Афанасьев А.Н. Поэтические воззрения славян на природу.
Опыт сравнительного изучения славянских преданий и верований в связи с мифическими сказаниями других родственных народов.
Том 1. XIII. Небесные стада.
Корова, бык.
Для племён пастушеских, а такими бы ли все племена в отдаленную эпоху своего доисторического существования, богатство заключалось в стадах и ими измерялось. Санскрит: gotra (средний рода) от go — корова и tra, trai — загородка для коров — servare, потом поле, собственность, богатство; gotra (жен. род) — коровье стадо; литов. gutras — имущество, состояние. Англ. fee — гонорар доктору и адвокату на др.-англ. звучало feh, на англосакс, feoh, готс. faihu— скотина и богатство = немец. vieh; сравни латин. pecus — скот, pecunia — деньги и peculium — собственность, имущество, достаток. Славянское слово скот одного происхождения с готским skatts, англос. sceat, сканд. skattr, др.-нем. skaz (=schatz)— pecunia, thesaurus, ирл. skats— стадо; серб. стока — стада и товары; старорусское и малорус., товар — волы, серб. товар — осёл и вьюк; благо в сербском языке от понятия о богатстве переходит в значение стада: ситно благо — козы и овцы, крупно благо — волы и коровы. Скот доставлял человеку и пропитание, и одежду; теми же благодатными дарами наделяет людей и мать — сыра земля, производящая хлеб и лён, и небо, возбуждающее земные роды яркими лучами солнца и весенними дождями.
По этим сходным признакам пастухи и пахари первобытного племени обозначали творческие силы природы и стада коров, овец и коз тождественными названиями. Санскрит: go (gaus) сохранившееся в русском говядо, имеет следующие значения: бык, корова, небо, солнечные лучи, глаз и земля (латыш, gohw, др.-вер.-нем. chuo); зенд. gao и многие другие санскрита слова: ida, ila, ira, aditi, gagati, mahi, matar, surabhi — означают и корову и землю; греч. гея — γαια (ги -γη) — земля происходит от gavya — пастбище для скота. То же сближение встречаем в русской народной загадке: «два быка бодутся, вместе не сойдутся» = небо и земля. Земля была такая же общая всем кормилица для земледельческого населения, как стада — источник питания и богатства для пастушеского населения.
Древние народы глубоко верили, что обрабатыванию полей научили человека боги, которые сами пахали на быках; а стельная корова принималась ими за символ земного плодородия. Русская загадка называет соху коровою: «чёрная корова всё поле перепорола». Тацит свидетельствует, что германские племена чествовали Землю под именем богини Перты, весною она выезжала в колеснице, запряженной коровами, и несла с собою урожаи, спокойствие и довольство. У египтян Озирис представлялся светлым быком, а Изида чёрною коровою. Галлы чтили бога Гу, покровителя земледелия и победителя великанов, за которым всюду следовала священная корова; когда потоп покрыл сушу — земля была извлечена из воды двумя быками, запряженными этим милостивым богом.
Одно из древнейших и наиболее распространенных верований представляет дождевые облака — быками и дойными коровами Индры, а дождь — молоком, ниспадающим на землю в то время, когда бог-громовник разит их своими молниеносными стрелами. Такое верование должно было опираться на поэтических выражениях языка, уподобивших летнее облако, питающее дождем нивы, — быку, семя которого плодит стада, и корове, молоко которой кормит семью пастуха.
И санскрит действительно открывает нам выражения для облака, быка и коровы, для дождя и молока — тождественные или происходящие от одного корня: gotra означает стадо коров и облако, godhrita (от go и dhr — содержать) — коровье молоко и дождь; gaweduh (от go и duh — доить) — облако, a goduh — доящий корову, пастух. Гимны Ригведы преисполнены поэтическими изображениями, в которых тучи рассматриваются, как чёрные небесные коровы; Индра доит их своею громовою палицею (молниями), проливает из их сосцов освежающее молоко (дождь) на землю и выводит из-за рассеянных облаков золотое сокровище = солнце. То же доение облачных коров приписывается и Марутам — стремительным ветрам, сопровождающим грозу. По указанию Вед, корова-туча своим громким рёвом порождает завывающие, бурные вихри, так и Маруты рождены матерью коровой. По свидетельству других гимнов, Индра поражает своей палицей похитителя дождей демона Вритру, разрушает облачные скалы, в которых запирает Вритра небесных коров, и, освобождая их из заточения, дарует людям благодать плодородия; или, как могучий мясник, Индра разрезывает облачному быку сухие, связующие жилы и низводит на землю шумные потоки вод, питающих смертный род.
Индре присваивается эпитет gotrabhid — рассекающий коровье стадо, т. е. разящий облака молниями; нередко гимны называют его прямо быком: «ты наш бык! (шествующий в туче, одетый грозовым облаком) отверзи облака, всегдашний податель благ!» — «Воспой мощного этой песнею, хвали Парьянью (=Перуна), благоговейно чти его! С ревом скоро дарующий бык испускает своё семя (= дождь) и даёт плод злаку»,— «Parjanya (=грозовое облако) есть твое вымя, молнии суть твои сосцы, о Vacal (= дождь изливающая корова)».
Представления эти принадлежат глубочайшей старине; они возникли среди прародительского племени ариев, и разные народы, на которые распалось оно впоследствии, унесли с собою означенные воззрения на места своих новых поселений; следы их замечаем в преданиях всех индоевропейских народов. Согласно с индийским представлением Индры быком, греческий громовник Зевс, похищая Европу, обратился в быка. Вакх, как воплощение бессмертного напитка дождя, изображался под символом быка; предания дают ему бычачью ногу и рога (греч. ιανροχεροζ, χρυσοχεροζ), а Посейдону — бычачью голову.
Посейдон выслал из моря (=дождевых потоков) дикого быка, который, подобно Зевсу, овладевшему Европой, вступил в любовный союз с Насифаей: миф о браке бога-громовника с облачною девою; плодом этого союза был Минотавр — чудовище с человечьим туловищем, но с головою и шеей быка.
Минотавр поселился в хитро устроенном лабиринте ( =замок-облако), а герой Тезей, с помощию нити Ариадны, т. е. молнии, проник в средину лабиринта и убил его.
Геркулес сражался с критским быком: оба предания суть мифические изображения борьбы бога-громовника с быком-тучею.
Сказание об аргонавтах повествует о медных быках, сделанных Гефестом, изо рта и ноздрей которых извергалось пламя и дым, что напоминает нам огнедышащих коней русских сказок; Язон запряг их в плуг, вспахал поле ( = облачное небо) и засеял его драконовыми зубами (= молниями).
В числе подвигов, совершенных Геркулесом, он должен был привести блестящие, красношерстные (т. е. огненные) стада царя Гериона. Когда Геркулес гнал эти стада, добытые им с великим трудом, то великан Какус, дышащий пламенем (=то же, что демон Вритра), явился ночью и украл несколько самых красивых быков, увлек их в свою пещеру и заложил вход огромными камнями. По реву быков ( = метафора грома) Геркулес узнал о месте их заключения; подобно Индре, он разрушил каменные преграды, убил великана и освободил похищенных животных.
Сам Гермес похищает Аполлоновы стада, т. е. бог бурной грозы угоняет небесных коров, разносит ветрами собравшиеся на небе облака. Скандинавская Эдда предлагает любопытное предание о начале мира и мифической корове Авдумбле (Audhumbla): в начале не было ни неба, ни моря, ни земли, а только зияла разверстая бездна. По обе стороны бездны лежали два царства: на севере — царство мрака и холода, на юге царство огня. Когда от южного жара растаяла часть северных льдов, то из образовавшихся капель произошли два существа: исполин Имир, родоначальник великанов инея (туманов), и корова Авдумбла, вымя которой изливало четыре млечные реки, питавшие Имира; сама же корова, для утоления своего голода, лизала росу, которая выступала на ледяных скалах, и оттого произошло поколение богов и родился могучий Один.
Создание мира — здесь, как и в других космогонических мифах, означает весеннее возрождение природы и её творческих сил. От действия тёплых солнечных лучей тает ледяная кора, облегающая землю и воды; из подымающихся паров рождаются великаны туманов и корова-туча, мать стихийных богов, властелинов гроз и вихрей; из ее сосцов точатся дождевые реки, дарующие земле плодородие.
Это сказание Эдды однозначно с тем, какое находим в Зенд-Авесте: первоначальное существо, из которого произошли все творения, был бык Абудад, хранитель семян всего сущего; Митрас убил его в тёмной пещере и кровию его (=дождём) оплодотворил землю.
В Норвегии рассказывают, что во время бури frau Hulda (богиня гроз) гонит перед собою стадо чёрных коров, т. е. тёмные дождевые облака несутся по воздуху, гонимые ветрами; ей же приписывается надзор за земледелием, пастбищами и доением коров. По свидетельству Эдды, в стране великанов пасутся чёрные быки и златорогие коровы, точно так же, как у циклопов нашёл Одиссей тучные многочисленные стада. Скандинавская мифология говорит о четырёх черных быках, порожденных богинею моря и великаном, а голштейнская сага— о двух быках, которые роют рогами гору (=тучу) и подымают бурю.
Финская Калевала рассказывает, что на свадьбу громовника-Ильмаринена привели столь огромного быка, что ласточке нужно было употребить на пролёт между его рогами не менее дня, а легкой белке пришлось бы целый месяц взбираться по его хвосту; когда убили этого быка, то мясом его наполнили сто ушатов, кровью семь лодок и столько же бочек — жиром. При ковке чудесного Сампо вышла из горна золоторогая корова, на лбу которой поместилось созвездие Медведицы, а на хвосте солнцево колесо. На востоке есть предание о гигантском быке, правый рог которого касается неба, а левый — земли. Немецкая сказка упоминает о быке, из рога которого выросло дерево, достигнувшее своею верхушкою небесного свода.
Мы уже знаем, что богиня дневного рассвета, Заря, отождествлялась с богинею весенних гроз; как Индра сражается с тёмными демонами и возвращает дожденосные стада, похищенные Вритрою, так точно Заря борется с ночным мраком и каждое летнее утро выводит на небесную пажить красных (светлых) коров: это те легкие, белоснежные и розовые облака, которые, вслед за восходом солнца, силою его согревающих лучей образуются из ночных паров и туманов; капли росы, видимые поутру на траве и листьях, принимались за молоко, падающее из сосцов этих небесных коров, выводимых Зарею! Вместо того, чтобы сказать: «заря занимается», «рассветает», — древние поэты Вед говорили: «возвращаются светлые коровы» или «Заря выгоняет на пастбище светлых коров». В весеннем солнце предки наши видели ту же прекрасную богиню; зима на метафорическом языке называлась ночью, а весна — утром; Заря, пробуждающая природу от ночного покоя, будила её и от зимнего сна и вместе с тёплыми и ясными днями приносила дождевые облака, или, выражаясь мифическим языком: пригоняла коров, похищенных демоном холодной зимы. Отсюда, наравне с сказаниями о стадах бога-громовника, возникли сказания о быках и коровах солнца, и самый свет дневной стал обозначаться в образе этого животного.
В санскрите go — и корова, и солнечный луч, и глаз; припомним, что восходящее солнце (заря) постоянно сравнивалось с прозревающим оком; то же двоякое значение солнечного луча и коровы заключается и в слове ousra. О подобных представлениях у славян сохраняются живые свидетельства в народных загадках: «белый вол всех людей поднял» или «лысый вил усих людей звив» = день; «сирий бик у вокно ник» =утренний рассвет. Ночь, отождествляемая в мифе с мрачными тучами, называется чёрною коровою: «чёрная корова весь мир поборола» («усих людей поколола») или «чёрная корова ворота залегла». Обе метафоры дня и ночи соединяются иногда вместе, и загадка произносится так: «чёрна корова усих людей поборола, била корова усих людей позволила» или «чёрна корова людей коле, а била воскрешае», т. е. ночь усыпляет человека, а день пробуждает. У болгар: «Једна божа кравица сички-ят(весь) свят наполнила» = солнце. «бурая корова через прясло глядит» — солнце; текст загадки испорчен прибавкою эпитета «бурая», так как прилагательное это постоянно служит для обозначения грозовых туч.
В связи с этими загадками существует в нашем народе следующая знаменательная примета, которой до сих пор искренно верят поселяне: когда вечером возвращаются с поля стада, то замечают, какая корова идёт впереди всех, и по цвету её шерсти заключают о погоде будущего дня: белая и рыжая корова обещает ясный день, чёрная — пасмурный и дождливый, небо будет омрачено тучами, а пестрая — несовершенно ясный и несовершенно пасмурный, так называемый серенький денёк.
Итак, дневной свет, или самое солнце, рождающее день, представлялось белым и рыжим быком или коровою, а ночь — чёрною коровою, что согласуется с вышеуказанным представлением дня белым, золотогривым конём, а ночи— вороным, черногривым. По тому древнему воззрению, которое сблизило ночь с смертью, чёрной коровою олицетворялась смерть; именно в таком образе представляют наши крестьяне чуму рогатого скота, так называемую Коровью Смерть, которая ходит между стадами и истребляет их заразою.
Олицетворяя ночь — коровою, фантазия могла перенести это представление и на луну, как царицу ночного неба; но более вероятно, что луна названа коровою под влиянием старинного уподобления серпа молодого месяца — золотым рогам. Нашему выражению «златорогий месяц» соответствует латинское bicornis luna; Селена или Мене называлась у греков χεροεσσα , ρυσοχερωζ, τανροχερωζ. Рога месяца уже влекли за собою мысль о рогатом животном, и русские народные загадки, сообразуясь с грамматическим родом, придаваемым этому светилу, изображают его то быком, то коровою: «лысый вил кризь забор дывиця» (=месяц сквозь забор светит), «белоголовая корова (луна) в подворотню смотрит»; уподобляется месяц и другим рогатым животным: «баран в хлеве, рога в стене», =месяц на небе, а свет отражается на стене;«цап-цап(козел) по полю басуе, з цапенятами (звездами) гарцюе». Греки давали Селене эпитет волоокой (βοϖιιιζ).
О представлении грозовых облаков быками и коровами свидетельствуют следующие загадки: «ревнувъ вилъ на сто ги(о)ръ, на тысячу городивъ», «крикнувъ вилъ на десять дворивъ, а на тысячу городивъ чутко», «ревнулъ волъ за сто горъ, за сто речек» =гром; «тур ходит по горам, турица-то по долам; тур свистнет, турица-то мигнёт» =гром и молния. Народная фантазия, сблизившая грохот грома с топотом и ржанием коней, здесь сближает его с рёвом быка. Сходно с этим, норвежская загадка называет гром мычаньем коровы-облака:«es steht eine Kuh auf dem breiten Rücken (des Ilimmels) und brüllt über das Meer; sie wird in sieben Königre chen gehört». Шведская загадка, означающая облако, выражается о нём: «eine schwarzrandige Kuh ging über eine pfeiler lose Brücke, kein Mensch in diesem Lande die Kuh aufhalten kann». Во Владимирской губернии передовые ряды тёмно-красноватых, грозовых туч, выплывающих из-за горизонта, доселе называются быки. Загадка: «бык в хлеве, хвост на хлеве» = пар, клубящийся из окна или дверей избы.
Огню домашнего очага, как символу небесного пламени грозы, дается то же метафорическое название: «бык железный, хвост кудельный» = огонь и дым; «лежит бык — осмолёный бок» =печная заслонка; «чёрная корова целый ушат воды выпила» = закопченная дымом каменка в бане. Под тем же образом представляют народные загадки и мороз, и воду; ибо холодный ветер, морозная стужа рассматривались, как дыхание тучи, а земные воды служили эмблемою проливаемых ею потоков дождя. Так загадка: «сивый вол выпил воды полный двор (или: повен дол)» =мороз, сковавший воду, осушивший лужи и грязи. «Конец села забито вола, до каждой хижки (избы) тянутся кишки» =река или криница, из которой всё село берёт воду и разносит по домам; Вариант «посередь села зарезано вола, в каждой хатце по бокатце»; «бык (вариант: корова, козёл) ревёт, хвост к небу дерёт» =деревенский колодезь (очеп).
У германцев водяной выходит из болота или моря оплодотворять коров, в виде дикого быка. В памяти нашего народа сохранились отрывочные воспоминания о яром туре = светлом, весеннем, плодотворящем быке бога-громовника. Эпитет ярый указывает на творческие силы весны и роднит тура с именем древнеславянского божества Ярила ( =Перуна-оплодотворителя); заметим, что именем Фрейра, соответствующего нашему Ярилу, на поэтическом языке древних германцев обозначался бык.
С названием тура нераздельны понятия о быстром движении и стремительном напоре: туровый, туркий — скорый, поспешный, турить — ехать или бежать скоро, гнать кого-нибудь; про-турить, вытурить — выгнать, вытолкать), туриться — спешить. В дальнейшем, производном значении, «ярый тур» =храбрый, могучий воитель, как можно видеть из эпических выражений Краледворской рукописи («tu Vratislau jak tur jari scoci») и Слова о полку Игореве, которое величает князя Всеволода —яр-тур или буй-тур ( =буй-вол; яр и буй — речения однозначащие). В Ипатьевской летописи: «храбор бо бе (Роман), яко и тур». Народные песни, которые поются при встрече весны, вспоминают Тура — удалого молодца и соединяют его имя с другими прозваниями Перуна: «ой, Тур — Дид Ладо!» Именем тура народ окрестил многие географические местности; особенно любопытны следующие названия озёр: Волотур, Воловье, Воловье око, Турово, Тур-озеро.
На метафорическом языке древнего славянина озеро — эта светлая, зеркальная масса воды, заключенная в округлой рамке берегов озера, уподоблялась глазу быка. Лужа, стоящая на мховом болоте, в областных говорах называется глазник и глазина. Та же метафора допускается и сербами: исток родника и глубочайшее место в озере они называют око, а глаза сравнивают с колодцами: «моје чарне очи — два бистра кладенца», конечно, потому, что они льют слёзы и, подобно зеркалу вод, отражают в себе предметы; «очи су вода», говорит сербская пословица. Так как с одной стороны тучи представлялись небесными источниками, а с другой самое создание земных вод приписывалось Перуну, низводителю дождевых ливней, то очевидно, что в указанных названиях озёр кроется языческое верование в происхождение этих водоёмов от тура-громовника. Что действительно славяне чествовали тура, как воплощение божества, это засвидетельствовано следующим местом Синопсиса: на праздник Коляды простолюдины «на своих законопротивных соборищах некоего Тура-сатану и прочие богомерзкие скареды измышляюще воспоминают». В Польше и Галиции ещё недавно водили на Святках по домам парня, наряженного быком; а по русским и по лужицким деревням пекут к этому празднику из пшеничного теста коровок и барашков и раздают их, вместе с другими припасами, коледовщикам. Ипатьевская летопись упоминает Турову божницу. Царская грамота 1648 года, направленная против народных суеверий, говорит: «и дару божию хлебу ругаются — всяко животно скотское и звериное и птичье пекут».
В честь выезда солнцевой колесницы в летний путь пекут из теста коней, а в честь возврата весны — жаворонков. Вероятно, этот старинный обычай усвоил за хлебными печеньями названия: коровай, баранки, барашек (крендель), сербский — браварица ( =рождественский хлеб) от брави — скот (волы, овцы); в некоторых уездах хлебы и лепешки, приготовляемые для раздачи колядовщикам, называются коровками и козулями (от слова коза).
В львовском номо-каноне XVII века упоминаются языческие игрища Туры; весенний праздник до сих пор называется у славян Tufice и Letnice. В Галиции Турицы празднуют в начале мая или на Зеленой неделе; а у чехов первое мая слывет kravskymi hody (=коровьим праздником): в этот день девушки чистят и усыпают песком коровьи хлевы, убирают коров цветами и зелеными ветками, дают им ломти хлеба, намазанные мёдом, и потом при звуках деревенской музыки выгоняют стадо на пастбище; при этом шествии они обливают коров водою и поют песню: «пои, пои! kravy jdou, nesou, mleka pod vodou», что совершается с целью, чтобы коровы в продолжение лета давали больше молока. Описанный обряд имеет чисто символическое значение: при начале весны коровы освобождаются от зимнего заключения на скотных дворах и выгоняются в зеленеющие поля, подобно тому как мифические коровы-тучи, упившись мёдом живой воды, сбрасывают с себя оковы, наложенные на них демонами вьюг и морозов, и, выступая из тёмных затворов зимы на небесную пажить, несут в своих сосцах обильное молоко дождей. Обливание коров водою = эмблема дождевых ливней (сравни ниже с сербским обрядом Додолы); а звуки музыки = эмблема грома. Ещё недавно в Архангельске возили на масленицу по городу быка на огромных санях, запряженных в двадцать и более лошадей: это весенний выезд Перуна, несущегося в грозовой туче. Соответственно различным поэтическим воззрениям, бог-громовник или сам выступал в образе ярого быка, или как пастух выгонял на небо облачных коров и доил их молниями.
Слово дождь (дждь, древне-новгородская форма дъжгь, пол. deszcz, илл. dasc) имеет корнем санскрит duh (перс, duchtan, döchtan) = доить, чешск. dogiti; санскрит: döha и dugdha — молоко, nabhöduha (сложное из nabhas — небо и dyh) — туча, готское: dugg, исланд. dögg, швед, dagg, англос. deaw, нижне-нем. dau, др. верхненем. tou, tau, померан. dauk — мелкий дождь: роса, облако. Как в санскрите: duh — mulgere стоит рядом с dhe — сосать (=дуть, дудолить), пить (ит. lactare), откуда dhenu — корова и dhena — молоко, так и в славянском языке доить употребляется не только в смысле извлекать молоко, но и кормить грудью, и даже вообще питать: др.-рус. доилица означает мамку, кормилицу, вздоити — вскормить, воспитать; в сербском дојкиља, дсуил(ь)а, дојница — кормилица, адојка, во множественном числе дојке — груди, сосцы. От санскрита корня pi— пить произошли в санскрите: payas, payasa, peya, ptyusha — молоко, перс. рауnn, pinu, binü — масло коровье, ит. bibere — пить, греч. πιυου — напиток, литов. — penas — молоко. Русская загадка бочку, наполненную напитком, уподобляет дойной корове: «корова пестра, титька востра ( = кран), вал на боку, хороша к молоку».
По свидетельству Вед, молниеносная палица, как бурав, сверлит во время грозы дождевую бочку = тучу, — каковое представление уже в глубочайшей древности уподоблялось взбиванию масла чрез вращение мутовки в сосуде, наполненном молоком; именно так приготовлялось масло в ведаическое время. В связи с этим уподоблением стоит следующий рассказ Рамаяны и Махабхараты: боги и великаны, чтобы избежать старости и смерти, решились добыть амриту — бессмертный напиток дождя; вместо мутовки — они взяли гору Mandara, вместо каната — обвязали её змеей Väsuki, из пасти которой извергался дым и пламя; потом опустили гору в млечное море и, схватившись за змеиный хвост, стали вращать её с необычайными усилиями (гора = туча, змея = молния, млечное море = дождь); после долголетней работы молоко свернулось в масло, и из глубины моря явился Dhanvantari — муж, ведающий целебное искусство (= божественный врач) с кружкою в руках, в которой была амрита.
В гимнах Ригведы дождь называется не только молоком, но и маслом; старинные апокрифы рассказывают о райских бессмертных источниках, текущих аки млеко и масло. По болгарскому поверью, луна во время затмения превращается в корову, которую тотчас же начинают доить ведьмы и приготовляют из её молока целебное масло; то же самое делали и фессалийские волшебницы.
Смысл поверья — следующий: во время ночной грозы, когда небо затемняется тучами, луна надевает на себя шкуру мифической коровы, т. е. облекается в дождевое облако, и в этом превращении проливает из своих сосцов живительное молоко дождя. Точно так же, по свидетельству греческой басни, Ио (=блуждающая луна, на аргивском наречии) =богиня-луна превращена была в корову и тысячеглазый Аргус — олицетворение звёздной ночи и тёмной тучи, сверкающей молниеносными очами, приставлен сторожить ее; Гермес усыпляет тысячеглазого Аргуса звуками грозовой музыки и предаёт смерти. Если с одной стороны дождь и роса принимались за молоко облачных коров и кобылиц,то с другой, под влиянием того же метафорического языка, самому молоку присваивались чудесные свойства небесной влаги.
Малороссы ещё теперь называют коровье молоко и масло — божьей росою: «за божую росу (молоко) не берут грошей», «приспоряй, Господи, божу росу, щоб коровки доились». Отсюда объясняются многие народные поверья: в Германии думают, что обильная роса, выпадающая в мае месяце, предвещает хороший год на масло; ведьмы собирают эту росу на куски холста и кладут их в кадки, назначенные для масла, с тою целью, чтобы коровы давали молоко, богатое сливками. Поэтому в Голштейне ведьм называют dafustriker (tanabstreifer).
На Руси о ведьмах рассказывают, что они собирают весеннюю Юрьевскую росу, моют ею цедилку, и как скоро начинают выжимать эту последнюю, то из неё, вместо росы, льётся коровье молоко. Если в Юрьев день — 23 апреля (6 мая) выпадет дождь, то по примете, сохранившейся в Новгородской и других губерниях, коровы будут обильны молоком; если первый весенний гром раздастся в постный день, то коровы в продолжение всего лета станут давать мало молока; если в ночь на Крещение небо покрыто облаками, то это верный знак, что в наступающем году коровы будут хороши к удою; пожар от молнией, должно заливать молоком и сывороткою, всего же лучше парным молоком от чёрной коровы, ибо пламя небесной грозы погасает в дождевых потоках, или, выражаясь метафорически: заливается молоком коровы-тучи. Чехи заливают пожар, произведенный молнией, козьим молоком. В Орловской губ. крестьяне, заслышав первый весенний гром, бегут к реке или колодцу и умываются из подойника, чтобы не убила молния.
Дождю и росе приписывался чудесный дар возвращать зрение; в замечательной валахской сказке то же самое свойство придано молоку: добрый молодец приходит к слепой старухе, которая принимает его ласково: «будь, — говорит, — моим сыном, стереги моих овец, но берегись — не подходи к лесному оврагу: там живут злые драконы, которые похитили свет моих глаз». Молодец взял дудку, пошёл к оврагу и начал насвистывать. Драконы жадно вслушивались в его игру и просили научить их этому искусству. Он согласился, взял топор, свалил дуб, расколол его и вбил клин; драконы должны были всунуть в щель свои искривленные пальцы, чтобы исправить их и сделать способными для игры. Как только драконы исполнили этот хитрый совет, молодец вытащил клин и, грозя топором, потребовал, чтобы они немедленно возвратили старухе зрение. Драконы сказали, что для этого надобно умыть пораженные очи водою молочного пруда. Молодец выслушал и убил драконов; а слепая старушка пошла к молочному пруду и три раза смочила свои глаза: вслед за каждым разом она видела все ясней и яснее, и после третьего умывания глаза её сделались так же светлы и зорки, как у ребёнка.
Драконы, отнимающие свет очей, суть олицетворения туч, затемняющих небесные светила, которые издревле уподоблялись глазам; молочная вода— дождь, который, проливаясь на землю, прочищает облачное небо. В Томской губ. глазные болезни советуют лечить женским молоком. Любопытно ещё следующее поверье: если под коровой пролетит ласточка, то она станет давать молоко, смешанное с кровью; такую корову, для предохранения от беды, надо доить в золотое кольцо.
Ласточка — предвестница весны, приводящей с собою ясное солнце и благодатные грозы (см. гл. XXVIII); увидя её в первый раз весною, поселяне умываются молоком на счастье и красоту лица, подобно тому, как с тою же целью умываются они первым весенним дождем. С возвратом весны, когда прилетит ласточка, яркие лучи солнца окрашивают дождевые ( = молочные) облака кровавым цветом: небо предстает во всей своей красе, на лице и в жилах богини Весны играет «кровь с молоком» — выражение, служащее в народном языке для обозначения красоты, юности и здоровья. Белый цвет лица сравнивается с молоком, а румянец с кровавым или розовым цветом зори. В сербской песне девица говорит:
Млеком би се умивала,
Да си бела била;
Ружом се утирала,
Да б’румеиа била.
Своё кровавое молоко облачные коровы дают чрез золотое кольцо, т. е. при блеске радуги, которая называлась небесным кольцом. В Германии есть подобное же поверье: кто убьёт реполова (rothkehlchen), священную птицу Донара, или похитит её птенцов, у того гроза зажжёт дом или коровы станут давать молоко, смешанное с кровью.
По другому метафорическому представлению, дождь рассматривался как моча, испускаемая богом-громовником или теми мифическими животными, в образе которых олицетворялись тучи.
В числе многих названий для облака в санскрите находим и megha; корень этого слова — mih (migh), означающий вообще: изливать, и в частности: испускать мочу, mihа — моча; рус. мочить, мочиться также употребительно в обоих значениях (мочевина, мочевой пузырь, моча — мокрота, сырость); сравни латин. urina и urino — лазить в воду, нырять.
Санскритскому корню mih в старославянском языке равносильная форма должна быть мы; форма эта является в существительном мьгла (рус. мгла, лужиц, mhа, пол. mgа, др.-чешск. mhla, ново-чешск. mlha, сербо-хорват. магла) — туман; в наречии хорутанском mgla — облако, а meglibza — туман; южнорус. мжичка — мелкий дождь и мжить — идти мелкому дождю = то же, что в лужицком miholak и miholic. С теми же значениями удержался санскрит корень mih и в других языках: англос. mige, mäh, migon— мочиться (ит. mingere), готск. maihstuts— нечистота (= немец. mist, скандии, mistr— туман), milhma (сравн. чешск. mlha) — облако; литов. myzu — мочусь, migla — туман, греч. σ-μιχλη — туман, σμιχεω, σμιχμα — мочусь и моча. Древние римляне выражались о дожде: Jupiter mingit; у греков было подобное же представление о Зевсе (см. выше стр. 290). В верхнем Ифальце, когда случится проливной дождь, крестьяне говорят: «die Gäste im himmlischen Wirthshause hätten zuviel getrunken und pissten nun hinynter»; если 10 июня идёт дождь, то на Рейне говорят: «Margareth pisst in die Nüsse» — подобно тому, как у нас о дожде, пролившемся 20 июля, выражаются: «Илья, или олень в воду насцал» (см. выше «Баснословные сказания о зверях. Олень«). Народная загадка: «стоит Спас на берегу, а сцит за реку» (= дождь). Камчадалы думают, что во время дождей небесные боги испускают на землю свою мочу.
Любопытно, что слово сцать — испускать мочу, лингвистически тождественно с глаголом сосать = ссати — вытягивать из грудей молоко, что указывает на древнейшее сродство понятий дождя, мочи и молока. От старинного сути— лить, откуда сытая вода — весеннее полноводье, сытеть — прибывать (о воде), медовая сыта, сытый — полный, здоровый, налитой (сравни: туча и тучный). великор. сиська или титька — грудь, сосок в малорусском наречии произносится: циць-ка.В старинных рукописях и в народном языке слово сцать употребляется в смысле сосать и доить молоко: «коя мати своя дети сцеть? море реки»; «четыре братца в одну лунку ссат» = четыре коровьих соска выпускают молоко в подойник Г. Коссович сближает славянское млеко с причастною ведаической формою milha от корня mih — мочить, орошать. Как уподобление дождя молоку заставило видеть в тучах женские груди или коровье вымя, так метафорическое название дождя — мочою дало повод наделить их половыми органами; имена, присвоенные этим органам, указывают на излияние жидкости и ставят их в близкую связь с представлениями дождевых ливней. «от пить (санскр. pi, детское удвоенное пи-пии, писить) и несколько измененного корня глагола соути образуются некоторые названия половых органов».
Великорусское бурить— лить, буриться (серб, бурити) — мочиться; судя по этому, буря заключает в себе понятие не только стремительного вихря, но и проливного дождя; пурить — мочиться, пура — засциха, пырка — мужской детородный член и пурга — метель, вьюга, ветр с дождём. Грозовые тучи, несясь по воздушным пространствам то огненными быками и жеребцами, то дойными коровами и кобылицами, выбрасывают из себя молнии, как горячее испражнение, и проливают дождь, как урину.
В народной русской сказке является чудесный бычок-дристунок. Гонится за царевичем и его сестрою демонический оборотень (медведь или волк — железная шерсть); никто не в силах спасти их — ни орёл, ни сокол, ни быстроногий конь; спасает их бычок-дристунок: он посадил на себя беглецов и всякий раз, как только злой оборотень начинал нагонять, залеплял ему дриснёю зрение, и тот должен был спешить на синее море и промывать свои глаза; а тем временем бычок всё вперед да вперед! Этот бычок-дристунок — олицетворение дождевой тучи, и, по преданию, сохранившемуся в сказочном эпосе финнов, он прилетает на помощь к царевичу и царевне с неба. Когда бычок-дристунок был зарезан, из его внутренностей вышел могучий карлик — мужичок-с-ноготок (=молния).
В эпоху забвения истинного смысла древнего метафорического языка, когда обожание небесных стад было перенесено на обыкновенных животных, индусы очистительное значение, соединяемое с огнём и дождевой водою, приписали испражнениям священных быков и коров, что и засвидетельствовано их религиозными обрядами; в очищение грехов они пили коровьи экскременты и почитали за особенно угодное богам лечь под коровий навоз и сжечь себя огнём. Один из средневековых путешественников в Индию рассказывает: «природные жители этой земли обожают быка, на котором шесть лет работают, а на седьмой год дают ему отдых и ставят в священном, общественном месте. Кал и мочу этого быка они собирают на серебряные и золотые блюда: мочою моют свои лица, глаза и уши, а калом мажут щеки и грудь и думают, что чрез это освятили себя на целый день».
Женское молоко, вместе с медом и кровью, употреблялось в старину как целебное средство от болезней.
Эпические сказания славянских племён обильны преданиями о мифических быках и коровах. Наряду с златогривыми- златохвостыми конями фантазия создала тура — золотые рога и золоторогих, золотохвостых коров с частыми звездами по бокам.
Особенно интересна сказка о вещей корове-бурёнушке, которая и своим именем и чудесными свойствами напоминает вещего коня сивку-бурку, подобно тому, как сказочные герои входят в голову своего богатырского коня, так здесь гонимая мачехой падчерица влезает в одно ушко коровы, то была её родная мать, превращенная в корову, и выходит из другого ненаглядной красавицей, досыта накормленной и напоенной. В собрании сказок братьев Гримм есть одна, весьма близкая к нашей, которая, вместо коровы-бурёнушки, рассказывает о козе. Обращаясь к этой козе, девица просит: «Zicklein meck! Tischlein deck!» — и тотчас является накрытый столик с разными вкусными яствами; а скажет: «Zicklein meck! Tischlein weg!» — и столик исчезает. Взамен чудесного столика в норвежской редакции говорится о скатерти-самобранке, лежавшей в ухе большого быка, который и кормил и поил голодную падчерицу; у лужичан же корова даёт сироте из одного рога есть, а из другого пить. То же значение придаёт рогам и хорутанская приповедка: нелюбимому пасынку помогает вол: «если ты будешь голоден — сказал вол ему, — то сними мой правый рог — и внутри его найдешь и напитки, и яства!» Пасынок так и делал; через несколько дней стал он здоровее и сильнее, чем родной сын мачехи, хоть она и мучила пасыервого голодом, а сына до отвалу кормила. По смерти вола мальчик взял его рога; посмотрел в правый рог — перед ним явился большой город, открыл левый рог — оттуда выступило такое стадо, что глазом не окинешь!
Плодородие, возбуждаемое на земле весенними ливнями, заставило видеть в дожденосной туче скатерть-самобранку и рог изобилия; обе эти метафоры народная фантазия связала с облачною коровою. В индийских преданиях находим соответственное представление о чудесной корове Kämaduh, которая рассыпает из своих неистощимых сосцов всякие блага. Насыщаясь молоком мифической коровы, сказочные герои приобретают ту же могучую силу и красоту, какими наделяла богов вкушаемая ими амрита (=живая вода).
В немецкой сказке у одного мужа жена родила сына; она нежно любила своего ребёнка и целые семь лет кормила его грудью. Отцу это не понравилось; видя однажды, как мальчик сосал материнскую грудь, он с сердцем сказал жене: «о, чтоб тебе коровою сделаться!» — и в ту же минуту она стала коровою. Каждый день мальчик выгонял свою превращенную мать на зелёный луг и по-прежнему сосал её с утра до вечера. Раздраженный отец положил умертвить и корову и сына. С печалью на душе пошёл мальчик в хлев и стал жаловаться корове; она посадила его промеж рог и унесла далеко-далеко в дремучий лес. Там он сосал её молоко еще дважды семь лет, сделался всё сокрушающим силачом и принялся за богатырские подвиги, совершение которых обыкновенно приписывается богу-громовержцу.
Это — поэтическое представление дождевой тучи, которую сосет родившаяся в ее недрах молния или Перун, являющийся в наших сказках под знаменательными прозваниями богатыря-Соскии Бури-богатыря, Коровина сына. Словаки рассказывают о богатыре, который, начиная со дня рождения, дважды семь лет сосал материнскую грудь; по исходе означенного времени мать привела его в лес и велела вырвать сосну с корнем, но мальчик не в состоянии был этого сделать. «Ты ещё недовольно силен!» — сказала мать и позволила ему сосать свою грудь ещё семь лет; после того он так укрепился, что, приведенный в лес, обхватил толстый бук, вырвал его с корнем и взял себе вместо дубинки. Подобно тому в немецкой сказке богатырь Дубыня -старинное прозвание бога-громовника, семь лет сосал материнскую грудь да столько же лет пил львиное молоко.
Сказочная корова, будучи убита, не умирает окончательно, а только перерождается в новые образы: из её внутренностей или пепла вырастает ходячая, подвижная, летучая яблоня с серебряными листьями, золотыми плодами и журчащим из-под корней источником; по другому сказанию, из пепла сожженного быка рождаются конь, собака и яблоня. Такие превращения нимало не противоречат основному смыслу предания; ибо быстроногий конь, гончая собака и дерево, приносящее золотые яблоки и точащее живую воду, суть древние поэтические метафоры дождевых облаков. Поражаемая молнией, корова-туча сгорает в грозовом пламени, а из пепла её, т. е. из паров, которые подымаются вслед за пролившимся дождем, образуются новые облака.
Возделывание земли издревле совершалось волами; та же работа приписана была и небесным быкам, с помощию которых Перун, как могучий пахарь, бороздил облачное небо (см. гл. XI). Под влиянием этого воззрения греки создали миф о медноногих, медноголовых, огнедышащих быках, на которых пахал Язон. Чехи рассказывают о пахаре Премысле: призванный на княжение, он покинул плуг, а два пегих быка его поднялись на воздух и скрылись в расщелине скалы, которая тотчас же сомкнулась (скала = туча, см. гл. XVIII).
На древнее предание о небесных быках валахская сказка наложила легендарный тон: у одного бедняка родился сын; надо было окрестить его. Отец долго не находил кума — никто не хотел помочь ему, тогда сам милосердный Бог снизошёл на землю и соизволил быть восприемником; младенца окрестили и нарекли Петром в честь апостола — небесного привратника. Господь подарил своему крестнику корову, которая наплодила целое стадо, пока вырос ребёнок и двух славных коров: бурую и пёструю. На ту пору было объявлено королем: кто сумеет в один день вспахать две десятины меди, за того выдаст он замуж прекрасную королевну, а кто возьмется за дело да не исполнит, тот отвечает своей головою. По совету бурой коровы, Петр вызвался на подвиг, сделал себе железный плуг в двенадцать центнеров весу и с раннего утра принялся за работу. Бурая и пестрая коровы тащили плуг, и половина работы была окончена к полудню. Король, не желая породниться с простым крестьянином, прислал ему обед, в который было примешано сонное снадобье. Петр пообедал, прилёг и крепко уснул. Между тем солнце склонилось к западу и стало садиться; напрасно бурая корова толкала своего хозяина — он не пробуждался; чтобы прервать обаятельный сон, она подняла его на рога и подбросила высоко на воздух; от сильного падения юноша проснулся и стал жаловаться на потерю времени. Тогда пестрая корова подошла к горизонту и подвинула своими рогами солнце назад — на полдень, так что Петр успел покончить работу к сроку. Подобное представление о корове, носящей на голове солнце, встречается и в финских преданиях.
В немецкой сказке Die Königstochter in der Flammenburg Господь дарит своему крестнику чудесного быка. Содержание её следующее: у одного бедняка было столько детей, сколько дыр в решете: когда Бог послал ему ещё нового сына, он пошёл искать кума, встретил на дороге старца и пригласил его в кумовья. Тот охотно согласился и подарил крестнику телёнка с золотой звездой во лбу, родившегося в тот же самый день, в какой и мальчик явился на свет. Телёнок вырос и сделался большим быком; мальчик погнал его пасти, и когда поднялись они на гору, бык сказал своему маленькому хозяину: «оставайся здесь и спи, а я тем временем поищу для себя корму». И только что мальчик заснул, бык ринулся с быстротою молнии, прибежал в обширные небесные луга и стал поедать золотые астры ( = цветы-звезды, sternblumen). Перед самым закатом солнца он поспешил назад, разбудил мальчика, и воротились вместе домой. На другой день бык опять удалялся в небесные луга, и так продолжалось до тех пор, пока не исполнилось мальчику двадцать лет. Тогда сказал ему бык: «садись ко мне промеж рог, я понесу тебя к королю; попроси у него меч в семь локтей и обещай освободить его дочь». Король дал ему железный меч, но мало рассчитывал на успех. Королевна была похищена двенадцатиглавым драконом и заключена в огненном городе, к которому никто не смел приблизиться; на пути к этому городу стояли высокие, непроходимые горы и шумело бурливое море. Юноша сел промеж рогов быка и в одно мгновение очутился у высоких гор. «Нам придется воротиться! — сказал он, — через горы нельзя переехать». — Погоди на минуту! — отвечал бык, ссадил молодца наземь, разбежался и целый ряд гор сдвинул своими могучими рогами в сторону. Отправились они дальше и вскоре прибыли к морю; бык наклонил голову, потянул в себя воду, выпил целое море и перешел на другой берег, не замочив ног. Вот и огненный город виднеется; на далекое расстояние пышет оттуда таким жаром, что добрый молодец не в силах вытерпеть. «Стой! — закричал он быку. — Ни шагу далее, иначе мы совсем сгорим!» Но бык не внял его голосу, быстро примчался к городу и вылил из себя многоводное море, незадолго перед тем поглощенное; пламя угасло, и поднялся густой пар, от которого все небо покрылось облаками. Из-за тумана явился двенадцатиглавый дракон; добрый молодец схватил обеими руками тяжёлый меч и одним взмахом снёс ему все двенадцать голов; дракон ударился о сырую землю с такою силою, что она задрожала. «Служба моя окончена!» — сказал бык и направил свой быстрый бег в небесные луга; с тех пор он не являлся более, а счастливый победитель дракона женился на прекрасной королевне.
Смысл сказки легко объясняется: красавица — Солнце похищена драконом, т. е. затемнена туманами и тучами; чтобы освободить её, надо осилить три преграды: облачные горы, дождевое море и огненный город = жилище молниеносного змея. Сказочный герой исполняет трудный подвиг освобождения с помощию быка, который сам не что иное, как зооморфный образ громовой тучи, а богатырский меч в руках доброго молодца = Перунова палица. В борьбе быка с драконом фантазия представила живое, поэтическое изображение весенней грозы: туча несётся на тучу, гремит гром, блистают молнии, проливается дождь, и на проясневшем небе (дракон гибнет, бык исчезает) появляется богиня-Солнце.
Выводя из-за туч дневное светило и рассыпая плодотворное семя дождя, Перун, по древнему представлению, празднует свой брачный союз с освобожденной им небесной красавицей. Это свадебное торжество в немецкой сказке есть результат победы над злым демоном — драконом; а в валахской, где придан мифу не воинственный, а мирный, земледельческий характер, невеста добывается пахатным трудом. Разница двух означенных сказок — та, что в немецкой редакции весенняя гроза обрисована в эпической картине битвы, а в валахской — громоносный Перун является пахарем, бороздящим медное поле, т. е. небо, тяжелым плугом, который влекут облачные коровы.
Чудесный бык немецкой сказки сдвигает своими рогами высокие горы ( = тучи); тот же поэтический образ находим в русском заговоре:
«в восточной стороне стоит буевой остров, на том буевом острове стоит святое дерево, из-под того святого дерева выходит булатный бык, булатными рогами гору бодет, ногами скребет; как у этого булатного быка булатные рога крепки, не гнутся и не ломятся и не плющатся, так бы у меня раба божия становая жила не гнулась и не ломалась, крепко бы стояла — кол колом, рог рогом!»
Золотые рога мифических животных, как те острые орудия, которыми они наносят свои страшные удары, служат метафорическим обозначением разящих молний, как острым клыком — золотым зубом. Согласно с этою метафорою и с поэтическим представлением небесного пламени грозы жертвенным костром, возник обычай известный у греков и германцев золотить рога у тех животных, которые предназначались в жертву. Издревле бог-громовник почитался верховным жрецом (жрец = сожигатель); в греческих сказаниях боги посылают своих чудесных быков в жертву.
Далее… Небесные стада. Козы, овцы.