Пятница , 6 Декабрь 2024
Домой / Мир средневековья / Новые аспекты культурно-исторического процесса

Новые аспекты культурно-исторического процесса

Славяне и скандинавы.
Под редакцией Е.А. Мельниковой. Москва: Прогресс, 1986.

Авторы А. Н. Кирпичников, И. В. Дубов, Г. С. Лебедев.
Русь и варяги
(русско-скандинавские отношения домонгольского времени)

Новые аспекты культурно-исторического процесса и новые виды источников

Два десятилетия назад в советской исторической науке были подведены главные итоги изучения «норманнской проблемы»150, основанные не только на обобщении письменных, но также и накопленных к тому времени археологических данных. Методологически верные, эти выводы были подтверждены всем дальнейшим ходом научного процесса: как не раз уже с тех пор справедливо констатировалось, ныне вряд ли найдётся серьезный историк или археолог, который, оставаясь на позициях научной объективности, попытался бы рассматривать Древнерусское государство IX–XI веков как результат деятельности скандинавов на Востоке151. Уже первые, состоявшиеся вскоре после выхода работы И. П. Шаскольского международные совещания и симпозиумы по «варяжскому вопросу» продемонстрировали существенный качественный сдвиг в проблематике, в том числе и со стороны зарубежных учёных, на первый план всё более отчётливо выдвигается разностороннее и детальное изучение характера связей между Древней Русью, Скандинавией, а в последние десять лет другими странами Балтики, в эпоху образования раннефеодального общества и средневековой государственности.

Двухсторонний диалог, предпосылки которого наметились уже в конце 1960-х гг.152, становится всё более многосторонним и содержательным. Появление в ГДР международного коллективного труда, посвященного теме «викинги – славяне», — свидетельство растущей продуктивности нового подхода153, и предложенный советскому читателю русский перевод, дополнением которого является данная глава, представляет собой дальнейшую разработку намеченного нового подхода. Его продуктивность во многом определяется созданием, по существу, качественно новой базы вещественных источников. Неисчерпаемость археологического материала проявилась здесь не только в его быстром накоплении. По мере систематизации и углубленного изучения раскрывались всё новые, неизвестные ранее стороны материальных свидетельств прошлого. Порою они приобретали выразительность и информативность, не уступающие письменным данным, иногда же в самом прямом смысле вели к открытию новых, ранее неизвестных видов и категорий памятников древней письменности, которые без вмешательства и участия археологов оставались бы недоступными для историков.

Прошедшие два десятилетия характеризуются прежде всего работой по систематизации основных видов славяно-русских древностей. Начатая с обобщения накопленных к 1960-м годам материалов по археологии славян накануне образования Древнерусского государства154, эта работа, хотя в целом ещё далекая от завершения, охватила многие категории погребальных древностей, памятников и даже целых регионов, важных для исследования рассматриваемой проблемы155. Недавно первые результаты были обобщены в одном из выпусков многотомной «Археологии СССР»156.

Параллельно с этим осуществлялись опыты классификации и типологии погребальных древностей, что в сопоставлении со скандинавскими материалами в ряде случаев позволило существенно продвинуться в деле определения этнических атрибутов погребальных комплексов, изучения динамики этнокультурных взаимодействий в период образования Древнерусского государства157. В то же самое время анализ курганных могильников был дополнен новыми результатами в изучении поселений: с началом раскопок Гнездовского поселения158 появилась возможность для типологической характеристики такой предгородской формы, как открытые торгово-ремесленные поселения; подтвержденные вскоре открытиями в Тимереве, эти новые данные позволили раскрыть ранние этапы формирования таких центров, как новгородское «Рюриково» Городище, ранняя Ладога, догородской и раннегородской Псков159. Новые открытия в Изборске, углубленное изучение южнорусских сторожевых городов, реконструкция ранних этапов истории Новгорода, широкое изучение исторической топографии Киева160 раскрыли неизвестные ранее ступени развития городов предгосударственной и раннегосударственной поры.

Продолжалась систематизация различных категорий вещевых находок. Начатое ещё в середине 1950-х годах В. Л. Яниным изучение денежного обращения VIII–XIII веков за последующие десятилетия существенно расширило свою источниковедческую базу благодаря новым находкам восточного и западного серебра, а также и некоторых других видов серебряного импорта в кладах161.

Систематизированы различные категории украшений IX–XI вв. из могильников, кладов и поселений Древней Руси, в том числе и скандинавские фибулы, разработана хронология ряда ювелирных изделий, вопросы происхождения и датировки стеклянных бус162.

Завершен цикл исследований древнерусского оружия163. В ходе этих работ наряду с вещами западноевропейского и скандинавского происхождения были выявлены изделия, подражающие северной моде, или «вещи-гибриды», в отделке которых видно смешение мотивов, традиционных для нескольких, иногда весьма различных по характеру культур. «Гибридизация» культуры господствующих слоев общества раскрывается как особая качественная характеристика раннефеодальной культуры. Важнейшая её особенность, как подчеркивает Б. А. Рыбаков, — разрыв «земской» замкнутости164, интенсивное культурное взаимодействие, преодолеваемая гибридизацией эклектичность.

Смешанный, евроазиатский характер дружинной культуры, ранее всего выявленный в ювелирном ремесле, проявляется буквально но всех сферах культуры: вооружении, конской сбруе, костюме, наборе украшений, пиршественной утвари, погребальном обряде. Явление это отнюдь не составляет специфики Древней Руси. По сути дела, столь же «гибридна» культура Скандинавии эпохи викингов, где взаимодействовали северогерманские и славянские, балтийские и финские, английские и фризские, ирландские и франкские, восточные и византийские культурные компоненты.

Древнерусские памятники дали весьма интересные образцы «вещей-гибридов», выявление и обобщение их ещё далеко не завершено, однако имеется ряд наблюдений о некоторых формах вещей, которые были сделаны в ремесленных мастерских ранних городов Древней Руси. Булавки с кольцевидным навершием и маской, фибулы в виде маски героя со змеями, кресала с изображением человека в окружении птиц, возможно, скандинавский бог Óдин с воронами(?), ладожский декоративный топорик с фигурками зверей, как и «звериный стиль» изображений и орнамента на рукояти мечей, конструктивно представляют собою сплав мотивов и элементов Севера, Запада и Востока165.

Становление прикладного искусства, архитектуры, живописи, литературы Киевской державы в немалой степени отражало знакомство с европейской культурой, и не только с помощью ближайших соседей Киевской Руси — западных славян и венгров, балтов и финно-угров, скандинавских викингов на северо-западе и тюркских кочевников на юго-востоке. В период образования Древнерусского государства интенсивные внешние связи охватили громадное пространство, от Британии до Багдада; при этом наиболее притягательными, хотя и наиболее отдаленными, требовавшими предварительных многосторонних контактов, были земли древнейших мировых цивилизаций Средиземноморья, Византии и Востока.

Семаргл. Белокаменная резьба на фасаде Георгиевского собора (Юрьев-Польский) 1234 год.

Обобщая представления об условиях, в которых рождалось самобытное и яркое искусство Древней Руси, Б. А. Рыбаков подчеркивает, что

«общение с десятками различных народов, непосредственное знакомство с крупнейшими городами мира, плавание по рекам и морям, путешествия по караванным путям, необходимость объясняться при помощи разных языков на торговых площадях, богатство быта красочного Востока, его искусство, обычаи и обряды — всё это, несомненно, расширяло кругозор славянских дружин, обогащало их множеством новых сведений и подготавливало к более глубокому восприятию византийской и восточной культуры»166.

Узлами сосредоточения международных связей, поступавших по новым каналам коммуникаций ценностей и образов, стали крупнейшие древнерусские города, и прежде всего Киев. Творившего здесь древнерусского художника окружал пестрый мир разноликих образов далеких и близких стран и народов греков, арабов, персов, венгров, немцев, чехов, шведов. В этой галерее образов привлекали внимание скандинавские изделия с присущей им звериной орнаментикой, сюжетами смертельной борьбы людей и животных, конвульсивно вцепившихся друг в друга чудовищ, культом смерти и уничтожения.

Скифо-сибирский «звериный стиль» искусства. Пазырыкский-курган-1.-5-в.-до-н.-

Это искусство отражало северную «эпоху викингов» с крушением старого мира родоплеменных отношений. Этот период отмечен интенсивной и весьма ожесточенной борьбы дофеодальных кланов, отмеченной кровавыми тризнами, вроде той, что справила княгиня Ольга над могилой князя Игоря, истребив древлянскую «старейшину». В этот период образы северного искусства некоторое время импонировали и дружинникам Руси, в культе аскетического героизма Святослава и его соратников.

 

При этом древнерусских мастеров не смущала мифологическая зашифрованность скандинавских изображений, отражающих представления о земле, небе и власти. Óдин с его воронами, нашептывающими ему вести со всего света, шествие в Вальхаллу убитого в бою воина, борьба Сигурда со змеем, непременные атрибуты апокалиптического разрушения и убийства: мечи, стрелы, топоры, молниивсё это не казалось экзотическим в древнерусских представлениях о миропорядке и неведомых силах природы, направляющих течение бурных событий яркой эпохи.

Змеевик с Георгием Победоносцем и змееногой богиней Матерью

Этот «звериный стиль» в искусстве был широко распространён в Великой Скифии — территории древней Руси, и в Скифо-сибирском искусстве, сложившемся ещё II тысячи лет до н.э.

«змеевик» викингов

«Звериный стиль» борьбы в скандинаском искусстве по самой своей природе было кризисным, скоротечным; даже у себя на родине он отмирает, как только язычество сменяется христианством, подчинившим творческую деятельность и её образный строй дисциплине государственно организованной феодальной иерархии, диктовавшей новые, средневековые формы искусства.

Древнерусский художник в основном остался чужд атмосфере северного искусства и, хотя нередко копировал его произведения, обычно их заметно смягчал и видоизменял. Грозной мятежности духа древнерусский художник противопоставил спокойную уравновешенность лент, цветов, птиц. Ритм и символика древнерусского художественного ремесла исходили с Востока, из Средиземноморья, в первую очередь Византии, сохранившей и развившей в средневековье эллинистические традиции. Характеризуя судьбу византийского наследия в искусстве Древней Руси, З. В. Удальцова отмечала, что

древнерусские мастера «не только сохранили высочайшие для своего времени духовные ценности, созданные Византией, но и приумножили эти богатства, осветив византийское искусство творческим гением русского народа, внеся в него свой жизнеутверждающий оптимизм, проникновенную мягкость, сострадание к простому человеку, всеобъемлющий гуманизм»167.

В полной мере это распространяется и на произведения прикладного искусства. В русских городах средиземноморские мотивы получили собственную интерпретацию и местную окраску. Так возникли оригинальные собственные произведения, исполненные просветленной любви к миру и природе, человеку, орнаментальному узору, живительной и воскрешающей силе земли. Деревья, птицы, цветы, образы народных верований наполняли мир восточноевропейского искусства, создавали уверенность в собственных силах, утверждали ценность жизни.

Конечно, не следует абсолютизировать разграничение славяно-русского и северного искусства. Художники подчас оперировали общими мотивами и сюжетами, знали и вырабатывали общий язык символов, комбинировали приглянувшиеся узоры. При всём этом жизнестойкость киевского художественного ремесла очевидна, оно пережило крушение языческого мира и вполне ужилось с христианством, оказав решающее воздействие на формирование средневекового русского искусства.

Змеевик князя Владимира Мономаха

Сила славяно-русского художественного творчества проявилась и в том, что, едва окрепнув, оно оказало влияние на северное мастерство. В скандинавской орнаментике, уже начиная с ранних этапов «эпохи викингов», отмеченных первыми контактами со славянскими землями, а особенно по мере развития этих контактов, растительные мотивы, ритмичное ленточное плетение всё более вытесняли укоренившиеся, традиционные звериные образы. Переработка скандинавского искусства началась вдали от его родины, на просторах Восточной Европы. Импульсы искусства Востока в северном художественном ремесле при ближайшем рассмотрении оказываются славяно-русскими.

Золотой браслет, найденный при раскопках на месте Старорязанского городища. Экспедиция Института археологии АН СССР и Рязанского историко-архивного музея-заповедника. Деревня Старая Рязань.

Древнерусскому городу Киеву принадлежит выдающаяся роль в становлении древнерусского искусства. В течение X веке здесь происходит напряженная работа: скандинавские, византийские, арабские, венгерские, великоморавские художественные импульсы перерабатываются в единое, самостоятельное стилистическое направление. Ему присущи растительный плетеный орнамент, спокойные «ковровые» узоры, неприятие напряженных северных звериных мотивов и агрессивных чудовищ, обращение к собственным эпическим мотивам.

рукоять и ножны «сабли Карла Великого»

Уже в этот период создаются шедевры одновременно «национального» древнерусского искусства и мирового художественного достоинства, такие, как рукоять и ножны «сабли Карла Великого», турьи рога из Чернигова, металлические сбруйные уборы.

турьи рога из Чернигова

Отдельные элементы искусства соседних стран, конечно, присутствуют и удерживаются в искусстве киевских и других городских древнерусских  ремесленников, но уже со второй половины X века они избрали свой собственный оригинальный путь, которому было суждено большое будущее168.

Те же явления обнаруживаются и в ходе исследований древнерусского оружия, направленных на то, чтобы разграничить и наметить пропорции привозного западного, скандинавского, местного восточноевропейского оружия и снаряжения, а также выделить всякого рода «смешанные», переходные формы. Вещи «смешанного творчества», будь то оружие, сбруя, украшения, с несомненностью устанавливают утрату чистоты северного стиля и деятельность пришлых или местных древнерусских мастеров «новой генерации», работавших на территории Восточной Европы по «тускневшим» скандинавским образцам.

Деятельность древнерусских мастеров удостоверено вещественными и письменными источниками. В «Житии и чудесах Святого Олава» рассказывается о немом оружейнике, жившем в Новгороде:

«Думали некоторые, что он, должно быть, норманн, потому что делал оружие, которое употребляют только варяги»169.

Так как северные пришельцы на Руси не располагали каким-то типологически особенным оружием, речь идёт, вероятно, об отделке изделий в орнаментальном стиле, свойственном северному искусству. Такие изделия действительно встречаются в Новгороде и в других древнерусских городах, следовательно, не обязательно они привезенные.

Этнокультурное определение оказалась особенно сомнительной в отношении находок оружия. В древнерусских курганах IХ – начала XI веков насчитывается до 600 погребальных комплексов с находками целых наборов оружия, либо отдельных предметов вооружения, характеризующих боевое снаряжение профессиональных воинов-дружинников, составляющих основу правящего класса древнерусского государства, с поправками на специфику погребального ритуала. В погребениях раннекиевской поры оружие, следовательно, прежде всего выступает не этническим, а социальным индикатором. Однако именно среди погребенных с оружием воинов дружинников мы с наибольшей вероятностью можем искать «русских» норманнов. Здесь, впрочем, исследователя подстерегают новые трудности.

Викинги, пришедшие на Русь, в тесном контакте с местной средой утрачивали свою «национальную» обособленность, этническую самобытность, по-видимому, раньше, чем норманны, опустошавшие побережья и города в Западной Европе. Характерно, что на Руси, за исключением одного-двух случаев (Плакун в Ладоге и отчасти, может быть, Шестовицы под Черниговом), нет самостоятельных норманнских могильников. Пришельцы-наёмники, пополнившие древнерусскую княжескую дружину хоронили своих воинов обычно на тех же курганах или городских кладбищах, что и славяне: так было в Гнездове, в ярославских могильниках, в Киеве.

Поступив на воинскую службу к великому князю киевскому, варяги нередко утрачивали северные вещи, принесенные с родины, и заменяли их местными или же вообще новыми. Этому способствовал сам принцип дружинного вознаграждения.

В евразийском раннем средневековье была широко распространена практика княжеского дарения или государственного пожалования своим воинам оружия, одежды, коней, наборных поясов и конской сбруи. Источники подчеркивают страсть «нарочитых мужей» к роскошным одеждам и всему тому, что олицетворяло силу и богатство.

Норманнские дружинники, по словам «Саги об Эймунде», требовали от князя Ярослава в уплату за службу «золото, серебро и хорошую одежду», что перекликается и с летописной просьбой  воинов князя Игоря к своему сюзерену об «оружии и портах» и даже с характером киевских кладов, в которых со второй половины X века появляются массивные золотые вещи, «более похожие на слитки» (цв. илл. 30). Исследователь этих феодальных сокровищ Г. Ф. Корзухина отметила: «Накопление ценностей отличается серьезной деловитостью»l70.

По представлениям того времени, не так важно было, где и как были сделаны украшения костюма, коня и доспехи, лишь бы они своей ценностью и нарядностью соответствовали знатности их владельца. Отсюда идёт международный синкретизм — слияние «несопоставимых» образов в отделке русской дружинной одежды X века, использование чужеземных художественных вкусов. При таком подходе мы яснее представляем себе, почему в славянских, варяжских и чудских погребениях воинов древнерусской киевской дружины встречаются самые пестрые сочетания остатков костюма и воинского снаряжения, почему северные украшения соседствуют с венгерскими и восточными, равно как общеевропейскими. Если при этом учесть, что киевские древнерусские воины пользовались изделиями, которые попадали в их руки путём торговли или грабежа, то нетрудно понять, насколько трудным порою оказывается «точное» этническое определение многих дружинных погребений воинов.

Археологически норманнское присутствие на Русь первоначально носила, точечный характер. В тех местах, где в середине второй половине IX века имелись единичные норманнские захоронения (район Ладоги, Ярославское Поволжье, район Смоленска), веком спустя их уже целые скопления изделий скандинавского вида. Можно заметить, что чем раньше по времени попадал викинг на Русь или чем меньше он жил на новом месте, тем этнически опредленнее и «чище» были его заупокойные дары. В качестве примера можно привести один из ранних гнездовских курганов, № 15 (10) из раскопок М. Ф. Кусцинского.

Всюду, где на Руси оседали варяги, будь то юго-восточное Приладожье, Тимерево, Михайловское и Петровское под Ярославлем, Гнездово под Смоленском, Киев, норманнские погребения воинов с оружием или без оружия отнюдь не единичны. Ещё потребуются значительные усилия и время, прежде чем мы получим сколько-нибудь достоверные и надежные данные об их количестве.

Однако и сегодня ясно, что в большинстве случаев речь идёт о вкраплении отдельных групп северных пришельцев — воинов-наёмников в массив местного населения, а не о сплошных колонизационных потоках. По мнению Б. А. Рыбакова, основывавшегося на сведениях саг, общее число варяжских воинов, постоянно живших на Руси, исчислялось десятками и сотнями171. Наряду с ними периодически, обычно на короткий срок, приходили временные наёмные-воины из Скандинавии, по численности достигавшие нескольких сот, а иногда до тысячи воинов; они расквартировывались обычно в таких крупных городах, как Киев, Новгород, Смоленск, Ладога.

В битвах воины-скандинавы сражались самостоятельными полками, а в мирное время содержались в особых дворах172. В составе войск времени князей Олега Вещего и князя Игоря при больших походах насчитывалось до 8–13 разноплемённых подразделений, в том числе и не славянских: чуди, мери, веси, печенегов и варягов, которые, таким образом, составляли в это время от 1/13 и до 1/8 полевого русского войска. В ратном снаряжении киевских древнерусских полков имелось оружие франков, греков, венгров, поляков, финнов, литовцев, скандинавов, хазар, алан и других народов. В результате в Европе сложился своеобразный арсенал боевых средств. Привозное оружие постепенно перерабатывалось и приспосабливалось к местным условиям. Наряду с заимствованием чужого опыта в производстве оружия и снаряжения создавались и использовались собственные образцы копий, топоров, стрел, кистеней и мечей173.

О подражаниях норманнскому вооружению, и заимствовании типичных изделий с Севера, равно как об усвоении варягами определенных достижений восточноевропейского военного дела и оружейного ремесла, стало возможным судить лишь после полного изучения всей массы оружия, военной техники и снаряжения, найденных на территории древней Руси.

——————————————   ***

150 Шаскольский И. П. Норманская теория в современной буржуазной науке. М.–Л., 1965.

151 Кирпичников А. Н. и др. Русско-скандинавские связи…, с. 63.

152 Varangian problems. – Scando-Slavica, Supplementum I. Copenhagen, 1970.

153 Herrmann J. Wikinger und Slawen. Zur Frühgeschichte der Ostseevölker. Berlin, 1982.

154 Ляпушкин И. И. Славяне Восточной Европы…, с. 25–117.

155 Ярославское Поволжье; Седов В. В. Славяне Верхнего Поднепровья и Подвинья. М., 1970; его же. Новгородские сопки; его же. Длинные курганы кривичей; Носов Е. Н. Источники по славянской колонизации Новгородской земли. – ВИД, т. 6. Л., 1974, с. 212–242; Кочкуркина С. И. Юго-восточное Приладожье в X–XIII вв. Л., 1973; ее же. Археологические памятники корелы V–XV вв. Л., 1981; Авдусин Д. А. Отчет о раскопках в Гнездове в 1957–1961 гг. – В кн.: Материалы по изучению Смоленской области, вып. VII. Смоленск, 1970; Бліфельд Д. I. Указ. соч.

156 Седов В. В. Восточные славяне в VI–XIII вв. М., 1982.

157 Булкин В. А. Типы погребального обряда в курганах Гнездовского могильника. – В кн.: Статистико-комбинаторные методы в археологии. М., 1970, с. 207–210; Назаренко В. А. Классификация погребальных памятников южного Приладожья. – Там же, с. 191–201; Лебедев Г. С. Разновидности обряда трупосожжения в могильнике Бирка. – Там же, с. 180–190; его же. Погребальный обряд как источник социологической реконструкции (по материалам Скандинавии эпохи викингов). – КСИА, 1977, вып. 148, с. 24–30; Авдусин Д. А. Скандинавские погребения…, с. 74–86; Петрухин В. Я. Погребения знати эпохи викингов (по данным археологии и литературных памятников). – Скандинавский сборник, вып. 21. Таллин, 1976, с. 153–171; его же. Об особенностях славяно-скандинавских этнических отношений в раннефеодальный период IX–XI вв. – Древнейшие государства на территории СССР. Материалы и исследования. 1981 год. М., 1983, с. 174–181.

158 Ляпушкин И. И. Новое в изучении Гнездова. – Археологические открытия 1967 года. М., 1968, с. 43–44.

159 Булкин В. А., Лебедев Г. С. Гнездово и Бирка…, с. 11–17; Добровольский И. Г., Дубов И. В. Комплекс памятников у деревни Большое Тимерево под Ярославлем. – Вестник ЛГУ, 1975, № 2, с. 65–70; Носов Е. Н. Поселения Приильменья и Поволховья в конце I тыс. н. э. Автореф. канд. дисс., Л., 1977; его же. Волховский водный путь…, с. 18–29; Петренко В. П. Топография Староладожского поселения. – В кн.: Древние города. Материалы к Всесоюзной конференции «Культура Средней Азии и Казахстана в эпоху раннего средневековья» (Пенджикент, октябрь 1977 г.). Л., 1977, с. 73–74; Кирпичников А. Н. Ладога и ладожская волость…, с. 92–106; Лебедев Г. С., Седых В. Н. Археологическая карта Старой Ладоги…; Белецкий С. В. Культурная стратиграфия Пскова…, с. 3–18.

160 Седов В. В. Некоторые итоги раскопок в Изборске. – В кн.: Северная Русь и ее соседи…, с. 153–157; Довженок В. И. Сторожевые города на юге Киевской Руси. – В кн.: Славяне и Русь. М., 1968, с. 37–45; Янин В. JL, Колчин Б. А. Итоги и перспективы новгородской археологии. – В кн.: Археологическое изучение Новгорода. М., 1978, с. 5–56; Толочко П. П. Iсторична топогpaфiя стародавнього Киева. Киiв, 1970; Гупало К. Н. Подол в древнем Киеве. Киев, 1982.

161 Янин В. Л. Денежно-весовые системы русского средневековья. Домонгольский период. М., 1956; Кропоткин В. В. Экономические связи…; его же. Новые материалы по истории денежного обращения в Восточной Европе в конце VIII – первой половине IX в. – В кн.: Славяне и Русь. М., 1968, с. 72–79; его же. О топографии кладов куфических монет IX в. в Восточной Европе. – В кн.: Древняя Русь и славяне. М., 1978, с. 111–117; Потин В. М. Древняя Русь…; Даркевич В. П. Художественный металл Востока VIII–XIII вв. Произведения восточной торевтики на территории Европейской части СССР и Зауралья. М., 1976; Носов Е. Н. Нумизматические данные…, с. 95–110; Херрман Й. Полабские и ильменские славяне…, с. 191–196; Фомин А. В. Начало обращения куфических монет в районе Балтики. – КСИА, 1982, вып. 171, с. 16–21.

162 Фехнер М. В. Некоторые данные археологии по торговле Руси со странами Северной Европы в X–XI вв. – В кн.: Новое о прошлом нашей страны. М., 1967, с. 33–41; Дедюхина В. С. Фибулы скандинавского типа. – Труды ГИМ, М., 1967, вып. 43, с. 191–206; Львова 3. А. Стеклянные бусы Старой Ладоги, ч. I. Способы изготовления, ареал и время распространения. – АСГЭ, вып. 10, 1968, с. 64–94; ч. II. Происхождение бус. – АСГЭ, вып. 12, 1970, с. 89–111; Stalsberg A. Skandinaviske vikingetidsfunn fra det gammelrussiske riket. – Fv., 1979, årg. 74 s. 151–160; Седова M. В. Ювелирные изделия…

163 Кирпичников А. Н. Древнерусское оружие., вып. 1. Мечи и сабли IX–XIII вв. М.–Л., 1966, с. 18–48; вып. 2. Копья, сулицы, боевые топоры, булавы, кистени. М.–Л., 1966, с. 6–12, 27–41; вып. 3. Л., 1971, с. 24 и сл.; его же. Снаряжение всадника и верхового коня на Руси IX–XIII вв. Л., 1973, с. 25.

164 Рыбаков Б. А. О двух культурах русского феодализма. – В кн.: Ленинские идеи в изучении истории первобытного общества, рабовладения и феодализма. М., 1970, с. 28.

165 Кирпичников А. Н. Шлем XI в. из юго-западной Руси. – Советская археология, 1962, 2, с. 31–234; его же: Древнейший русский подписной меч. – Советская археология, 1965, 3, с. 196–201. Корзухина Г. Ф. Находка на Рюриковом городище…, с. 45–47; ее же. Ладожский топорик. – В кн.: Культура Древней Руси. М., 1966, с. 89–96; ее же. Некоторые находки бронзолитейного дела в Ладоге. – КСИА, 1973, вып. 135, с. 35—40; ее же. Об Одине и кресалах Прикамья. – В кн.: Средневековая Русь. М., 1976, с. 135–140; Давидан О. И. Бронзолитейное дело в Ладоге. – АСГЭ, вып. 21, 1980, с. 59–67.

166 Рыбаков Б. А. – В кн.: Живопись домонгольской Руси. М., 1974, с. 7.

167 Удальцова 3. В. Своеобразие общественного развития Византийской империи. Место Византии во всемирной истории-В кн.: История Византии, т. 3. М., 1967, с. 339.

168 Кирпичников А. Н. Так называемая сабля Карла Великого. – Советская археология, 1965, т. 2, с. 268–276; его же. Снаряжение всадника…

169 Arbman Н. Skandinavisches Handwerk in Russland zur Wikingerzeit. – Meddelanden från Lunds Universitets Historiska Museum, 1959, Lund, 1960; Рыдзевская E. A. Rossica в древнесеверных сагах. – Архив ЛОИА АН СССР, ф. 2, оп. 2, № 1135, л. 43.

170 Корзухина Г. Ф. Русские клады IX–XIII вв. М.–Л., 1954, с. 92; ПВЛ, ч. I, с. 39–40; ср. Рыдзевская Е. А. Древняя Русь и Скандинавия…, с. 92. с. 92.

171 Рыбаков Б. А. Обзор общих явлений русской истории IX – середины XIII века. — Вопросы истории, 1962, № 4, с. 37.

172 Клейбер Б. А. Два древнерусских местных названия. – Scando-Slavica, 1959, t. 5, с. 139–143.

173 Более подробно см.: Кирпичников А. Н. Древнерусское оружие, вып. 3, с. 55 сл.; его же: Вооружение воинов Киевской державы в свете русско-скандинавских контактов. – В кн.: Скандинавский сборник, вып. 22. Таллин, 1977, с. 159–173.; его же: Вооружение. – В кн.: Археология СССР. Древняя Русь. Город, замок, село. М., 1985.

Далее…  Древнерусское оружие IX — X веков.

Древнерусское оружие IX - X веков
Путь из варяг в греки

Оставить комментарий

Ваш email не будет опубликован.Необходимы поля отмечены *

*