Вторник , 18 Февраль 2025
Домой / Русский след в мире / Князь Владимир и русский Логос

Князь Владимир и русский Логос

Князь Владимир и его 12 сыновей — Вышеслав, Изяслав, Святополк, Ярослав, Всеволод, Святослав, Станислав, Мстислав, Позвизд, Судислав, Борис и Глеб.

Философ Александр Дугин (отец Дарьи), кандидат философских наук, доктор политических наук, доктор социологических наук.

Князь Владимир и русский Логос

Оглавление

Похвала Владимиру: парадигмальный жест русского аполлонизма
Русские как «новый народ»
Философия христианства приходит на Русь
Борис и Глеб: правда и право
Княжеское благочестие Владимира Мономаха
Источники и примечания

Похвала Владимиру: парадигмальный жест русского аполлонизма

Одними из самых первых памятников русской литературы являются тексты XI века — «Слово о Законе и благодати»[1] Киевского митрополита Иллариона (? — ок. 1055) и «Память и похвала князю русскому Владимиру»[2], автором которой считается монах Киево-Печерской лавры Иаков, предположительно тот, кого Феодосий Печерский (ок. 1008 — 1074) хотел назначить своим преемником. К ним логически и хронологически примыкает наиболее древняя часть летописи «Повесть временных лет»[3] и «Сказание о Борисе и Глебе»[4], созданные в том же культурном поле, неразрывно связанном с Киево-Печерской лаврой и первыми поколениями русских монахов. Все эти памятники являются фундаментальными для русского Логоса Аполлона, поскольку в них ёмко отражается основная суть христианского учения применительно к истории, и в контексте христианизации постулируются место и роль Киевской государственности в её контексте. Эти памятники и примыкающие к ним по смыслу, стилю и эпохе стали камертоном русского образа мысли — на уровне политической и религиозной элиты.

Именно в этих текстах мы видим как осуществлялась идеологическая адопция древнерусского общества в христианский контекст. Здесь ясно видна граница, которую всячески стремились подчеркнуть авторы этих памятников, между новой христианской Русью и прежним «языческим» периодом, о котором сообщаются лишь обрывочные сведения, целиком и полностью аффектированные принципиально негативными установками новой религии. Языческая Русь в глазах составителей этих первых русских текстов есть тьма. Православие есть свет. На границе между тьмой и светом находится фигура великого князя Владимира, прославляемого и митрополитом Илларионом, и монахами Иаковом и Нестором (предположительным автором «Повести временных лет» или, как минимум, некоторых ее частей). Великий князь Владимир — ключевой гештальт русского Логоса Аполлона, он и есть тот, тот принёс свет Христовой веры на Русь. Обращение Владимира к христианству и его переход из язычества предстает парадигмальным жестом, в котором передана суть этого переломного момента русского историала. Хотя христианские авторы относятся к язычеству строго негативно, мы видели, что и прежняя реформа языческого пантеона Владимиром была выдержана полностью в духе Логоса Аполлона[5]. Но для авторов первых русских письменных памятников акцент падал как раз на обращение от язычества к христианству, и отныне русской Логос Аполлона устойчиво приобретает исключительно христианские черты.

Важно подчеркнуть здесь эксклюзивность христианского отношения к язычеству, что является яркой чертой именно Логоса Аполлона, не терпящего компромиссов и эвфемизаций. В глазах древнерусских мыслителей (подавляющее большинство которых было монахами) Владимир приносит на Русь свет, выводя ее из тьмы.

памятник 1000-летия Руси. Князь Владимир со щитом, и поверженный идол у ног его.

«Память и похвала князю русскому Владимиру» провозглашает:

Он крестил всю Русскую землю из конца в конец — и отверг нечестивое наваждение, и языческих богов, а вернее бесов, Перуна и Хорса, и других многих попрал, и сокрушил идолов. И церковь построил каменную во имя пресвятой Богородицы, прибежище и спасение душам верным, и десятину ей дал, чтобы о попах заботиться, и о сиротах, и о вдовицах, и о нищих. И потом всю землю Русскую и города все украсил святыми церквами. И отверг весь дьявольский обман, и пришёл от тьмы дьявольской на свет с детьми своими, пришёл к Богу, крещение приняв, и всю землю Русскую вырвал из пасти дьявола и к Богу привел, и к свету истинному.[6]

Крести же и всю землю Рускую от конца до конца, и поганьскыя боги, паче же и бѣсы, Перуна и Хъроса, и ины многы попра, и съкруши идолы, и отверже всю безбожную лесть. И церковь созда камену во имя пресвятыя Богородица, прибѣжище и спасение душамъ вѣрнымъ, и десятину ей дасть, тѣмъ попы набдѣти и сироты, вдовица и нищая. И потомъ всю землю Рускую и грады вся украси святыми церквами. И отвержеся всея диаволи льсти, и прииде от тмы диаволя на свѣтъ съ чады своими, приде къ Богу, крещение приимъ, и всю землю Рускую исторже изъ устъ диаволь и къ Богу приведе, и къ свѣту истиному.

Аполлон-солнечный бог

Из этого фрагмента ясно следует: до Владимира Русь принадлежала дьяволу (язычество), а теперь стала принадлежать Богу, и в этом состоит её настоящая и будущая миссия и сущность. Бескомпромиссный Логос Аполлона в его христианской форме строго и однозначно утверждает себя в концепте «света веры», и именно этот аполлонический свет отныне определяет духовную, религиозную, а также политическую и общественную вертикаль.

Русский народ православие, соборность, державность

Русские как «новый народ»

«Слово о законе и благодати» митрополита Иллариона даёт общую картину священной истории, сообщая основные смысловые моменты христианского мировоззрения. Илларион говорит об избранности иудеев и о пришествии Христа, а также о смене эры законы эрой благодати. Если иудеи были «старым народом», носителем закона, то христиане суть «новый народ», носители благодати. Это фундаментальное событие христианского историала также представляет собой поворот от тьмы к свету, но на сей раз во вселенском масштабе. Апостолы двинулись во всем концы мира, чтобы нести этот Христов свет. Так постепенно он достиг и Руси. Илларион говорит:

Вера благодатная распростерлась по всей земле и достигла нашего народа русского.[7]
Вѣра бо благодѣтьнаа по всей земли прострѣся и до нашего языка рускааго доиде.

Илларион подчеркивает разницу между иудеями — особенно теми, кто не принял Христа — и «новым народом», последовавшим за Христом. Это и есть переход от закона к благодати, причём в глазах Иллариона иудеи, продолжавшие подчиняться закону уже после Христа, представляют собой образец «беззакония» и «дьявольской гордыни». Именно поэтому он столь подробно останавливается на критике иудаизма, противопоставляя его христианству. Когда Илларион доходит до Крещения Руси, он применяет тот же (вполне аполлонический) контраст между тьмой и светом, дьяволом и Богом, «старым» и «новым», но в случае русских он соотносит с негативным полюсом язычество. Как приход Христа в целом был концом «старой эры» и соответственно «старого народа», «иудеев», так приход христианства на Русь проводит столь же отчетливую границу: «старым народом» здесь являются язычники, а «новая Русь», «новозаветная Русь» целиком и полностью сопряжена с Христом и эрой благодати. Старая Русь — язычество и тьма. Новая Русь — христианство, благодать и свет.

«Все народы помиловал преблагой Бог наш, и нас не презрел он: восхотел — и спас нас и привёл в познание истины!

Тогда как пуста и иссохша была земля наша, ибо идольский зной иссушил её, внезапно разлился источник Евангельский, напояя всю землю нашу. Как говорит Исаия: «Прольются воды странствующим в пустыне, и превратится <земля> безводная в озеро, и в земле жаждущей будет источник вод».

Тогда как слепы были мы и не видели света истины, но блуждали во лжи идольской, к тому же глухи были к спасительному учению, помиловал нас Бог — и воссиял и в нас свет разума к познанию его, по пророчеству: «Тогда отверзутся очи слепых, и уши глухих услышат».

Тогда как претыкались мы на путях погибели, бесам последуя, и не ведали пути, ведущего в жизнь <вечную>, к тому же и коснели мы языками нашими, молились идолам, а не Богу и творцу своему, посетило нас человеколюбие Божие. И уже не последуем бесам, но ясно славим Христа Бога нашего, по пророчеству: «Тогда воспрянет, как олень, хромой, и речь косноязыких будет ясной».

И хотя прежде пребывали мы в подобии зверином и скотском, не различали мы десницы и шуйцы и, прилежа земному, не заботились нисколько о небесном, ниспослал Господь и нам заповеди, ведущие в жизнь вечную, по пророчеству Осии: «И будет в день тот, говорит Господь, дам завет им быть в союзе с птицами небесными и зверями полевыми, и скажу не моему народу: «ты — народ мой», и он скажет мне: «Ты — Господь Бог мой».

Итак, быв чуждыми, наречены мы народом Божиим, быв врагами, названы сынами его.»[8]

«Вся страны благыи Богъ нашь помилова и насъ не презрѣ, въсхотѣ и спасе ны, и въ разумъ истинным приведе.
Пустѣ бо и прѣсъхлѣ земли нашей сущи, идольскому зною исушивъши ю, вънезаапу потече источникъ евангельскыи, напаая всю землю нашу. Яко же рече Исаиа: «Разверзется вода ходящиимъ по безднѣ, и будеть безводнаа въ блата, и въ земли жажущии источникъ воды будетъ».

Бывшемъ намъ слѣпомъ и истиннааго свѣта не видящемъ, нъ въ льсти идольстии блудящемъ, къ сему же и глухомъ от спасенааго учениа, помилова ны Богъ — и въсиа и въ насъ свѣтъ разума, еже познати его, по пророчьству: «Тогда отверзутся очеса слѣпыих и ушеса глухыих услышать».

И потыкающемся намъ въ путех погыбели, еже бѣсомъ въслѣдовати и пути, ведущааго въ живот, не вѣдущемь, къ сему же гугънахомъ языкы нашими, моляше идолы, а не Бога своего и творца, посѣти насъ человѣколюбие Божие. И уже не послѣдуемъ бѣсомъ, нъ ясно славимъ Христа Бога нашего, по пророчьству: «Тогда скочить, яко елень, хромыи, и ясенъ будеть языкъ гугнивыих».

И прѣжде бывшемь намъ яко звѣремь и скотомъ, не разумѣющемъ десницѣ и шюицѣ и земленыих прилежащем, и ни мала о небесныих попекущемся, посла Господь и къ намъ заповѣди, ведущаа въ жизнь вѣчную, по пророчьству Иосиину: «И будеть въ день онъ, глаголеть Господь, завѣщаю имъ завѣтъ съ птицами небесныими и звѣрьми земленыими и реку не людем моимъ: «людие мои вы», и ти ми рекуть: «Господь Богъ нашь еси ты».

И тако странни суще, людие Божии нарекохомся, и врази бывше, сынове его прозвахомъся.»[8]

При этом Илларион явно сближает иудаизм (в глобальном масштабе) и русское язычество (в локальном масштабе) через ряд контрастных оппозиций:

Итак, быв чуждыми, наречены мы народом Божиим, быв врагами, названы сынами его.
И не по-иудейски <потому его> злословим, но по-христиански благословляем;
не совет держим, как распять <его>, но как Распятому поклониться;
не распинаем Спасителя, но руки воздеваем к нему;
не прободаем ребр <его>, но пием из них <текущую животворящую кровь Христову как> источник нетления;
не тридцать сребреников взимаем за <предание> его, но «друг друга и весь живот наш» предаем ему;
не таим воскресения <его>, но во всех домах своих возглашаем: «Христос воскресе из мертвых»;
не говорим, будто был похищен он <из гроба>, но <возвещаем>, что вознесся туда, где и был;
не не веруем, но, как и Петр, к нему взываем: «Ты — Христос, Сын Бога живого» — <и восклицаем вместе> с Фомой: <Ты — Господь наш и Бог> — и с разбойником <благоразумным>: «Помяни нас, Господи, во царствии твоем»![9]

«И тако странни суще, людие Божии нарекохомся, и врази бывше, сынове его прозвахомъся.
И не иудеискы хулимъ, нъ христианьскы благословимъ;
не совѣта творим, яко распяти, нъ яко Распятому поклонитися;
не распинаемь Спаса, нъ рукы к нему въздѣваемь;
не прободаемь ребръ, нъ от них пиемь источьникъ нетлѣниа;
не тридесяти сребра възимаемь на немь, нъ «другъ друга и весь животъ нашь» тому прѣдаемь;
не таимъ въскресениа, нъ въ всѣх домех своих зовемь: «Христос въскресе изъ мертвыих»;
не глаголемь, яко украденъ бысть, но яко възнесеся, идеже и бѣ;
не невѣруемь, нъ яко Петръ къ нему глаголемь: «Ты еси Христос, сынъ Бога живааго», съ Фомою: «Господь нашь и Богъ ты еси»,* съ разбойникомъ: «Помяни ны, Господи, въ царствии своемь».[9]

Города и крепости Хазарии
Темно и светло-жёлтым обозначена наибольшая территория,
занимаемая каганатом в IX веке;
жёлтым — территория, утраченная каганатом в IX веке в результате арабо-хазарских войн;
оранжевые точки — хазарские города и крепости

Едва ли иудаизм был хорошо знаком русским XI века, хотя его широкое распространение в Хазарии, которая несколько веков выступала гегемоном, собиравшим дань с некоторых восточно-славянских племён, позволяет предположить, что некоторое представление — по крайней мере в русской элите — об иудаизме имелись. Но Илларион здесь использует «иудаизм», скорее, как метафору, сравнивая его с «русским язычеством». До Владимира русские были «иудеями» в том смысле, что представляли собой «старый народ», «ветхих русских». И поэтому их мировоззрение было заблуждением и «бесопоклонством».

Княгиня Ольга в храме св. Софии в Константинополе. В Византии существовало поверье, что купол Святой Софии на золотых цепях спускается с неба. Так объясняли огромные размеры храма: 77 метров в длину и почти 72 метра в ширину, высота храма 56 метров, а диаметр купола около 33 метра. Солнечный свет проникает в собор через сорок окон, расположенные по всей окружности купола, и создаётся ощущение, словно, что купол собора Святой Софии стоит на солнечных лучах, а православие граничит с Богом.

Лишь бабка князя Владимира великая княгиня Ольга (ок. 920 — 969), первой принявшая крещение, изменила положение дел, а Владимир довершил дело перехода русского историала к новой эре — к эре русской благодати.

Крещение князя Владимира в Корсуне

Илларион описывает обращение Владимира и последующее за ним крещение Руси как внезапное событие. В этом он видит прямое вмешательство Божьей воли.

«Так, произволением Божиим о человеческом роде, и произошло. И совлек с себя князь наш — вместе с одеждами — ветхого человека, отложил тленное, отряс прах неверия — и вошел в святую купель. И возродился он от Духа и воды: во Христа крестившись, во Христа облекся; и вышел из купели просветленный, став сыном нетления, сыном воскресения. Имя он принял древнее, славное в роды и роды — Василий, с которым и вписан в книгу жизни в вышнем граде, нетленном Иерусалиме.

И, совершив сие, не остановился он на том в подвиге благочестия и не только тем явил вселившуюся в него любовь к Богу. Но простерся далее, повелев и всей земле < своей > креститься во имя Отца и Сына и Святого Духа, чтобы во всех градах ясно и велегласно славиться Святой Троице и всем быть христианами: малым и великим, рабам и свободным, юным и старцам, боярам и простым людям, богатым и убогим. И не было ни одного противящегося благочестивому повелению его, даже если некоторые и крестились не по доброму расположению, но из страха к повелевшему <сие>, ибо благочестие его сопряжено было с властью.

И в единовремение вся земля наша восславила Христа со Отцом и со Святым Духом. Тогда идольский мрак стал удаляться от нас — и явилась заря правоверия; тогда тьма служения бесовского исчезла — и слово евангельское осияло нашу землю. <Тогда> капища разрушались и поставлялись церкви, идолы сокрушались и являлись иконы святых, бесы убегали, крест же освящал грады.[10]

«Еже и бысть, Богу тако изволившу и възлюбившу человѣчьское естьство. Съвлѣче же ся убо каганъ нашь и съ ризами ветъхааго человѣка, съложи тлѣннаа, оттрясе прахъ невѣрна и вълѣзе въ святую купѣль. И породися от Духа и воды, въ Христа крестився, въ Христа облѣчеся, и изиде от купѣли бѣлообразуяся, сынъ бывъ нетлѣниа, сынъ въскрѣшениа. Имя при имъ вѣчно, именито на роды и роды, Василии, имже написася въ книгы животныа въ вышниимъ градѣ и нетлѣннѣимъ Иерусалимѣ.

Сему же бывыиу, не доселѣ стави благовѣрна подвига, ни о том токмо яви сущую въ немь къ Богу любовь. Нъ подвижеся паче, заповѣдавъ по всей земли и крьститися въ имя Отца и Сына и Святаго Духа, и ясно и велегласно въ всѣх градѣх славитися Святѣй Троици, и всѣмъ быти христианомъ малыим и великыимъ, рабомъ и свободныим, уныим и старыим, бояромъ и простыим, богатыим и убогыимъ. И не бы ни единого же противящася благочестному его повелѣнию, да аще кто и не любовию, нъ страхом повелѣвшааго крещаахуся, понеже бѣ благовѣрие его съ властию съпряжено.

И въ едино время вся земля наша въслави Христа съ Отцемь и съ Святыимъ Духомъ. Тогда начатъ мракъ идольскыи от нас отходити, и зорѣ благовѣрна явишася; тогда тма бѣсослуганиа погыбе, и слово евангельское землю нашю осиа. Капища разрушаахуся, и церкви поставляахуся, идоли съкрушаахуся, и иконы святыих являахуся, бѣси пробѣгааху, крестъ грады свящаше.»[10]

Князь Владимир «совлекается ветхого человека» и рождается от Святого Духа в купели. И также вся Русь «въ едино время» обращается к Христу и меняет свою сущность.

Философия христианства приходит на Русь

Точно на таком же толковании истории строится «Повесть временных лет». Она сопрягает русскую историю с библейской, определяя русских как потомков одного из сыновей Ноя — Иафета. Тем самым русские получают место в общей картине мира, соответствующей христианским представлениям. Далее следует рассказ о посещении апостолом Андреем территорий Древней Руси (относящейся к области Скифии) и о его пророчестве, предвещающим Руси великое будущее и принятие Христовой веры.

Рюрик — Аскольд и Дир -поход на Царьград 688 г.

Чрезвычайно важны сведения летописи о призвании Рюрика и первых правителях Руси. Именно из анализа этой хроники мы и можем составить себе ясное представление о преобладающем типе русских князей до Владимира: их аполлоническая идентичность не подлежит сомнению. Мы видим прежде всего бесстрашных воинов, представителей агрессивной андрократии, проводящих жизнь в набегах и сборе дани. При этом до Владимира — по крайней мере, на основании древнейших хроник — мы не видим попыток оформить Логос Аполлона в какую-то законченную и стройную систему. Безусловно, здесь преобладает индоевропейская трёх функциональная структура организации общества, небесные культы, солярное жречество и устойчивый патриархат[11]. Но масштабных и законченных форм Логос Аполлона не обретает, оставаясь тем, что мы назвали «протоформой». Мы не видим здесь подчеркнутого интереса к метафизике времени, эсхатологии и ярко выраженного дуализма. Скорее всего, в основе государственного мировоззрения того периода лежит своего рода «недуальный аполлонизм», не имевший строгих и однозначных формул.

Рюрик передаёт младенца Игоря своему родственнику Олегу. Миниатюра Радзивилловской летописи XV века.

Первые правители Руси — Олег (? — 912), Игорь (ок. 878 — 945), Святослав (942 — 972) — строят могущественное и независимое царство, и в его постоянно растущих границах и могуществе и находит своё наиболее наглядное воплощение русский Логос Аполлона.

А.С. Пушкин в «Песнь о вещем Олеге»:
«Победой прославлено имя твое:
Твой щит на вратах Цареграда»

Договоры в византийцами, приводимые в «Повести временных лет», призваны показать, насколько велико было могущество русского государства, способного одолеть Византийскую Империю и заставить ее на равных заключать союзы и договора с русскими.

Но и в «Повести временных лет» собственно история начинается с Крещения Руси и князя Владимира. Именно князь Владимир первым из русских князей начинает задумываться собственно о Логосе. Его заботит не только наличие властной вертикали и политического могущества, но и философско-теологическая подоплека власти. Именно князь Владимир первым из русских великих князей предпринимает попытки придать русской мысли образ. Это видно уже в реформе пантеона[12], где русский княжеский Логос выражает себя в совокупности солярных патриархальных божеств, вероятно, объединенных некоторой теологической структурой, восстановить которую не представляется возможной. Но будучи не удовлетворенным этим, Владимир продолжает свои поиски.

Так , согласно «Повести временных лет», в 986 году к его двору начинают прибывать проповедники различных религий. Наверняка, они приходили на Русь и ранее, но, скорее всего, большого интереса у князей не вызывали. Владимир же начинает их принимать, внимательно прислушивается к аргументам, старается понять сущность их философских и богословских учений. После мусульман и католиков приходят православные греки. В высшей степени важно, что «Повесть временных лет» называет представителя византийского православия именно «философом».

Затем прислали греки к Владимиру философа.[13]
По семъ прислаша грѣци къ Володимиру философа

Безымянный философ[14] не только опровергает (в довольно наивных выражениях) аргументы проповедников других религий, но и развертывает перед Владимиром всю панораму православного вероучения — от Ветхого Завета до Нового. Даже если речь идёт о позднейшей вероучительной вставке, принципиально то, что Владимир демонстрирует внимание к основам богословия, то есть прислушивается к Логосу, и показательно, что грек, излагающий основы православия, назван «философом»[15]. Это первый исторически зафиксированный контакт русского государства с философией.

Содержание речи православного философа, действительно, как и само христианское учение в целом, требует основательных философских способностей. Разговор Владимира с философом передан на основе классических канонов многих эллинистических текстов, где мудрец даёт наставление царю в философии и вере. Так, в частности, построены герметические диалоги Тата с царем Аммоном, алхимика Морьенуса с царем Халидом и позднейший апокриф «Аристотелевы врата»[16], весьма популярный на Руси, где описана воображаемая беседа Аристотеля с Александром Великим. Этот сюжет показывает классическое для аполлонической культуры соотношение жреческого начала с царским. Только тот правитель считается легитимным, который следует за трансцендентными установками Божества, что представляет собой жрец (мудрец, философ). Аналогом такого наставления мудреца политику в более общем смысле являются Платоновские диалоги «Алкивиад I»[17] и «Алкивиад II»[18], в которых Сократ передает своему ученику крупному греческому политику Алкивиаду знания трансцендентных нормативов политической философии.

Смысл беседы греческого философа с Владимиром воспроизводит именно такой алгоритм: грек рассказывает князю Владимиру основы православного учения, а Владимир ему внимает, время от времени задавая уточняющие вопросы. Это своего рода «царское посвящение» в структуру трансцендентного Логоса.

свержение идола Перуна христианами

После беседы с философом князь Владимир выжидает ещё некоторое время, а затем принимает решение креститься самому и окрестить Русь. При этом Владимир утверждает православие как «аполлоническую» систему столь же «аполлоническими» методами: всех тех, кто намерен сопротивляться христианизации, он объявляет своими личными врагами:

Затем разослал Владимир посланцев своих по всему городу сказать: «Если не придёт кто завтра на реку — будь то богатый, или бедный, или нищий, или раб,— будет мне врагом».[19]

По сем же Володимиръ посла послы своя по всему граду, глаголя: «Аще не обрящеться кто заутра на рѣцѣ, богатъ ли, убогъ, или нищъ, или работенъ — противникъ мнѣ да будетъ».[19]

В целом здесь мы имеем дело с характерным для всей вертикальной организации насилием, ориентированным сверху вниз. Показательно, что является главным аргументом в принятии христианства простым людом:

Услышав это, с радостью пошли люди, ликуя и говоря: «Если бы не было это хорошим, не приняли бы этого князь наш и бояре».[20]

И се слышавше, людье с радостью идяху, радующеся и глаголаху: «Аще бы се не добро было, не бы сего князь и бояри прияли».[20]

Снова мы видим прямую вертикаль, организованную по оси приказание/исполнение. Князь и бояре приказывают, значит, необходимо подчиняться. Очевидно, что под «людьми» здесь понимают прежде всего горожане и напрямую зависимые от князя и бояр слуги. Они выполняют волю князя в выборе веры не потому, что их убедила её истинность или красота, а потому, что так повелел правитель. Крестьянство (то есть народ в целом) на этом этапе не могло быть включено в процесс христианизации немедленно, и это заняло многие столетия.

Христианизация изначально касалась прежде всего политической элиты, то есть тех сословий, и которые и ранее были на Руси носителями аполлонического Логоса. На сей раз этот Логос принимает более определенную форму, закрепленную в богословии, философии, книжной традиции и привносимом вместе с ней церковно-славянском языке. Важно, что князь Владимир ставит перед собой цель сформировать новое мировоззрение элиты через обязательное образование. Для этого он также прибегает к насилию.

Посылал он собирать у лучших людей детей и отдавать их в обучение книжное. Матери же детей этих плакали о них, ибо не утвердились ещё они в вере и плакали о них как о мёртвых.[21]

И, пославъ, нача поимати у нарочитой чади дѣти, и даяти на учение книжное. А матери же чадъ своихъ плакахуся по нихъ, и еще бо ся бяху не утвѣрдилѣ вѣрою, но акы по мерьтвѣцѣ плакахуся.[21]

Под «лучшими людьми» («нарочитой чадью») имеются в виду представители боярского сословия. Они, действительно, умирают для предыдущей культуры, и рождаются для новой — христианской, получив совершенно новое образование.

Святые Братья Борис и Глеб

Борис и Глеб: правда и право.

После смерти князя Владимира среди его 12 сыновей начинается междоусобица, в ходе которой старший брат Святополк Окаянный (ок. 980 — 1019) убивает младших братьев Бориса (ок. 990 — 1015) и Глеба (ок. 990 — 1015), которые принимают смерть от руки убийц смиренно и без сопротивления, закрепляя тем самым в русской культуре христианский идеал, резко отличавшийся от прежней языческой этики. Так Борис и Глеб становятся ярчайшими представителями «новой Руси». В них проявляется принцип сыновьего почтения к старшим (в данном случае к брату Святополку), непротивление злу и благочестивая преданность вере. Они — первые князья-мученики, и их фигуры открывают долгую и богатую традицию русской святости.

В «Сказании о Борисе и Глебе» мы встречаем также первое упоминание о внутреннем зле. Злом теперь является уже не просто старо-русский период язычества, и не окружающие нехристианские народы, но сам князь, Святополк Окаянный, вставший на ложный путь, оказавшись во власти дьявола.

«Когда увидел дьявол, исконный враг всего доброго в людях, что святой Борис всю надежду свою возложил на Бога, то стал строить козни и, как в древние времена Каина, замышлявшего братоубийство, уловил Святополка. Угадал он помыслы Святополка, поистине второго Каина: ведь хотел перебить он всех наследников отца своего, чтобы одному захватить всю власть.[22]

Видѣвъ же дияволъ и искони ненавидяй добра человѣка, яко вьсю надежю свою на Господа положилъ есть святый Борисъ, начатъ подвижьнѣи бываати, и обрѣтъ, якоже преже Каина на братоубийство горяща, тако же и Святопълка. По истинѣ въторааго Каина улови мысль его, яко да избиеть вся наслѣдьникы отьца своего, а самъ приимьть единъ въсю власть.»[22]

Власть в духе христианского учения не есть отныне высшая мера величия. Против силы здесь утверждается принцип благочестия, смирения и православная этика, что образует новый норматив — не просто княжеского Логоса, а православной интерпретации священной власти, легитимной в полной мере лишь тогда, когда она строится на христианских добродетелях, образцами которых являются святые Борис и Глеб. Именно они наследуют духовную линию своего отца князя Владимира и являются его подлинными легитимными наследниками, тогда как Святополк Окаянный представляет собой княжеской гештальт, не придавший новой вере серьезного значения и «уловленный дьяволом».

«Сказание о Борисе и Глебе» становится важнейшим памятником древнерусской литературы, поскольку в нем наглядно и на жизненных примерах показывается образец христианского поведения. Это новый этико-религиозный стандарт Святой Руси, который хотя далеко не всегда соблюдался в конкретной жизни, тем не менее, оставался неизменным образцом и мерой легитимного княжеского поведения.

Так уже на самом раннем этапе намечено различие между «правом» и «правдой», которые соответствуют внешнему государственному кодексу (закону) и внутренней христианской этике. С этой парой понятий можно соотнести преступление и законопослушание в области права (государства) и греха и добродетели в области правды (христианской морали). Святополк назван «Окаянным» именно с точки зрения христианской правды. То, что он совершил, является прежде всего грехом против христианской нравственности — нарушением заповеди любви к ближнему. Точно также и подвиг Бориса и Глеба представляет собой именно акт святости, мученичество, высшее выражение христианской «правды», где на первый план выходят христианские добродетели — любовь, отказ от насилия, смирение.

Первые произведения русской письменности вращаются вокруг князя Владимира и его сыновей, образуя законченный цикл оформления образа русского Логоса Аполлона в его изначально-христианской версии.

Княжеское благочестие Владимира Мономаха

Эпоха князя Владимира и примыкающий к ней период правления князя Ярослава Мудрого (ок. 978 — 1054) заложили основы политико-религиозной идеологии, которая оказала решающее влияние на все последующие этапы утверждения русского государственного Логоса. Политическая вертикаль отныне неразрывно связывалась с христианским учением, с одной стороны, укрепляя аполлонизм правящей элиты трансцендентным измерением («правда» как основа «права»), а с другой, несколько смягчая — в духе христианской этики — формы княжеской власти в отношении низших сословий.

Это ярко видно на примере «Поучения Владимира Мономаха», написанного для его сыновей и сохранившегося в тексте Лаврентьевской летописи. Оно состоит преимущественно из тщательно подобранных цитат из святоотеческой литературы. Так, Владимир Мономах (1053 — 1125) дает краткий обзор нормативного поведения христианского правителя:

«Всего же более убогих не забывайте, но, насколько можете, по силам кормите и подавайте сироте и вдовицу оправдывайте сами, а не давайте сильным губить человека. Ни правого, ни виновного не убивайте и не повелевайте убить его; если и будет повинен смерти, то не губите никакой христианской души. Говоря что-либо, дурное или хорошее, не клянитесь Богом, не креститесь, ибо нет тебе в этом никакой нужды. Если же вам придётся крест целовать братии или кому-либо, то, проверив сердце своё, на чем можете устоять, на том и целуйте, а поцеловав, соблюдайте, чтобы, преступив, не погубить души своей. Епископов, попов и игуменов чтите, и с любовью принимайте от них благословение, и не устраняйтесь от них, и по силам любите и заботьтесь о них, чтобы получить по их молитве от Бога. Паче же всего гордости не имейте в сердце и в уме, но скажем: смертны мы, сегодня живы, а завтра в гробу; всё это, что ты нам дал, не наше, но твоё, поручил нам это на немного дней. И в земле ничего не сохраняйте, это нам великий грех. Старых чтите, как отца, а молодых, как братьев. В дому своем не ленитесь, но за всем сами наблюдайте; не полагайтесь на тиуна или на отрока, чтобы не посмеялись приходящие к вам, ни над домом вашим, ни над обедом вашим. На войну выйдя, не ленитесь, не полагайтесь на воевод; ни питью, ни еде не предавайтесь, ни спанью; сторожей сами наряживайте, и ночью, расставив стражу со всех сторон, около воинов ложитесь, а вставайте рано; а оружия не снимайте с себя второпях, не оглядевшись по лености, внезапно ведь человек погибает. Лжи остерегайтеся, и пьянства, и блуда, от того ведь душа погибает и тело. Куда бы вы ни держали путь по своим землям, не давайте отрокам причинять вред ни своим, ни чужим, ни селам, ни посевам, чтобы не стали проклинать вас. Куда же пойдете и где остановитесь, напоите и накормите нищего, более же всего чтите гостя, откуда бы к вам ни пришел, простолюдин ли, или знатный, или посол; если не можете почтить его подарком,— то пищей и питьем: ибо они, проходя, прославят человека по всем землям, или добрым, или злым. Больного навестите, покойника проводите, ибо все мы смертны. Не пропустите человека, не поприветствовав его, и доброе слово ему молвите. Жену свою любите, но не давайте им власти над собой. А вот вам и основа всему: страх Божий имейте превыше всего.[23]

«Всего же паче убогых не забывайте, но елико могуще по силѣ кормите, и придайте сиротѣ, и вдовицю оправдите сами, а не вдавайте силным погубити человѣка. Ни права, ни крива не убивайте, ни повелѣвайте убити его; аще будеть повиненъ смерти, а душа не погубляйте никакояже хрестьяны. Рѣчь молвяче, и лихо и добро, не кленитеся Богомь, ни хреститеся, нѣту бо ти нужа никоеяже. Аще ли вы будете крестъ цѣловати к братьи или г кому, а ли управивъше сердце свое, на немже можете устояти, то же цѣлуйте, и цѣловавше блюдѣте, да не, приступни, погубите душѣ своеѣ. Епископы, и попы, и игумены… с любовью взимайте от них благословленье, и не устраняйтеся от них, и по силѣ любите и набдите, да приимете от них молитву… от Бога. Паче всего гордости не имѣйте в сердци и въ умѣ, но рцѣмъ: смертни есмы, днесь живи, а заутра в гробъ; се все, что ны еси вдалъ, не наше, то твое, поручил ны еси на мало дний. И в земли не хороните, то ны есть великъ грѣхъ. Старыя чти яко отца, а молодыя яко братью. В дому своемь не лѣнитеся, но все видите; не зрите на тивуна, ни на отрока, да не посмѣются приходящий к вам ни дому вашему, ни обѣду вашему. На войну вышедъ, не лѣнитеся, не зрите на воеводы; ни питью, ни ѣденью не лагодите, ни спанью; и сторожѣ сами наряживайте, и ночь, отвсюду нарядивше около вой, тоже лязите, а рано встанѣте; а оружья не снимайте с себе вборзѣ, не разглядавше лѣнощами, внезапу бо человѣкъ погыбаеть. Лжѣ блюдися и пьяньства и блуда, в томъ бо душа погыбаеть и тѣло. Куда же ходяще путемъ по своимъ землямъ, не дайте пакости дѣяти отрокомъ, ни своимъ, ни чюжимъ, ни в селѣх, ни в житѣх, да не кляти вас начнуть. Куда же пойдете, идеже станете, напойте, накормите унеина; и боле же чтите гость, откуду же к вам придеть, или простъ, или добръ, или солъ; аще не можете даромъ — брашном и питьемь: ти бо мимоходячи прославятъ человѣка по всѣм землям любо добрым, любо злымъ. Болнаго присѣтите; надъ мертвеця идѣте, яко вси мертвени есмы. И человѣка не минѣте, не привѣчавше, добро слово ему дадите. Жену свою любите, но не дайте имъ надъ собою власти. Се же вы конецъ всему: страхъ Божий имѣйте выше всего.»[23]

Здесь видно, как чисто христианские добродетели — любовь, милосердие, помощь ближнему, прощение, благочестие — переплетаются с воинскими — личная ответственность за ведение хозяйства, дисциплину войска во время похода, соблюдение правил безопасности («а оружья не снимайте с себе вборзѣ») и т.д. Этими принципами и руководствовалась политическая элита, и дружина (боярство и гридь) во всем следовала за князьями. Трудно представить себе, чтобы наставление — «Ни права, ни крива не убивайте, ни повелѣвайте убити его; аще будеть повиненъ смерти, а душа не погубляйте никакояже хрестьяны» — соблюдалось буквально, поскольку согласно закону (праву) за некоторые преступления полагалась смертная казнь, да и убийство в ходе усобиц было широко распространенным явлением. Но важнее не то, до какой степени предписания Владимира Мономаха, основанные на принципах государственного Логоса, заложенных святым Владимиром, исполнялись в действительности, а то, что именно так выглядел норматив княжеского поведения — идеал и образец, к которому должна была стремиться политическая элита. Вертикальность государственной идеологии была подчеркнуто двоякой, сочетая в себе аскетический идеал, образцом которого выступало монашество, и воинские добродетели — мужество, стойкость, личная ответственность, способность лично управлять делами государства, войска, двора.

В «Поучении Владимира Мономаха» окончание содержит описание типичного времяпровождения князя. Оно начинается с молитвы и посещения церкви.

«Добро же творя, не ленитесь ни на что хорошее, прежде всего к церкви: пусть не застанет вас солнце в постели. Так поступал отец мой блаженный и все добрые мужи совершенные. На заутрене воздавши Богу хвалу, потом на восходе солнца и увидев солнце, надо с радостью прославить Бога и сказать: «Просвети очи мои, Христе Боже, давший мне свет твой прекрасный». И ещё: «Господи, прибавь мне год к году, чтобы впредь, в остальных грехах своих покаявшись, исправил жизнь свою».[24]

«Добрѣ же творяще, не мозите ся лѣнити ни на что же доброе, первое к церкви: да не застанетъ вас солнце на постели; тако бо отецъ мой дѣяшет блаженый и вси добрии мужи свершении. Заутренюю отдавше Богови хвалу, и потомъ солнцю въсходящю, и узрѣвше солнце, и прославити Бога с радостью и рече: «Просвѣти очи мои Христе Боже, иже далъ ми еси свѣтъ твой красный!» И еще: «Господи, приложи ми лѣто къ лѣту, да прокъ, грѣховъ своих покаявъся, оправдивъ животъ».[24]

Здесь вполне можно увидеть отголоски древнего солярного мировоззрения индоевропейской элиты. Приходя в христианскую церковь к заутрени, князь призван встречать восход небесного светила — символа власти, воли, могущества и чистоты. За этим начинался обычная княжеский день:

«Так я хвалю Бога и тогда, когда сажусь думать с дружиною, или собираюсь творить суд людям, или ехать на охоту или на сбор дани, или лечь спать: спанье в полдень назначено Богом; по этому установленью почивают ведь и зверь, и птица, и люди.» [25]

«Тако похвалю Бога! И сѣдше думати с дружиною, или люди оправливати, или на ловъ ѣхати, или поѣздити, или лечи спати: спанье есть от Бога присужено полудне. Отъ чина бо почиваетъ и звѣрь, и птици и человѣци.» [25]

Князь проводит время в обсуждении государственных дел с дружиною, откуда берёт начало боярская Дума. Показательно, что сам глагол «думать» в древнерусском языке означал «коллективное мышление». Современный русский филолог В.В.Колесов (1934 —2019) справедливо замечает по этому поводу:

«В древней Руси думали сообща, а мыслили поодиночке. Мысль —факт индивидуального умственного напряжения, результат личного желания, целью которого неизбежно станет личный интерес. В патриархальном обществе это не одобряется, гораздо больше доверия к думе. Дании Заточник много говорит — и все пословицами — как хорошо, если думают вместе, думают много, думают правильно: «И же дума крѣпка — и грады тверды».[26]

Князь также разбирает судебные вопросы («творит суд»), охотится и собирает дань. Дань, как мы неоднократно подчеркивали в других томах трилогии, посвященной русского Логосу[27], является главной линией, соединяющей государство и народ.

Здесь следует заметить также, что послеобеденный дневной сон в Древней Руси считался необходимым элементом бытового благочестия, впрочем как и ночные мотивы (чтение «Полунощницы»). Обычай некоторое время спать днём и бодрствовать ночью (у монахов это названо «ночеденствием») имеет глубокую и вероятно чрезвычайно древнюю символическую нагрузку: человек противопоставляет цикл субъекта внешним условиям окружающего мира, утверждая тем самым свою дистанцию от него и духовную автономию. В христианстве это опирается на принципиально важные слова Христа, произнесенные в разговоре с Пилатом:

Царство Моё не от мира сего. [28] ἡ βασιλεία ἡ ἐμὴ οὐκ ἔστιν ἐκ τοῦ κόσμου τούτου

«Царство мира сего» это и условия космоса и отчасти политическая система государства, необходимая для поддержания порядка. Христианство привносит в это ещё одно измерение — церковно-религиозное. Отчасти и природа, и политика принимаются и наделяются смыслом и символическим значением. Но вместе с тем утверждается и второй — более глубокий и возвышенный — уровень существования, где нормы «права» или «естества» преодолеваются, и где святость и любовь, а также духовная воля подчиняют себе область имманентного.

В отличие от более акцентированного в католичестве дуализма между «Градом Божиим» (civitas Dei) и «Градом земным» (civitas terrena)[29], православная традиция не противопоставляет друг другу жестко «царство земное» и «царство Божие», но стремится сочетать их — прежде всего в идеале православной Империи, который распространяется и на более низкие уровни политической системы — на великокняжескую и княжескую власть. Поэтому «княжеское благочестие» Мономаха включает «правду» в «право», стараясь сблизить закон с добродетелью, сохраняя при этом линию, разделяющую два онтологических уровня.

Источники и примечания

[1] Слово о Законе и благодати / Библиотека литературы Древней Руси. Т. 1. СПб.: Наука, 1997. [2] Память и похвала князю русскому Владимиру / Библиотека литературы Древней Руси. Т. 1.

[3] Повесть временных лет / Библиотека литературы Древней Руси. Т. 1.

[4] Сказание о Борисе и Глебе/ Библиотека литературы Древней Руси. Т. 1.

[5] Дугин А.Г. Ноомахия. Русский историал. Народ и государство в поисках субъекта.

[6] Память и похвала князю русскому Владимиру. С. 318 — 319.

[7] Слово о Законе и благодати. 38 — 39.

[8] Слово о Законе и благодати. 40 — 41.

[9] Слово о Законе и благодати. 40 — 41.

[10] Слово о Законе и благодати. С. 44 — 45.

[11] Дугин А.Г. Ноомахия. Логос Турана. Индоевропейская идеология вертикали.

[12] Дугин А.Г. Ноомахия. Русский историал. Народ и государство в поисках субъекта.

[13] Повесть временных лет. С. 134 — 135.

[14] Петрухин В. Я. Древняя Русь, IX в. — 1263 г. М.: АСТ, 2005.

[15] Громов М.Н. Образы философов в Древней Руси. М.: ИФ РАН, 2010.

[16] Сперанский М. Из истории отреченных книг. Аристотелевы врата, или Тайная тайных. СПб.: Типография М.А.Александрова, 1908.

[17] Платон. Алкивиад I/Платон. Собрание сочинений в четырех томах. Т. 1. М.: Мысль, 1990.

[18] Платон. Алкивиад II/Платон. Собрание сочинений в четырех томах. Т. 1. М

[19] Повесть временных лет. С. 162 — 163.

[20] Повесть временных лет. С. 162 — 163.

[21] Повесть временных лет. С. 162 — 163.

[22] Сказании о Борисе и Глебе. С. 332 — 333.

[23] Поучение Владимира Мономаха/ Библиотека литературы Древней Руси. Т. 1. С. 462 — 463.

[24] Поучение Владимира Мономаха. С. 464 — 465.

[25] Поучение Владимира Мономаха. С. 464 — 465.

[26] Колесов В.В. Древняя Русь: наследие в слове. Кн. 4. Мудрость слова. СПб.: Филологический факультет Санкт-Петербургского государственного университета; Нестор-История, 2011. С. 84.

[27] Дугин А.Г. Ноомахия. Царство Земли. Структура русской идентичности; Он же. Дугин А.Г. Ноомахия. Русский историал. Народ и государство в поисках субъекта.

[28] Евангелие от Иоанна. Гл. 18:36.

[29] Августин. О граде Божием/ Августин. Творения. Т. 3. Санкт-Петербург; Киев: Алетейя, УЦИММ-Пресс, 1998.

Товарищу Нетте, пароходу и человеку
Фёдор Полетаев герой СССР и итальянского Сопротивления

Оставить комментарий

Ваш email не будет опубликован.Необходимы поля отмечены *

*