Афанасьев А.Н. Поэтические воззрения славян на природу.
Опыт сравнительного изучения славянских преданий и верований в связи с мифическими сказаниями других родственных народов.
Том 1. XII. Баснословные сказания о зверях.
Крылатые кони
То же впечатление быстрого движения, какое породило стихийные явления с птицами, заставило сблизить их и с легконогим конем. Названия, данные человеком этому животному, указывают на скорый бег, в санскрите: acva (муж. рода), acva (жен.) — лошадь имеют корнем ас — ит. реnnеаrе, penetrare — представить, проникнуть ; в Ведах acu — быстрый; acuga — ветер и стрела. Слово acva сохраняется во многих языках арийского происхождения — в различных формах: в зендс. асра (так как cv постоянно переходит здесь в ср), перс. asp, asb, афган. as (муж.) и aspa (жен.), осет. ews, iews, (вместо esw), литов. asqwa — кобылица; сюда же относит Пикте еолийск. ιχχοζ -иххос (ιπποζ — иппос), лат. equus, equa. У племён славянских название это не удержалось; место его заступили старинная форма комонь, большею частию заимствованные от татар, которые славились в старину своими конями.
Исключение составляет только кобыла (илл. kobila, вен. kabala, греч. χαβαλληζ — хавалис, лат. caballus, ирл. capall — лошадь, корн. kevil, кимр. cefiyl, и санскрит: capala — быстрый — от корня cap, camp и kap, kamp — лат. ire -идти, tremere-дрожжать, откуда и лат. caper, capra — козёл и коза) — слово, несомненно, древнейшего образования.
Ради быстрого бега конь в народных загадках называется птицею: «бежит птица, во рту плотица; голодна — не съест, сыта — не выкинет» (конь с удилами во рту); «Летит что птица, во рту плотица — не проглотить её и не выхаркнуть»; «летели три птицы; первая говорит: мне летом хорошо, другая: мне зимой хорошо, а третья: мне всё равно!» (Сани, телега и конь). Поэтому все явления природы, которые представлялись птицами, олицетворялись и в образе чудесных коней.
Солнце в Ведах называется бегуном, быстроногим конём; есть целый гимн, обращенный к нему, как к небесному коню. Один из эпитетов солнца arvan в позднейшем санскрите означает коня, но в Ведах удерживает первоначальное значение быстро бегущего, стремительного. По замечанию Макса Мюллера, «в некоторых местах слово это служит названием солнца, между тем как в других употребляется как существительное с значением коня и всадника. Так под неотразимым влиянием синонимического характера древнего языка, и без малейшего старания выразиться фигурно, тот, кто назвал солнце — arvan (т. е. быстрое), необходимо соединял с ним представления о коне и всаднике».
Если присоединим сюда старинное название солнца— колесом (слово, которым означали и rota, и curus, то перед нами явится и колесница, и кони, и сам всадник — Солнце.«Повеле пристройти кола, вскладше хлебы; мяса, рыбы… а в другых квас возити по городу» ( П. С. Р. Л., I, 54). Уже в Ведах солнце (Surya) представляется в образе человека, стоящего на золотой, блестящей колеснице, которую влекут по воздушным пространствам две, семь или десять крылатых, золотошёрстых, ретивых кобылиц. Этим кобылицам присваивались имена haritas, rohitas, aruschis, которые первоначально были простыми прилагательными и значили: белый, светлый, рыжий (гнедой), но скоро превратились в названия животных, принадлежащих богам.
Лучи солнечные уподоблялись вожжам или поводьям, накинутым на чудесных коней. Санскрит: vasu — блеск, сияние, солнечный луч и вожжа, повод, узел у хомута. Подобные представления встречаем и в Зендавесте, и в сказаниях греков и римлян. Гелиос ежедневно совершает свой путь от востока к западу на лучезарной колеснице, запряженной четырьмя белыми, огонь и свет рассыпающими конями; между ними один носит имя Эос.
Итак, красавица Зоря олицетворялась не только богинею, но и конём; в Ведах она также называется кобылицею — acva. Предшествуя восходу солнца, она как бы влечёт за собою его золотую колесницу, и в этом смысле есть быстролетный конь Гелиоса. У многих народов Заря Утренняя почиталась богинею, которая выводит на небо блестящих лошадей Солнца, а Заря Вечерняя — богинею, которая уводит их на покой. С этим совершенно согласно эстонское сказание, что Утренняя Заря каждый день возжигает светильник солнца, а Вечерняя хранит его в продолжение ночи; по литовскому же сказанию, такое возжжение солнечного светильника, вместо Утренней Зари, приписывается звезде Деннице. По славянским преданиям, Зори — божественные девы; вместе с Денницею они прислуживают Солнцу и смотрят за его белыми конями.
В Овидиевых «Превращениях» сказано, что Солнце разъезжает по небесному своду на крылатых, пламенно дышащих лошадях; быстро спешит оно вслед за Зарёй и к вечеру спускается в тихие воды океана. Когда Солнце едет на своей золотой колеснице, выкованной Вулканом, то ближайшие к поезду облака рдеют от пламени его коней. На этих лошадях надо ездить умеючи — не слишком высоко, чтобы не поджечь неба, и не слишком низко, чтобы не загорелись леса и земля.
Греки создали прекрасный миф о Фаэтоне; ϕαευων— блестящий, один из эпитетов солнца, в Одиссее служит собственным именем коня, на котором выезжает поутру Гелиос, т. е. принимается за метафору утренней зори; но как заря есть, собственно, свет, рождаемый солнцем, то Фаэтон в человеческом олицетворении является юным сыном Гелиоса. Он отважился управлять солнцевой колесницею, но не мог сдержать сильных коней и, сбившись с срединного пути, произвёл всеобщий пожар, упал с колесницы и потонул в волнах океана. Чтобы избавить мир от разрушения, Зевс бросил в Фаэтона молнию – и он пал бездыханный. В основе мифа кроется поэтическое представление солнечного заката: по древнему воззрению, солнце погружалось вечером в воды океана и гасло или умирало в них при ярком зареве вечерней зори; выражения «гаснуть» и «потухать» доныне употребляются в смысле: умереть, погибнуть. Но солнце гаснет и тогда, когда скрывается в мрачных тучах, тонет в их дождевом море; поэтому народная фантазия наложила на миф о Фаэтоне краски, заимствованные от весенней грозы, зажигающей пламя всемирного пожара и заставляющей содрогаться и небо и землю. В Млечном Пути воображение древнего человека видело опалённую полосу неба, след, оставленный Фаэтоном. По некоторым преданиям, кончина вселенной последует от того, что божество, управляющее огненною колесницею, зажжет нечаянно небо и произведет всемирный пожар.
Немецкая мифология знает двух коней, влекущих солнцеву колесницу: Arwakr — рано пробуждающийся и Alswidhr — всех быстрейший. Особенно важным считаем мы свидетельство Эдды, занесенное в песнь о Вафтруднире. Могучий Один, приняв вид странника, приходит в жилище великана Вафтруднира и состязается с ним в мудрости. Они задают друг другу трудные загадки мифического содержания; здесь предание о небесных конях передается в той же форме загадок, в какой сохраняется оно и в нашем народе. Великан спрашивает Одина: «как зовут жеребца, который приносит день человеческому роду?» Один: «его зовут Светлогривым (Skinfaxi); он приносит с собою блестящий день человеческому роду и почитается самым лучшим конем в свете; грива его беспрестанно сверкает». Вафтруднир: «как зовут коня, который приносит ночь благим владыкам?» Один: «его зовут Инеегривым (Hrunfaxi=das thau илиreif-mahnigeross): он приносит с собою ночь благим владыкам. Всякое утро роняет он с своих удил пену, которая падает в долины росою». Впоследствии, при большем развитии антропоморфизма, кони Скинфакси и Гримфакси сделались атрибутами богов: верховный владыка неба, Один, отдал эти две лошади и две колесницы светлому богу дня и чёрной богине ночи — с тем, чтобы они попеременно разъезжали над землею, призывая смертных то к дневным трудам, то к ночному покою.
Греческая мифология наделяет колесницами Гелиоса и Селену (=луну) как богиню ночи. Наша народная загадка изображает день в поэтическом образе сивого коня: «ни стуку, ни груку (грукать — греметь, стучать) — сивый конь на дворе».
В прекрасной русской сказке девица идёт добывать огня от бабы-яги, чародейной властительницы небесных гроз. «Идёт она и дрожит. Вдруг скачет мимо неё всадник: сам белый, одет в белом, конь под ним белый и сбруя на коне белая — на дворе стало рассветать. Идёт она дальше, как скачет другой всадник: сам красный, одет в красном и на красном коне — стало всходить солнце». Целый день провела девица в дороге; пока добралась до избушки бабы-яги, смотрит: «едет ещё всадник сам чёрный, одет во всем чёрном и на чёрном коне; подскакал к воротам и исчез, как сквозь землю провалился — настала ночь». Спрашивает девица у бабы-яги: «Кто такой белый всадник? и слышит в ответ: «Это — день ясный!» Спрашивает о красном и чёрном всадниках — и узнает, что красный — солнце ясное, а чёрный — ночь тёмная.
Я. Гримм приводит загадку о колеснице года, которую везут семь лошадей белых и семь чёрных, т. е. семь дней и семь ночей недельных. В «Риг-Веде» Уччх-ашравас — летающий белый конь с семью головами и чёрным хвостом.
По греческому представлению Селена являлась на небо на колеснице; согласно с этим, наши загадки представляют месяц, блуждающий по ночному небу, конем: «лысый конь у ворота загляда» или «сивый жеребец (мерин) через ворота смотрит». Движение месяца уподоблялось и полёту: «без крыльев летит, без кореньев растёт» (Посл. Даля, 1061) — месяц движется по небу и нарастает к полнолунию. Загадка: «Олень море перескочил, а ног не замочил» (месяц). Глаголы: глядит, смотрит употреблены здесь в смысле: светит, а эпитет лысый, придаваемый месяцу и тогда, когда представляют его быком, означает ясный, не затемнённый тучами. Сербская загадка говорит о месяце: «сивац (сивко) море прескочи, ни копита не скваси» (не смочил), т. е. месяц легко возносится над безднами моря, или, как метко и пластично выражаются малороссы: «лисом иде (месяц) — не трисне, водою иде — не плюсне (не хлюпне), очеретом (камышом) иде — не шелесне». Те же эпические выражения прилагаются и к солнцу: «что лесом идёт — не трещит, через воду идёт — не плещет?»
Итак, по свидетельству Эдды, жеребец, олицетворяющий собою белый день, или правильнее — светило дня, имеет светлую, сверкающую гриву, блеск которой прогоняет ночной мрак; жеребец этот напоминает нам золотогривого коня наших сказок. Напротив того, ночь являлась конем с тёмною гривою, смоченною росою; утомленный поездкою, он ронял с своих удил пену, которая падала на землю росою. То же рассказывает Эдда о сером коне валькирии ( = облако или утренний туман), который стряхивал с своей гривы росу в глубокие долины. По свидетельству русской загадки, роса роняется на землю девой Вечерней Зорею, которая должна была уводить с неба утомленных лошадей Солнца. Загадка произносится так: «Заря-Заряница, красная девица, врата запирала, по полю гуляла, ключи потеряла; месяц видел, а солнце скрало», т. е. роса, падая с вечеру при свете месяца, иссушается лучами восходящего поутру солнца. Любопытен следующий вариант, в котором, согласно с известною уже нам заменою богини Зори Пресвятой Девою, говорится: «Матерь Мария по полю ходила, ключи обронила, а солнце взяло» (Перм. губ.). «Заря-зарянка ключи потеряла, месяц пошёл— не нашёл, солнце взошло — ключи нашло». С началом дня солнце выходит в отверстые врата небесного чертога; обязанность отворять эти ворота приписывалась Утренней Заре, а обязанность запирать их вечером, после солнечного заката, лежала на Вечерней Заре, почему в областных говорах существует выражение: «заря замыкается» вместо: потухает; сравни слова песни: «ja dybych mel klice ty ode dna bileho, ne dal buchja svitati az do roku celeho».
В ночных туманах и сгущенных облаках древний человек видел небесные источники, отпирая которые боги посылали на землю росу и дожди; потому роса, рассыпаемая богиней Зарею, называется в загадке ключами — слово, которым мы обозначаем водные источники, родники, колодцы. «Родник бьёт ключом»; клюсить — моросить (о дожде), клюкать — пить много, запоем. Роса и дождь отождествлялись и в языке и в поэтических представлениях; и та и другой — влага, падающая с неба каплями: санскрит rasa значит вообще жидкость, воду; слово росинец (в Псковской и Тверской губ.) — мелкий, осенний дождь, а глагол оросить (орошать) употребляется в смысле: поливать дождем или водою — «дождь оросил поле», У болгар, когда идёт дождь, дети бегают с открытыми головами и припевают: «роси, роси росица! да ми растет косица», у всех индоевропейских народов роса принималась за слезы, проливаемые богинею Зарею — представление, стоящее в связи с уподоблением восходящего солнца — глазу («зори утренния от очей божиих»); болгарская загадка называет росу — богородицыными слезами: «божа плюнчица (= капля, сравни с глаголом плюнуть), богородичина слжзица, наша прохладица, ваша помокрица».
Слово слеза, старославянское слово: сльза, родственно с хорутанским sra-ga— капля; в значении «капли» употребительно и слово росинка («маковой росинки не было во рту»). Глаголы плакать и полоскать (мыть) одного корня; сравни мыть и костром, мыни — слезы, мынить — плакать; если при новолунии бывает дождь, то поселяне говорят: «молодой месяц умывается дождиком». В песнях нередки сравнения плача с текущей рекою, падающим дождем или росою: над убитым добрым молодцем горюют мать, сестра и жена:
Его матушка плачет, что река льётся,
А родная сестра плачет, как ручьи текут,
Молодая жена плачет, как роса падёт.
Малорусская песня даёт следующий прекрасный образ:
Горе ж мене, горе, несчасная доле!
Заорала девчинонька мысленьками поле,
Чорными очима та и заволочила,
Дрибненькими слезоньками все поле зросила.
Очи, полные слез, уподобляются здесь заволакивающим небо тучам, а самые слезы — дождю. «Пока сонце зийде, роса очи вщисть!», говорит пословица, означающая: пока придёт счастье, глаза от слёз пропадут. В Эдде слёзы называются каплями дождя (regns dropi); а сербская песня глаза сравнивает с колодцами (см. гл. XIII). Наоборот, в некоторых местностях России дождь почитается за слезы святых, плачущих о грехах или бедствиях рода человеческого, что согласно с свидетельством стиха о голубиной книге: «дробен дожжик от слёз божиих; роса утренняя и вечерняя от слёз царя небесного, самого Христа». Такое воззрение принадлежит глубокой древности; уже в греческих стихах Орфея дождь называется слезами Зевса (σαχρυα Διοζ); у пифагорейцев самое море, издревле принимаемое за метафору дождящих туч, признавались слезами Неба. Как у народов классических были предания об источниках, которые создались из слёз нимф; так, польская сказка повествует о трех сестрах (= облачных девах), слезы которых пролились тремя ручьями и, соединяясь вместе, образовали глубокую реку.
Отсюда объясняется лужицкая примета: если дождь идёт в то время, когда невеста едет к венцу, — это знак, что ей суждено пролить много слез в замужестве. Если же дождь идёт тогда, когда невеста возвращается от венца,— это знак счастия и плодородия. Народные сказки часто говорят о несказанной красавице, в которой нельзя не узнать богини Зори; в поэтически верном изображении они замечают об ней: когда красная девица улыбается — то сыплются розы, а когда плачет — то падают бриллианты и жемчуг. До сих пор, когда на затемнённом горизонте проглянет наконец солнышко, случается слышать выражения: «небо начинает улыбаться, погода разгуливается»; испанцы утренний рассвет обозначают словами: «el alva se rie» (смеется); слова весёлый и весна — одного происхождения. Напротив, небо, затемненное тучами, называется «хмурым» («смотреть хмуро, сентябрем», т. е. невесело, сердито); согласно с этим тускло светящее, зимнее солнце представляется в сказках царевной-Несмеяной.
При восходе своем солнце озаряет весь небосклон розовым светом, окрашивает его розовыми красками (= цветами; слова свет и цвет лингвистически тождественны) и, отражаясь в каплях утренней росы, как «бы претворяет их в блестящие бриллианты и жемчуг, что на языке метафорическом перешло в сказание о красавице, которая улыбаясь — рассыпает розы, а проливая слезы — роняет самоцветные камни. Вышеприведенная русская загадка о росе у поляков известна в такой вариации:
Swieta Urszula
Petty rozsufa:
Miesiac wiedziaf.
Nie powiedziat;
StoAce wstato,
Pozbicrato.
Здесь предание о красной деве Заре перенесено на святую Урсулу, как у нас перенесено оно на Богородицу. У литовцев загадка эта задаётся так «шёл я ночью, потерял запонку (пряжку, браслет); месяц нашёл и отдал её солнцу» или: «я потерял кольцо (перстень) под медным мостом (= небосклоном), месяц нашёл его, а солнце уничтожило». Самоцветные камни Зари в литовской редакции являются уже в виде драгоценных женских украшений. Богиня Заря и богиня весенних гроз олицетворялись язычниками в одном образе; к этому слиянию вели наших предков те тождественные выражения, какими обозначали они утро и весну. Как в дневном рассвете видели они улыбающуюся богиню утра, так в грохоте весенней грозы слышали хохот богини-громовницы;как в ярких красках зари, так и в пламени молний усматривали небесные розовые цветы (см. ниже о Перуновом цвете); как Заря плакала росою, так дождевые потоки были слезами громовницы. По скандинавскому сказанию, роса — слёзы Фреи; слёзы эти были золотые, и сама она называлась прекрасною в плаче (gratfagr — schon im weinen); наоборот, золото северные поэты называли слезами Фреи или дождём её очей.
Подобно утренней росе, и дождевые капли при солнечном свете блистают на траве и древесных листьях самоцветными камнями и золотом; потому греческий миф говорит о золотом дожде, которым Зевс оплодотворил Данаю (землю). Древние литовцы, воплощая летнее небо в прекрасный образ королевы Каралуни, рассказывали, что улыбкой её была утренняя заря, а слёзы из её очей падали дорогими алмазами.
До сих пор, если дождь идёт при солнечном сиянии, литовские крестьяне говорят, что это «плачет Каралуни». Калевала заставляет бога грозы плакать крупным жемчугом: берётся Вейнемейнен за струны кантелы, поёт громовые песни, и чудная музыка вызывает у всех слушателей и у самого артиста сочувственные слёзы: они льются рекою по его лицу, падают в море и превращаются в светлые жемчужины. Сходство росы, дождя, слез и жемчуга повело к поверью, доселе живущему в нашем народе, будто видеть во сне жемчуг предвещает слезы. Жених не должен дарить невесту жемчугом, чтобы не пришлось ей плакать замужем. С утренним восходом и весенним просветлением солнца связывалась идея оживления природы, пробуждения её от ночного сна и зимней смерти. Потому сказочные герои, окаменевшие или убитые (т. е. творческие силы природы, окованные зимнею стужею), возвращаются к жизни только тогда, когда будут окроплены живою водою или слезами, т. е. весенним дождём. В новогреческой сказке королева, горюя об окаменелом витязе, три года не смеялась, а всё плакала, наполнила слезами большую чашу и вылила её на камень, в котором тотчас же пробудилась прежняя жизнь; в другой сказке слёзы воскрешают умершего. По народному поверью, и дождь и роса обладают одинаковою целебною силою. В летние дни крестьяне до восхода солнца выходят на луга с кувшинами и собирают с травы росу, которую берегут как лекарство; в случае болезни дают её пить или мажут ею тело; на Юрьеву росу выгоняют скот для здоровья. По словам сказки, Добрыне с малых лет не давали просыпать зари утренней и заставляли кататься по росе; оттого сделался он таким крепким и сильным, что шести лет мог выдергивать старые дубы с корнем. Дождю, росе и слезам приписывается чудесное свойство восстанавливать зрение = давать очам дневной свет..
Возвращаясь к солнцевым коням, которых выводит на небо Утренняя Заря, заметим, что Веды дают им знаменательный эпитет ghritasnas, т. е. купающиеся в росе. По сербскому преданию, Денница поит белых коней солнца, а, по свидетельству наших сказок, мифические кони пьют утреннюю росу или на рассвете дня валяются по росе и чрез это приобретают особенную крепость и быстроту. Своего богатырского коня сказочный герой пасёт несколько дней на росе; с того корму вырастают у коня крылья и летает он по поднебесью. Это насыщение росою — характеристическая черта не только солнцевых, но и облачных коней; вслед за восходом солнца, лучи которого иссушают (= выпивают) росу, подымающиеся от земли испарения образуют летучие облака, в быстром движении которых поэтическая фантазия находила сходство с лошадиным бегом.
Во всех олицетворениях дневного света и ночного мрака цвета белый и чёрный играют весьма важную роль, как самые существенные их признаки. Впрочем, названными эпитетами обозначались не одни суточные перемены. В обычных сменах дня и ночи с одной стороны, лета и зимы с другой, древний человек находил полнейшее соответствие; лето уподоблял он дню, зиму — ночи. Поэтому если светлые кони выводили на небо день, а чёрные — ночь, то и с годовым движением солнца должны были сочетаться те же представления.
У индусов и других народов действительно находим сказание, что солнечная колесница летом запрягалась белыми лошадьми, а зимою — вороными. У сербов есть предание о золотой колеснице и белых, ретивых конях солнца; по словам польской сказки. Солнце ездит в алмазной двухколёсной повозке, на двенадцати сивках-златогривках; хорутане представляют Солнце вечно юным воином, который разъезжает по небу на одноколке, украшенной белым парусом, запряженной двумя большими белыми конями: колебание паруса производит ветры и дождь. Повод украсить солнцеву колесницу парусом дали те легкие утренние туманы, среди которых показывается на горизонте дневное светило и которые, как бы следуя за ним, подымаются вверх и скучиваются в белые облака; в туманах же предки наши видели небесные ткани, а в облаках — парусные корабли.
У скифов солнце представлялось светлым конём, который быстро пробегает небесные пространства, разливая из своих глаз, ноздрей, с блестящей гривы и такого же хвоста свет и тепло.
Словацкая сказка «Slucovi kuon» передаёт следующее любопытное предание: была некогда страна, печальная как могила, тёмная как ночь, потому что в ней никогда не светило Божье солнце. Люди давно бы оттуда разбежались, покинув её совам и летучим мышам, если бы король не владел по счастью конём с солнцем во лбу, которое рассыпало светлые лучи во все стороны (сравни с глазом-солнцем во лбу Одина, стр. 79). Король приказал водить этого солнцева коня по своему государству от одного края до другого, и там, где вели коня, от него разливался такой свет, как будто бы стоял прекрасный день; а там, откуда он удалялся, все погружалось в густой мрак. Вдруг солнцев конь исчез, похитителем его был враждебный царь, женатый на дочери колдуньи — тьма ужаснее самой ночи облегла печальную страну, ужас и отчаянье напали на жителей. Так изображает сказка удаление, отъезд солнца на зиму, утрату им плодотворящей силы и ярких лучей, затемнённых зимними туманами. После разных приключений и усиленной борьбы с похитителем вещий муж (vestec) = представитель весны нашёл солнцева коня и привёл в печальную страну мрака, и тогда все в ней ожило и поля зазеленели в весеннем убранстве.
Немецкая сказка также упоминает о белом солнцевом коне (weisse sonnenross), у которого, подобно Одинову коню Слепниру, восемь ног; этот конь бегает с быстротою ветра, прыгая с одной горы на другую; согласно с старинной метафорой, уподоблявшей солнце — драгоценному камню, в чело его вставляется камень, блестящий как самоё солнце (karfunkel), и если это будет сделано в ночное время, то тёмная ночь обращается в светлый день. Русское поверье связывает поезды солнца с двумя главными пунктами годового его обращения — с летним и зимним поворотами 12 декабря, при повороте своём на лето, Солнце наряжается по-праздничному, как уверяют крестьяне, в сарафан и кокошник, садится в телегу и едет в теплые страны. В одной записанной мною колядке поётся:
Ехала Коляда
В малёваном возочку,
На вороном конёчку!
Заехала к Василю на двор.
Василь, Василь!
подари Коляду.
«Ехала Коляда», т. е. солнце, поворот которого празднуется на Коляду. Другая обрядовая песня славит приезд Овсеня (Усеня; сабинское, название солнца – Ausel (этрусс. Usil) — другое название празднества Коляды и Нового года.
Этот выезд Солнца предки наши чествовали символическим обрядом, о котором упоминают дополнительные статьи к Судебнику (1627 г.) и царская окружная грамота 1648 года: на праздник Коляды они «накладывали на себя личины и платье скоморошеское и меж себя, нарядя, бесовскую кобылку водили». В Подолии до сих пор водят на Новый год по дворам лошадь, покрытую попоною и убранную пучками сухих цветов и овса, что соответствует германскому обычаю водить по деревне Одинова коня, которого представляет кто-нибудь из местных жителей, наряженный в лошадиную кожу.
К Рождеству крестьяне приготовляют хлебные печенья в виде лошадей. На Иванов день, при повороте на зиму, Солнце выезжает из своего чертога на трёх конях: серебряном, золотом и алмазном (брильянтовом), навстречу супругу своему Месяцу, и дорогою пляшет на своём рыдване, далеко рассыпая яркие лучи. То же верование разделяют и литовцы. Доныне существующий обычай возить по полям в Купальскую ночь, с вечера до утренней зори, тележную ось и два передние колеса, конечно, совершается во знамение солнцева поезда. Движением солнца определяются четыре времени года: весна, лето, осень и зима; представляя их живыми существами (см. гл. XXVIII), народ говорит, что Весна да Осень ездят на пегой кобыле; этой поговоркою крестьяне выражают мысль, что весною и осенью погода быстро меняется: ясные дни сменяются пасмурными, а пасмурные— ясными. В Саратовской губернии во время проводов весны приготовляют чучело лошади и носят его по лугам, в сопровождении огромной толпы народа. На рисунках, украшающих старинные рукописи, Солнце и Месяц представляются возничими, едущими на колесницах и держащими в руках изображения дневного и ночного светил.
Наряду с солнцем и месяцем уподоблялись коням и звезды; метафора эта, вероятно, вызвана общим течением звёздного неба, быстрым исчезанием падающих звезд и обычным движением планет, за которыми в сербском языке удерживается характеристическое название: звёзды-преходницы. Русский народ выражается о звездах следующими загадками:
«приjихав гисть (Ночь), та йсив на помист, роспустив кони по всей. оболони»;
«приjихали гости, распустили кони по всему свиту»;
«у билому поли (т. е. на небе) попутани кони — узлики злати, нельзя развязати»;
«Вжшли нимци в наши синци: вузлики знать, та не можно развязать».
Итак, неподвижные звёзды сравниваются с конями, спутанными по ногам так крепко, что невозможно развязать золотые узлы. Северную Полярную звезду казаки называют: Прикол-звезда; в Томской губ. она известна под именем: Кол-звезда, а киргизы величают её Темир-казык, что буквально значит: железный кол. Прикол — это небольшой, четверти в полторы, железный кол, на тупом конце которого приделано кольцо; когда нужно пустить лошадь на траву, наездник вдавливает в землю прикол по самое кольцо и привязывает к нему лошадь на длинной веревке или аркане. Три малые звездочки четвертой величины из группы Малой Медведицы, идущие в сторону от Полярной звезды и образующие собою род дуги, принимаются киргизами за аркан, привязанный к приколу. Следующие за ними две звезды второй и третьей величины считают они за двух иноходцев, а семь больших и малых звезд, составляющих группу Большой Медведицы, — за семь караульщиков, приставленных оберегать коней от дьявола-волка; иноходцы эти принадлежат двум первенствующим архангелам. Наши крестьяне по созвездию Большой Медведицы узнают полночь и называют его: «Возница или Воз, поляки — woz niebieski, чехи — wos, иллирийцы kola; болгары, по словам Раковского, «зъв ть кол»; 4 звезды сматр ть за кол, 2 звезды за два вола, друга звезда, коя ё малко на стран кам юг— человек, а друг малка, коя ё близо до вола, къту чи ся дьр и отъ него, казв ть i вълкъ». Понятие колесницы неразлучно с Большою Медведицей почти у всех индоевропейских народов: греки называли её «αρχιοζ» и αμαξα — воз, римляне — «ursa» — медведь и plaustrum, франц. char — колесница, charriot — тележка, итал. и испан. саrrо, англос. thisi или waenes thisia — дышло повозки, летт. ratti, литов. grizulo ratai или gryzdo ratas.
В Германии созвездие это признают за повозку (Wagen): четыре звезды четырёхугольника считаются колесами, а хвост — дышлом; рассказывают, что в самую полночь повозка эта поворачивается с великим шумом. Я. Гримм подозревает в этом представлении — воспоминание о колеснице Вуотана (Одина). Может быть, в позднейшую эпоху, когда были позабыты настоящие основы древних представлений, народ и наклонен был отыскивать в звездном небе облачную колесницу бога гроз и бурь; первоначально же созвездие Большой Медведицы названо было «повозкою» по его внешней форме и по тому кажущемуся движению (повороту), какое замечается в этой группе вследствие суточного обращения Земли.
О малой едва заметной звезде над срединою дышла «Медведицы» есть у немцев особое сказание. Она называется Fuhnnann, Knecht. Однажды извозчик вёз Спасителя, который обещал ему в награду царство небесное; но тот (подобно дикому охотнику) отвечал, что лучше желает оставаться при своем занятии целую вечность. Желание его было исполнено, и повозка вместе с фурманом поставлена на небесном своде. Греческое предание указывает возничего Зевса (Erichthonius) в Млечном Пути между Персеем и Близнецами; у чехов fonnanek, wozatag или powozny означают, по Юнгманну, Arcturus, Bootes и Erichthonius. (D. Myth.,687—9.) В степных губерниях поселяне рассказывают, что Кича(и)ги (созвездие Ориона) ездят впятером по небу в колесницах, и когда остановятся, то на земле начинают петь петухи, т. е. близок рассвет.
В некоторых местах России Большую Медведицу называют Стожары; слово это, которым означают также колья или жерди, вколоченные в землю около стогов, напоминает имя Полярной звезды — Прикол и следующие эпические выражения народных заговоров: «крепким словом заговорилась, частыми звездами обтыкалась, темным облаком покрылася»; «оболокусь я облаками, огорожусь светлым месяцем, обтычусь частыми звездами». Слово ажира — быстрый, борзый (говоря о лошадях) и ветре. Как с небесными покровами = облаками соединяют народные заговоры идею божественного покровительства, так ту же идею защиты (ограждения) соединяют они и с звездами, этими золотыми кольями или гвоздями (см. стр. 143), вколоченными в высокий небесный свод.
Буйные ветры, ходячие облака, грозовые тучи, быстро мелькающая молния — все эти различные явления на поэтическом языке назывались небесными конями. Сравни: вихрь и завихоривать — ехать быстро; слово стрелять употребляется в значении: ринуться, устремиться, прянуть: «конь стрелял в лес». Здесь скорый, стремительный бег коня сближается с полётом стрелы, которая служила самою обыкновенною метафорой молнии. В народных загадках ветры и грозы сравниваются с быстроногими конями: «отцова сундука (= земли) не поднять, матушкина столечника (= снежного покрова) не сорвать, братнина коня не поймать», т. е. ветра; или:
У батюшки жеребец —
Всему миру не сдержать ( = ветер);
У матушки коробья —
Всему миру не поднять ( = земля);
У сестрицы ширинка —
Всему миру не скатать ( = дорога).
«Стукотит, гуркотит, як сто коней бежит» = гром; то же означают и следующие загадки: «сивой жеребец на все царство ржет», «сивый жеребец по полю ржет, а везде слышно»; следовательно, грохот громовой тучи уподобляется ржанию и топоту бегущих коней. Особенно интересен вариант: «кобыла заржет на турецкой горе, жеребец откликнется на сионской горе» = молния и гром; «ржет жеребец на крутой горе, услышала кобыла во сырой земле» = гром с дождем. Громовый конь ржет на горах, т. е. в тучах, потому что гора — древнейшая метафора облака. Подобная же загадка есть у литовцев: «вдалеке ржет конь, а вблизи узда звенит» = удар грома. Этим чудесным коням принадлежит весьма видная роль в народных эпических сказаниях.
Как олицетворения порывистых ветров, бури и летучих облаков, сказочные кони наделяются крыльями, что роднит их с мифическими птицами; с другими же дополнительными эпитетами: огненный, огнедышащий, с ясным солнцем или месяцем в лбу, с частыми звездами по бокам, золотогривый, золотохвостый или просто золотой — конь служит поэтическим образом то светозарного солнца, то блистающей молниями тучи; самая сбруя на таком коне бывает золотая. В старинном византийском романе, встречающемся в наших рукописях под названием «Девгениева жития», упоминаются три волшебные коня, «рекомые: Ветреница, Гром и Молния»1902; в сказке об Иване Кручине выведены кони Ветер и Молния, которые так легки на ногу, что никто не в состоянии обогнать их; армянские сказки знают коня-вихря и коня-облако,а новогреческие сказки коня-молнию.
Вообще богатырские кони наших былин и сказочного эпоса с такою легкостью и быстротою скачут с горы на гору, через моря, озера и реки, отличаются такою величиною и силою, что нимало не скрывают своего мифического происхождения и сродства с обожествленными стихиями. Бурый конь Дюка Степановича славен был своими крыльями; русские, сербские и словацкие сказки часто говорят о крылатых лошадях: так один богатырь отбивает у змея коня о двенадцати крыльях, с серебряной шерстью, с золотою гривою и золотым хвостом, а другой разыскивает кобылицу, которая каждый день облетает вокруг света, которая когда пьёт — на море волны подымаются, а станет чесаться — столетние дубы падают; по свидетельству сербской песни, у воеводы Момчила был крылатый конь и сабля «са очима», т. е. конь-туча и сабля — быстрозоркая молния.
И немецкие и славянские предания рассказывают о лошадях, которые носятся по воздуху, спускаются в горные ( == облачные) пещеры и морскую глубь (= дождевые хляби) и взбираются на гладкую стеклянную гору (= небо). Вот что повествуют валахские сказки о быстроте богатырских коней: царевна спасается бегством от дракона; как только уселась она на своего коня, чудесное животное поднялось от земли и с изумительною скоростью помчалось вдаль. Через несколько времени говорит конь: «милая царевна! оглянись — не приметишь ли чего?» Она оглянулась и увидела позади себя огромного дракона, который уже настигал её. «О скорей, скорей! позади нас дракон!» — закричала царевна. — Как тебе хочется, чтобы я летел: как ветер или как мысль? — спросил конь. «Как ветер!» — отвечала испуганная царевна и с быстротою вихря понеслась по воздуху. Через несколько времени снова говорит конь: «оглянись, нет ли чего?» Царевна оглянулась и опять вскрикнула: «о быстрее, быстрее! дракон настигает нас!» — Как хочешь, чтобы я летел: как ветер или как мысль?» — спрашивает конь. «Как мысль!» — отвечала царевна, и в то же мгновение конь с царевною опустился в большой город — цель их поспешного бегства. В русской былине рассказывается об Илье-Муромце, т. е. о Перуне, место которого заступает он в народном эпосе:
Он бьёт коня по крутым бедрам,
Пробивает кожу до черна мяса;
Ретивой конь осержается,
Прочь от земли отделяется.
Он и скачет выше дерева стоячево,
Чуть пониже оболока ходячево.
Первый скок скочил на пятьнадцать верст,
Вдругой скочил — колодезь стал…
Втретий скочил под Чернигов-град.
Другая песня поет: «поскоки его (коня) были по пяти верст; из-подкопыт он вымётывал сырой земли по сенной копне». В богатырских поэмах минусинских татар рассказывается о конях, которые несутся как стрела, пущенная с лука: и глазами не видно, и ушами не слышно! Любопытно предание болгарской колядки:
похвалился однажды юнак:
Че си има добра коня,
Та надбърже ясно слънце.
Услыхала похвальбу Солнцева сестра и сказала о том брату. Промолвило ясное Солнце: «скажи похвальщику, чтобы вышел он раным-рано на восток, и станем мы перегоняться; если он меня обгонит — пусть возьмет тебя, милую сестрицу; если я перегоню — то возьму его доброго коня». Согласился юнак, явился раним-рано на востоке, и началось состязание. Увидало Солнце, что юнак обгоняет, и говорит ему: «подожди меня у полудня!» Тот соскочил наземь, воткнул копьё, привязал своего коня, лег и заснул. Крепко спит, а Солнце уже близко к закату. Будит молодца добрый конь ногою: «вставай! не потерять бы тебе коня! Завяжи-камне платком чёрные очи, чтобы не задели их ветки древесные». Изготовясь в путь, конь понёсся с такою быстротою, что когда Солнце явилось на запад — юнак уже был на месте и встретил его в воротах. Этот конь, обгоняющий самое солнце, есть ветер или бурная туча.
По выражению болгарской пословицы, ветер носится на кобыле: «ветъръ го носи на бел кобил», а в хорутанской приповедке молодец, отыскивая свою невесту и не дознавшись об ней ни у Солнца, ни у Месяца, приходит на луг, где паслась бурая кобыла — «to je bila bura ili veter»; он прячется под мост, и когда кобыла пришла пить воду — выскочил, сел на неё верхом и быстрее птицы помчался в вилинские города.
Эпитет бурый (смурый, искрасна-черноватый) роднится с словами: буря (в Остромир. еванг. боура), буран (бурун) — степная вьюга, метель, вихрь, бурнеть — разыграться буре, бурлить и бурчать — шуметь, бушевать; бурый конь — собственно, такой, шерсть которого напоминает цвет тучи, грозящей бурею. В венгерской сказке молодец, во время поисков своей невесты, обращается к Ветру, и тот даёт ему коня-вихря, бегающего со скоростью мысли; в немецких же сказках Ветер сам переносит юношу в ту далекую сторону, куда скрылась его красавица.
Чудесный конь наших сказок называется сивка-бурка-вещий каурка; каурая масть — та же, что бурая, только с тёмным ремнем по спине; сивый — блестящий, сияющий; месяц представляется сивым жеребцом, а потом: седой или с проседью. По свидетельству старинной былины:
Зрявкает бурко по-туриному,
Он шип пустилпо-змеиному—
Триста жеребцов испугалися,
С княжеского двора разбежалися…
А князи-тои бояра испужалися, В
се тут люди купецкие —
Окорачь они по двору наползалися.
«Бурко зрявкает по-туриному, а шип пускает по-змеиному»— выражение, указывающее на сродство чудесного коня с зооморфическими представлениями громовой тучи быком (туром) и змеем. Самая характеристическая особенность эпического языка заключается в постоянном употреблении одних и тех же эпитетов и оборотов, однажды навсегда верно и метко обрисовавших известное понятие; таким эпитетам и оборотам, несомненно, принадлежит значительная давность. Говоря о сивке-бурке и вообще о богатырских конях, народные русские сказки прибегают к следующим выражениям, которые всякий раз повторяются слово в слово, как неизменные формулы:
«конь бежит — земля дрожит,
из очей искры сыплются,
из ноздрей дым столбом,
из заду головешки валятся»
или — когда садится на коня могучий богатырь и бьёт его по крутым бедрам:
«добрый конь осержается,
от сырой земли отделяется,
поднимается выше лесу стоячего,
что пониже облака ходячего;
из ноздрей огонь (пламя) пышет,
из ушей дым столбом,
следом горячие головешки летят;
горы и долы промеж ног пропускает,
малые реки хвостом застилает,
широкие — перепрыгивает»
(вар. «широки раздолья и воды хвостом застилает, через горы перескакивает»). В польских сказках читаем:
«зашумели ветры,
заблистали молнии,
затопали копыты,
задрожала земля —
и показался конь из коней,
wieszczy siwekztotogrywek;
летит как вихрь,
из ноздрей пламя,
из очей искры сыплются,
из ушей дым валит».
О коне Милоша Воиновича сербская песня рассказывает:
По три копл(ь)а у приjеко скаче,
По четири небу у висине,
У напредак ни брсуа се не зна,
Из уста муживи оган(ь) сипа,
Аиз носа модар пламен суче
О коне Марка-кралевича:
Kad se Marku saro (пегого коня) raztrgao,
Devet kopljah u visinu skace
A dvanaesti malo za napreda,
Iz zubih mu zclen plamen ide.
Iz nosdrva studen vеtar piri,
Iz oCiuh grad i kiia najdc,
Iz kopit mu munje sijcvaSe,
A iz grivah bumbul-ptica(соловей) pcva,
A na sapu mudra vidra igra.
Обстановка эта — живой отголосок древних поэтических воззрений на природу, дивному, богатырскому коню приданы все свойства грозовой тучи: бурый цвет, необычайная скорость, полёт по поднебесью, способность перескакивать через моря, горы и пропасти, выдыхание жгучего пламени и все потрясающий топот, от которого дрожит самая земля: «конь бежит — земля дрожит!» — эпическое выражение, принимаемое народной загадкою за метафору грома. Подобное сочетание громовых ударов с мыслию о потрясенной земле встречаем в сербской песне: «или грми, ил’ се земл(ь)а тресе», и в болгарской загадке, означающей молнию и гром: «скок-и а перушан («пернатый, окрыленный, т.е. молниеносная стрела), подскок на—сичка-та земя потржси».
В русском народе есть любопытный рассказ о власти колдунов над тучами: раз поднялась страшная буря, небо потемнело. Поселяне ожидали дождя, но знахарь объявил, что дождя не будет. Вдруг откуда ни взялся — летит к нему чёрный всадник на чёрном коне. «Пусти!» — просит он знахаря. — Не пущу! — отвечает тот. Ездок исчез; тучи посизели и предвещали град. Несётся к знахарю другой ездок — весь белый и на белом коне. «Пусти!» — просит он знахаря — и когда тот согласился, град зашумел над долиною. Чёрный всадник на черном коне олицетворяет собою мрачную, дождевую тучу, а белый всадник на белом коне — сизую, белесоватую тучу, несущую град.
Русской сивке-бурке соответствует волшебный конь венгерского эпоса Татош, известный и у словаков: это конь крылатый, прыгающий с горы на гору, грива которого сравнивается с блестящими стрелами, конь Татош питался огнём «vetrem a ohnein» и превращался в орла. В таком уподоблении бурной, грозовой, дожденосной тучи — коню кроется объяснение многих эпических подробностей, по указанию которых:
а) чудовищные змеи (демоны, омрачающие небо чёрными тучами) разъезжают на быстролетных, огнедышащих конях; чертям, заступающим в народных преданиях драконов и других грозовых духов, даются огненные лошади и золотая колесница — точно так же, как даётся им и корабль-облако.
b) Сказочные герои находят богатырских жеребцов и кобылиц внутри гор или в подземельях, где они стоят за чугунными дверями, привязанные на двенадцати железных цепях и замкнутые двенадцатью железными замками; ржание и топот их, громко раздающиеся из-под земли, потрясают ходуном все царство; когда конь почует ездока по себе — он тотчас разрывает цепи и выбивает копытами чугунные двери.
Это пребывание в подземной пещере богатырского коня однозначно с заключением змея в бочке (см. выше стр. 299); гора — метафора тучи, железные замки, двери и цепи — зимние оковы. Оцепенённый холодом, мифический конь Перуна покоится в зимнее время в горе-туче на крепких привязях, а с весною, почуя приход бога-громовника, разбивает зимние оковы и начинает ржать на все царство, т. е. издает потрясающие звуки грома. Представление это принадлежит глубочайшей древности; по свидетельству гимнов Ригведы, Индра обретает белого (молочного) коня в облачной горе.
Когда Индра, в виде сокола, похитил сому, то один из гандарвов стрелок Kreanu (зенд. Kerecani — от karc, kre, имя, совпадающее по значению с демоном — иссушителем дождевых потоков — Cushna = Сушна) преследовал его. Такой смешанный получеловеческий, полулошадиный тип встречается в русских сказках под именем Полкана, но в сказках лубочных, отзывающихся сочинением, или заимствованных из чужи, таковы сказки о Бове-королевиче, Добрыне и об Иване богатыре, крестьянском сыне); самое название Полкан есть переделка итальянского Pulicane (Пыпин, 247) и перешло в народ путём книжным. В чисто народных произведениях о Полкане не упоминается; тем не менее обстановка, в которой является он в лубочных изданиях, не противоречит преданиям о кентаврах; Полкан с головы по пояс человек, а туловище лошадиное; в один скок делает он семь верст, на картинках изображают его с луком и стрелами или с вырванным из земли деревом
с) По своей стихийной природе богатырские кони питаются огнём, жаром (горячими угольями), а жажду утоляют росою или вином и медовой сытою: и вино и мёд — метафорические названия дождя; роса также называлась небесным мёдом. Марко-королевич поил своего коня вином. Новогреческая сказка упоминает о драконовом коне, который пьёт тучи. По древнегреческим преданиям, кони Гелиоса питались амброзией и паслись в гесперидских= небесных, облачных садах. Гесперидские — вечерние, т. е. затемняющие небо; в применении к солнцу гесперидская область представляет ту вечернюю (западную) сторону, где садится дневное светило и где лошади его, освобожденные от упряжи, отпускаются на пастбище.
О Сивке-бурке есть на Руси поверье, что конь этот пасётся в вечно цветущих степях; на те же небесные пастбища намекает и литовская поговорка: «божие сады ещё не выпасены». Богатырские кони носят при себе живую и целющую воду и ударом своих копыт выбивают подземные ключи, т. е. дождевые источники. Недалеко от Мурома, по преданию, там, где бьёт родник, явившийся, из-под копыт быстролётного коня Ильи-Муромца, поставлена часовня во имя Ильи-пророка,на которого народное суеверие перенесло древний культ Перуна.
Немецкая сага наложила на старинный миф историческую окраску: когда воины Карла Великого изнемогали от жажды, то белоснежный конь, на котором сидел король, ударил подковою в скалу (=тучу), и в открывшееся отверстие зажурчал стремительный источник, воды которого напоили все воинство. Этот источник называется Glisbom; с его светлою, прозрачною водою народ соединяет очистительные свойства, и женщины из окрестных деревень приходят сюда белить свои холсты.
Происхождение святых колодцев, пользующихся особенным религиозным уважением на всем пространстве земель, заселенных славянами и немцами, приписывается громовым ударам. Все это невольно приводит на память крылатого Зевсова Пегаса, который носил громы и молнии и, ударяя своими легкими ногами, творил источники живой воды — таков на Геликоне ключ Иппокрена. Нога здесь символ молнии, низводящей дожди: своими подковами мифические кони высекают из облачных скал молниеносные искры, как бы ударом огнива о кремень; лошади Зевса и Посейдона называются медноногими (греч. αλχοποσεζ).
По свидетельству Гезиодовой Теогонии, вода (= дождь) изливается из самого Пегаса (=коня-тучи), родившийся из пены морской.
d) Народные сказки говорят о морских или водяных кобылицах, выходящих из глубины вод; купаясь в их горячем молоке, добрый молодец становится юным, могучим и красивым, а враг его, делая то же самое, погибает смертию. Хорутане дают этим кобылицам эпитет вилиных; в образе вил славянская мифология олицетворяет грозовые явления природы, и потому некоторыми признаками своими они сходятся с облачными женами — ведьмами и бабою-ягой (см. гл. XXIII).
По свидетельству русских преданий, те быстроногие кони, на которых можно уйти от летучего змея, добываются от бабы-яги или ведьмы, в награду за трудную службу, подобно тому в хорутанских и словацких сказках молодец, желающий добыть чудесного коня, поступает на службу к бабе-чаровнице и пасёт буйных кобылиц, в которых превращаются её собственные дочери; наши ведьмы так же превращаются в кобылиц и бешено носятся по горам и долам.
Немцы называют морского коня neck — слово, родственное с именем водяных духов: nix, nixe; сканд. nennir или nikur— прекрасный конь, который выходит из морских вод и гуляет по берегам; некоторым витязям удавалось изловить его, зауздать и употребить на работу. Так, один смышленый человек набросил на этого коня хитро сделанную узду, вспахал и взборонил им своё поле; но когда узда была снята — neck с быстротою молнии ринулся в море и увлек с собою борону. Другая сага говорит о чёрном морском коне, который прянул в водную бездну и увлек туда и плуг и пахаря. Существует поверье, что когда настает буря — то на водах показывается огромная лошадь с большими подковами.
Неудержимое течение вод заставило поэтическую фантазию уподобить источники и реки быстрому бегу коня. Глубокие места в реках слывут у нас быстринами. «Що бижить без повода?» — спрашивает народная загадка и отвечает: вода. Другая загадка: «между гор бежит конь вороной» означает ручей или реку, текущую среди крутых берегов; слово берег, брег тождественно с немецким berg, и в областных наречиях возвышенный берег реки доселе называется горою: «ехать горою», т. е. сухим путём, а не водою. «Бежит конь промеж гор — скубом сбит, ковром накрыт» — вода, бегущая подо льдом; «бурко бежит, а оглобли стоят» или «сани бегут, самокатки бегут, а оглобли стоят» — река и берега; в двух последних загадках метафора уже осложняется и от коня переходит к запряженному возу.
В дожденосных тучах древний человек видел небесные бассейны и сравнивал их с морями, реками и колодцами; вот почему облачные кони получили прозвание «морских» или «водяных». Молоко мифических кобылиц=живая вода, дождь, проливаемый тучами; лингвистические данные, сближающие дождь с молоком, указаны в следующей главе.
С весенними ливнями оканчивается владычество демона-Зимы, творческие силы стихий возрождаются и обновленная природа является в своих роскошных уборах, что и выражено баснею о купанье в кобыльем молоке: добрый молодец, представитель весны, обретает в нём красоту и крепость, а противник его (зима) — смерть. Поселяне доселе приписывают первым весенним дождям целебные свойства и спешат умываться ими на здравие и красоту тела. Кобылье молоко, в котором должен купаться сказочный герой, наливается в котёл и кипятится на сильном огне: поэтическое представление, стоящее в связи с уподоблением грозовых туч — котлам и сосудам, в которых небесные духи варят дождевую влагу на огне, зажжённом молниями (сличи с преданиями о приготовлении ведьмами, во время грозы, чудесного пива). Когда соперники купаются в молоке — герою помогает его богатырский конь: он наклоняет голову к котлу и, вдыхая в себя жар, охлаждает кипучее молоко; а потом, с целью погубить злого врага, выдыхает жар обратно. В немецких сказках конь пускает из своих ноздрей ветры — то холодные, заставляющие стынуть молоко, то горячие, заставляющие его кипеть.
Русская легенда рассказывает о чёрте, который варил в молоке стариков и старух и делал их молодыми. Греческая мифология ставит чудесных коней в ближайшее соотношение с божествами вод: Океаниды и Посейдон разъезжают по морским безднам в колесницах; кони Посейдона называются в Илиаде златогривыми и бурно летающими. Как в русских сказках Морской царь ( = первоначально дождевая туча) является иногда в виде лютого жеребца, которого должен объездить сильный могучий богатырь (=громовник), так то же превращение греки приписывали Посейдону: в шуме грозы преследовал он Деметру, которая, убегая его объятий, обратилась кобылицею и смешалась с аркадскими стадами, но Посейдон нашёл её и осилил в образе жеребца. Плодом этого союза был славный конь Арион; бог Посейдон произвёл двух детей от горгоны Медузы: крылатого Пегаса и Хрисаора (золотой меч = молнию). Конь Арион —`Αρειων отρεω — течь, а имя Пегаса (греч. πηγη — пиги — источник). Как олицетворения туч, поглощающих светлых героев (небесные светила), баснословные кони роднятся с пожирающими великанами; дышащие пламенем кони царя Диомеда и красные быки Гериона, другая метафора грозовых туч, были так свирепы, что пожирали людей.
Океанида Philyra была осилена Кроносом, превратившимся в коня, и родила Херона, с которым связывается племя кентавров. Кентавры — полулюди, полукони; они обитали в горных пещерах, т. е. в облачных скалах, и владели огромною бочкою дорогого вина, подаренного Вакхом, т. е; дождём; Геркулес разил их своими стрелами (= молниями). Кун остроумно доказал тождество их с индийскими гандарвами (gandharva), облачными демонами, сторожившими небесную сому.
е) Купаясь в молоке морских кобылиц, сказочные герои становятся силачами и красавцами; подобно тому громоносные богатыри, победители демонических змеев, влезая в одно ухо своего коня, наедаются-напиваются там, переодеваются в блестящие наряды и потом вылезают в другое ухо молодцами неописанной красы и необоримой силы. Литовское предание запомнило о жеребце исполина Витольфа, по имени Иодж (вороной), который перегонял самые ветры и голова которого служила его хозяину убежищем: одним ухом входил он в неё, а другим выходил. Во время какого-то пиршества у царя Иодж сошёлся с столь же прекрасною кобылою; но боги, опасаясь, чтобы порода таких лошадей не размножилась, покрыли их двумя горами. Согласно с этими рассказами, герой хорутанской приповедки, очутившись в царстве вил, должен был три ночи скрываться от враждебных покушений: первую ночь он проводит в хвосте бурой кобылы, другую — в её гриве, а третью — в её подкове, и эта кобыла была не простая, а конь-вихрь или буря; в наших русских сказках мальчик-с-пальчик (=олицетворение молнии) прячется в лошадином ухе. В переводе на общепонятный язык, смысл этих метафорических выражений таков: молния скрывается в голове гигантского коня-тучи, пьёт из неё дождевую влагу и, выходя из своего убежища, является глазам смертного во всем блеске красоты и всесокрушающей силы.
f) Как облачные горы в своих недрах, а змеи-тучи в своих дворцах таят драгоценные клады, т. е. скрывают во мраке туманов золото небесных светил и молний, так точно мифические кони не только дышат пламенем и выбрасывают из заду горячие головешки, но и рассыпаются серебром и золотом и испражняются теми же дорогими металлами. Такое чудесное свойство соединяется преданиями со всеми поэтическими олицетворениями грозовых туч; отсюда объясняется поверье, почему клады могут являться в образе различных животных (овцы, коня, собаки и проч.), которым стоит только нанести удар — как они тотчас же рассыпаются серебряными и золотыми деньгами, подобно тому как удары грома рассыпают золотистые молнии и выводят из-за тёмных облаков блестящие лучи солнца.
g) Воинственный характер Перуна усвоен и его богатырскому коню: конь этот отличается необычайною силою; он помогает своему владельцу в трудных битвах с змеями и демоническими ратями (= тучами), поражая их теми же мощными копытами, которыми разбивает скалы и творит дождевые ключи: «не столько богатырь мечом рубит, сколько конём топчет», «много богатырь мечом рубит, а вдвое того его добрый конь копытами побивает»,
«куда конь ни повернет — там улица!»
В то время, когда богатырь сражается пеший и враг начинает одолевать его, добрый конь рвётся с цепей и роет копытами глубокую яму. Богатырский конь даже сообщает свою силу доброму молодцу, ударяя его заднею ногою. Перед началом войны предки наши гадали об исходе ратного предприятия по ржанию и поступи священных коней.
h) Как олицетворения грозовых туч, богатырские кони — кони вещие, одарены мудростью, предвидением и человеческим словом, потому что с живою водою дождя и с громом нераздельны были представления о высшем разуме и небесных вещаниях (см. стр. 198 и дал.). В Илиаде Ахиллес разговаривает с своим конем Ксанфом и узнает от него о своей близкой смерти; подобно тому Шарац (пегий конь), который служил Марку-королевичу сто шестьдесят лет и пил с ним вино из одной чаши, однажды споткнулся и, проливая слезы, предсказал ему скорую кончину. Эпические сказания, принадлежащие индоевропейским народам, заставляют коней беседовать с храбрыми витязями, предвещать им будущее и подавать мудрые советы; в русских сказках конь, чуя беду, которая грозит его хозяину, спотыкается на езде, горько плачет по нём и стоит на конюшне по щиколотки в слезах или в крови.
Вместе с воплощением естественных явлений природы в человеческие образы, мифические кони отдаются в услуги стихийных богов, которые мчатся на них по воздушным пространствам верхом или в колесницах. Поэтическое представление осложняется, и быстро несущаяся туча, названная первоначально небесным конём, впоследствии принимается за колесницу, запряженную небесными лошадьми, на которой восседает грозное божество. Эта метафора встречается и в псалмах Давида; в немецком переводе читаем: «du (Gott) fahrst auf den Wolken, wicaufeinem Wagen, und gehest auf den Fittigcn des Windes» (nc. 103) По белорусскому преданию, духи, подвластные Перуну, носятся по полям и лесам на ретивых конях с быстротою стрелы, а в образе хищных птиц производят ветры и бурю; сам же Перун разъезжает по небу в огненной колеснице и бросает с огненного лука стрелы-молнии:атрибуты эти в позднейшую эпоху были перенесены на Илью-пророка.То же самое рассказывают литовцы о своем Перкуне; песни их упоминают о божьих конях, на которых ездят божие сыны:
Kur paliku dccwa sirgi?
Deewa dehlijabdija.
Kur aisjahje deewa dehli?
Saules mejtos raudsitces.
Перевод:
Куда девались божие кони?
Божие сыны на них поехали.
Куда поехали божие сыны?
Искать дочерей солнца.
«Прекрасно блещущий» Индра также представлялся с громовыми стрелами и на колеснице, запряженной гнедыми, объятыми пламенем конями; на таких же лошадях являлся и бог Агни; Ветрам (Марутам) гимны Ригведы дают колесницу, запряженную антилопами под красно-огненным ярмом, и самих их уподобляют то птицам, то крылатым коням.
Все главные боги и богини греков, германцев и других родственных народов имели своих коней и свои возки; по свидетельству Илиады, боги ездили между небом и землею на бессмертных лошадях, вкушающих амброзию. К этой бессмертной породе принадлежали Ахиллесовы кони Ксанф и Балий (др.греч. Βάλιος, Ξάνθος — «пятнистый» и «рыжий»), рожденные Зефиром от гарпии Подагры и подаренные Посейдоном Пелею; они дышали пламенем и на бегу опережали самые ветры. Суровый Борей, в образе черногривого жеребца, посещал кобылиц Эрихтония, которые породили от него двенадцать быстроногих коней:
Бурные, если они по полям хлебородным скакали —
Выше земли, сверх колосьев носилися, стебли не смявши;
Если ж скакали они по хребтам беспредельного моря —
Выше воды, сверх валов рассыпавшихся, быстро летали.
О поезде Зевса так рассказывает Гомер:
Впряг (он) в колесницу коней медноногих,
Бурно летающих, гривы волнующих вкруг золотые;
Золотом сам он оделся, в руку художеством дивный
Бич захватил золотой и на блещущей стал колеснице;
Коней погнал, и, послушные, быстро они полетели,
Между землею паря и звездами усеянным небом.
Скандинавские предания дают богам (асам) славных коней, на которых спускаются они с неба на землю через воздушный мост-радугу. У Одина лучший из всех коней Слейпнир — о восьми ногах: такое удвоенное число ног указывает на необыкновенную скорость его бега; Один ездил на нём по водам и воздуху, самое происхождение Слейпнира чудесно: конь рождён богом грозового пламени Локи, превратившимся в кобылицу.
На подобном восьминогом коне Одина разъезжал вольный царь Огненный Щит Пламенное Копьё, о котором повествует русская сказка о Еруслане. Вуотан (=Водан, Один) имел колесницу; в сагах о дикой охоте он является на белом или чёрном коне, т. е. несётся на белоснежном облаке или в мрачной туче. У Фрейра был конь Freyfaxi; лошади других асов и великанов носили имена, указывающие на их чудесные свойства: Gullfaxi — золотогривый, Gulltoppr — золотохвостый, Sitfrintoppr — серебрянохвостый, Gyllir и Gler — золотой, блестящий. Эдда упоминает о коне, который мог невредимо пробегать сквозь клокочущее пламя. В мифологиях греческой, скандинавской и немецкой гром объясняется поездом по небу колесницы Зевса, Тора или Донара (Donnerwagen), как у нас простой народ считает громовые удары за стук, производимый колесницею Ильи-пророка: шведск. aska — гром, гроза, asaka — поезд, колесница бога от as — deus, divus и aka — vehere; др.-нем. reidh означает не только повозку, но и гром (reidharslag — donnerschlag); сравни раскаты грома и раскат колеса. Шведы доныне, когда услышат гром, говорят: «добрый отец (старик или дед) едет!»
Певец грозовых песен, Вейнемейнен выковал себе коня, легкого как соломинка; когда конь мчался по морю — он не касался воды копытами. Подобно языческим богам и богиням, сказочные герои и героини переносятся в отдаленные страны не только на богатырских конях, но и в летучих колесницах, которые так же мгновенно появляются, как и исчезают, и в повозках-невидимках. Такие колесницы и повозки совершенно тождественны с ковром-самолетом и плащом-невидимкой: это различные метафоры облака.
В ту эпоху, когда коренной смысл древних представлений затерялся для народного сознания, язычники стали посвящать своим богам коней обыкновенных, действительных, которые таким образом как бы заступают место коней мифических. По известиям Гельмольда и Саксона-грамматика, при арконском храме содержался в большой холе и почете белый конь, посвященный Световиту, а возле истукана этого бога висели седло и удила. Ездить на Световитовом коне было строго воспрещено, вырвать хоть один волосок из его хвоста или гривы признавалось за великое нечестие; только жрец мог выводить и кормить его. Народ верил, что Световит садился ночью на своего коня, выезжал против врагов славянского племени и поражал их полчища; так воинственный бог, вместо небесного коня, стал пользоваться простым, рожденным на земле.
Сходно с этим, домовой (=Агни), по русскому поверью, разъезжает по ночам на хозяйских лошадях. Лошадь, у которой хвост и грива рассыпаются мелкими кудрями, а шерсть лоснится, почитается любимицею домового. Нет сомнения, что народные приметы о лошадиных мастях стоят в связи с мифическими представлениями глубочайшей древности. Белая масть признавалась германцами за самую благородную и счастливую; на Руси в свадебный поезд, когда прилагаются особенные заботы для охраны молодой четы от зловредного влияния нечистой силы, выбирают лошадей светлых мастей, а вороных и сходных с вороною мастью оставляют дома.
Общее убеждение приписывало белым коням вещую силу, и потому в важных случаях общественной жизни религиозные обряды гадания совершались при их посредстве.
В Арконе втыкали в землю перед храмом три ряда копий, связанных попарно накрест; ряды эти ставились в равном один от другого расстоянии. Совершив моление, жрецы вели Световитова коня за узду из ворот храма к коням, и когда конь переступал через них прежде правою, а потом левою ногою — это сулило успех воинского предприятия; если же конь переступал прежде левою ногою — то предвещал неудачу.
И другие славянские идолы имели при себе священных коней, присмотр за которыми вверялся жрецам; такие кони были в Штетине (вороной конь) и в Ретре. В Ретре для этого водили священного коня чрез вбитые в землю острия двух копий, перекинутых одно на другое. Штетинцы клали наземь девять копий на локоть одно от другого; жрец, оседлав коня, вёл его за узду через копья три раза взад и вперед: если конь проходил не спотыкаясь и не задевая за копья — это служило предвестием успеха, и наоборот. Следы такого гадания уцелели до сих пор.
Русские девушки, гадая о суженом, выводят лошадей из конюшни через оглобли или жердь: когда лошадь зацепится за оглоблю — знак, что муж будет сердитый, злой, и девицу ожидает несчастное житье; а пройдет лошадь, не зацепившись, — муж будет добрый и житье счастливое. Копья — символ молний, и переступание через них указывает на воспоминание о Перуновом коне, несущемся среди грозового пламени. В Томской губ. переступать через оглоблю считается за грех. «Споткнуться, зацепиться» значит: встретить задержку, быть остановленным каким-либо препятствием. Споткнётся ли сам человек или конь его— всё равно это предвещает беду и неудачу. В одной песне мать, провожая сына, просит его скорее воротиться под родной кров; а сын отвечает:
Ой, рад бы я, матусенько,
скореише вернуться,
Да вже щось мой вороненький
в воротах зпоткнувся!
Но потом, утешая родичей, он говорит:
Ой, не плачьте, не журитесь,
в тугу не вдавайтесь:
Заграв мой конь вороненький,
назад сподевайтесь.
Та же примета была у римлян (Тит Ливии). В наших деревнях гадают ещё так: завязав глаза лошади или надвинув ей на голову мешок, девушка садится на неё и примечает, в какую сторону она пойдет со двора — в той стороне и замужем быть; если же лошадь повернет внутрь двора — то оставаться дома, быть без жениха. Или: выходя на крыльцо, девушка изо всей силы бросает в ворота дугу; если дуга упадет обоими концами или хоть одним в ворота — это предвещает близкое замужество; если же ударится в них ребром — то до свадьбы далеко. В то время как жених приезжает смотреть невесту, подруги её бегут на двор и ударяют женихову лошадь: если она вздрогнет, то сватовство пойдёт на лад (Переяслав. уезда).
Кони, посвященные богам, были и у других народов; они паслись в нарочно отведенных рощах, под непосредственным надзором жрецов. По свидетельству Тацита, у германцев особенно чтили белых коней, которых содержали на общественном иждивении в заповедных лесах и никогда не употребляли на обыкновенные работы; при совершении религиозных церемоний их запрягали в священную колесницу, и обрядовый поезд двигался в сопровождении князя, жреца и народа; по храпу и ржанию этих коней заключали о будущем. Перед началом битвы ржание их, как символ небесного грома, предвещало победу над врагами. Гадание по ржанию лошадей было известно и между славянами. У чехов сохранилось предание: когда отправлены были послы искать жениха для княжны Любуши, то белый конь привёл их к пахарю Премыслу, пал перед ним наземь и своим ржанием указал в нём будущего владыку чешского народа. Когда лошади фыркают в дороге, то, по мнению белорусов, это предзнаменует успех и радостную встречу по приезде. У лужичан девица, желающая узнать, выйдет ли она в течение года замуж, отправляется в полночь к дверям конюшни и, если услышит лошадиное ржание — принимает это за добрый знак; та же примета существует и в Германии. На Руси есть поговорка: «конь ржет — к печали (при расставании с родичами?), ногою топает — к погоне».
Следы древнего обожания лошадей замечаются в тех целебных и охранительных свойствах, которые приписаны им наравне с весенним дождем и наговорной ключевой водою, т. е. водою, в которую брошен горячий уголь — эмблема молнии. Так в наших деревнях больных умывают водою, которую не допила из ведра лошадь; в Пензенской губернии собирают обсекаемые в кузницах лошадиные копыта, пережигают на огне и дают нюхать больным лихорадкой; в других местах под изголовье страдающего лихорадкою кладут конский череп, а в Виленской губернии хворые выносят этот череп, вместе с кочергою, на перекресток и оставляют там — в надежде избавиться через то от лихорадки.
В старину славяне и немцы бросали в Ивановский костер лошадиную голову, чтобы отогнать от священного огня злых ведьм. В Вятской губернии на кликуш, во время параксизма, надевают хомут с потной лошади; в Черниговской губернии если в какой-либо семье умирают дети, то бабка, с целью отогнать нечистую силу, берёт новорожденного ребёнка и трижды продевает его сквозь хомут. Для того, чтобы гребля (плотина) стояла крепко и болотный дядько (водяной) не разорял её в полноводье, на Украине закапывают в ней кобылью голову.
В апреле месяце водяной просыпается от зимнего сна голодный и сердитый; чтобы его умилостивить, в некоторых селах топят в реке лошадь, обмазав ей голову медом и привесив к шее два жернова. Так как водяной есть собственно дождящий Перун, низведённый во владыки земных вод (см. гл. XVI), то в этом обряде выражается мысль о пробудившемся в весеннюю пору громовнике, который топит коня-тучу в дождевых ливнях: мед — метафора дождя, жернова — грома; облачный конь погибает в шумных потоках дождя, и вместе с его смертью прекращается гроза = утихает гнев раздраженного божества. Отсюда возникло верование, что для усмирения водяного, бурно вздымающего источники и реки во время их весенних разливов, необходимо топить лошадь — символический обряд, получивший значение умилостивительной жертвы.
Украинские знахари относятся с особенным уважением к той траве, которая прорастёт сквозь глазные ямки брошенного конского черепа, и стараются собирать её для своих чар. Кошубы, чтобы остановить кровотечение изо рта или носа, привязывают к спине мешочек с калом гнедой лошади.
Выше мы привели эпическое выражение, что баснословные богатырские кони выбрасывают из заду горячие головешки, т. е. народная фантазия, олицетворяя облака и тучи в образе коней, испускаемое ими грозовое пламя уподобила лошадиному помету. Своими молниями Перун разбивает дождевые тучи и выводит из-за них ясное солнце; этим самым он прекращает ненастную погоду, приостанавливает потоки небесной крови = дождя. Забывая переносный смысл старинных метафор, народ стал употреблять лошадиный помёт, как медицинское средство, останавливающее кровь. Если при покупке лошади она станет испражняться, то, вместе с нею, должно взять и выкинутый помет и отнести его на свой двор; не то не будут водиться лошади (Астрахан. губ.).
Я. Гримм собрал свидетельства о религиозном почитании коней кельтами, вендами и германцами. Для охранения своих стад от моровой язвы венды втыкали головы лошадей и коров на заборах вокруг конюшен и хлевов; а для отогнания злых духов, которые подобно домовому истомляют коней в ночных поездках, клали в ясли лошадиную голову. Германцы, желая отвратить от дома опустошительное действие грозы и другие несчастья, ставили на шестах и наверху изб конские головы с разинутыми пастями, обращенные в ту сторону, откуда ожидали беду. В Голландии вешают лошадиную голову в свиных хлевах, а в Мекленбурге кладут её под подушку больного. Известен также обычай прибивать на порогах подкову, как средство, предохраняющее границы дома от вторжения нечистой силы. В Поднестровье втыкают кобылью голову на кол плетня в огороде, «чтоб всё родило».
Позднее у германцев и у славян возникло обыкновение, вместо настоящих лошадиных голов, ставить наверху крыш их деревянные изображения — так называемые коньки. В русских деревнях коньки не только украшают кровли домов, но употребляются и внутри изб около печи и по обеим сторонам божницы — полка в переднем углу, на которой ставятся иконы. 18 августа, в день св. Флора и Лавра, почитаемых покровителями табунов, крестьяне купают своих лошадей, убирают их гривы лентами, пригоняют к церкви и после молебна окропляют их святою водою.
В старину русские князья воздавали своим коням, павшим в битве, честь погребения; в Ипатьевской летописи под 1149 годом читаем: «конь же его (князя), язвен велми, умре; князь же Андрей, жалуя комоньства его, повелел и погрести под Стырем».
Далее… Баснословные сказания о зверях. Олень. Заяц. Лиса. Белка. Кошка.