Фридрих Юнгер, демонизм технического

Философ Александр Дугин (отец Дарьи).

Фридрих Юнгер, демонизм технического.

Оглавление:
Низвержение титанов.
Источники и примечания.

Брат Эрнста Юнгера Фридрих Георг Юнгер, также один из активных участников движения Консервативной Революции, как ни странно, придерживался при этом позиции, радикально отличной от позиции более известного и более влиятельного интеллектуально брата. И это отличие принципиально: Фридрих Георг Юнгер, хотя и демонстрирует глубокое понимание гештальта Рабочего, тематизации титанического начала и метафизики техники, даёт этим явлениям совершенно оригинальную и подчас прямо противоположную трактовку. Эрнст Юнгер считает высшим выражением «героического реализма» принятие вызова стихий и воспринимает технику вполне симметричным ответом и инструментом «тотальной мобилизации материи».

Фридрих Георг Юнгер, напротив, видит технику чистым злом, одержимостью духом нищеты, чем-то фундаментально чуждым и отчуждающим для глубины человеческой природы, которую Фридрих Георг Юнгер, в отличие от брата, считает более близкой к божественному, чем к титаническому, более органичной, нежели механистичной. В наиболее яркой форме он излагает критику техники в работах «Совершенство техники» и «Машина и собственность»[1], где ниспровергает миф о техническом прогрессе и даже миф об экономической выгоде технического развития. Фридрих Юнгер убежден, что машина как явление воплощает в себе абсолютную привацию, лишенность, материальность в её нилигистической эссенции. Сущность машины — голод. Фридрих Юнгер пишет:

Машина вообще вызывает впечатление чего-то голодного; ощущение мучительного, усиливающегося, невыносимого голода исходит от всего нашего технического арсенала[2].

Этот чистый голод, воплощенный в машине, для Фридриха Юнгера обнаруживает природу чудовищного. Машина ужасает, так как она мертва и активна одновременно, её могущество и её внутренний холод воплощают в себе противоестественность ожившего трупа, монстра, чего-то чрезмерного, недопустимого в органичной и естественной среде и несовместимого с полноценным бытием.

«Чтобы любить машины, а не людей, нужно быть чудовищем»[3], — утверждает Фридрих Юнгер, указывая на внутреннюю природу технического развития, которую он истолковывает как форму навязчивого состоянии, idée fixe, болезненной мании.

В технике и её безудержном развитии копятся не богатства, а мусор. И сама техника рациональна только на первый взгляд. Если рассмотреть феномен техники более объёмно, мы заметим, что она действует вопреки рациональной логике, в том числе и экономической. Фридрих Юнгер говорит:

Техника не создаёт нового богатства, она растрачивает то, что есть, причём осуществляет это теми хищническими методами, в которых совершенно отсутствует рациональное начало, хотя и применяет при этом рациональные способы производства. Шагая вперёд в своём развитии, техника уничтожает необходимые ей ресурсы. Она постоянно порождает убытки, поэтому то и дело оказывается перед необходимостью упрощать свои производственные методы[4].

Техника, таким образом, есть не преграда на пути энтропии, но само воплощение энтропии (мера беспорядка, хаоса, неизвестности), машина для производства убытков и уничтожения ресурсов.

По мере усиления своего влияния техника проникает во все сферы бытия. Так, она начинает определять время, продуктом чего становятся механические часы, чей ход полностью оторван от циклов, состояний, переживаний и смыслового наполнения, присущим естественному, живому времени, человеческому времени.  По Фридриху Юнгеру, Часовое время — мёртвое время. Оно само становится ненасытной машиной, чудовищем, поглощающим всё живое.

Голод, воплощенный в машине, входит в саму суть времени, делая время голодным, поглощающим жизнь и человека. Это понуждает человека двигаться все быстрее и быстрее: он бежит таким образом от времени, которое однажды нагоняет и пожирает его. Это бегство, которым и является технический прогресс и акселерация темпов жизни, превращается в Модерне в наркотик для человека:

Мёртвое время смеется над ним. Ведь он не понимает, что механическое движение, которым он наслаждается, само по себе пусто, тем более пусто, чем оно стремительней[5].

В этом уловка техники: она претендует на то, что «спасает» человека то того, чем сама же и заражает, а в каждом следующем «лекарстве» содержится заведомо вирус ещё более фатального заболевания.

Фридрих Юнгер фактически полностью дезавуирует пафос Рабочего, провозглашенного в качестве программы его братом. Все надежды консервативных революционеров на героический реализм и гештальт Рабочего, если они и были, не оправданы. Фридрих Юнгер пишет:

Только теперь со всей отчетливостью мы можем понять демонический характер происходящего. Мёртвое время, которое человек поставил себе на службу, возомнив, что может распоряжаться им по своему усмотрению, душит его, связав по рукам и ногам. Оно посмеялось над рабочим, заперев его в клетку, которую рабочий сам построил, чтобы упрятать в неё время[6].

Тем самым Рабочий оказался на стороне техники как смерти, противопоставив себя жизни, хотя именно со стороны жизни он начинал свое восстание против Модерна.

Низвержение титанов.

Участвуя активно в тотальной мобилизации материи, человек разбудил демонов:

Как гласит поверье, обычное состояние демонов — сон, для того чтобы они начали действовать, их нужно сперва разбудить, проникнуть в их сферу. Сегодня уже не приходится сомневаться в том, что они вполне пробудились[7].

То, что Фридрих Юнгер понимает здесь под «демонами», он — как и Эрнст Юнгер — отождествляет с титанами, с титаническим началом. Фридрих Юнгер написал изумительную книгу «Греческие мифы»[8], где описал хорошо известные сюжеты и персонажи эллинской мифологии с глубочайшим проникновением в них как в живые архетипы: не в смысле религии и культа, а как в гештальты, в индивидуализирующие (а не индивидуализированные) смысловые и психологические структуры, но только намного более разнообразные и многоплановые, более диалектические, чем гештальт Рабочего. Среди фигур эллинской мифологии, разбираемой Фридрихом Юнгером в книге «Греческие мифы», присутствуют и титаны. Это — особая онтологическая область, точно соответствующая тому, что мы называем Логосом Кибелы. Фридрих Юнгер переживает и проживает пространство титанов как особый мир, как мир титанического. Это — царство титана Кроноса.

«В Царстве Кроноса человек вовлечен в титанический порядок»[9], — пишет Фридрих Юнгер. Этот порядок представляет собой замкнутый круг становления.

Становление никогда не прекращается. Кронос властвует над круговоротом стихии, и всё возвращается, повторяется, уподобляется самому себе. Таковы закон и необходимость титанов[10].

Но этот век не просто в прошлом, он в настоящем и будущем.

Век приближающейся к своему совершенству механики проходит под знаком Сатурна, и, подобно Сатурну, пожирающему своих детей, он съедает всё, что обеспечивало условия надежности[11].

С одной стороны, человек, принимающий титанический порядок и испытывающий по нему ностальгию, избегает опасности. Век титанов есть век тотальной замкнутости стихий. В вечном возвращении Ницше также есть это сечение. И в целом, как мы видели, существует возможность титанического прочтения Ницше. Образцом такого прочтения и является «Рабочий» Эрнста Юнгера. Фридрих Георг Юнгер видит вещи более нюансированно, но и выявленный братом гештальт Рабочего находит в его полноценной и богатой гештальт-мифологии своё место.

Титаны одержимы внутренней распирающей их мощью, толкающей к безрассудным и недостижимым, а главное ненужным целям, радикально разрывающим гармонию экзистенции. Таким образом, мы получаем противоречивое и болезненное сочетание мятущегося восстания и железной фатальности. Обе черты — необходимость стихий и железная воля — характеризуют эпоху, описанную как консервативно-революционный идеал Эрнстом Юнгером. Когда Фридрих Юнгер доходит до описания титанического человека, перед нашими глазами встают выразительные страницы «Рабочего».

Человек приобретает титаническую сущность, утрачивая меру в своём волеизъявлении. (…) Труд Сизифа, неустанно вкатывающего камень на гору, который у самой вершины срывается вниз, — это титанический труд. (…) Титанизм человека заявляет о себе там, где жизнь понимается как только трудовая, а мир — как мир труда; титанизм проявляется в громадных замыслах и усилиях, которые превосходят всякую меру и терпят крах самым жалким образом, когда иссякают последние силы. (…)

Титаническим оказывается тот человек, который полагается только на себя и безгранично верит в свои силы.(…)

Через волю, разум и ощущение человек приближается к титаническому. (…) Чистая воля — это стихия и она возвращает к стихийному[12].

Все эти титанические свойства и воплощены в феномене техники, которая есть квинтэссенция титанического. Homo faber — человек производящий, гештальт Техника как другая сторона гештальта Рабочего, представляет собой сущность европейского Модерна, не преодоленного (как считал Эрнст Юнгер), а напротив, достигшего своей кульминации (как считал Хайдеггер). Накладывая мифологический контекст на философско-социологическое исследование техники, Фридрих Юнгер помещает технику напрямую в контекст титаномахии. Он пишет:

Совершенно очевидно, что боги не любят homo faber и либо борются с ним, либо терпят возле себя, как Гефеста, но относятся к нему как к полубурлескному персонажу. Боги враждуют с непокорными и мятежными титанами. Но ведь вся техника ведёт своё начало от титанов, а homo faber (человек производящий) принадлежит к титанидам. Поэтому мы впервые встречаемся с ним среди вулканического ландшафта. Отсюда же проистекает его любовь ко всему огромному, мощному, колоссальному, к устройствам, которые поражают своей массивностью, неудержимым разрастанием материи. Сюда же относятся такие черты homo faber, как отсутствие чувства меры, непонимание законов прекрасного и неприятие искусства, которые для него столь характерны. Титаномахия, миф о Прометее доносят до нас повесть о том, как самый художественно одаренный народ, обладавший необычайным чувством прекрасного и пониманием меры, поборол искушение пойти по пути титанов. И не может быть никакого сомнения в том, что это раз и навсегда определило и ту скромную, по сравнению с нашим временем, роль, которую суждено было занимать технике в античном мире. Своим рьяным усердием, своей кипучей деятельностью, своей деловитостью, непомерностью своих властных устремлений homo faber ненавистен богам. Величие Зевса — это преисполненное покоя Бытие, сила Прометея — в его бунтарстве, в мятеже, в стремлении свергнуть Зевса с его золотого престола, изгнать из мира богов и самому стать его господином[13].

В «Греческих мифах» Фридрих Юнгер подчеркивает также:

Если бы титанического начала не было, господство богов оказалось бы утверждённым на пустоте, оно было бы непрочным и не имело бы никакого противостояния, с которым могло бы контрастировать и по отношению к которому могло бы обрести собственную форму[14].

В этом и состоит фундаментальное определение значения техники в собственной версии Консервативной Революции Фридриха Юнгера: титаническое есть нечто, что следует преодолеть. Развертывание раскрепощенной техники, приход Рабочего, тотальная мобилизация необходимы для того, чтобы все эти явления и их центральный гештальт — Рабочий — были преодолены тонким и светлым присутствием олимпийских богов.

Фридрих Юнгер тем самым восстанавливает фокус Рагнарёк, репозиционирует немецкий Логос в последней битве, возвращая его на сторону богов, светлых сил небесного порядка, с той орбиты, куда чуть было не увлекла германцев фасцинация (от лат. fascinatio — «завораживание») стихиями, техникой и волей под чарами Парацельса, Гёте и Ницше, прочитанных глазами титанов. Фридрих Юнгер деликатно обращает внимание немцев на те формы Логоса, которые составляют их органическую идентичность — Логос Аполлона и Логос Диониса, союз которых составляет последнюю тайну германской души, германский дух. И поэтому немецкое мыслится им только как антитеза (от греч. antithesis — противоположение) технического, как то, что кладёт меру безмерному, укрощает гигантское, побеждает великанов-йотунов в финальной битве.

Тем самым Фридрих Юнгер, в интенсивном метафизическом диалоге с братом и развивая его интуиции, приходит к тому гештальту Консервативной Революции, который намного точнее соответствует её сути, нежели стальные грезы титанов. Этот гештальт есть вечное возвращение Диониса и контрреволюционный вечный порядок Аполлона, утверждаемые против мира капитала, техники, слепой воли и механических свершений, против порядка титанов, против царства Кроноса в решающей и смертельной войне с ним.

Источники и примечания

[1] Юнгер Ф.Г. Совершенство техники. Машина и собственность. СПб: Владимир Даль, 2002.

[2] Юнгер Ф.Г. Совершенство техники. Указ. соч. С. 37.
[3] Юнгер Ф.Г. Совершенство техники. Указ. соч. С. 36.
[4] Юнгер Ф.Г. Совершенство техники. Указ. соч. С. 44.
[5] Юнгер Ф.Г. Совершенство техники. Указ. соч. С. 214.
[6] Юнгер Ф.Г. Совершенство техники. Указ. соч. С. 237.
[7] Юнгер Ф.Г. Совершенство техники. Указ. соч. С. 238.
[8] Юнгер Ф.Г. Греческие мифы. СПб.: Владимир Даль, 2006.

[9] Юнгер Ф.Г. Греческие мифы. Указ. Соч. 113.
[10] Юнгер Ф.Г. Греческие мифы. Указ. Соч. 114.

[11] Юнгер Ф.Г. Совершенство техники. Указ. соч. С. 227.
[12] Юнгер Ф.Г. Греческие мифы. Указ. Соч. С. 122-125.
[13] Юнгер Ф.Г. Совершенство техники. Указ. соч. С. 243-244.
[14] Юнгер Ф.Г. Греческие мифы. Указ. Соч. С. 120.