Офицер русского спецназа Михаил Лермонтов

Главной причиной первой ссылки Михаила Лермонтова на Кавказ было дело «О непозволительных стихах». Так же причиной к ссылке послужило его стихотворение «Смерть поэта«, которое он написал о смерти Александра Пушкина. Оно быстро распространилось «в списках», вызвало бурю в высшем обществе и новые похвалы Дантесу.

Бабушка Лермонтова, благодаря своим большим финансовым возможностям и связям в обществе, помогла своему внуку вернуться из кавказской ссылки как можно раньше. После первой ссылки на Кавказ исчезла его детская прыть и появилась взрослая меланхолия, Лермонтов написал свои знаменитые поэмы «Мцыри» и «Демон».

Михаилу Лермонтову возвратили чин корнета и перевели в лейб-гвардии Гродненский гусарский полк, расположенный в Новгородской губернии, а в апреле 1838 года он был переведён в полк Лейб-гвардии Гусарский Его Величества.

Во второй раз Лермонтова направил на Кавказ лично император, который приказал задействовать поэта как можно больше в военных действиях. Михаил Юрьевич ещё лучше узнал Кавказ, познакомился с восточными традициями, фольклором, много путешествовал.

На Кавказе  Лермонтов окунулся в боевую жизнь. По воспоминаниям своих товарищей, поэт отличался «мужеством и хладнокровием». В это же время на Кавказе находилось много ссыльных декабристов и участников Польского восстания. Кто-то служил рядовыми, а кто-то, как Лермонтов был офицером, командовал «отборным отрядом охотников».

Михаил Лермонтов — С. А. Раевскому
«С тех пор, как выехал из России, поверишь ли, я находился до сих пор в беспрерывном странствовании, то на nepeкладной, то верхом; изъездил Линию всю вдоль, от Кизляра до Тамани, переехал горы, был Шуше, в Кубе, в Шемахе, в Кахетии, одетым по-черкесски, с ружьём за плечами; ночевал в чистом поле, засыпал под крик шакалов, ел чурек, пил кахетинское даже...» Ноябрь-декабрь 1837 г.

М. Ю. Лермонтов — С. А. Раевскому
«Здесь, кроме войны, службы нету; я приехал в отряд слишком поздно, ибо государь нынче не велел делать вторую экспедицию, и я слышал только два, три выстрела; зато два раза в моих путешествиях отстреливался: раз ночью мы ехали втроем из Кубы, я, один офицер нашего полка и Черкес (мирный, разумеется) — и чуть не попались шайке лезгин.. Хороших ребят, здесь много…»
Ноябрь-декабрь 1837 г.

М. Ю. Лермонтов — А. А. Лопухину
«О милый Алексис !
Завтра я еду в действующий отряд на левый фланг, в Чечню брать пророка Шамиля, которого, надеюсь, не возьму, а если возьму, то постараюсь прислать тебе по пересылке. Такая каналья этот пророк!».  Ставрополь, 17 июня 1840 г.
(Примечание: Шамиля удалось взять только через девятнадцать лет…)

М. Ю. Лермонтов — А. А. Лопухину.
«Мой милый Алёша.
Я уверен, что ты получил письма мои, которые я тебе писал из действующем отряда в Чечне, но уверен также, что ты мне не отвечал, ибо я ничего о тебе не слышу письменно. Пожалуйста, не ленись; ты не можешь вообразить, как тяжела мысль, что друзья нас забывают. С тех пор, как я на Кавказе, я не получал ни от кого писем, даже из дому не имею известий. Может быть, они пропадают, потому что я не был нигде на месте, а шатался всё время по горам с отрядом. У нас были каждый день дела, и одно довольно жаркое, которое продолжалось 6 часов сряду. У нас было всего 2000 пехоты, а их до 6 тысяч; и все время дрались штыками. У нас убыло 30 офицеров и до 300 рядовых. а их 600 тел осталось на месте — кажется, хорошо! — вообрази себе, что в овраге, где была потеха, час после дела ещё пахло кровью. Когда мы увидимся, я тебе расскажу подробности очень интересные, — только бог знает, когда мы увидимся. Я теперь вылечился почти совсем и еду с вод опять в отряд в Чечню. Если ты будешь мне писать, то вот адрес: «на Кавказскую линию, в действующий отряд генерал-лейтенанта Голофеева, на левый фланг» Я здесь проведу до конца, ноября, а потом не знаю, куда отправлюсь — в Ставрополь, на Чёрное море или в Тифлис. Я вошёл во вкус войны и уверен, что для человека, который привык к сильным ощущениями этого банка, мало найдется удовольствий, которые бы не показались приторными». Пятигорск, 12 сентября 1840 г.

М. Ю. Лермонтов — А. А. Лопухину
«Милый Алёша
Пишу тебе из крепости Грозной, в которую мы, то есть отряд, возвратились из 20-дневной экспедиции в Чечне. Не знаю, что будет дальше, а пока судьба меня не очень обижает, я получил в наследство от Дорохова, которого ранили, отборную команду охотников, состоящую из ста казаков — разный сброд (1), волонтеры, татары и проч., это нечто вроде партизанскою отряда, и если мне случится с ними удачно действовать, то авось что-нибудь дадут; я ими только четыре дня в деле командовал и не знаю ещё хорошенько, до какой степени они надежны; но тaк как, вероятно, мы будем ещё воевать целую зиму, то я успею их раскусить. Вот тебе обо мне самое интересное.»
Крепость Грозная, 6-26 октября 1840 г.
(1) В те времена слово сброд не носило отрицательного значения и употреблялось обычно в смысле «сводный отряд».

М. Ю. Лермонтов — А. А. Лопухину
«...Писем я ни от тебя, ни от кого другого уже месяца три не получал. Бог знает, что с вами сделаюсь, забыли, что ли? Или пропадают? Я махнул рукой. Мне тебе нечего много писать, жизнь наша здесь вне воины однообразна; а описывать экспедиции не велят. Ты видишь. как я покорен законами. Может быть, когда-нибудь я засяду у твоего камина и расскажу тебе долгие труды, ночные схватки, утомительные перестрелки, все картины военной жизни, которых я был свидетелем. Варвара Александровна будет зевать за пяльцами и, наконец, уснёт от моего рассказа, а тебя вызовет в другую комнату управитель, и я останусь один, и буду доканчивать свою историю твоему сыну, который сделает мне кака на колена…» Крепость Грозная, 16-26 октября 1840 г.

М. Ю. Лермонтов — С. Н. Карамзиной.
«Я только что приехал в Ставрополь, дорогая мадемуазель Софи, и отправляюсь в тот же день в экспедицию со Столыпиным, Монго. Пожелайте мне счастья и легкого ранения, это самое лучшее, что только можно мне пожелать. Надеюсь, что это письмо застанет вас ещё в C-Петербурге. И что в тот момент, когда вы будете его читать, я буду штурмовать Чербей. Так как вы обладаете глубокими познаниями в географии, то я не предлагаю вам смотреть на карту, чтобы узнать, где это, но, чтобы помочь вашей памяти, скажу вам, что это находится между Каспийским и Чёрным морем, немного к югу от Москвы и немного к северу от Египта, а главное, довольно близко от Астрахани, которую вы так хорошо знаете.» Ставрополь, 10 мая 1841 г.

«Даже в этом, походе он [Лермонтов]. никогда не подчинялся никакому режиму и его команда, как блуждающая комета, бродила всюду, появлялась там, где вздумается, в бою она искала самые опасные места… До глубокой осени оставались войска в Чечне, изо дня в день сражались с чеченцами, но нигде не было такого жаркого боя, как 27 октября 1840 г. В Автуринских лесах войскам пришлось проходить по узкой лесной тропе под адским перекрестным огнём неприятеля, пули летели со всех сторон, потери наши росли с каждым шагом, и порядок невольно расстраивался. Последний арьергардный батальон, при котором находились орудия Мамацева, слишком, поспешно вышел из леса, и артиллерия осталась без прикрытия. Чеченцы разом изрубили боковую цепь и кинулись на пушки. В этот миг Мамацев увидел возле себя Лермонтова, который точно из под земли вырос со своею командой. И как он был хорош в красной шёлковой рубашке с косым расстегнутым воротом, рука, сжимала рукоять кинжала. И он, и его охотники, как тигры сторожили момент, чтобы кинуться на горцев, если бы они добрались до орудий.
К Х. Мамацев

«Однажды вечером, во время стоянки, Михаил Юрьевич, предложил некоторым лицам в отряде: Льву Пушкину, Глебову, Палену, Сергею Долгорукому, декабристу Пущину, Баумгартену и другим пойти поужинать через лагеря. Это было небезопасно и запрещалось. Неприятель охотно выслеживал неосторожно удалившихся от лагеря и либо убивал, либо увлекал в плен. Компания взяла с собой несколько денщиков, несших запасы, расположилась в ложбинке за холмом. Лермонтов, руководивший всем, уверял, что, наперед избрав место, выставил для предосторожности часовых, и указывал на одного казака, фигура коего виднелась сквозь вечерний туман в некотором отдалении. С предосторожностями был разведён огонь, причём особенно незаметным его старались сделать со стороны лагеря. Небольшая группа людей пила и ела, беседуя о происшествиях последних дней и возможности нападения со стороны горцев. Лев Пушкин и Лермонтов сыпали остротами , и комическими рассказами. Причём не обошлось без резких суждений или, скорее, осмеяния разных всем присутствующий известных лиц. Особенно если в ударе был Лермонтов. От выходок его катались со смеху, забывая всякую осторожность. На этот раз все обошлось благополучно. Под утро, возвращаясь в лагерь, Лермонтов признался, что видневшийся часовой был не что иное, как поставленное и наскоро сделанное чучело, прикрытое шапкою и старой буркой.»
Из воспоминаний графа Палена.

«За несколько дней перед этим Лермонтов с кем то из товарищей посетил известную тогда в Петербурге ворожею, жившую у Пяти Углов и предсказавшую смерть Пушкина от «белого человека», звали ее Александра Филипповна, почему она и носила прозвище «Александра Македонского», после чьей то неудачной остроты, сопоставившей её с Александром, сыном Филиппа Македонского. Лермонтов, выслушав, что гадальщица сказала его товарищу, со своей стороны спросил: будет ли он выпущен в отставку и останется ли в Петербурге? В ответ он услышал, что в Петербурге ему вообще больше не бывать, не бывать и отставки от службы, а что ожидает его другая отставка, «после коей ужe ни о чем просить не станешь». Лермонтов этому очень смеялся, тем более что вечером того же дня получил отсрочку отпуска и опять возмечтал о вероятии отставки. «Уж если дают отсрочку за отсрочкой, то и совсем выпустят», — говорил он. Но когда неожиданно пришёл приказ поэту ехать, он был сильно поражен. Припомнилось ему предсказание. Грустное настроение стало ещё заметнее, когда после прощального ужина Лермонтов уронил кольцо, взятое у Софьи Николаевны Кармзиной и, несмотря на поиски всего общества, из которого многие слышали, как оно катилось по паркету, его найти не удалось.»

П. А. Висковатов.

«Когда раненый юнкер Дорохов был вынесен из фронта, я поручил его начальству команду из охотников состоящую. Невозможно было сделать выбор удачнее; всюду поручик Лермонтов, везде первым подвергался выстрелам хищников и во всех делах оказывал самоотвержение и распорядительность выше всякой похвалы. 12 октября на фуражировке за Шали, пользуясь плоскостью местоположения, бросился с горстью людей на превосходного числом неприятеля, и неоднократно отбивал его нападения на цепь наших стрелков и поражал неоднократно собственной рукою хищников. 15 октября он с командой первым прошёл шалинский лес, обращая на себя все усилия хищников, покушавшихся препятствовать нашему движению, и занял позицию в расстоянии ружейного выстрела от опушки. При переправе через Аргун он действовал отлично против хищников и, пользуясь выстрелами наших орудий, внезапно кинулся на партию неприятеля, которая тотчас же ускакала в ближайший лес, оставив в руках наших два тела.»

Генерал Голофеев.
Из наградного списка поручику Лермонтову.

«Первое дело, в котором пришлось участвовать Мамацеву и которое составило ему репутацию лихого артиллерийского офицера произошло 11 июля, когда войска проходили дремучий гойтинский лес… и здесь то, на берегах Валерика, грянул бой, составляющей своего рода кровавую эпопею нашей кавказской войны. Кто не знает прекрасного произведения Лермонтова «Валерик» , написанного об этом побоище.
Выйдя из леса и увидев огромный завал, Мамацев со своими орудиями быстро обогнул его с фланга и принялся засыпать гранатами. Возле него не было никакого прикрытия. Оглядевшись, он увидел Лермонтова, который, заметив опасное положение артиллерии, подоспел к нему со своими охотниками. Но едва начался штурм, как он уже 6pocuл орудия и верхом на белом коне, ринувшись вперед, исчез за завалами, Этот момент хорошо врезался в память Константина Христофоровича. После двухчасовой страшной резни грудь с грудью неприятель бежал.»

Н. Х.Мамацев

«Да, это было славное дало. Вся Чечня noджидaла нас у ручья Валерик (по-чеченски «ручей смерти») и заняла укрепленную позицию с центром и.двумя флангами под предводительством самых грозных вождей этой страны. Это был хороший момент, когда мы бросились в атаку. Куринцы под звуки музыки бросились в середину под градом пуль, взяли приступом завалы, где произошла настоящая бойня. У нас вышло из строя 23 офицера и 345 солдат, чеченцы, потеряли 600 своих, прошла неделя, пока мы собрали наших жертв фанатизма. Среди них из гвардейских один убит и четверо ранено, между другими Глебов, конногвардеец. Это самое красивое дело, которое я видел на Кавказе, и я счастлив, что в те несколько дней, которые я провел на левом фланге, мне удалось быть его свидетелем.»

Э. П. Штакельберг

«Не менее жаркий бой повторился 4 ноября и в Алдинском лесу, где колонна лабинцев дралась в течение восьми с половиной часов, в узком лесном дефиле. Вся тяжесть боя легла на нашу артиллерию. К счастью, скоро показалась дpугая колонна, спешившая к нам на помощь с левого берега. Раньше всех к орудиям Мамацева явился Лермонтов со своею командой…»

Н. Х. Мамацев

«Во время штурма неприятельских завалов на реке Валерик имел поручение наблюдать за действиями передовой штурмовой колонны и уведомлять начальника о ее успехах, что было сопряжено с величайшею для него опасностью от неприятеля, скрывающегося в лесу за деревьями и кустами, но офицер этот (Лермонтов), несмотря ни на какие опасности, исполнял возложенное на него поручение с отличным мужеством и хладнокровием и с первыми рядами храбрейших ворвался в неприятельские завалы.»

Генерал Голофеев
Из наградного списка поручику Лермонтову

«Успеху  всего дела я вполне обязан распорядительности и мужеству поручика Тенгинского пехотного полка Лермонтова и 19-й артиллерийской бригады прапорщика фон Лоер-Лоярского, с коим они переносили все мои приказания войскам в самом пылу сражения в лесистом месте. Оба они заслуживают особенного внимания, ибо каждый куст, каждое дерево грозили каждому внезапною смертью.»

Из «Журнала военных действий» отряда генерала Голофеева