Николай Яковлевич Данилевский
Россия и Европа.
ГЛАВА VII.
Гниёт ли запад?
Вероятно ли в настоящее время появление новой (славянской) культуры? — Что такое гниение? — В каком периоде развития находятся европейские общества? Момент высшего развития сил; результаты его наступают позже. — Пример Греции, Рима, Индии. — Определение эпохи, в которой находится цивилизация Европы.
О, никогда земля, от первых дней творенья,
Не зрела над собой столь пламенных светил.
Но, горе — век прошёл — и мертвенным покровом
Задернут Запад весь. Там будет мрак глубок...
Услышь же глас судьбы, воспрянь в сиянье новом,
Проснися, дремлющий Восток.
Хомяков
В предыдущих главах я старался показать, что одно различение и сопоставление исторических событий по ступеням возрастного развития, по ступеням совершенства, противоречит правилам естественной системы, ибо не объемлет всего многообразия этих явлений и необходимо ведёт, точно так же, как в зоологии, ботанике, к искусственной системе построения науки; что необходимо присоединять к этому делению по степеням развития на периоды древней, средней и новой истории или на более многочисленные группы качественное различие культурно-исторических типов как высший принцип деления. Я старался далее определить те признаки, которые обусловливают эту группировку исторических явлений, и такими признаками оказались крупные этнографические различия, на основании которых человечество разделяется на несколько больших групп. Одну из этих групп составляют народы славянского семейства, которые представляют ту же меру различия, как и группы санскритская, иранская, эллинская, латинская, германская.
Из этого следует, что и славянское семейство народов образует столь же самобытный культурно-исторический тип, как и только что поименованные племена, и ежели откажется от самостоятельного развития своих начал, то и вообще должно отказаться от всякого исторического значения и снизойти на ступень служебного для чуждых целей этнографического материала, и чем скорее, тем лучше. Для устранения некоторых недоразумений мне казалось небесполезным сделать довольно длинное отступление, чтобы уяснить отношения народного к общечеловеческому, как вообще, так и в частности относительно развития научного, против народности в котором обыкновенно всего более восстают. Характер употреблявшихся мною доказательств был внешний, так сказать, формальный.
Я не касался ни сущности славянского характера, ни сущности характера прочих культурно-исторических типов, а только старался показать, что ежели степень различия славянского семейства от прочих этнографических семейств человечества вообще и в особенности семейств арийского корня равнозначительна с различием их между собою, то и проистекающие из сего коренного различия разности в ходе культурно-исторического развития должны быть также равнозначительны.
Против такой методы доказательств, кажется мне, можно сделать только следующее возражение. Действительно, аналогия говорит за самобытную славянскую цивилизацию; но славянское племя может составлять исключение, не имея в себе достаточных особенностей, чтобы развить, выработать эту самобытную культуру. Это возражение часто и делают, требуя категорического ответа на то, в чём именно будет состоять эта новая цивилизация, каков будет характер её науки, её искусства, её гражданского и общественного строя и т. д. В таком виде возражение это совершенно нелепо, ибо удовлетворительный на него ответ, если бы он был возможен, сделал бы самое развитие этой цивилизации совершенно излишним. В общих чертах на основании существенного характера доселе бывших цивилизаций, в сравнении с теми зачатками её, которые успели уже выразиться в славянском культурно-историческом типе, я постараюсь представить ответ и на этот затруднительный вопрос, но до этого посильного ответа предстоит пройти ещё длинный путь.
А теперь мы должны обратиться к исследованию вероятных результатов этого будущего векового развития, а тех основных различий, которые существуют между типом славянским и германо-романским, или европейским, так как в этом различии и состоит весь вопрос. Исчерпать всю сущность этого различия я также не надеюсь, но желал бы представить некоторые его черты, главнейше на основании выработанного уже славянофильскою школою, с некоторыми дополнениями, которые удастся мне сделать. Но прежде чем вступить на этот путь, мне хотелось бы устранить ещё одно, в сущности, неважное возражение, которое, имея также характер формальный, должно найти своё место, прежде чем вступим в иной порядок мыслей и доказательств.
Возражение это, о котором также много препирались в былое время, состоит в следующем. Если славяне имеют право на культурно-историческую самобытность, то надо сознаться, что они имели несчастье явиться со своими требованиями в весьма неблагоприятное для таких притязаний время. Запад, Европа, находится в апогее своего цивилизационного величия, блеск его идёт во все концы земли, всё освещает и согревает исходящими из него светом и теплотою. Удобное ли это время для скромных задатков новой культуры, новой цивилизации? Да и зачем она, когда та цивилизация, которую мы видим в Европе, так могущественна, находится в полноте своих сил, и не видно, чтоб они слабели, чтобы ощущалась потребность заменить её чем-либо новым? Европа ведь не императорский Рим или Византия. Неужели же можно не в шутку утверждать, как то некогда делали Хомяков и Киреевский, что Запад гниет? (1) Сами славянофилы, видимо, отказались от этой экстравагантности. Защищать такие парадоксы — не значит ли хотеть быть plus royaliste gue le roi? (2)*
Возражение это назвал я, в сущности, неважным. Разве не повторялось уже несколько раз, что во времена блеска одной культуры зарождалась новая? Не тогда ли начал Рим своё торжественное шествие, когда Греция озарялась полным блеском цивилизации и тщилась, хотя, конечно, и неудачно, передать её отдаленнейшим народам Востока? Собственно говоря, идеальным порядком вещей на земле был бы тот, когда бы все великие этнографические группы, на которые разделено человечество, одновременно развили лежащие в них особенности направления до культурного цвета; когда бы древние Китай, Индия, Иран, возмужалая Европа, юное славянство и ещё более юная Америка разом выказали всю полноту и все разнообразие заключающихся или заключавшихся в них сил, которые бы усугублялись плодотворным взаимодействием друг на друга.
Такое состояние вселенской культуры имело бы только один недостаток со всемирно-исторической точки зрения. Сколько оно выигрывало бы в отношении пространственного протяжения, столько теряло бы во временной последовательности и тем противоречило бы требованиям экономии, всегда соблюдаемой природою.
Ни одна культура не может быть вечною, и ежели бы все разом проливали свет свой, то все разом (или почти разом) и померкли бы, и мрачная ночь варварства распространилась бы над всей землей, так что новой культурной жизни не у чего бы было и зажечь свой светильник. Как в начале, пришлось бы добывать огонь цивилизации трудным и медленным трением дерева об дерево. Поэтому, хотя мы и не видим, почему бы не существовать ещё раз двум самобытным цивилизациям одновременно бок о бок.
Однако же более склонны думать, что ежели вызывается культурная жизнь нового исторического типа, то, должно быть, жизнь старого угасает. Не в этом ли и главное объяснение вражды, инстинктивно чувствуемой прежним историческим деятелем к новому — предшественником к преемнику? Сама мысль, высказанная славянофилами о гниении Запада, кажется мне совершенно верною, только выразилась она в жару борьбы и спора слишком резко и потому с некоторым преувеличением.
Гниение есть полное разложение состава органических тел, и притом с выделением разных, неприятно действующих на орган обоняния, газов. Этот последний, весьма несущественный, признак гниения и обращал на себя преимущественное внимание наших западников, как бы наносил им самое чувствительное оскорбление. В полемических статьях того времени с насмешкою говорилось о химиках, не умевших отличать гниения от жизненного брожения.
Невежество тут было на стороне не этих химиков, а тех остроумцев, которые видели существенное различие между гниением и жизненным брожением, которого, как известно, в природе не существует. Всякое брожение есть разложение, то есть переход из сложных форм организованного вещества в более простые формы, приближающиеся к неорганическим формам соединений. Следовательно, гниение ли, брожение ли, это решительно одно и то же в рассматриваемом нами отношении. Если брожение, то и разложение форм — вещественных ли соединений или общественного быта. Чтобы из такого разложения на элементы составилась новая органическая форма, необходимо присутствие образовательного принципа, под влиянием которого эти элементы могли бы сложиться в новое целое, одаренное внутренним оживотворяющим началом. Но на такой принцип не было указано, а в этом-то сущность дела. Впрочем, мы пойдём гораздо далее в наших уступках.
Искренно и охотно скажем, что ещё не замечается явлений полного разложения форм европейской жизни, будет ли то в виде гниения, то есть с отделением зловонных газов и миазмов, или без оного — в виде брожения. Дело не в этом. Оставив преувеличения, вопрос заключается в том, в каком периоде своего развития находятся европейские общества, на какой точке своего пути: восходят ли они ещё по кривой, выражающей ход общественного движения, достигли ли кульминационной точки развития или уже перешли её и склоняются к западу своей жизни?
Относительно индивидуальной жизни отдельных существ вопрос этот решается легко, потому что имеется для каждого из них множество предметов сравнения. Когда волосы начинают белеть, прямой стан сгибаться, лицо морщиниться, мы знаем значение этих признаков, потому что они бесчисленное число раз уже повторялись. Относительно целых обществ это не так. Правда, история представляет нам несколько культурных типов, перешедших полный цикл своего развития, но обстоятельства этого развития большей части из них нам плохо известны. Собственно, только жизнь древней Греции и Рима сохранились для нас в достаточной полноте, чтобы служить элементами сравнения, да и из них жизнь Рима была далеко не полною, претерпев слишком сильное искажение через влияние Греции. Кое-что ответит нам и Индия. Но всего этого мало. Возможностью этих сравнений надо, конечно, воспользоваться, но, за неимением достаточного числа данных, мы должны ещё обратиться к аналогии других явлений, хотя и неоднородных с явлениями жизни цивилизаций, но имеющих с ними то общее, что они представляют развития под влиянием причин, правильно и постепенно изменяющихся в своей напряженности.
Возьмём для первого примера ход изменения дневной температуры. Она зависит от видимого движения солнца по небесному своду. Высшей точки своей кульминации солнце достигает в момент полудня, но результат этого движения — теплота продолжает ещё возрастать два или три часа и после того, как причина, её производящая, стала уже склоняться к закату.
Затем обратимся к аналогии того процесса в жизни земли, который обусловливается годичным периодом. Время летнего солнцестояния, которому соответствует наибольшая долгота дня и высшее стояние солнца, падает на июнь, а результаты этого периодического движения относительно температуры достигают своей наибольшей величины только в июле или в августе. К этому же времени, или ещё позднее, выказываются результаты для жизни растительной. В конце лета и в начале осени наступает период исполнения обещаний весны, тогда как дни уже много сократились и солнце стало гораздо ниже ходить.
Возьмём жизнь отдельного человека: полноты своих нравственных и физических сил он достигает около тридцатилетнего возраста, несколько времени стоят они на одном уровне, а за сорок лет начинают видимо ослабевать. Когда же эти силы дают самые обильные, самые совершенные результаты? Не ранее сорока лет. В одном из своих образцовых критических или биографических опытов, не могу, к сожалению, вспомнить, в котором именно, историк и писатель Маколей замечает, что ни одно истинно первоклассное произведение человеческого духа, будет ли то в области науки или в области искусства, не было выполнено ранее сорокалетнего возраста, хотя, без сомнения, их первоначальная идея зародилась в уме в более ранний возраст. Если и можно найти исключения из этого положения английского историка, то их, во всяком случае, очень мало.
То же показывает нам и развитие языков. Филологи единогласно утверждают, что все совершеннейшие языки, не исключая древнейших: санскритского, зендского, греческого, латинского, еврейского, уже окончили свой рост ранее того периода, в который они оставили нам следы своего существования, и находились уже в состоянии вырождения и упадка в те отдалённые времена, в которые они становятся нам известны. По весьма убедительному объяснению Мюллера, в этом заключается даже причина, дающая возможность генетической классификации языков арийского корня, так что кульминационный период развития индоевропейского семейства языков падает на то время, когда общий всем арийцам коренной язык не распался ещё на свои отрасли. Но когда же дала та сила, которая образовала языки, свои самые большие результаты, то есть литературный цвет и плод? В самый позднейший период, для некоторых языков, как для славянских, вероятно, ещё и теперь не наступивший.
Из всех этих явлений неоспоримо следует, что момент высшего развития тех сил или причин, которые производят известный ряд явлений, не совпадает с моментом наибольшего обилия результатов, проистекающих из постепенного развития этих сил.
Моментом наибольшего обилия результатов всегда наступает значительно позже момент высшего развития сил или причин явления.
Сравнение не доказательство, compraison n’est par raison, говорит французская пословица. Это так. Но если можно отыскать одну общую причину во всех случаях, которые берутся для сравнения, и если эта же общая причина необходимо должна иметь место и в том явлении, которое этими сравнениями доказывается или поясняется, то сравнения получают доказательную силу, потому что и та частная причина, от действия которой зависит ход развития того процесса, для уяснения которого мы прибегаем к сравнениям, должна следовать тому же закону, должна принадлежать к той же категории причин, иметь одинаковые свойства с теми причинами, которые действуют в аналогических явлениях, взятых для сравнения.
Общая причина, по которой в четырёх взятых нами явлениях (в ходе суточной температуры, ходе годичной температуры и в связанных с нею периодических явлениях растительной жизни, в индивидуальном развитии человека и в развитии языков) момент кульминации, достигаемый силою, их обусловливающею, не совпадает с моментом сильнейшего проявления результатов этой причины, а всегда ему предшествует, так что в этот последний момент причина, обусловливающая собою эти результаты, уже значительно ослабла, уже нисходит по кривой своего движения, объясняется из следующего простого и очевидного соображения.
Результаты действия причины всё более и более накапливаются, капитализируются до тех пор, пока расходование их не превзойдёт притока; и хотя бы сам приток ослабел сравнительно с прошедшим временем, сумма полезного действия всё ещё должна возрастать, пока он превышает расход. Это само собою понятно относительно дня и года.
Но не то же ли относительно развития человека? Если примем, что с тридцатилетнего возраста силы его начинают слабеть, масса сведений, опытность, умение комбинировать умственный материал, метода мышления всё ещё могут возрастать и улучшаться вследствие духовной гимнастики; и эти приобретения могут ещё долгое время перевешивать возрастное ослабление сил.
То же самое происходит и в развитии целых обществ, конечно, несколько непонятным образом. В развитии искусств, например, творческие силы могут уменьшаться, но выработанная техника, влияние примеров, образовавшиеся предания, указывающие на ошибки, которых должно избегать, облегчая труд, могут иметь своим последствием то, что искусства будут продолжать процветать ещё долгое время и даже достигать высшего совершенства. Почему слабеют силы в отдельном человеке, это нам кажется понятным или, по крайней мере, столь привычным, что и не возбуждает удивления.
Но каким образом могут слабеть творческие силы целых обществ, это решительно не поддается объяснению, так как общество состоит из непрестанно возобновляющихся элементов, то есть отдельных людей. Однако история, несомненно, указывает, что это так, и притом не от внешних каких-либо причин, а от причин внутренних. После императора Юстиниана Великого, греческий народ не производит более истинно великих людей ни на каком поприще ещё в течение почти тысячелетнего существования Византийской империи(3).
Я сказал: одряхление несколько понятно по отношению к отдельным индивидуумам. Это несправедливо; в сущности, оно столь же непонятно, как и одряхление обществ. И отдельный человек состоит из беспрестанно возобновляющихся элементов. Частички тела его сгорают, разлагаются и выделяются под разными видами, замещаясь новыми. Почему же эти новые частички хуже старых или хуже соединены между собою, хуже расположены относительно друг друга, так что общий эффект их деятельности менее благоприятен для целого? Это не менее трудно объяснить, как и то, почему при беспрестанном возобновлении неделимых, составляющих общественное тело, эти неделимые теряют свои превосходные качества. Почему, когда прежде между греками нарождались Периклы и Эпаминонды, Эсхилы и Софоклы, Фидии, Платоны и Аристотели и даже ещё в более позднее время Велисарии, Трибонианы, Анфимии, Иоанны Златоусты, они замещаются потом сплошь людьми незначительными? Стареет, значит, в обоих случаях сам принцип, производящий и сочетающий эти элементы как человеческого или вообще животного, так и общественного тела.
Как бы то ни было, приведенные для сравнения аналогии делают чрезвычайно вероятным, что самое обилие результатов европейской цивилизации в нашем XIX столетии есть признак того, что та творческая сила, которая их производит, уже начала упадать, начала спускаться по пути своего течения.
Обратимся к аналогии, представляемой другими, уже совершившими цикл своего развития культурно-историческими типами.
В какое время достигли творческие силы, произведшие греческую цивилизацию, своего апогея? Без сомнения, век Перикла представляет уже окончание этого периода. На это время падает цвет искусств и закладка того философского мышления и того рода научного исследования, которые составляют характер греческой науки. Уже с Пелопоннесской войны(4) Греция очевидно клонится к своему падению. Век Аристотеля есть уже время полного упадка, но тут только и философия и даже искусство достигают своего апогея, и только ещё позже, в то время, которое можно назвать временем разложения, или, пожалуй, менее вежливо, гниения, достигает положительная наука своего полного развития в Александрии.
Так же точно время полной силы римского народа совпадает с временем окончания войн Пунических и Македонских воин(5),ибо, начиная с Гракхов, внутренняя болезнь римского общественного тела начинает уже с силою обнаруживаться и требует героического, хотя и паллиативного лечения цезаризмом. Но время процветания римской цивилизации, когда она начала давать лучшие свои плоды, принадлежит царствованию Августа. Даже во времена Антонинов, непосредственно предшествовавших началу окончательного разложения(6), результаты римской цивилизации представлялись ещё во всем блеске.
Рим почти ничего не произвёл самостоятельного ни в философском мышлении, ни в положительном научном исследовании.
Единственное исключение составляет практическая область права и научная обработка его соответствует очень позднему времени римской жизни; она, собственно, начинается в век Антонинов, а блестящий период этого права переживает самое Западно-Римское государство, давшее ему начало, переселившись на почву Византии(7).
По тем немногим сведениям, которые удалось извлечь науке из разных памятников индийской культуры, временем её творческого периода должно считать то, когда развилась браманская цивилизация, после покорения пригангских стран(8), и когда односторонность её вызвала буддийский протест. Но индийская культура представила свои блистательнейшие результаты в начале нашей эры, во времена царя Викрамадитьи, когда жил Калидаси, когда возводились великолепные пагоды Эллоры и Бенареса и процветали науки философские и математические.
Не выходит ли из этого троекратного примера, что кульминационная точка творческих общественных сил, создающих цивилизацию, совпадает с высшим цветом искусств и с временем философски энциклопедического знания, которое даёт характер будущему направлению научного развития, и что период положительной, особенно же практической, применительной, науки характеризует то время, когда творческие общественные силы уже довольно далеко оставили за собою эпоху своего летнего солнцестояния?
Какое же время цивилизации Европы соответствует этим эпохам апогея творческих сил и какое этим эпохам наибольшего накопления их результатов исчезнувших цивилизаций Индии, Греции и Рима? Аналогия так поразительна, что трудно не ответить, что первым соответствует XVI и XVII век, когда возводился храм Петра(9), писали: Рафаель, Микеланджело и Кореджио, Шекспир сочинял свои драмы, Кеплер, Галилей, Бэкон и Декарт закладывали основы нового мышления и новых метод научного исследования, а вторым — столь обильный результатами теоретическими и практическими — XIX век. В первую эпоху заложено всё самобытное в европейском искусстве и в европейской науке, так что в последующее время оно только продолжало развиваться по тому же пути.
Плод есть, по преимуществу, дар начала осени, а цвет, по преимуществу, дар конца весны. Точно так, как образование растительного зародыша совершается в оболочке, поражающей прелестью формы и блеском красок, так и зародыш новой философии и научной мысли бывает окружен всею прелестью поэзии, всей роскошью искусства. Момент цветения представляет нам последнюю закладку нового в жизни растения, а потому и должно считать его высшим моментом творчества растительной силы, за которым следует уже одно созревание. Оно продолжается и после того, как засохнут листья, главные органы питания; созревание продолжается даже иногда, когда сам плод оторван от растения, на котором завязался и образовался; созревание продолжается даже на полках кладовой.
Точно так же и высшим моментом творчества общественных сил должно признать то время, когда проявляются окончательно те идеи, которые будут служить содержанием всего дальнейшего культурного развития. Результаты этого движения, этого толчка долго могут ещё возрастать и представлять собою всю роскошь и изобилие плодов цивилизации, но сила создающая её и руководящая ею уже будет ослабевать и клониться к своему упадку.
Таков общий характер всякого постепенного развития, проявившийся во всех цивилизациях, совершивших свой цикл, где ход его нам сколько-нибудь известен. Если культурно-исторический тип Европы должен составлять исключение из этого общего характера, то надо указать причины такого единственного в своем роде исключения, а мы их, признаться, не видим.
При этом не надо выпускать из виду следующего: культурный тип Рима был простой, осуществляясь в одном государстве. Более сложен был тип Греции, а вследствие этой сложности различные периоды его развития не могли быть совершенно одновременными. Когда уже жизнь иссякла в Афинах, живших лишь своими славными воспоминаниями, союзы Ахейский и Этолийский на некоторое время сохранили ещё жизненность греческого начала(10). Ещё полнее и долее сохранилась жизненность в Александрийской колонии, а потом в Царьграде.
Ещё сложнее двуосновный европейский тип (германо-романский), и потому естественно, что ежели в каком-либо из составляющих его народов ход развития был задержан неблагоприятными обстоятельствами, то в этом народе и высшее развитие творческого начала и его результатов появится позднее, чем у остальных народов.
Это случилось с Германией, во время тридцатилетней (1618 -1648гг) опустошительной междоусобной войны(11) задержала начавшееся во время Реформации развитие высшей культуры. Поэтому наступивший только в половине прошедшего столетия период высшего поэтического творчества в Германии и последовавшее за тем развитие самобытного германского философского мышления, а наконец и положительной науки, в которой только по истечении первой четверти XIX столетия заняла она первенствующее место, не может считаться противоречием высказываемому здесь взгляду на общий ход европейской цивилизации, взгляду, по которому её творческие созидательные силы вступили уже около полутораста или двухсот лет тому назад на нисходящую сторону своего пути. Наступило уже время плодоношения! Жатва ли это, или сбор плодов, или уже сбор винограда, позднее ли лето, ранняя ли или уже поздняя осень, сказать трудно; но, во всяком случае, то солнце, которое взращивало эти плоды, перешло за меридиан и уже склоняется к западу.
Это положение стало бы гораздо яснее и очевиднее, если бы разобрать самый характер тех живительных сил, которыми построено и на которых держится здание европейской цивилизации, как это и делали Хомяков и Киреевский. Я предоставляю себе высказать мои мысли об этом впоследствии, при изложении существеннейших различий между народами славянского и германо-романского типа, к которому без дальнейших проволочек теперь же и приступаю. Пока же заключаю, что развитие самобытной славянской культуры не только вообще необходимо, но теперь именно своевременно.
(1) Данилевский называет основоположников славянофильства, раньше других указавших на пороки западноевропейской буржуазной цивилизации, ведущие к «обезбоживанию» человека (статья 1839 г. А. С. Хомякова «О старом и новом» и статья И. В. Киреевского «В ответ А. С. Хомякову»).
(2)* Более роялистом, чем король (фр.).
(3) Имеется в виду византийский император Юстиниан I (527-565), сумевший на время вернуть «Империи ромеев» Италию и Северную Африку; завоеванная турками, Византия пала в 1453 г. , не через 1000, а через 888 лет после Юстиниана Великого.
(4) Пелопоннесская война -27-летняя война, которая велась в V в. до н. э. между возглавляемым Спартой Пелопоннесским союзом и Афинами.
(5) Македонские войны велись Римом в конце III — начале II в. до н. э. в целях установления господства над Балканским полуостровом.
(6) Антонины — династия римских императоров от Нервы до Коммода — сына Марка Аврелия. «Век Антонинов« (96-192 гг. н. э.) вошёл в историю императорского Рима под названием «золотого».
(7) Речь идёт о выдающемся памятнике юридической мысли — так называемом Кодексе Юстиниана (VI в.).
(8) «Браманской цивилизацией» Данилевский называет цивилизацию, возникшую в Индии после прихода туда арийских племен (XIV — XIII вв. до н. э.). Культура индийских ариев базировалась на комплексе вед — священных текстов, авторами которых были брахманы (жрецы).
(9) Храм св. Петра в Риме (1593 г.; архитекторы. Д. Браманте и Микеланджело Буонарроти).
(10) Ахейский и Этолийский союзы — враждебные группировки греческих полисов. Обострение соперничества между ними вылилось в опустошительную Союзническую войну (конец III в. до н. э.).
(11) Тридцатилетняя религиозная война (1618 -1648 г.г.) в Центральной Европе, стала одной из самых долгих, жестоких и бессмысленных войн в истории человечества. Поводом в войне послужили события 1618 года в Богемии. Протестанты потребовали объяснений от короля Фердинанда II, по приказу которого были закрыты несколько протестантских церквей. В течение трех десятилетий европейские народы с помощью оружия, костров и виселиц выясняли — останется ли Священная Римская Империя католической или же перейдёт в протестантизм.