Древнеславянские погребения.

Любор Нидерле. Славянские древности.
Книга вторая. Жизнь древних славян. 

 Глава II. Жизнь славян. Болезнь и смерть.
Глава III. Древнеславянские погребения. Формы могил и кладбища.

Болезнь и смерть. 

Хотя древние славяне и были народом здоровым, но все же жизнь их не была настолько благоустроенна, чтобы смерть приходила к ним только в бою или в глубокой старости. Можно заранее предположить, что климат и среда, в которой славяне жили, обусловливали наличие многих болезней, от которых они страдали. Например, в Полесье до того, как русское правительство провело огромные мелиоративные работы, свирепствовали болотная лихорадка и колтун, и хотя об этом и нет известий, совершенно очевидно, что эти болезни существовали в Полесье и в древнейшие времена.

Единственным дошедшим до нас известием о болезнях древних славян, относящимся к X веку, является запись Ибрагима ибн Якуба о том, что у славян на теле имеется какая-то сыпь и опухоли. Это же, очевидно, имеет в виду и Масуди в своём сообщении о славянских банях159. Древние термины, как, например, недугъ, немощь, дъна, огонь, jęza (jęzda), струпъ, кыла, вередъ160 и другие, были общими для всех славянских языков и свидетельствуют и о других болезнях, которые тогда были известны.

О том, как лечили славяне эти болезни, у нас имеются известия, относящиеся к VI веку, а в 802 году в Зальцбургский епархии161 упоминается даже славянский лекарь. Лечением занимались больше всего старые колдуньи, так называемые вещуньи, о которых мы расскажем подробнее в главе VI Религия, вера и культ.

Естественная смерть наступала или в результате болезни, или же от старости, преждевременная – от увечья во время различных работ или в бою. В первом случае славяне-язычники часто ускоряли приход её тем, что стариков, неспособных к труду, убивали раньше, чем наступала их естественная смерть. Это подтверждается, во-первых, древним и индоевропейским обычаем, распространённым у германцев, иранцев, скифов и массагетов и пруссов162, окружавших славян народов; во-вторых, известно, что пережитки этого обычая удержались у славян и позднее. Сохранилось запрещение князя Оттона от 1328 года древним полабским древанам, сохранившим ещё этот обычай убивать своих престарелых родителей163. В Сербии, где обычай этот известен был под названием «лапот»164, стариков убивали вплоть до недавнего времени. Древние славяне встречали смерть спокойно, особенно в бою. Когда в 593 году греческий военачальник Приск напал на славян, они в каком-то экстазе отчётливо выражали своё стремление умереть165.

Всё это, разумеется, не говорит о том, что славянский воин, как каждый человек, не стремился возвратиться к домашнему очагу целым и невредимым. По свидетельству Прокопия мы знаем, что славяне перед боем приносили  жертвы богам, чтобы остаться живыми и невредимыми166.

Глава III. Древнеславянские погребения. 

Формы могил и кладбища.

Погребальный обряд славян-язычников, каким мы знаем его в последние столетия перед принятием христианства, был ритуалом вполне сложившимся, сложным и разнообразным, далеко ушедшим от его основных первоначальных форм, существовавших у ещё не разделившихся индоевропейцев. В древнейшие времена, в погребальном обряде славян было больше единообразия и простоты. Однако мы видим, что позднее, как и в других областях культурной жизни, на погребальных обрядах сказываются чужеземные влияния, в результате чего эти обряды приобретают значительно более разнообразный характер, и единообразие славянского погребального обряда исчезает. Лишь христианство снова приводит всё к единообразию, стандартизирует погребальный обряд и при этом вводит совершенно новые основы обряда, а именно захоронение покойника на обычных общих кладбищах, освященных церковью.

До принятия христианства славяне своих покойников не хоронили, а сжигали с древнейших времен, с самого возникновения славянства.

Являлось ли трупосожжение вплоть до конца языческого периода единственным погребальным обрядом у славян – это старая проблема славянских древностей, которой занимался уже Добровский1. Как только в Германии появились первые работы по доисторической археологии, сразу же возник вопрос, относящийся к этнографии: что именно среди находок является немецким и что – славянским? Ответ на этот вопрос вскоре стали искать и в разделении погребальных обрядов. Много дебатов вызывал вопрос, сжигали ли вообще славяне своих покойников, причем спор шёл главным образом уже вокруг вопроса, являются ли погребения с трупосожжением в восточной Германии и Полабье германскими или славянскими. В семидесятых годах прошлого столетия в этот спор решительно включился Рудольф Вирхов, утверждавшем в пользу германской принадлежности древних погребений с трупосожжением в восточной Германии.

Рудольф Вирхов признал за славянами только позднюю, культуру городищ («Burgwalltypus»), которая представлена культурными слоями древних городищ, построенных по кругу или современными им могилами с трупоположением2.

Ныне славянский погребальный обряд совершенно ясен. Основу его в дохристианский языческий период, до той поры, пока мы можем  документально проследить древнюю историю славян, составляло повсюду трупосожжение, так же, как это было и у других соседних арийских народов: готов, литовцев, германцев и галлов. Чужеземные влияния, имевшие место в различных землях, в частности влияние римское и восточное, сказывались лишь в том, что наряду с этим основным обрядом местами появлялись отклонения от него, а именно – наряду с трупосожжением рано появляется и захоронение, а так как с приходом христианства изменение основного погребального обряда произошло не сразу, а постепенно и в различных областях в различное время, то особенно в течение первого тысячелетия нашей эры мы отмечаем период, когда оба основных обряда – сожжение и захоронение – существовали у славян одновременно. Исходя из этого, мы до некоторой степени имеем право утверждать, что в то время у древних славян-язычников практиковались оба обряда, однако трупосожжение в языческий период преобладало и было для него типично.

О том, что славяне-язычники до принятия христианства сжигали своих умерших, свидетельствуют данные как археологии, так и истории. Этнография сохранила следы трупосожжения в незначительной степени.

Археологическим подтверждением этого обряда является существование у древних западных и восточных славян многочисленных погребений с трупосожжением, с которыми мы далее познакомимся значительно подробнее. Весьма многочисленны и исторические свидетельства, относящиеся ко всем славянским землям3.

О полабских славянах св. Бонифаций свидетельствует (под 744 годом), что они сжигали на кострах умерших мужчин вместе с их женами; тем не менее обряд этот на Лабе (Эльбе), видимо, вскоре исчез, так как позднейшие источники подобных сведений о полабянах не содержат. О трупосожжениях у чехов в древнейших источниках свидетельств почти нет. По свидетельству Титмара, поляки сжигали умерших еще в XI веке, а у южных славян трупосожжение засвидетельствовано в VII веке (при взятии Царьграда в 626 году), и в X веке его засвидетельствовал и Масуди4.

У восточных славян трупосожжение в X и XI веках подтверждается рядом восточных писателей, Львом Диаконом при описании битвы у Доростола в 971 году5 и, наконец, автором древнейшей части Киевской летописи, который прямо говорит, что раньше и даже в его время, то есть в конце XI века, отдельные русские племена сжигали своих покойников на кострах, пепел собирали в сосуд, который ставили затем на столбах при дорогах6.

У соседних пруссов сожжение умерших засвидетельствовано даже в XIII веке, а в Литве, Латвии и Эстонии ещё и в XIV–XVI веках7. Если мы сопоставим результаты археологических исследований с этими известиями, то будет очевидно, что славяне практиковали сожжение умерших даже в то время, когда в соседней Германии оно давно прекратилось под влиянием христианства и Карл Великий запретил этот обряд8.

В Чехии и в Лужицах умерших сжигали ещё в X веке, а местами и в XI веке; у полабян – в VIII–IX веках; на юге – примерно в ΙΧ-Χ веках; у поляков – в XI веке. На Руси некоторые племена сжигали умерших еще в XII веке, а местами даже в XIII веке.

Таким образом, погребение с трупосожжением, относящееся к христианскому периоду, всегда являются языческими, погребение с трупоположением являются уже христианскими, однако я не хочу утверждать, что любое погребение с трупоположением в Χ-ΧΙΙ веках обязательно является христианским. Кое-где обряд трупосожжения под внешним, скорее всего римским9, влиянием сменился захоронением умерших ещё до того, как сменилась религия. Однако, и при захоронениях в могилах, славяне сохранили множество древних языческих обычаев.

В основном славянский языческий обряд заключался в том, что тело умершего с плачем и пением доставлялось на кладбище, скорее всего к общему кострищу или к отдельной могиле, которая уже была подготовлена. Там из поленьев был сложен костер, на который укладывали покойника в одежде и в вооружении, которые он обычно носил при жизни, – непосредственно на костер, или на доске, или в ладье. После этого родственники поджигали костёр.

Тотчас же по сожжении покойника или на следующий день пепел с обгоревшими остатками костей, оружия и украшений собирали в кучу или складывали в урну, которую зарывали в могилу или ставили, наконец, на могилу сверху на камень или на столб в зависимости от того, какие могилы были в обычае данной местности и рода. В урну с прахом вкладывались также и дары, которые должны были служить умершему в загробной жизни.

Если покойник был похоронен без сожжения, тело его вместе с принесенными дарами опускали в такую же могилу и здесь же поджигали жертвенный костер, у которого свершалось и первое погребальное пиршество.

Вещами, которые клали вместе с умершим в могилу была еда, орудия труда и оружие, славянские погребения весьма бедны. Богатые могилы являются у славян исключением. По богатству погребальных даров славянские погребения не могут сравниться с могилами их соседей.

Основной обряд погребения дополнялся и усложнялся рядом других обычаев.    Тело умершего выносили из дому не через двери, а через специальный пролом, сделанный для этой цели, очевидно, для того, чтобы душа, пожелавшая возвратиться, не нашла обратно дорогу. Подтверждением этого обычая может служить, например, вынос тела князя Владимира в Берестове в 1015 году, а также большое количество позднейших пережитков этого обычая10.

При выносе тела и в течение всего пути до кладбища родственники провожали умершего хвалебными речами, а также плачем женщин (жалением). Причём сопровождающие иногда расцарапывали себе лицо ногтями, наносили себе раны, остригали волосы в знак траура. Эти причитания являлись уже обрядовыми, аффектированными, ритуальными стенаниями, а не выражением истинного горя от потери умершего. Любопытно, что во многих славянских странах этот обычай полностью сохранился до наших дней, а на Балканском полуострове и в России для этой цели до сих пор нанимают специальных женщин-плакальщиц, называемых покайнице, наркаче, плакальнице, жалеющие, плачки. Такие плакальщицы до недавнего времени нанимались также и в Моравии и Словакии. Этот плач и причитания женщин являются в некоторых местах настолько существенной частью погребального обряда, что без них погребение просто невозможно, хотя оно допускается без церковного обряда.

Существование обычая причитания плакальщиц на похоронах в древней Руси подтверждено Киевской летописью под 945 и 969 годами, а у поморян и поляков он засвидетельствован Эббоном и Кадлубеком11.

Царапание лица и нанесение себе ран подтверждается древними известиями только на Руси, в Польше и в Чехии12.

Кульминацией погребального обряда была добровольная или вынужденная смерть оставшейся жены покойника, а иногда и дружины, ему служившей. Об этом свидетельствует ряд древних известий, имеющихся у Маврикия и Льва Мудрого о южных славянах и у Титмара о поляках. Особенно важным в этом отношении является сообщение св. Бонифация, содержащееся в его послании к королю Этибальду13. Ряд арабских писателей указывают на тот же обычай и у восточных славян; о женах воинов Святослава в 971 году под Доростолом пишет Лев Диакон14.

Самое яркое, полное драматизма описание такой «добровольной» смерти жены знатного русского воина где-то на Волге оставил Ибн Фадлан. При чтении его у нас, однако, возникают некоторые сомнения: действительно ли Ибн Фадлан рассказывает здесь о славянке и о славянском обычае, поскольку его русский воин, очевидно, сам норманского происхождения15.

Археологических подтверждений обычая «добровольной» смерти жены с умершим мужем, найдено мало, и они носят неопределенный характер, так как нельзя доказать, какой смертью умерли женщины, останки которых временами находят в могиле рядом с останками мужчин.

В действительности «добровольная» смерть не всегда была добровольной. Обычно, особенно в знатных семьях, смерть жены являлась неизбежным следствием устойчивой традиции, согласно которой такая смерть должна была наступить, независимо от того дала ли женщину добровольно своё согласие на смерть или была насильно была выбрана для этой цели. Ибн Фадлан красочно описывает как, перед тем как вести на костер, женщину опаивали и таким путём добивались того, что она уже не сопротивлялась на костре. Обычай этот не является чисто славянским и засвидетельствован у ряда соседних со славянскими народов: у германцев, литовцев, пруссов, фракийцев, скифов и сарматов16.

Однако отсюда не следует делать вывод, что славяне именно у них переняли этот обычай, являвшийся старым наследием индоевропейского периода общности славян. Принесение в жертву господину наряду с женами юношей, коней и собак являлось неизбежным следствием только что описанного обычая и также засвидетельствовано у славян17.

Интересную особенность этого обычая отметил ещё Масуди: в жертву приносилась не только жена умершего мужа – когда умирал неженатый молодой человек, то в жертву приносили девушку, обеспечивая ему таким образом для загробной жизни жену, которой он не имел при жизни18. Этот посмертный брак являлся весьма ярким доказательством веры в загробную жизнь, и я не сомневаюсь, что в некоторых обычаях, сохранившихся до сих пор у славян при похоронах молодых людей и девушек, мы должны усматривать пережитки, связанные с этим обычаем, правда, уже значительно ослабленные. Это всегда отголоски свадебных обрядов19.

Другой интересной особенностью древнеславянского погребального обряда является погребение в ладьях. Обычай класть тело умершего в лодку и сжигать его вместе с ней либо насыпать над не сожженной ладьей могильный курган часто встречается у северных германцев и балтийских финнов. В частности, известны находки лодок в скандинавских могилах.

У славян погребения в ладьях очень редки, и если встречаются, то только на востоке, они засвидетельствованы как письменными источниками, так и археологическими находками, весьма вероятно, что этот обычай перешёл от соседей славян, скандинавских русов. Погребения в ладьях засвидетельствовано на Руси только в отношении княжеского рода20. Первоначально ладья, несомненно, означала всего лишь судно, представленное для загробной жизни. Чем пользовался умерший на этом свете, то же должно было быть в его распоряжении и на том свете.

Также под чужеземным влиянием, но на этот раз античным, к славянам в конце языческого периода перешёл обычай класть в могилу деньги на дорогу в загробный мир. Это, несомненно, античный обол, дававшийся умершим для Харона, обычай, проникший к славянам по нижнему Дунаю или с берегов Чёрного моря. Даже в беднейших гробницах древнего Пантикапея, как правило, имеются медные деньги.

У славян обычай класть в могилу деньги  укоренился настолько глубоко, что многочисленные следы его мы не только находим в погребениях X и XI веков, но он встречался и много времени спустя, славяне во многих местностях ещё и теперь вкладывают деньги умершему в рот или в руку, не понимая первоначального значения этого обычая21. Так поступают, например, в восточной Моравии, Словакии, на Украине, в Белоруссии, в Польше и на Балканах.

По-древнеславянски «мёртвый» – навь, и это слово одновременно означало и загробный мир вообще. На ведическом санскрите: Нава — nava — новый, новая …жизнь после смерти.

Некоторые лингвисты искали в этом слове ещё один отголосок упомянутого античного влияния, связывая его с греческим нафс — ναΰς, латинским навис — navis — лодка, на которой Харон перевозил души умерших на тот свет22. Хотя эту связь и нельзя отрицать (в древнем чешском и польском языках мы имеем «пан, нава» — παν, ηάνα в значении лодка, этот лингвистический вопрос всё же остаётся открытым.

Возможно, что старославянское навь не связано с navis, но происхождение его древне-индоевропейское, так же как и готское naus и литовское navit, латышское nave — смерть23.

Неясно и происхождение обычая хоронить мертвых в санях или привозить умерших на санях к могиле, даже если погребение происходило летом. В русских источниках, по которым этот обычай нам только и известен, имеется несколько сообщении о том, что тела умерших князей Владимира, Бориса, Глеба, Ярослава, Михаила, Святополка (X–XII века), хоронились ли они зимой или летом, привозились к месту погребения на санях24.

Люди, ожидавшие своей смерти, готовили себе для погребения сани, а старое русское выражение «сидеть на санях» означало то же, что и «быть перед смертью»25. Этот обычай ещё долго удерживался в России и на Украине, а в Карпатах он бытует и до сих пор; имеются известия о подобном же обычае в Словакии, Польше и Сербии26. В сани всегда впрягались волы.

Этот обычай распространен также и у финнов и среди некоторых урало-алтайских племён, возникает законный вопрос: является ли он местным, славянским, или же заимствован славянами у соседних с ними народов? По всей вероятности, обычай везти тело покойника на санях является всё же местным как у славян, так и у финнов и связан с характером русской земли, а также с тем, что сани на Руси были древнейшим видом транспорта. На вопрос о том, где возник обычай класть в могилу сани, нельзя дать удовлетворительный ответ.

Весьма важной особенностью древнеславянского погребального обряда является также погребальное празднество, так называемая тризна и связанный с нею пир (пиръ, страва).

С полной достоверностью тризна засвидетельствована только у восточных славян, однако тризна была известна и всем остальным славянам.  Подробного описания того, что представляла собой тризна, нет, однако сопоставление различных дошедших до нас известий даёт всё же возможность восстановить истинную её картину.

Первые страницы летописи рассказывают только о том, что племена радимичей, вятичей, северян и кривичей совершали над покойником тризну — «тризну творити» до того, как его сжигали; там же, под 945 годом, мы читаем, что княгиня Ольга справляла тризну над могилой Игоря, но что позднее она сама, став христианкой, повелела над её могилой тризну не творить.

Значительно больше сведений о тризне мы находим в русском источнике «Житие Константина Муромского», источнике хотя и более позднем, но содержащем много древних традиций. В нём наряду со словом «тризна» упоминается также делание бдыну (бдынъ) и битва21.

О языческих погребальных празднествах упоминают и польские хроники, но термин «тризна» в них не приводится. Не употребляет его и Саксон Грамматик в описании погребения, которое устроил своему умершему брату славянский князь Исмир28. В чешских источниках слово «тризна» хотя и является inferiae, placatio mortuorum, записанным между чешскими глоссами в словаре «Mater Verborum» (XIII век), но глосса эта является подделкой29. К чешской «тризне» относятся празднества, о которых упоминает хроника Козьмы Пражского (III, I). Чешский князь Бржетислав в 1092 году наряду с другими запретил особые празднества в честь умерших: «item sepulturas, quae fiebant in silvis et in campis, atque scenas, quas ex gentili ritu faciebant in biviis et triviis, quasi ob animarum pausationem, item et iocos profanos, quos super mortuos suos inanes cientes manes ac induti faciem larvis bachando exercebant».

Уже из этих сообщении видно, что тризна была не одним лишь погребальным пиршеством, но и чем-то другим, каким-то празднеством драматического характера (scenas faciebant et iocos profanos induti faciem larvis = разыгрывают спортивные и светские сцены, носят маски для лицах), главной частью которого было представление битвы.

Помимо слова «битва» в «Житии Константина Муромского», этимологическое значение слова «тризна», связано с чешским tryzniti, польским tryzni? в значении «бить кого-то», так и значение слова «тризна» в церковнославянском языке и источниках в переводах соответствует греческому стадион — στάδιον, атлон (атлет) — άθλον, агон — άγων, паластра -παλοάστρα (тризновати – pugnare — бой, тризникъ – pugnator — боец)30.

Всё это вместо взятое показывает, что при погребениях, а позднее и во время празднеств в честь мёртвых проводилась состоявшая из символических движений праздничная игра, главным моментом которой была военная сцена (состязание), сопровождавшаяся бряцанием оружием, криками и военными песнями. Разумеется, это не было воспроизведением какой-то битвы, в которой некогда участвовал умерший, или воспоминанием о ней, так как вся игра, очевидно, имела магическую подоплеку. Это был бой со злыми духами с целью отогнать их. Ещё Иоанн (Ян) Менеций упоминает в XVI веке, что при погребении в западной Руси мужчины с мечами в руках кричали слова: «gey, geythe, begoythe peckelle», неправильная транскрипция которых лучше всего может быть истолкована как «бегите, бегите, пекельни» (то есть демоны). Подобных пережитков сохранилось много31. Употребление масок, очевидно, также было связано с представлением о действующих здесь злых духах.

Пиршество, следовавшее после тризны, называлось пиръ либо страва. Страва упоминается уже в связи со смертью Аттилы в Венгрии в 453 году, свидетельствуя одновременно и о том, что подданные Аттилы в Средней Венгрии должны были быть славянами32. Иордан говорит33, что над гробом Аттилы был устроен обильный пир, который называется страва (stravam super tumulum eius, quam appellant ipsi, ingenti comessatione, concelebrant), – то есть употребляют славянский термин, и поныне означающий пищу и засвидетельствованный в древних чешских и польских источниках XIV и XV веков, специально в значении погребального пира34.

     Погребальные пиры, устраивающиеся с подобным же расточительством и обилием еды и мёда, засвидетельствованы с древнейших времен также и у других славян35, и, как известно, до сих пор у всех славян принято гостям, прибывшим на похороны, преподносить еду или крепкие напитки. В Белоруссии при этом и по сей день хозяин и гости угощают небольшим количеством еды и напитков36 также призывают души предков,  и благодарят за то, что они угостились… обращаясь к ним и молясь им так, как, очевидно, и тысячу лет назад37.

Также, как и во время самих похорон, умерших чтили в дни, посвященные поминовению мёртвых. Известий об этом со времён язычества дошло не много38.

О живучести этого обычая славян свидетельствует то, что как восточная, так и западная церковь включила эти дни поминовения усопших в число церковных праздников.  Церковь не смогла лишить славян древних языческих атрибутов, к которым в первую очередь относится обычай приносить на могилы пищу для умерших, а также различные драматические игры, а зачастую и разнузданные празднества, устраивавшиеся при этом.

Насколько ещё сильно удерживаются языческие представления в самых глухих славянских областях Балканского полуострова, где до сих пор сохранилось ещё много таких дней, посвященных памяти умерших, носящих самые различные наименования39, видно, например, из того, что в Сербии священник в отдельных местностях не только сам кладет еду на могилы, но даже заклинает злые души умерших не возвращаться обратно. В Болгарии подобным же образом на сороковой день после смерти священник окуривает могилу умершего и в сделанное отверстие наливает воду и кладет еду40.

У католиков древний языческий обычай кормить на кладбищах умерших исчез полностью или же оставил после себя незначительные следы, в то время как у православных болгар, сербов и русских этот обычай погребальных пиршеств на кладбищах сохранился в неприкосновенности.

Из празднеств и игр, устраивавшихся славянами в честь душ умерших, заслуживают упоминания и так называемые русалии и радуницы, о которых мы будем говорить ещё раз в VI главе.

Русалии, являвшиеся на Руси явным пережитком язычества, во многих случаях засвидетельствованы уже в XI веке. Против них ополчились светские и церковные христианские князья. Радуницы в древний период славянства не засвидетельствованы41, но как праздник умерших распространены по России, куда так же, как и русалии, проникли под греко-римским влиянием.

Оба эти праздника свидетельствуют также и о сильном влиянии, которое оказывала на славян римская культура со времен империи.

Оба названия – античного происхождения: русалии от rosaria, rocalia — римский праздник роз, а радуница от родония — ροδωνιά, имера-тон-родон — ήμερα των ρόδων — день роз42; и хотя, как следует предполагать, славяне и до этого имели свои дни поминания умерших, свои задушницы, поминки, деды-dziady и т. п., всё же не подлежит сомнению, что они переняли не только новое название, но и переняли сами празднества точно такими же, какими они видели их у греков и римлян.

Остальные погребальные обряды не столь важны и не имеют такого значения.    Возжигание огня на могилах, которое упоминается только с XV века, является, очевидно, уже лишь отголоском первоначальных поминальных костров, на которых когда-то сжигались покойники43. То же значение, очевидно, имеют и кострища, которые находят в различных слоях могил ΧΙ-ΧΙΙ веков рядом со скелетом, либо над ним, или под ним. Иногда трудно решить – то ли это костер, на котором готовилась пища для погребального пира, то ли это только пепел от огня, зажженного в память умершего. Следует все же полагать, что огонь, разводившийся на могиле умершего, служил и для той, и для другой цели.

Современный славянский фольклор сохранил следы ещё ряда обычаев, которые в своей основе и по своему характеру относятся к периоду язычества. Это, например, обычай открывать окна, для того чтобы душа умершего могла улететь, вынос покойника таким образом, чтобы тело его не коснулось порога, обычай бросать камни и ветви через плечо и запрещение оглядываться назад при возвращении с кладбища, обычай облекаться в траурные одежды (вывернутые наизнанку), пробивать мертвое тело колом, сжигать солому на пути, делать для выхода души отверстия в гробу, бросать камни на могилу и т. д.44

Необходимо, однако, указать, что известные мне источники сведений о подобных обычаях в древнее время не содержат, не подтверждаются археологическими данными. Источники также ничего не говорят и об обряде очищения, который совершался после возвращении с похорон при помощи огня или воды, и об обычае изгонять возвратившуюся в дом душу умершего, выметая комнату метлой или размахивая в воздухе топором45. Обычай надевать маску на лицо покойника у славян не засвидетельствован, хотя он и был распространен у их соседей46.

Примечания

159. Ibrahim (ed. Westberg), 59; Mas’udi (ed. Rozen), 57.
160. «Źiv. st. Slov.», I, 221; Mansikka, Religion, I, 188.

161. В грамоте архиепископа Зальцбургского 802 года (Kos., Gradivo, П.9).
162. «Źiv. st. Slov.», I, 221.
163. Cit. A. Meitzen, Siedelung, II, 484.

164. Исследование С. Трояновича, Лапот и проклетщ’е у Срба (Белград, 1898). О традиции, существующей на Руси, см. в «Ziv. st. Slov.», I, 222. Кузеля, «Етнограф. Зб1рникъ», 1912, 31–32.
165. Theophylaktos, VI.8. См. Ибн Русте (изд. Хвольсона), 31 и Гардизи (ed. Bartold), 123.    166. Ргосор., III. 14.

1. Dobrovsky, IJber die Begrabnissart der alten Slaven tiberhaupt und der Bohmen insbesondere (Abh. Ges. Wiss., 1786, 333).

2. P. Вирхов, статья «IJber Graberfelder und Burgwalle der Niederlausitz und des tiberoderischen Gebietes» (Berl. Verh., 1872, 226).
3. «Źiv. st. Slov.», I, 228 след.
4. Bonifacius, Epist. Oa®, Monumenta Moguntiaca, 172); Kosmas, 1.12 (bustum Tyri); Thietmar, IX (VIII), 3; Anon., ed. Mai, Nova bibl. patrum, VI.432; Mas’udi (А.Я. Гаркави, стр. 136).

5. Ибн Фадлан, ал Истахри, ал Балхи, Масуди, Ибн Хаукаль, Ибн Русте, Персидский географ, Гардизи, а позднее и некоторые другие. Гаркави, указ. соч., 111, 115, 129, 136, 193, 202, 221, 259, 264, 265, 276; Гардизи (ed. Bartold), 123; Персидский географ (ed. Туманского), 135; Лев Диакон, IX.
6. «Ziv. st. Slov.», I, 230. 6 Лаврентьевская летопись (ПВЛ, 1.15).

7. Ипатьевская летопись под 1252 годом; Dreger, Cod. Pomeraniae, dipl. № 191; Stryjkowski, Kronika polska XI (Warszawa, 1846, I, 386); Guaguini, De orig. Lith. (Historii Scriptores rer polon., II, 391). В русском переводе Малалы кто то под 1252 годом также вписал упоминание о трупосожжениях в Литве (Mansikka, Religion, 1.69).
8. «Capitulare Paderbornske» от 785 года, с. 7, 22.

9. Римляне и греки перестали сжигать своих покойников в императорский период. В Ольвии, например, в этот период отмечен только 1 % погребений с трупосожжением. В римских провинциях на Дунае переход к простому захоронению падает на III–IV вв. Могилы в Черняхове (IV в.) означают переходный период.

10. Лаврентьевская летопись (ПВЛ, 1.89) и «Źiv. st. Slov.», I, 244 след.
11. Ebbo, 1.6; Kadłubek (Bielowski, Mon. Pol. hist., 11.182, 268). Об этом упоминают также некоторые русские поучения, кроме того, существует специальное древнее поучение «Слово св. Дионисия о жалеющих».

12. Ибн Русте, Масуди, Гардизи (Гаркави, 264, Rożen, 56 и Bartold, 123); Canaparius, Vita Adald., 2; Kadłubek (Bielowski, lok. cit.). Позднейшие свидетельства весьма многочисленны. См. «Ziv. st. Slov.», 1.246 след, и Bugiel, Bulletin de la Societe d’anthropologie, 1925, 122.
13. Maurik., Strat., XI.5; Leon, Tact., XVIII.105; Thietmar, IX.3; Bonifac. в 59 послании (Jaffe, Mon. Moguntiaca, 172).

14. Ибн Русте, Истахри, Хаукаль, Балхи, Масуди, Персидский географ и др. А.Я. Гаркави, указ. соч., 125, 136, 193, 221, 265, 270, 276. Mas’udi (ed. Rożen), 55, 56; Персидский географ (ed. Туманского), 135; Leon Diacon, IX.6. Подробности см. в «Źiv. st. Slov.», I, 248–249.

15. В словаре Якута слово RUs. Полный текст см. в «Źiv. st. Slov.», I, 377.
16. «Ziv. st. Slov.», I, 254.
17 «Źiv. st. Slov.», I, 257 61. Есть много археологических свидетельств (находки в могилах костей лошадей, собак и проч.).
18 А.Я. Гаркави, указ. соч., 129.
19. Я собрал их в «Ziv. st. Slov.», I, 256.

20. Лаврентьевская летопись, с. 55, и миниатюра жития Бориса и Глеба (Сильвестровский сборник). См. также описание Ибн Фадлана (А.Я. Гаркави, указ. соч., 96). Подробнее в «Źiv. st. Slov.», I, 262 .
21. Подробнее в «Ziv. st. Slov.», I, 266.

22. Так полагает А. Котляревский в своём ценном и обширном исследовании «О погребальных обычаях языческих славян» (М., 1868). В настоящее время эта работа уже весьма устарела.
23. «Źiv. st. Slov.», I, 268.

24. Лаврентьевская летопись, 128, 158, 181, 296 (ПВЛ, 1.89, 121, 196), Житие Бориса и Глеба (миниатюры).

25. «Поучения князя Владимира Мономаха» (Лаврентьевская летопись, с. 232) и «Описание смерти монаха Феодосия» под 1074 годом.

26. «Źiv. st. Slov.», I, 271. Об этом и предыдущем обычаях большое исследование написал проф. Д.И. Анучин, Сани, ладья и кони как принадлежности похоронного обряда (М., 1890). См. работу Т. Волкова «Le traineau dans les rites funeraires de l’Ukraine» (Rev. des trad, pop., Paris, 1896). См. «Ziv. st. Slov.», I, 269.

27 «Źiv. st. Slov.», I, 246, 274. Весь источник опубликован в исследовании А. Котляревского, Погребальные обычаи, 128. Что означает выражение «делати бдынъ», неясно, я истолковал бы его скорее всего как бдение и связанные с ним элегии над умершим. Ср. «мтг/сг» ночи у чехов и «puste» – ночи в Польше. («Ziv. st. Slov.», I, 247).
28. Kadłubek (Bielowski, Mon. Poloniae Hist., 11.268), Saxo (ed. Holder).
29. «Ziv. st. Slov.», I, 274.    30. Там же, I, 278.    31. Там же, I, 278–281. Д. Зеленин, «Живая старина», 1911, 410.
32. См. «Slov. star.», II, 136.
33. lord., Get., 258.
34. Подтверждения в «Źiv. st. Slov.», I, 282.

35. Пир князя Мужока в 593 году [Theophyl. Simoc., VI.9; Theoph. (ed. Boor), 270], князя Измира [Saxo (ed. Holder), 276], cm. «Źiv. st. Slov.», I, 274, 275. В древней Руси засвидетельствован обычай опорожнять чашу в честь умершего, а также в честь рода и рожаниц («Źiv. st. Slov.», I, 282).
36. «Ziv. st. Slov.», I, 281.

37. Записал Шейн, Материалы, 1.2, 556, 569, 596. To же отмечает в XVI в. и Ян Менеций (Script, rer. livon., II.391).
38. О них упоминают Ибн Русте и Гардизи (А.Я. Гаркави, указ. соч., 265, Bartold, 123).

39. «Ziv. st. Slov.», I, 291–292. Наиболее распространенными терминами среди славян являются задушница, задушки (от славянского душа) и помен, поминки (от старославянского мьнети). На Руси и на Балканах весьма распространен также термин трапеза от греческого τράπεζα — трапеза.
40 «Źiv. st. Slov.», I. с. и 294, 295. Об относящихся сюда обычаях и их наименованиях см., в частности, исследование М. Мурко, «Das Grab ais Tisch» в журнале «Wórter und Sachen», 1910, II.

41. Впервые о радунице упоминается в IV Новгородской летописи под 1372 годом; русалии упоминаются в Киевской летописи под 1068 годом вместе со скоморохами и музыкой, а часто и в запретах и проповедях того времени («Ziv. st. Slov.», I, 292, III, 54, 260).

42. О русалиях см. исследование F. Miklosiche, Die Rusalien, Siet zungsber., Akad. in Wien, 1864; о радуницах – упомянутую работу М. Мурко (с. 144, 152). Более подробно см. в гл. VI.

43 «Źiv. st. Slov.», I, 296.
44. «Źiv. st. Slov.», I, 298–299. Обширные данные о погребальных пережитках собрал A. Fischer в работе «Zwyczaje pogrzebowe ludu polskiego», Львов, 1921.
45 «Źiv. st. Slov.», I, 299. 46

Далее…Глава IV. Одежда и украшения славян