Изображения людей и деревьев на золотых поясных застёжках

М.И. Артамонов  «Сокровища саков».  Глава 5. Сибирское золото. Поясные застежки. 

Изображения людей и деревьев на золотых поясных застёжках 

Специального внимания заслуживают золотые поясные застёжки Сибирской коллекции с изображениями людей и деревьев. Их две пары, и обе относятся к типологически ранней группе с полукруглым выступом; на одной из них таких выступов не один, а два.

На этой паре застёжек (илл. 184-185) на фоне леса, состоящего из изогнутых стволов и ветвей с листьями, образующих два полукруглых выступа у верхнего края пластины, замкнутой с узкой стороны каменистой скалой, изображён охотник на лошади, мчащейся в летучем галопе, то есть с вытянутыми в противоположные стороны передними и задними ногами. Он стреляет из туго натянутого лука оперённой стрелой в бегущего тем же аллюром перед лошадью кабана с могучими клыками и развевающейся щетиной на голове.

Перед кабаном представлена вздыбленная лошадь с перекрученной шеей и повёрнутой назад головой. Эта лошадь с согнутыми ногами повержена страшным зверем на землю и помещена в композиции вертикально потому, что для иного размещения её не было места. Всадник успел соскочить с этой лошади и забраться на дерево; стоя на его ветке, он одной рукой с надетым на неё луком держится за другую ветку, а второй рукой тянет лошадь за повод, что и заставило её неестественно изогнуть шею. С противоположного края этой сцены изображён козёл, карабкающийся на гору и прячущийся среди деревьев. У него повёрнутая назад голова, изогнутый рог, бородка и открытый рот с высунутым языком. Козёл явно испуган и спасается от охотников. Сцена представлена очень динамично, с рядом подробностей и реалистических деталей.

Правая и левая пластины этих застёжек имеют некоторые различия между собой. В соответствии с их положением персонажи композиции представлены на них с разных сторон. Так, у всадника, стреляющего из лука, на правой пластине изображена левая сторона, а на левой соответственно правая. Туловище его слева показано в три четверти спереди, а справа — со спины; его правая рука, натягивающая тетиву, в одном случае закрыта его же головой, тогда как левая, держащая лук, видна на всю длину; в другом случае закрытой головой лошади оказывается его левая рука. У человека на дереве различия ещё более значительны. На левой пластине он держится за ветку левой рукой, а правой натягивает повод, на правой пластине наоборот повод в левой руке, а в правой, уже без надетого на неё лука, ветка. Но что особенно важно, у персонажей, изображённых на разных пластинах с разных сторон, видны различные детали одежды и висящее на поясе оружие.

У охотников непокрытые головы с зачёсанными назад сравнительно короткими волосами и длинные усы без бороды. Причерноморские скифы в греческих изображениях или бородатые, или вовсе без растительности на лице, но в местной скульптуре («каменных бабах») они, как правило, безбородые, с висящими усами.

Охотники, изображённые на сибирских пластинах, одеты в куртки с широкой каймой вдоль борта и по подолу, с вырезом или сердцевидной накладкой у ворота позади. Узкие рукава схвачены у запястья манжетами. У охотников узкие штаны и мягкие сапоги (скифики) с довольно высокими голенищами.

У каждого справа к туго затянутому поясу подвешен на специальных ремнях колчан в виде длинной коробки, соединённый с находящимся позади её особым, кажется, мягким футляром для лука. По своей форме и устройству этот колчан отличается от скифского горита и приближается к колчанам сарматского времени, известным по керченским рельефам. Однако небольшой сложный лук сигмаобразной формы не отличается от обычного скифского лука.

У всадника на коне на поясе слева висит меч в ножнах, снабжённый длинной рукояткой с брусчатым навершием и прямым перекрестьем с закруглёнными концами. Характерной для ножен скифского акинака боковой лопасти для подвешивания у него нет, способ ношения его, как заметил Гинтерс, сарматский.

 

Что же касается формы меча, то, поскольку можно судить по изображению, он относится к той группе сарматских мечей, которая представляет переход от меча с брусковидным навершием и бабочкообразным перекрестьем к мечу с таким же навершием, но с прямым или дуговидным перекрестьем и датируется IV-III вв. до н.э.

Не менее детально изображены принадлежности конского снаряжения. Кони с подстриженной гривой, с пучком волос — чёлкой между ушами и подвязанным узлом хвостом. Перекрестья уздечных ремней у лошади под всадником украшены круглыми бляхами, по сторонам её головы от ушей свешиваются кисти. Удила с двудырчатыми псалиями соединены с уздой раздвоенными ремнями. Мягкое седло с передней и задней луками хорошо видно на вздыбленной лошади без седока; оно укреплено на спине коня подпругой, нагрудными и подхвостным ремнями, украшенными бляхами и подвесками. Стремян нет, всадник плотно обхватывал бока лошади согнутыми ногами.

Пластины усыпаны многочисленными цветными вставками. Особенно много инкрустаций из бирюзы на фигурах людей и на лошадиной сбруе. Ими выделены различные части одежды, причём вставки сделаны по форме соответствующей детали. Бирюзой же обозначено туловище козла, листья на деревьях и отдельные камни на скале. В глаза людей и животных часто вставлено чёрное стекло или камень.

Не менее интересно содержание изображений на второй паре застёжек (илл. 189-190). Здесь представлено высокое дерево с ветвями, заканчивающимися опущенными листьями. Под ним расположилась на отдых группа людей, состоящая из двух мужчин и одной женщины. С ними пара осёдланных лошадей, из чего можно заключить, что на одной лошади ехали два человека, должно быть, мужчина с женщиной. Мужчина и женщина сидят с поджатыми ногами по обе  стороны от дерева, а на их коленях, вытянувшись во весь рост, лежит второй мужчина. Одна его рука подложена под голову, а другая протянута вдоль туловища. Он, по-видимому, спит, хотя и изображён с открытыми глазами. В руках сидящего мужчины повод от пары лошадей, завершающих группу отдыхающих с одной стороны. На нижнем сучке дерева висит колчан, соединённый с футляром с вложенным в него луком.

Таково несложное содержание сцены, по всей вероятности так же, как и композиция с драматической охотой в лесу на другой паре пластин, представляющей эпизод какого-то популярного сказания, может быть, романтической истории о похищении героем, сопровождаемым другом или слугой, возлюбленной, о схватке его с преследователями и, наконец, о благополучном спасении и отдыхе в приютившем их лесу.

Утомлённый битвой герой снял оружие и спит на коленях возлюбленной, а она и их спутник — мужчина берегут его покой, готовые в любой момент вновь вскочить на стоящих наготове осёдланных коней.

Возможны и другие истолкования этой сцены, к сожалению, столь же произвольные, как и изложенное, поскольку они не подкреплены соответствующими литературными памятниками, следы которых, кстати сказать, нужно искать прежде всего в ираноязычном эпосе, а не в сказаниях тюркских народов.

Историк при дворе Александра Македонского Харит Митиленский в передаче позднейшего античного автора Афинея сохранил содержание пользовавшегося большой популярностью иранского эпического романа о Зариадре и Одатиде, в котором рассказывалось о том, как брат мидийского царя Гистаспа Зариадр, переодевшись скифом, похитил полюбившуюся ему дочь царя неких марафов, живших за Танаисом (река Дон ). Картины с изображениями сцен из этого романа помещались, по словам Афинея, в храмах и домах. 

У изображений на застёжке имеется ряд любопытных деталей. Женщина, замыкающая композицию с одной стороны, изображена с головой в профиль, но с развёрнутым в фас туловищем. На ней оригинальный головной убор в виде цилиндрической шапочки, над которой сзади поднимается коса, прикреплённая к специальному стержню. Подобный головной убор найден в пятом Пазырыкском кургане и, по-видимому, был распространён не только у алтайских племён. Нижняя часть фигуры женщины, так же как и сидящего мужчины, представлена очень обобщённо и в неестественно укороченном виде, поэтому судить об её плечевой одежде трудно. Тем не менее можно рассмотреть, что она одета в халат с широкими отворотами у ворота и, вероятно, с пустыми декоративными рукавами. Такая одежда была найдена в Катандинском кургане и известна по изображениям в Причерноморской Скифии и в Ахеменидском Иране.

У мужчин короткие, разделённые прядями волосы, круглые лица, большие носы и длинные усы без бороды. Они одеты так же, как и персонажи в сцене охоты, — в куртки, борт, полы и рукава которых обшиты широкой каймой или оторочкой; на тонкой талии широкий пояс.

С не меньшими подробностями изображены лошади. У них массивная голова, подстриженная грива со свешивающейся на лоб чёлкой и пучком волос, возвышающимся над шеей, заплетённый длинной прядью хвост. Уздечка с оголовьем, чумбуром и с прямыми двудырчатыми псалиями, о чём свидетельствует раздваивающийся ремень, которым они соединены с другими частями уздечки.

Седло состоит из потника, поверх которого наложен ряд полос, соединённых между собой спереди и сзади поперечными ремнями, а посредине перехваченных подпругой. Седло закреплено на коне нагрудным и подхвостным ремнями. От концов седла по бокам лошади свешиваются длинные ремни для тороков.

В отличие от богато украшенной сбруи на лошадях охотников предшествующей сцены на сбруе лошадей отдыхающих путников никаких украшений нет. Что касается висящего на дереве колчана с налучьем, то он такой же, как в сцене охоты.

Заслуживает внимания представленная в данной композиции попытка передачи трёхмерного пространства. Как и в других случаях, фигуры, хотя и расположенные частично одна за другой, развёртываются в одной плоскости. Однако у лежащего мужчины одна нога повёрнута носком вперёд, то есть дана в ракурсе. В других случаях нечто подобное наблюдается только в изображениях животных с повёрнутой в фас головой.

Особенностью пластин со сценой отдыха в пути является также полное отсутствие инкрустаций. Даже листья, в других случаях превращённые в ячейки для вставок, здесь без соответствующих выемок. Пригодными для вставок ячейками оформлены только уши у лошадей, но и они, видимо, оставались без инкрустаций.

Несмотря на то, что по содержанию композиции с изображениями людей существенно различаются между собой прежде всего тем, что одна из них насыщена бурным движением, тогда как другая всем своим строем выражает покой, в них много общего. Их объединяет жанровый характер изображений и участие в повествовании ландшафта. Действие развёртывается не просто на фоне природы, а в органическом слиянии людей и их природного окружения. Деревья и скалы включены в композиции в качестве важнейших элементов содержащегося в них рассказа и сплетены с другими элементами — людьми и животными. Они передают не только обстановку совершающегося действия, а соучаствуют в изображаемом событии. Конечно, в композициях много условностей, но они не мешают их правдивости и выразительности. Даже такая деталь, как расположение листьев на деревьях, в одном случае как бы взъерошенных ветром в соответствии с бурным движением, пронизывающим всю сцену охоты в лесу, а в другом неподвижно висящих на ветках — в сцене отдыха в пути, выражает и подчёркивает содержание каждой из этих композиций.

Неясным остается происхождение этих композиции. Едва ли они созданы специально для застёжек, а не созданы в другом материале и в иной технике. Хотя одна из них перегружена цветными инкрустациями, для ювелирных изделий они слишком монументальны. Они могли появиться в настенных рельефах и росписях, а также на больших коврах и в этом своём виде сделаться настолько популярными, что в дальнейшем стали украшением поясов, претерпев при этом, конечно, некоторые изменения, сказавшиеся, например, в неправильных, укороченных пропорциях фигур в сцене отдыха в пути.

О возможных прототипах этих композиций, кажется, можно составить себе представление по изображениям на войлочном ковре с аппликациями из пятого Пазырыкского кургана, на котором несколько раз повторяется одна и та же культовая сцена — всадник перед сидящей в кресле богиней-женщиной.

Эти плоскостные изображения, несмотря на различие в технике, очень близки к рельефам на сибирских застёжках не только иконографически, но и по стилю, что и позволяет сближать их и в хронологическом отношении. Монументальность сцены на ковре сильнее выражена, нежели на застёжках, но построены и те и другие по одному принципу, и фигуры на ковре столь же динамичны, как и на застёжках. В силу различий в технике изображения на ковре более плоскостное, чем в рельефах на застёжках, пропорции фигур удлинённые и они расставлены свободнее по отношению друг к другу, но формы их в целом и в деталях сходны между собой, а приёмы передачи одни и те же.

Характерно изображение у профильных фигур вывернутого в фас плеча. Дерево в руках богини на ковре с его извивающимися стволом и ветками, хотя в общем и соответствует структуре деревьев на застёжках, с большим орнаментом и заканчивается не листьями, а стилизованными цветами и бутонами. В целом оно напоминает, как уже отмечалось, китайские орнаменты, чего нельзя сказать о реалистических деревьях на застёжках, но это, однако, не мешает не только сопоставлению, но и сближению композиций на ковре и на застёжках между собой.

Если, несмотря на необычную деталь одежды в виде плаща у всадника на войлочном ковре, пятый Пазырыкский курган датировать в соответствии с показаниями радиоуглеродного анализа IV век до н.э., то застёжки с изображениями людей Сибирской коллекции могут относиться к тому же времени.

Особенно большое значение для вопроса о хронологии золотых сибирских застёжек с жанровыми сценами, представляющими людей на фоне деревьев, имеют бронзовые застёжки с того же рода композициями, происходящие из Северного Китая (Ордоса).

Давно уже известны две застёжки с изображением единоборства двух героев и со стоящей позади каждого из них осёдланной лошадью (илл. 191). Однако хронология их оставалась неопределённой, пока сравнительно недавно китайские археологи не обнаружили такую же застёжку в Фунси в могиле, которую они относят к концу периода Чжаньго (Борьбы царств), то есть к последней четверти III века до н.э.

Три другие застёжки из случайных находок в Ордосе с совершенно такой же композицией, с тем лишь отличием, что одна из них не ажурная, а со сплошным фоном и несколько меньшей, чем другие, величины. У застёжки по низу протянута полоса «земли», орнаментированная волнистой линией с листовидными ячейками между изгибами. Едва ли можно сомневаться, что в своей основе бронзовые застёжки представляют собой копии с золотых оригиналов из Сибирской коллекции. На них обычно сохраняются ячейки для инкрустаций, находящихся на золотых изделиях, но, как правило, не инкрустированных на их бронзовых копиях.

Застёжки со сценой единоборства в этом отношении особенно близки к золотым пластинам со сценой охоты в лесу. Они покрыты многочисленными ячейками для инкрустаций, в том числе и большими, как на сибирских пластинах с охотой в лесу, имеющими формы отдельных частей одежды или убора, например штанов у людей или кистей в уборе коней. Вместе с тем им присущи черты огрубевшей во многих повторениях копии, позволяющие считать их протооригинал, относящимся к более раннему времени.

Нельзя не обратить внимание на форму китайских застёжек со сценой единоборства. Они не имеют полукруглого выступа или выступов и, хотя также без рамки, всё же четырёхугольные и в этом отношении сближаются не с ранней, а с типологически позднейшей группой застёжек, появление которой, как уже говорилось, вовсе не означало прекращения бытования Р-образных застёжек.

В Северном Причерноморье известны золотые бляшки, изображающие единоборство двух скифов, представленных в том же положении, что и богатыри на китайских застёжках, но без лошадей и деревьев. Они датируются IV век до н.э., что свидетельствует о возможности появления подобных композиций в Сибири и связанном с ней Северном Китае примерно в то же время. Мотив борьбы богатырей в сходных с ордосскими формах встречается в сасанидском искусстве, которое унаследовало многие сюжеты и формы ахеменидского периода, что, вместе со скифскими бляшками, позволяет считать этот мотив не специфически сибирским, а тем более не собственно китайским или хуннским, а, скорее всего, общеиранским, известным по всей области распространения иранского искусства, включая сюда и Северный Китай.

Некоторые сомнения в правильности приведённых датировок может вызвать жанровый характер композиций, в особенности внесение в них элементов ландшафта, что в античном искусстве характерно для позднего эллинистического периода. Однако жанровые сцены в античном искусстве Северного Причерноморья встречаются уже в IV в. до н.э.

Они представлены и на знаменитой Чертомлыкской вазе и на Куль-обском и Воронежском кубках, причём на последних с элементами ландшафта в виде камней и травы на земле, на которой развёртывается действие сцен из жизни скифов.

На Востоке ландшафтные элементы встречаются в греко-бактрийских произведениях, таких, как серебряные чаши с изображениями охоты на львов и пасущихся коней, относящиеся к III-II вв. до н.э. Таким образом, жанровые сцены с ландшафтом вполне могли появиться в Сибири в III в. до н.э., а может быть, даже и раньше, тем более что ландшафтные композиции разрабатывались в ассирийском искусстве VII века до н.э. и представлены в развалинах дворца в Куюнджике.

Кроме рассмотренных застёжек в Сибирской коллекции повествовательная композиция имеется на призматической оковке какого-то квадратного в сечении предмета, спаянная из тонкой золотой пластинки с рельефными, подправленными резцом изображениями (илл. 192 а, б, в, г).

Верхний и нижний края её обрамлены валиками, а пространство между ними занято группой всадников, едущих в одном направлении и расположенных в нескольких планах так, что одни фигуры прикрывают другие. Два всадника с лошадями, на спины которых перекинуты трупы, по-видимому, погибших товарищей, положенных поперёк лошадей так, что с одной стороны свешиваются ноги, а с другой головы и руки. Всадники в плотно охватывающих голову и подвязанных под подбородком головных уборах, вероятно, башлыках, в коротких кафтанах с собранными поперечными складками рукавами и в узких штанах.В руках у них оружие — у одного копьё с листовидным пером, у другого, вероятно, меч, а у двух луки. У всадника, едущего впереди, оружия не заметно.

Кони с подстриженной гривой, в уздечке и с седлом, закреплённым нагрудным и подхвостным ремнями с привесками. Несмотря на грубость исполнения и не проработанность деталей, композиция в целом отличается свободой построения и динамичностью образов. Она, без сомнения, должна быть поставлена в один ряд с жанровыми сценами на застёжках. Здесь также представлен эпизод какого-то эпического сказания, настолько популярного, что относящиеся к нему сцены помещались на мелких вещах бытового назначения в невыгодном для обозрения виде и в самом грубом исполнении, хотя, как в данном случае, оригинал носил все черты, свойственные того же рода изображениям на застёжках.

В Восточной Сибири и Северном Китае, где широкое распространение имели бронзовые застёжки, найден всего один экземпляр этого рода произведений, сделанный из золота. Это хранящаяся в составе Сибирской коллекции застёжка, поступившая в 1844 г. из Верхнеудинска в Забайкалье (илл. 193). Она с полукруглым выступом и представляет большое фантастическое животное с напоминающими дерево веерообразно раскинутыми рогами из птичьих готовок.

Вместо морды у него клюв, длинный хвост тоже оканчивается птичьей головкой. Спереди на это фантастическое животное нападает маленький зверь типа тигра. Некоторыми своими чертами эта застёжка сходна с парой застёжек Сибирской коллекции с изображением зверя с возвышающимся над его головой полукружием превратившегося в рог дерева. Вместо листьев и веток у него стилизованные птичьи головки.

Самый зверь характеризован длинной, скорее всего, волчьей мордой, гривой вдоль шеи, составленной из листовидных ячеек для инкрустаций, длинным хвостом с загнутым концом и когтистыми лапами (илл. 194).

Самой замечательной особенностью Верхнеудинском фантастического зверя являются встроенные в его фигуру дополнительные изображения в виде грифа с поднятым крылом и когтистой лапой и такой же головы, как у основной фигуры, с головой барана в клюве.

Дополнительные изображения, или, как их называют, зооморфные превращения отдельных частей фигуры, таких, как плечо, бедро, лапы и др., в самостоятельные звериные образы, в скифском искусстве Причерноморья встречаются, начиная с самого раннего времени, и особенно характерны для произведений V века до н.э. В Сибири таких дополнительных изображений, кроме птичьих головок на рогах и кончике хвоста, не известно; застёжка из Забайкалья в этом отношении уникальное исключение. Но образы, представленные на этой застёжке, обычны в сибирском искусстве.

Большой фантастический зверь с его развёрнутым полукружием рогов похож на зверя, изображённого на паре золотых застёжек Сибирской коллекции. Таким же массивным клювом, как у него, вооружены фантастические копытные звери на татуировке мужчины, погребённого во втором Пазырыкском кургане, к тому же некоторые из них увенчаны того же рода «оленьими» рогами с птичьими головками на концах отростков. Гриф на передней части фигуры большого зверя напоминает птиц, изображённых аппликациями на кожаной фляге из второго Пазырыкского кургана, а чешуйчатой разделкой шеи — грифов на золотых пластинах Сибирской коллекции (илл. 175).

Голова барана со свисающей шерстью под мордой близко сходна с изображениями того же животного в деревянных уздечных украшениях из первого и второго Пазырыкских курганов, а также в татуировке на коже погребённого во втором из них (илл. 69).

Что касается маленького зверя, то он так же, как и вся композиция пластины Верхнеудинска, весьма близок к изображению того же животного, вырезанному на деревянной пластинке из Катандинского кургана, где представлен такой же маленький зверь, нападающий спереди на большого оленя (илл. 196).

Ко всем этим аналогиям следует добавить сходство в форме ушей, которые у животных на верхнеудинской пластине такие же, как у алтайских изображений — с завитком внутри. Всё это может свидетельствовать о том, что верхнеудинская застёжка по времени недалеко отстоит от Пазырыкских курганов. Только древовидная форма рогов большего зверя выдаёт её более позднее время — не раньше III века до н.э., когда, как мы увидим ниже, деревья превращаются в рога.

Сходную композицию на бронзовой застёжке Британского музея (илл. 195), изображающую волка, перекусывающего ногу фантастического зверя с клювовидной мордой и ветвистыми, стилизованными птичьими головками рогами, явно представляющими видоизменённое дерево, от которого сохранился даже ствол в виде вертикального стержня, соединяющего эти «рога» со спиной волка, Дальтон датировал временем около начала н.э., что вполне возможно, принимая во внимание многократное копирование такого рода произведений, но что не исключает более раннего появления их протооригиналов.

Далее… Сцены борьбы животных в «зверином стиле» II в. до н.э.