное определение деятельности богини Перкуны по отношению к солнцу, так и то, что даже утренние и вечерние лучи солнца получили олицетворение в образе богини Ауска — Ausca. [(Mannh.) Lasicius. De diis Samog. 10, 11.]; разумеется, следовательно, и само солнце, ниспосылающее божественные лучи свои, не могло не иметь высокого божественного значения.

У литвинов, по отношению к богам своим близкородственных жмуди (Стрыйковский называет богов специально жмудских и литовских вместе), Перкун играл, без сомнения, не менее важную роль. И ныне ещё словом Перкунас называется у литвинов гром; но во всех поговорках, по замечанию Реза, слово это сохраняет значение действующего субъекта: «Перкун гремит, ударяет» (Perkunas grauja, musza), – говорят литвины. «Прогремел ли Перкун? Ударил ли он молниями?» – спрашивается в народной песне. [Rhesa. Dainos. 94, 242. ]. – Ср. Nesselmann. Lit. Volksl. № 47. – В поговорках и заклинаниях литвинов Перкун имеет совершенно тот же характер, как у латышей, – он разит и побеждает злых демонов и врагов; «бояться как черт Перкуна«, говорят литвины (буквально, как у латышей).

«Дай Бог, чтобы тебя Перкун (гром), святой Перкун, Deiwaias (божество, т.е. тот же Перкун), священный Deiwaitts убил, разгромил!» – или: «дай Бог, чтобы Перкун поднялся и вбил тебя на десять сажен в землю!» [Schleicher. Lit. March. 182, 189.].

Перкун управляет всеми атмосферными явлениями, – между прочим, замораживает воду: в рифмованной хронике Дитлеба (XIII в.) читаем о литвинах, что они перешли по морю, «которое, по приказанию бога их Перкуна, замерзло крепче, чем когда-либо». (Siript. rer. Uvon. I, 547).
Между народными песнями литвинов – встречаем песню в честь солнца, свидетельствующую о взгляде на него литвинов, весьма сходном со взглядом латышей. Солнце называется в ней божеской дочкой, оно стережет сирот и греет пастухов, ему прислуживают утренняя и вечерняя звезды, оно имеет много детей и большие богатства. Вот эта песня:

Милое солнышко, божеская дочка!
Где ты так долго бывало?
Где так долго замешкалось?
Куда от нас удалилось?
– За морями, за горами,
Я стерегло детей сирот,
Грело бедных пастухов.
Милое солнышко, божеская дочка!
Кто тебе утром
Раскладывает огонь?
Кто тебе покрывает
Твое ложе вечером?
– Денница и вечерница,
Денница раскладывает огонь,
Вечерница стелет ложе.
Я имею много детей
И большие богатства.[Черты из ист. Лит. 127-128. (Заимств. из сборн. Rhesa. Dainos. 215-216.)]

И в других песнях литвинов солнце постоянно сохраняет характер божества женского рода и нередко противопоставляется месяцу – божеству мужского рода: «Солнце-матушка приданое готовила«, или: «Сидит моя матушка, как на небе солнце… сидит мой батюшка, как на небе месяц», «светит месяц на небе – плачет обо мне мой батюшка, светит солнце на небе – плачет обо мне моя матушка«. [Юшкевич. Лит. нар. песни. 5, 6. – Schleichtr. Lit. Volksl. 275].

К солнцу, шествующему по небу, а потому все видящему и все ведающему, литвины обращаются и с вопросами о том, что происходит в далеких местах, например:

С высоты неба, поведай, солнце,
Оттуда ты видишь границы света,
Побеждает ли муж мой поганых,
Слышишь ли там его громкие приказания?
С высоты неба, поведай, солнце,
Не скосила ли смерть моего сана,
Обогряет ли он меч свой в крови поганых,
И грабит ли добычу и гонит пленников?..[Karol M. Br… Pies. I. Nadniem. 56.]

Богиня солнца, по представлению литовцев, ездила над землею в колеснице, запряженной тремя конями: серебряным, золотым и алмазным.[Черты из ист. Лит. 68].

У пруссов бог неба назывался Окопирнос (Okopirnos), но образ его, очевидно, побледнел и стушевался перед могучей тройственной группой богов, перед «Трибогом» прусского Олимпа, если можно так выразиться. Ромов (Romove) называлось то место в Надровии, где стоял знаменитый священный дуб, в котором обитали упомянутые три бога: Перкунос, Потримпос (Potrimpos) и Поклус или Пиколлос (Poclus, Picollos). По преданию, истуканы этих трех богов принесены были из Скандинавии. [Черты из ист. Лит. 80]. Этот тройственный союз главнейших богов прусских, неразрывно соединенных в одном святилище, в Ромове, представлял собою олицетворение в трёх самостоятельных божественных образах той идеи, которая у древних народов нередко выражалась в лице одного тройственного божества, властвующего над тремя областями мира: вспомним трёх-окого Зевса (по объяснению Павсания, вероятно, впрочем, неверному, см. ниже ст.: «Ветры» – Стрибог), трехглавую Гекату, трехвидную Диану, наконец, неназванного по имени, высшего владыку над тремя царствами мира (triplicis mundi Summus) древних италийцев.

Названные три прусские бога служили: Перкун, как бог грома и молнии, снега и града, – представителем неба. Поклус, как бог всеразрушающего вихря и в то же время бог пекла, – представителем смерти и подземного мира или преисподней. Что касается Поклуса, то известия о нем у разных авторов весьма сбивчивы: бог бурь и бог пекла то называются как одно божество, то как два – со сходными названиями, напр. первый Pecullus, а второй – Pocullus; Стрыйковский принимает одного бога Poclus. Потримпос, как бог реки и всех проточных вод, – представителем земных вод, но вместе с тем богом земного плодородия. Перкуну в Ромове приписывали грозное, пылающее лицо с чёрными, курчавыми волосами и бородой. В честь его пылал не угасающий огонь из дубового дерева, по свидетельству Стрыйковского, называвшийся Знич (Znic). Слыша гром, пруссы произносили: «Боже Перкун, пощади нас!« — Так Нарбут переводит оригинальный текст: «Dewas Perkunas absolo mus!» [Narbutt. Mit. Lit. 10.]

При отправлении весеннего праздника, жрец (вуршкайт), держа в руке чашу, наполненную пивом – обычным жертвенным напитком литовских народов – говорил следующую молитву: «О милостивый боже, Перкун! Молимся тебе, чтобы ты явился в должное время и даровал милостивого дождя, чтобы древесная зелень, трава и хлеба хорошо росли и преуспевали; не причиняй нам вреда безвременной бурей, градом, молнией и громом; изгони также, всемогущий боже, и порази Пойколлоса (то есть Поклуса) с его слугами и подданными, дабы они не могли вредить ни нам, ни растениям!» В этих молитвах ярко охарактеризована природа Перкуна: он – владыка гроз, бурь и града, но в то же время – податель «милостивого дождя», способствующего преуспеянию растительности; он же победитель злых, вредящих человеку воздушных и подземных демонов, с Поклусом во главе.

Изложенная характеристика Перкуна у латышей, жмуди и литвы, и пруссов, чрезвычайно сближает его с Индрою, громовержцем, оросителем земли, милостивым победителем злых демонов. Одним из эпитетов Индры служит название Парджанья (Parjanya — «прыскун»), очевидно, родственное Перкуну, называемому в перечне прусских богов 1530 г. Паркуном (Hartknoch. Sel. diss. VII): «Бушует ветер, блистает молния, распускаются злаки, – говорится в Риг-Веде, – небо изливается, вся тварь получает подкрепление, когда Парджанья оплодотворяет землю своим семенем». «Пусть поднимутся страны света, облеченные в темные тучи, – читаем в Атхарва-Веде, – пусть пригоняются ветром тучи, обильные водою; пусть бушующие воды скрытого во тьме туч, гремящего исполина-быка, насытят землю… Пусть дождевые потоки принесут земле благословение, во всех местах пусть возникнут всякие травы. Гоните, о Маруты, воздымайте из моря тучи… Возопи, возгреми, потрясай вместилище вод, пропитай, Парджанья, водою землю; пусть обильный исходит от тебя дождь, пусть преисполнится доброй надеждой владелец истощенного скота… Пусть по всем сторонам сверкает молния, пусть со всех сторон дует ветер… Пусть вода, молния, тучи и дождь будут к вам благосклонны, пусть будут благосклонны криницы с добрыми духами». – [Афанасьев. Поэтические воззрения славян на природу I, 136. – Ludwig. D. phil. -rel. Ansch. d. Veda. 44-45].

По имени Перкуна в Пруссии и Литве названы разные местности, например Perkun-Lauken — Перкуновы Луки, Регkujken — Перкуново село, Перкунишки и др.

 Поклус, по свидетельству Геннеберга, имел длинную седую бороду, лицо его обращено было вверх, голову его обхватывала белая повязка. Эмблемами этого «бога пекла, туч, затмения и летающих духов и дьяволов», как характеризует его Стрыйковский, служили мёртвые головы человека, быка и коня.

Потримпу приписывалось веселое, улыбающееся лицо, зелень на голове; атрибутами его служили: горшок с хлебными зернами и посвященная ему змея, которую кормили молоком и которая помещалась в горшке, покрытом колосьями. Важность этого бога доказывается тем, что вайделот (жрец), когда наступало время приносить Потримпу жертву, предварительно три дня постился, распростертый на голой земле, чтобы быть достойно приготовленным к совершению жертвоприношения. В честь этого бога даже закапались младенцы.[Hartknoch. Sel. diss. VI, VII, X: 161-163. – L. David. Preuss. Chron. I, 25 и сл., 89. – Stryikowski. Kron. I. IV, 144, 147].  – Давид, а иногда и Стрыйковский называют Пиколлоса именем Patollo или Patello. (Rhesa. Dainos. 242.) – Перкун, Поклус и Потримп невольно заставляют нас вспомнить о позднейшем тройственном союзе богов у древних индусов, носившем название Тримурти — Trimurti. Членами этого союза были Брама, Шива и Вишну. Брама, вышний владыка, «основатель и руководитель мира«, по учению, признававшему божественную троицу (тримурти), должен был заместить небесного бога Индру, которому, как мы только что видели, в особенности с эпитетом «Парджанья», весьма близкородствен Перкун литовских народов. Шива (Рудра) является представителем преимущественно разрушительного принципа, врагом всего живого в природе; он – бог бури и вихря: самое имя его означает мычащего, воющего бога, – бог истребитель, бог смерти: большие зубы, три глаза и ожерелье из человеческих черепов придавали образу его подобающий ему характер, наводя на людей страх и ужас.

В прусском «Трибоге» сходную роль играл Поклус, который, по определению Стрыйковского, был богом пекла, туч, затмения и летающих духов, богом разрушителем, эмблемою которого, как было сказано выше, служили чеpепа человека, быка и коня.  У латышей богом бурь был Оккупернис, имя которого соответствует небесному богу пруссов – kopimos. Наконец, Вишну, «друг и товарищ» Индры, помогающий ему возвратить похищенную Вритрою влагу, почитавшийся преимущественно в долинах Ганга, был представителем плодоносной влаги, но не той, которую проливают грозовые тучи, а речных вод, орошающих землю во время разлива рек, в пору дождливого времени года. Вот почему он, сохраняя характер светлого небесного бога, был вместе с тем богом плодородия, напояющим землю речными, т.е. проточными водами.

Точно таким является и бог Потримп, по вышеприведенному определению, бог проточных вод и земного плодородия. Вишну, обитающий на светлой высоте, в жилище, где течёт мед, кроме того, изображался покоющимся на змее, – Потримпу посвящен был змей, которого кормили молоком. (M. Duncke г. Gesch. d. Alt. Ill, 249 и сл. – Weber. Allg. Weltg. I, 272 и сл.)

Подтверждением тому, что Потримп был представителем земного плодородия, могут служить как свидетельство Луки Давида, который называет Потримпа богом хлебов (des Getreides Gott), а равно и вообще богом всякого благополучия. [Preuss. Chron. I, 25, 34]. Слова Преториуса (пастора в Небудзене близ Инстербурга, в 1667-1685 г.): «Ныне, – пишет он, – как в Надровии (ещё находилось Ромовское святилище), так и в соседней Жмудской земле, сколько мне известно, не почитают более Потримпа (Padrympus), но место его, кажется, занял, кроме Земинелы или Земилукиса (богини или бога земли), – Вайсгаутис, бог плодородия, которого одинаково почитают и мужчины и женщины, в честь которого убивают барашка или петуха и совершают ещё некоторые другие церемонии». [Mannh. Lasicius. De bus Samog. 33-34].

Из трёх богов ромовских Перкун (Перкунс) есть главное божество в латышской (и собственно литовской) мифологии, и имя его, как мы видели выше, до сих пор живёт в песнях, поговорках и заговорах латышей (и латвинов). Поклус, как представитель злого начала, встречается у латышей ныне только в словах «пеклэ» — ад, и «пикис» — нечистая сила, чёрт. – В вышеприведенном заговоре от бешенства упоминается родственный Поклусу или Пиколлосу злой дух – Пиктулис. Главным представителем ада и вообще мрачного подземного царства у латышей, то есть чёртом, называется ныне Юад (Johd). [Сбор. антроп. II, 221-222, прим. ]. О мифологическом значении Потримпа мы находим только намёк в остатках латышской старины, именно в одном латышском заговоре против «завистника» встречаем следующее выражение: «Пусть Тримпус (= Потримпус) отвернется от твоих полей, от твоей скотины, от твоих лугов, садов и пастбищ». [Мат. для эти. Лат. 173]. Из этих слов, которые, очевидно, могут быть отнесены только к Потримпу, а никак не к Атримпу – специальному представителю моря, видно, что у латышей, как у пруссов, Потримп имел значение бога плодородия.

Из обширного списка богов литовских народов, упоминаемых летописцами, прежде всего выделяются, как наиболее важные, именно те из богов, которые призывались народом во время главнейших праздников: весеннего, отправлявшегося в марте или апреле, и жатвенного – в августе. В обоих случаях народ молился преимущественно четырём богам, а именно, кроме Перкуна, небесного бога, главного представителя Ромовского святилища, ещё Свайкстиксу, богу солнечного света, Пергрубию, богу растительности и  весеннего плодородия, и Пильвиту, богу, даровавшему богатство и наполнявшему гумна.

Перкун, Пергрубий и Пильвит почитались не только пруссами, но и литвой, жмудью и латышами. Свайкстикс у пруссов, очевидно, соответствовал «солнышку-божей дочке» или «матушке-солнцу» (Saulyte, Saulematula), других соплеменных пруссам народов. К числу наиболее почитавшихся литовскими народами богов принадлежали ещё: бог или богиня земли – Земинела или Земилукис пруссов, Земина и Земенник литвы и жмуди, Земме латышей (ср. выше: Земня, богиня земли у поляков, по Прокошу) и некоторые другие божества меньшей важности, о которых отчасти будет речь впоследствии, при рассматривании соответствующих богов славянских. Главнейшими божествами были, следовательно, боги неба, солнца и небесной влаги, боги весеннего и земного плодородия вообще, бог богатства и божества земли.

Важную роль играли ещё божества лесные, полевые, подорожные, также домовые божества, жившие под очагом или вообще над избою, покровительствовавшие дому и двору, а равно и всяким домашним занятиям. В ближайшей связи с домовыми божествами находится огонь (очага, овина), высоко почитавшийся народами литовского племени, или под собственным его именем, или под названиями: Gabie (бог огня), Polengabie (божество огня очага); Matergabie (мать огня) – у жмуди, Gabjangia (бог овинного и рижного огня) – у пруссов. [Menetius. De sacrif. 390. – Stryikowski. Kron. Pols. 147. – L. David. Preuss. Chron. 89-90, 91. – (Mannh). Lasicius. De dus Samag. 13, 15, 39-40, 41.].

Чрезвычайное изобилие имён местных богов народов литовских, – богов, служивших представителями всевозможных явлений, различных отраслей богатства и благосостояния человека, всякого рода обстоятельств, занятий, ремёсел, вообще сельской обстановки, может до некоторой степени уяснить нам свидетельство летописцев балтийских о большом количестве богов балтийских славян. Известия Гельмольда о том, что вся страна Староградская была переполнена пенатами и плодами, что у балтийских славян были различные боги, которым принадлежали пашни и леса, печали и радости. Это были по большей части, разумеется, лишь рассудочные олицетворения, в бесплотной форме, различных явлений, обстоятельств, понятий, каковые мы встречали раньше в римской мифологии — обожествление у римлян понятий: обработки полей, цветения, войны, границы, молодости, благополучия и прочего, а равно и не раз встретим впоследствии между божествами славянских народов.

Литовское влияние оставило, в этом отношении, глубокие следы в суевериях ближайших к ним русских соседей своих – белоруссов.
Близкое родство литовского племени со славянским, сходство внешних условий, при которых жили народы литовские и славяне северо-западные и восточные, невольно заставляет нас отыскивать в дошедших до нас свидетельствах о языческой старине литовской, именно в описаниях древних языческих их обрядов, пояснения и пополнения скудных сведений наших относительно обрядной стороны языческого служения богам у славян. Подобно большинству славян, народы литовского племени не имели храмов, ни даже идолов, святилищами же служили у них, по преимуществу, священные деревья и рощи.

Главнейшим святилищем пруссов служил знаменитый дуб в Ромове, где жили Перкун, Потримп и Пиколлос. Кроме дуба, священного дерева древних пруссов, в особенности почитался ими, а также прочими литовскими народами, бузиновый куст, под которым жил, по их верованию, бог земли Пушкайтис, властвующий над земными демонами младшего разряда, Маркополами и Парстуками. [L. David. Preuss. Chron. I, 126-127, 150. – Hartknoch. Sel. dis. X, 164. – Stryikwski. Kron. Pols. I. IV, 146.]. О святилищах латышей имеем свидетельство Эйнгорна: «Летты эти, – писал он, – хотя и имели многих богов и богинь, не строили однако храмов или алтарей, у которых бы они совершали богослужение и жертвоприношения; ничего подобного не найдено в этой стране, дикой и невозделанной, почитали же и призывали богов своих в священных рощах, в которых не было ни храмов, ни алтаря, ни идолов«. [Einhorn. Hist. Lett. Ill, 583.]. «Все еще, – писал в 1797 г. Меркель, – он (латыш) приносит лесным богам подарки в священных рощах, пещерах, горах… Латышская невеста, на пути к венцу, должна в каждую встречающуюся ей канаву или пруд, к каждому углу дома, бросать цветные нитки и монету, в дар водным и домовым божествам». [Merkel. Die Lett. 49, 50].

Пастор Карлблом, в качестве очевидца, еще в 1836 г. рассказывает о древних святилищах лифляндских латышей, жилищах домовых духов: одно из них «помещалось в саду, близ забора, – пишет он, – и было покрыто старыми боронами; свежая кровь, перья и кости кур, старые и новые медные монеты на алтаре домового духа ясно свидетельствовали о том, что здесь в ночь на св. Георгия совершалось жертвоприношение и заколот был петух«. Далее он упоминает о другом святилище, у которого также ещё в этом году совершилось служение 23 апреля. «Здесь бог обитал не в деревянном жилище, но под камнями. Когда последние были подняты, из земли поднялся смрадный запах от гнилых яиц и кусков мяса, постепенно там накопившихся; красная шерсть, старые и новые монеты также и здесь входили в состав жертвенных приношений домовому богу». [«Inland» 1836. № 39: Heidn. Opferd. in uvl].

Впрочем, местами, хотя и в редких случаях, и у народов литовских встречались идолы, а иногда даже храмы. Об идолах Перкуна, Потримпа и Пиколла, помещавшихся в ромовском дубе и о внешности которых сохранилось предание, было говорено выше.. По свидетельству Стрыйковского, в 1321 году Гедимин поставил в Вильне болвана, то есть идола Перкуна, которому жгли неугасающий огонь. При обращении жмуди в христианство, в 1413 г., по преданию, был оставлен языческий храм в Поланге, из уважения к матери литовского князя Витовта, Бируте, не хотевшей креститься. [Stryikowski. Kron. Pols. I, 373. – Костомаров. Русс. инор. 55].

Подобно славянам балтийским, литовские народы издревле имели жрецов, которые закапали жертвы, совершали богослужебные обряды и произносили или пели при этом молитвы; они стояли под управлением верховного жреца, жившего в Ромове. В Ромове, повествует Петр Дусбургский, имел пребывание свое Криве, называвшийся Криве Кривейте, которого язычники «почитали как папу». – Издатель летописи Л. Давида название Криве Кривейто переводит: «судья судей». [Chron. Pruss, V, 78. 17, прим.]. Это был верховный жрец пруссов, который не только имел первосвященническое достоинство между народами литовскими, но почитался и некоторыми чудскими племенами (эстами и ливами) и распространял духовную власть свою даже на часть славян – кривичей, предков наших белоруссов. В известные времена верховный жрец, Криве, вопрошал богов и возвещал волю их народу через посредство вайделотов. Когда ударял гром, пруссы думали, что то беседует верховный жрец их с Перкуном. [Hartknoch. Sel. diss. X, 162.].

«Установление Криве, – замечает Костомаров, – произошло в недосягаемой древности. Существование слова кривичи в IX веке указывает, что когда-то власть этого литовского папы была в большой силе и простиралась на отдаленные и чуждые народы. В житии св. Войцеха говорится, что жрецы составили заговор умертвить святого мужа за его ревность в распространении христианской веры. Следовательно, в конце X и начале XI века жреческое сословие было вполне организовано. [Русс. инор. I, 23].

Второстепенные жрецы, между которыми бывали и женщины, носили название вайделотов и вайделоток, или вуршкайтов; кроме того, под разными названиями, известны были и низшие степени жрецов, которые гадали, предвещали, лечили, словом – волхвы и знахари. [Hartknoch. Sel. diss. IX]. Ещё Адам Бременский писал о Курляндии, что там «все дома полны предсказателями, птицегадателями и чародеями«. [Hist. eccl. IV, 16].

Вайделоты и вайделотки пруссов, по свидетельству Луки Давида, собирали в известные дни и места окрестный народ, «как ныне то делают христианские священники»; там они давали народу религиозные поучения и наставления; в чём именно заключались эти поучения – осталось автору летописи, однако, неизвестным. Они содержались на общественный счёт, но за то требовалось, чтобы они вели жизнь уединенную и целомудренную, и виновный в нарушении целомудрия предавался сожжению.[L. David. Preuss. Chron. I, 37-38]. По словам Грунау, в начале XVI века, обязанность сельских жрецов и жриц (Dorffwaidler und Waidelinnen) заключалась в поддерживании священного огня и возвещении народу воли богов, с которыми они будто бы беседовали во сне, в благословении людей и скота; они же давали народу указания о времени посева, жатвы и пр., учили детей молитвам, гадали об утраченных предметах и т.д. – Впоследствии, по утверждении в народе христианства, независимо от колдунов и колдуний (Zobern und Hexen), которых было очень много в среде пруссов, ещё долгое время в деревнях существовали вайдлы (мужского и женского пола), унаследовавшие свои познания от вайделотов: они благословляли больных людей и скотину, давали помощь селянам в разных невзгодах. Это были большею частью бедные люди, а именно: нищие, пастухи, прядильщицы и т.п. [Grunau. Preuss. Chron. 94. L. David. Preuss. Chron. I, 37-38].

Богов чествовали и умилостивили жертвоприношениями, по преимуществу, кровными, и молитвами, связанными с известными обрядами. До сих пор сохранилось в Литве выражение: «зарежь белого петуха», то есть «принеси богам благодарственную жертву», что тебя не поймали. [Schleicher. Lit. March. 162.].

Жертвоприношения нередко имели символический характер, так, например, литва и жмудь, в честь бога Kruminie Pradziu Warpu, подателя хлебов, зарезывали кур с низким и толстым гребнем и мясо их дробили на мелкие кусочки, для того чтобы жито родилось густо, колосисто и невысоко; в честь конского бога Хаурирари убивали петухов разных цветов, для того чтобы плодились такие же кони. Скотского бога Гониглиса чествовали принесением ему в жертву яичек, как символа плодородия коней, быков, коз и прочей скотины. [Stryikowski. Kron. Pols. I, IV, 145, 146.]. Осенью жмудские девушки отправляли особый праздник в честь бога плодородия Вайшгантоса.

При этом совершалось возлияние в честь бога и гадание. Одна из девушек, самая высокая ростом, заложив за пазуху пирогов, становилась одной ногой на скамейку, поднимала вверх левую руку, в которой держала длинную полосу лыка, а в правую брала чашу с пивом и произносила:

«Боже Вайшгант! Уроди нам такой высокий лен, как я сама теперь высока, не допусти, чтобы мы ходили голые!»

После того она выпивала чашу пива и, наполнив её вновь, выливала на землю, в честь бога, пироги же разбрасывала по избе. Если девушке удавалось в течение всего обряда выстоять на одной ноге, то это считалось предзнаменованием хорошего урожая, если же она теряла равновесие и падала, то из этого заключали о предстоявшем неурожае льна. [Lasicius. De diis Samog. 14]. Питие чаши и возлияние вина в честь богов, как мы видели выше, было в обычае и у древних славян: у них же гадание принадлежало нередко к важнейшим обрядным действиям при служении богам.

Чрезвычайно интересно описанное Преториусом (XVII век) чествование огня овина или риги, совершавшееся ещё в его время пруссами, по окончании молотьбы. Резали чёрного или совершенно белого петуха, при чем произносили: «Габиаугия, будь весел и милостив к нам!» Gabie называлось жмудью божество огня ; laugie – рига или овин.  Габиа-угия — Gabjaugja или Габья-угис — Gabjaugis – божество овинного огня у пруссов. [Mannh. Lasicius. De diis Samog. 15]

Затем хозяин удалял всех женщин — исключение женщин из участия в служении некоторым богам (богу огня) –  весьма древняя черта. Известно, что на торжество в честь Ареса, Геркулеса и др. женщины обыкновенно не допускались; зато, в свою очередь, они имели свои праздники и служения, из которых исключены были мужчины. Хозяин дома варил петуха и, положив его на покрытую белым платком получетвериковую меру, созывал сыновей и работников своих к трапезе; при этом он обращал к богу Габиаугия молитву следующего содержания:

«Благодарим тебя, боже Габиаугия, за то, что мы ныне можем выделать твои благие дары».

Его благодарили за то, что он милостиво оградил молящихся от пожара, и просили об ещё более обильном урожае в будущем, после чего уже следовало произнесение христианских молитв. Вслед за сим, в честь богини земли Земинелы, выливали на землю пиво и затем уже приступали к жертвенному пиршеству, к которому допускались и женщины. За этим пиром каждый, кроме сваренной вместе с жертвенным петухом свинины и говядины, которых мог есть сколько желал, получал по кусочку мяса этого петуха. Все оставшееся от трапезы мясо и кости или отдавались на съедение собаке, или же зарывались в навозе. В заключение торжества хозяин, взяв в руки чашу пива, произносил:

«Любезный боже Габиаугия! Мы прекрасно справили праздник, будь милостив, наш боженька, и благослови нас, наших детей и домочадцев, наш дом и двор, наш скот, хлеба и т.д.». [Lasicius. De diis Samog. 39-40].

Описание этого праздника может служить живой иллюстрацией коротких и отрывочных известий о существовании в древней Руси обряда поклонения огню под овином, обряда резания кур (или петухов) под овином. Петух называется у сербов кур, у чехов – kurek, y поморских (балтийских) славян у поляков – kur. Такое чествование в древней Руси овинного огня, вероятно, тождественно с упоминаемым Снегиревым празднованием «именин овина». [Рус. пр. праз. I, 49.]. Тождественно с описанным обрядом пруссов:

«Габиаугаис» – торжество в честь бога Габиаугия, по словам Преториуса, «есть как бы праздник овинов» (der Jaugien). [Lasicius. De diis Samog. 40].

Огонь играл немалую роль в религиозных обрядах литовских народов. Невесту у судинов, курляндцев, жмуди и литвы, во время свадебного торжества, трижды обводили кругом огня. [Lasicius. De diis Samog. 22]. Покидая родительский дом, она со слезами обращалась к огню очага, со следующим причитанием:

«О мой любезный, святой огонечек! Кто будет носить тебе дровец, кто будет стеречь тебя?» [L. David. Preuss. Chron. 134]

Во время жертвенного обряда, совершавшегося у пруссов, по желанию частного лица, с целью излечения человека или скотины от болезни, или избавления от других невзгод, прежде всего разводился большой огонь, к которому хозяин должен был принести все обещанное богам. Если обещанной жертвой был козёл, то хозяин должен был привести его и держать морду животного близко к огню. В то время вайделот вынимал из огня горящую головню и, держа её в руках, произносил молитву богам, в которой, указывая на предлагаемое им угощение, просил, чтобы они исполнили желание жертвователя. Во все время молитвы хозяин держал голову козла близ огня. Затем, по отсечении головы козла, мясо туловища и внутренности варились и съедались, голова козла полагалась огню. [L. David. Preuss. Chron. 108-109]. В этом обычае нельзя не видеть выражения высокого почитания огня всеми древнеарийскими народами, и участия его во всяком жертвоприношении. Наконец, по съедении священного козлиного мяса, прежде чем приступить к питию пива, опять совершался обряд, относившийся к огню: вайделот брал обеими руками из огня горящий уголь, кидал его себе на открытую голову, с головы сбрасывал его опять в руки, а из рук бросал его обратно в огонь, потом касался рукой земли, произнося: «Лабба, лабба!» — «Хорошо, хорошо!» Примеру его должен был следовать каждый, вкусивший священной козлятины. [L. David. Preuss. Chron. 112.].

Земному богу, Пушкайту, представителю священных деревьев и рощ, обитавшему под бузиновым кустом, предлагались жертвы таким образом: под бузиновый куст приносили хлеба, пива и других яств, и молили бога о том, чтобы он послал подвластных ему малорослых Парстуков в житницы, с тем, чтобы они умножали там хлеб и сохраняли его в целости. В честь же Парстуков приносили в житницы на ночь стол, на который ставили пиво, хлеб, сыр, масло и другие вареные и жареные яства, как угощение божкам; затем запирали двери и уходили, и на другой день с большим вниманием наблюдали, съедено ли что-либо из предложенного угощения, и, в случае замеченной убыли, очень радовались, видя в этом для себя залог будущего благополучия. [Menecius. De sacrif. 390. – Sirytkowskl. Kron. Pols. I. IV, 146. – L. David. Preuss. Chron. I, 127-128].

Круг приводит из французского перевода какой-то Visitatio Uvonicar. eccles. facta an. 1613, отрывок следующего содержания, относящийся к латышам, сохранявшим еще языческие обычаи: «Они (латыши) почитают некоторые священные деревья, около которых собираются в известные времена. Там они приносят в жертву чёрного быка, чёрного петуха, делают возлияния пивом; по совершении жертвоприношения, они едят, пьют и пляшут в честь своих богов». (Гаркиви. Сказ. мусульм. 114). Вероятно, жертвы эти приносились Пушкайту, представителю деревьев, обитавшему под кустом, в земле, так как животные чёрной масти обыкновенно у языческих народов посвящались божествам земным или подземным.

Фаминцын Александр Сергеевич. Божества древних славян.III. Основы религиозного мировоззрения древних ариев Ирана и Индии, древних греков и пелазгов, древних италийцев и народов литовского племени

Далее…  Обряды жертвоприношения у литовцев и пруссов.