Алтайские курганы.

М.И. Артамонов  «Сокровища саков». 

Глава 3. Алтайские курганы.

Если об археологии сакского времени в Средней Азии и Западной Сибири можно сказать, что она остаётся ещё делом будущего, то находки в алтайских курганах представляют сегодняшний день советской науки. Они открыли новую страницу в культурной истории кочевников Евразии и благодаря своей необычности и действительно высокой художественной ценности получили всемирную известность.

Ещё в конце XVIII — первой трети XIX века прекрасную коллекцию найденных на Алтае художественных произведений составил алтайский инженер П.К. Фролов (илл. 59-62). Среди них особенно замечательны хорошо сохранившиеся резные изделия из дерева, какие известны в скифских комплексах Причерноморья. В 1865 г.

В.В. Радлов раскопал два больших кургана: один в пределах современной Горно-Алтайской автономной области в долине реки Катуни — в Катанде, другой — в бассейне верхнего течения реки Бухтармы в границах Восточного Казахстана — Берели.

Это были первые научные раскопки в горах Алтая. Среди находок оказались меховые одежды хорошей сохранности и различные украшения, вырезанные из дерева, подобные тем, которые уже были известны по собранию П.К. Фролова (илл.63).

Долгое время эти вещи оставались уникальными и вызывали удивление своей сохранностью, так как обычно предметы из органических материалов исчезают в могилах без следа.

В 1911 г. в южной части Западного Алтая А.В. Адрианов раскопал два кургана в Майэмирской степи на реке Майэмире, левом притоке реки Нарыма, три кургана им были раскопаны под Солнечным Белком близ села Алтайского и четыре на верхней Бухтарме у деревни Черновой — все в современном Восточном Казахстане.

В курганных могилах под каменно-земляными насыпями у них были деревянные срубы с остатками разграбленных человеческих погребений, а рядом со срубами скелеты одной или двух лошадей.

Кроме курганов А.В. Адрианов раскопал на реке Майэмире кольцевую выкладку из валунов, под самым большим валуном оказались бронзовые части уздечки и  семь сильно смятых золотых пластинок с тиснёными фигурами характерного свернувшегося хищника, хотя и с чрезмерно удлинённым туловищем, но с довольно реалистической трактовкой головы и когтистых лап (илл.64-65).

Судя по форме удил и по стилю изображений на пластинках, вероятно, покрывавших деревянные украшения узды, эта находка относится к началу VI века до н.э.

Замечательный образчик раннего скифо-сибирского искусства представляет также найденное на Алтае бронзовое зеркало с невысоким вертикальным бортиком, со следами двухстолбчатой ручки и гравировкой на обороте (илл. 66) [гравировка была на литейной форме, а на самом зеркале рисунок с выпуклым контуром]. На нём помещено друг за другом шесть одинаковых профильных фигур стоящих оленей. Обобщённый контур каждого животного очерчен свободной, выразительной линией с большим мастерством. У оленей округлое туловищ, с изгибом на бедре, как бы висящие в воздухе четыре ноги с острыми копытами, коротенький хвостик и поднимающаяся острым углом холка. На поднятой удлинённой голове показан только выступающий из её контура круглый глаз, к нему примыкают остроугольное ухо и состоящий из S-образных завитков рог.

В целом образ оленя на алтайском зеркале сближается с изображениями этого животного, выгравированными на сосудах из Нальчикского музея на Северном Кавказе, и так же, как свернувшийся зверь на золотых майэмирских бляшках, типичен для VI века до н.э. Выступающий за контур головы глаз встречается во многих мотивах скифского искусства, но особенно характерен для изображений птичьей головы, которая с самого раннего времени нередко обозначалась только кружком-глазом с примыкающим к нему изогнутым клювом.

Впервые после В.В. Радлова исследование больших алтайских курганов было предпринято в 1927 г. М.П. Грязновым. Он раскопал каменный курган двухметровой высоты в урочище Шибе в долине реки Урсула левого притока реки Катунь (Горно-Алтайской авт.обл.). В нём оказалась двойная погребальная камера с саркофагом-колодой и четырнадцать лошадей в северной части могильной ямы. Несмотря на ограбление, в могиле сохранились мумифицированные трупы взрослого мужчины и ребёнка, многочисленные золотые бляшки и пуговки, вырезанные из листового золота различные изображения, деревянные, роговые и кожаные украшения конской упряжи и другие вещи, подтвердившие, что сходные предметы, входящие в коллекции П.К. Фролова и В.В. Радлова, происходят из курганов этого типа.

Ещё более яркая картина погребений с аналогичными материалами открылась в результате раскопок С.И. Руденко в урочище Пазырык в долине Большого Улагана в Восточном Алтае (Горно-Алтайской авт.обл.), где в 1929 г. был исследован один курган, а в 1947-1949 гг. ещё четыре кургана. В 1950 г. С.И. Руденко раскопал два больших кургана в Центральном Алтае — в урочище Башадар близ аила Каракол на реке Кулада, а в 1954-1955 гг. два кургана у села Туэкта в долине реки Урсула.

Раскопанные советскими археологами большие алтайские курганы обогатили Государственный Эрмитаж совершенно исключительной по своему составу коллекцией вещей из дерева, кожи, войлока и разнообразных тканей, отличающихся к тому же высокими художественными достоинствами. Эти вещи открыли совершенно новый мир, о котором до сих пор можно было только догадываться по скудным намекам в других дошедших до нас материалах той же культуры и того же времени. В настоящее время находки из всех этих раскопок изданы и поэтому нет надобности давать их подробное описание, а можно ограничиться общей характеристикой.

Могилы под алтайскими курганами пазырыкского типа устроены в виде большой прямоугольной ямы площадью от 50 до 55 кв. метра и глубиной в 4-5 метров. В ней находилась погребальная камера, состоявшая из одного или, значительно чаще, из двух вставленных один в другой срубов; между камерой и стенкой ямы с северной стороны оставлялось пространство, в котором укладывалось от пяти до двадцати двух лошадей. Внутреннее помещение в погребальной камере было невысоким, от 1,1 до 1,5 метра. Стены и потолок камеры изнутри стёсаны в плоскость и обиты войлоком, дощатый пол также имел войлочное покрытие. Тело покойника или двух, в тех случаях, когда умершего сопровождала жена или наложница, покоились в большом долблёном саркофаге с крышкой, вырубленным из толстой лиственницы. Иногда в камере находятся два саркофага меньшей величины для каждого из двух покойников в отдельности.

В двух случаях (первый Туэктинский и второй Башадарский курганы) деревянный саркофаг был покрыт резными изображениями животных (илл.67), а в других он украшался аппликациями в виде вырезанных из кожи или берёсты фигурок лосей (илл. 68), петушков или орнаментов.

Вместе с саркофагом в камере помещались некоторые предметы бытовой обстановки — низкие столики на фигурных резных ножках, деревянные сиденья в форме подушек, сосуды с пищей и прочий сопровождающий покойников инвентарь. Потолок камеры сверху застилали несколькими слоями сшитых полотнищ проваренной берёсты и лиственничной коры, а вся могила закрывалась толстым (до 2 метров) настилом из многих рядов брёвен, поверх которых уже и насыпались сначала земля, вынутая при рытье могилы, а затем камень. Такого рода насыпь от 36 до 46 метров диаметром имела в высоту до 4 метра. Каменная насыпь над алтайскими курганами заслуживает особого внимания, так как от величины её зависит степень сохранности погребального инвентаря.

Все алтайские курганы с каменными насыпями к моменту научных раскопок оказались разграбленными совершенно одинаковым образом лицами, хорошо осведомлёнными об их устройстве. Грабители, разобрав и раскопав в виде воронки насыпь кургана над могилой, добирались до бревенчатого перекрытия и, прорубив в нём узкое отверстие, попадали прямо в свободную от земли и камней погребальную камеру, которую и опустошали в большинстве случаев почти начисто, оставляя только не ценные, с их точки зрения, и громоздкие вещи.

В одном случае грабители обобрали даже золотые украшения с конского снаряжения, сложенного между стенками срубов, в другом попытались добраться до конского погребения, прорубив боковую стенку камеры, но, как правило, они оставляли коней, положенных за камерой между срубом и стенкой могильной ямы, без внимания, так как извлечь что-нибудь из-под нагромождённых над ними камней и брёвен было делом слишком трудным и не столь соблазнительным, чтобы оправдались затраченные усилия. Им было хорошо известно, что кроме тонких золотых листков, покрывавших деревянные резные украшения конской сбруи, и бронзовых удил ничего ценного в снаряжении коней быть не может. Благодаря этому большинство вещей, находимых при научных раскопках алтайских курганов, происходит из нетронутых грабителями конских погребений.

Могилы под каменными насыпями оказались заполненными льдом; при исследовании их этот лёд пришлось постепенно растапливать с помощью горячей воды, которая многократно заливалась в могилу, а затем вычерпывалась вместе с водой, получавшейся в результате таяния льда. Было замечено, что лёд, заполнявший камеры, не однородный: сверху шёл мощный слой, образовавшийся после разрытия кургана грабителями, когда через вырытую ими воронку в камеру затекала вода с землёй и мусором, ниже лежал тонкий слой совершенно чистого льда, возникший ещё до ограбления могилы в связи с образованием под каменной насыпью линзы вечной мерзлоты. В некоторых могилах предметы погребальной обстановки оказались вмёрзшими в этот слой и грабителям пришлось или оставить их нетронутыми, или вырубать изо льда.

Жертвенная пища, положенная с покойниками, успела истлеть так, что от неё остались только кости, а трупы погребённых в могилах коней тоже подверглись разложению. В первом Туэктинском кургане, где прекрасно сохранились деревянные украшения сбруи, войлочные, меховые и кожаные её части почти совершенно истлели. Всё это свидетельствует о том, что между похоронами и образованием мерзлоты прошло какое-то время, не поддающееся, однако, точному определению так же, как и время ограбления могил и заполнения их льдом уже в результате доступа в могилу воды и холодного воздуха через грабительскую яму.

Возможно, что разграбление курганов скифского времени на Алтае связано с вторжением туда нового народа, не ограничившегося изгнанием прежнего населения страны, а подвергшего осквернению и оставленные им могилы. Известно, что так именно поступили ухуаньцы с могилами побеждённых ими гуннов. Они разрыли и разграбили усыпальницы гуннских вождей — шаньюев. Вероятно, разорение погребений под курганами с каменной насыптю относится ко времени завоевания Алтая гуннами. Во всяком случае, эти курганы грабили не тайком, не посредством малозаметных подкопов, какими воры проникали в гробницы своих богатых современников в Северном Причерноморье, а совершенно открыто — ямами, вырытыми в насыпи сверху, что при глубоком почитании предков могло получить распространение только в отношении к могилам врагов.

Алтайские курганы пазырыкского типа находятся в горах на высоте более 1000 метров над уровнем моря, но всё же в зоне, в которой вечная мерзлота в обычных условиях не наблюдается. Несмотря на суровые климатические условия высокогорного Алтая с его длительной зимой и коротким летом и соответственно низкой годовой температурой, большая каменная насыпь была необходимым условием образования подкурганной мерзлоты. Под малыми курганами того же типа никаких признаков мерзлоты не обнаружено. Масса камней с её плохой теплопроводностью и, наоборот, хорошей воздухопроницаемостью действовала как конденсатор. В каменной насыпи и под ней создавался особый микроклимат, отличающийся от климата окружающей среды более низкой температурой, слабо реагирующей на летнее прогревание. В результате под насыпью образовывалась линза вечной мерзлоты, соответствующая рельефу насыпи, то есть более мощная под центром и утончающаяся к краям.

Благодаря образовавшейся линзе вечной мерзлоты, охватившей могилы под каменными насыпями, сохранность деревянных сооружений, трупов погребённых и оставшихся после грабителей различных вещей в могилах оказалась относительно хорошей. С точки зрения сохранности наименее показательными надо считать трупы людей, ибо перед погребением они были тщательно препарированы с целью мумификации. Через разрезы в коже, в дальнейшем зашитые волосяными или сухожильными нитями, из трупов были изъяты внутренности и частично мускулы, черепа трепанированы для извлечения мозга. В некоторых случаях препарированные кости скелета были соединены между собой ремешками, пропущенными через специально просверленные в них отверстия.

Для сохранения формы под кожу набиты различные травы, а в некоторых местах даже подложен волос. Все это близко соответствует рассказу Геродота об обычае скифов мумифицировать труп царя.

По расовым признакам большинство погребённых в алтайских курганах принадлежало к европеоидам, но были среди них и типичные монголоиды, что свидетельствует о контакте двух расовых типов и, вероятно, о смешении различных этнических групп.

Головы у погребённых были бритыми целиком или только спереди; женщины носили привязные косы, а мужчины к бритому лицу подвешивали искусственную бороду.

Кожа одного из мужчин была покрыта татуировкой, представляющей животных в стиле, характерном для аппликаций и резьбы по дереву на вещах из тех же алтайских курганов (илл. 69); татуировка была нанесена задолго до смерти этого мужчины глубокими наколками чёрной краской на руках, на груди, частично на спине и на ногах от колена до щиколотки. По всей вероятности, она означала, как это было в обычае у многих варваров, высокое социальное положение, которое занимал погребённый при жизни.

О погребальном инвентаре в алтайских могилах нельзя составить полного представления, так как все камеры были основательно расхищены грабителями. Трупы покойников оказались беспорядочно разбросанными, а иные вынесены из могил и вовсе исчезли. Все были раздеты, у двух трупов в камере второго Пазырыкского кургана отрублены головы, вероятно для того, чтобы снять дорогие шейные украшения (гривны), у женщины из той же пары для снятия ножных и ручных браслетов отрублены стопы обеих ног, голени и кисть правой руки. Содрана была даже войлочная обивка со стен камер с целью извлечения медных гвоздей, которыми она была прибита. Тем не менее и то, что сохранилось подчас в растерзанном виде, в обрывках и обломках, даёт поразительную картину, неизмеримо превосходящую своим разнообразием все то, что известно по курганам, в которых вечной мерзлоты не было, а следовательно, не существовало тех условий консервации, какими отличаются алтайские курганы с большими каменными насыпями.

Довольно полно представлена одежда — мужская и женская. Вся она, кроме рубах, тканных из конопли или кендыря, сделана из кожи, меха и войлока. Шерстяные ткани для одежды, по-видимому, не употреблялись. Из мужской одежды можно отметить узкие штаны, сшитые из многочисленных лоскутков кожи типа замши, войлочные чулки, сапоги с длинными голенищами и мягкими подошвами, просторный кафтан с длинными декоративными рукавами.

Всё это очень похоже на одеяния персонажей, изображённых на золотых пластинках Аму-Дарьинского клада и персепольских рельефах. На голове мужчины носили войлочную шапку-ушанку, крытую кожей, или войлочный колпак. Один из них увенчан коронкой со ступенчатыми зубцами, характерными для Персии ахеменидского времени.

Из женских одежд сохранились войлочные чулки и сапоги с коротенькими голенищами. Парадные полусапожки с голенищами раструбом сплошь орнаментированы, включая подошву, расшитую бисером и кристаллами пирита, что имело смысл только при обычае сидеть с подогнутыми крест-накрест ногами с вывернутыми наружу пятками.

Верхней одеждой являлся кафтан с декоративными рукавами и нагрудником.

Женские головные уборы были разнообразнее мужских. Один из них, вырезанный из дерева в виде шапочки с двумя полыми рожками наверху, через которые продевались две косы, завершался вертикально укреплённой косой из конского волоса, к ней присоединялись собственные косы умершей. Найдено несколько плетёных поясов, один с серебряными орнаментальными бляхами (илл. 71).

Из личных украшений в алтайских курганах уцелело очень немногое, хотя до ограбления они, вероятно, были представлены в богатом ассортименте, как об этом свидетельствуют разнообразные золотые вещи Сибирской коллекции Эрмитажа.

В разграбленных же алтайских курганах при раскопках найдены всего только одна пара золотых серёг тонкой ювелирной работы с зернью (илл. 72)

Обломки гривны в виде кольца из медной трубки со вставленными по концам грифонами, вырезанными из дерева и рога, а затем покрытых золотом, и несколько нашитых на одежду позолоченных бляшек с изображениями животных.

В небольшом количестве попадались бисер и бусы, в частности из бирюзы.

К туалетным принадлежностям относятся — роговой гребень и три зеркала: одно бронзовое с короткой ручкой, другое серебряное с длинной роговой рукояткой и фрагмент третьего из белого металла, китайского типа Цинь, датируемого IV в. до н.э.

Также очень мало сохранилось предметов вооружения. В одном из погребений нашлись остатки короткого железного меча и кинжала, и во всех могилах оказалось довольно много обломков древков стрел, у которых наконечники были сняты грабителями. Из оборонительного вооружения представлены щиты, сделанные из кожи и дерева, и один деревянный, имитирующий кожаный щит с палочками. В первом Туэктинском кургане сохранились деревянные поножи.

Из бытовой обстановки в погребальных камерах более или менее уцелели кроме столиков-блюд на фигурных ножках, в одном случае точённых на станке, изголовий и сидений из дерева, деревянные и глиняные сосуды, войлочные подставки под сосуды, каменный светильник, кожаные сумки, фляги, кошельки и футляры, меховые мешки, войлочные и кожаные коврики и покрывала, роговые барабаны, музыкальный инструмент типа арфы.

Очень интересная медная курильница с расставленными над ней деревянной конусовидной шестиногой прикрывавшейся сверху войлочным или кожаным ковриком. Найденные здесь же зёрна конопли указывают, что это приспособление служило для курения наркотиков (гашиша) тем способом, о котором рассказано у Геродота. По его словам, скифы бросают зёрна конопли на раскалённые камни, укрытые войлоком на деревянных подставках, и дышат поднимающимся от них дымом. Впрочем, у Геродота этот способ курения спутан с паровой баней, и только находки в алтайских курганах позволили правильно понять, о чём у него говорится.

Несравненно сохраннее оказался инвентарь конских погребений. Прежде всего необходимо отметить, что в некоторых курганах были найдены довольно хорошо сохранившиеся трупы лошадей с мясом, кожей и шерстью. Среди них наряду с табунными малорослыми экземплярами были крупные высокопородные кони. Все лошади мерины от двух до двадцати и более лет, почти все они верховые. У всех подстриженные гривы, а хвосты, подстриженные в верхней части, заплетены и у некоторых завязаны узлом. Иногда на лошадей надевались войлочные нагривники и кожаные футляры для хвостов. Все кони убиты ударом чекана в лоб или в темя. Все они имеют разные метки владельцев в виде нарезок на ушах, из чего следует, что эти кони не принадлежали покойнику при жизни, а были предоставлены в дар ему, как вождю, вероятно, подчинёнными лицами.

В большинстве случаев конское снаряжение не оставляли на лошадях, а снимали с них и клали отдельно или же на трупы коней. Оно состояло из уздечки с удилами и чумбуром. Удила двусоставные со стремевидными или круглыми концами для псалий и повода. Наиболее ранние псалии трёхдырчатые, сочетаются с удилами со стремевидными концами, а более поздние псалии с двумя отверстиями— с кольчатыми удилами.

Сёдла представляли собой две сшитые вместе подушки, набитые оленьим волосом или травой и снабжённые чепраком, подпругой, нагрудным и подхвостным ремнями. Среди них имеются экземпляры как с высокими, так и низкими седельными луками. Подпруги скреплялись разнообразными пряжками — бронзовыми, роговыми и деревянными. Седельные подушки и чепраки украшены сценами борьбы зверей, выполненными цветной аппликацией из тонкой кожи или различным образом окрашенного войлока. Вырезанные фигуры дополнялись вставками из листового золота и олова, детали прошиты по контуру цветной нитью. Замечательно богат и разнообразен набор украшений уздечек и сёдел из блях и подвесок с разнообразными изобразительными и орнаментальными мотивами, по большей части вырезанных из кожи и дерева и обложенных золотом или оловом.

Следует отметить, что деревянные части и украшения конского снаряжения представляли собой отнюдь не наскоро сделанные специально для похорон имитации более прочных металлических изделий. Следы изношенности, поломок и починок свидетельствуют, что они являются бытовым инвентарём, у которого за блеском тонкой позолоты скрывается дешёвая деревянная основа.

К числу замечательнейших находок в алтайских курганах относятся оригинальные маски, надевавшиеся на головы лошадей. Лучше сохранившиеся из них представляли собой род чехлов с большими ушами. Одна была увенчана большими оленьими рогами, а спереди вдоль лошадиной морды украшена вырезанным из меха изображением тигра (илл. 74).

Наверху второй маски скульптурная деревянная голова оленя с кожаными рогами, а на третьей крылатый львиный грифон, а спереди тоже фигура тигра, вцепившегося зубами и лапами в этого грифона (илл.75). На четвёртой маске скульптурная голова барана с загнутыми рогами и со стоящей на ней птицей с приподнятыми крыльями. Другие маски худшей сохранности, но зато многие из них имеют признаки длительного употребления, показывающие, что и эта принадлежность конского убора имела не специально погребальное, а бытовое назначение, хотя, несомненно, связанное с культом.

Следует заметить, что конские маски вовсе не являются специфической особенностью алтайских курганов. Подобные конские украшения известны и у скифов Северного Причерноморья, где встречаются части узды с изображением того же содержания, что и на алтайских масках. Так, характерный для скифской уздечки налобник нередко имеет вид скульптурной головки зверя со схематическим изображением передних лап и головы животного между ними на щитке, служащем её основанием. Это уменьшенное воспроизведение характерного для пазырыкских масок мотива борьбы зверей. Нащёчники такого рода уздечек нередко трактованы в виде пары задних ног или лап животного на налобнике, иногда в настолько стилизованном виде, что установить их первоначальное изобразительное содержание возможно только путём типологических сопоставлений. Эти нащёчники-лапы соответствуют задней части животного на пазырыкских масках, представленных в виде фигурных лопастей, свешивающихся по сторонам конской головы. Металлические — золотые, серебряные или бронзовые — налобники и нащёчники в составе конской узды появляются ещё в V веке до н.э., но особенно широко распространены в IV веке до н.э. Они показывают, что у скифов Причерноморья существовали такие же формы культа, как на Алтае, и, вероятно, употреблялись такие же конские маски. Замена масок налобниками и нащёчниками со звериными изображениями на конских уздечках в Сибири почти не наблюдается. В минусинских бронзах имеется единственный налобник со скульптурной птичьей головкой.

В пятом Пазырыкском кургане в закладке северной части могилы вместе с конями находились два ковра — один войлочный с цветными аппликациями, а другой ворсовый шерстяной, получивший мировую известность как древнейший образец этого рода изделий. Войлочный ковёр, по-видимому, является частью шатра, основанием которого служила найденная в закладке могилы рама из четырёх брёвен с прорубленными в них гнёздами для шестов, составлявших его остов. На верхушках этих шестов были прикреплены по фигурке сшитых из войлока скульптурных лебедей.

На большом, около 30 кв. метров, белом войлочном ковре чередуются фризы из орнаментальных фигур и несколько раз повторяющейся композиции, представляющей черноволосого кудрявого и усатого всадника в развевающемся плаще перед богиней, сидящей на троне с пышным растением в руке. Это культовая сцена, живо напоминающая не только по содержанию, но и по форме изображения, в IV-III веков до н.э., распространённые в искусстве Северного Причерноморья.

Сидящая женщина — богиня плодоносящих сил природы. Находящееся в её протянутой руке растение с изгибающимися ветками, заканчивающимися стилизованными листьями и цветами, не имеет ничего общего с формами деревьев и растений в сибирском искусстве, но зато напоминает китайские орнаменты. Другая рука богини поднесена ко рту. Она сидит в профиль в кресле с точёными ножками, какие имеются у столиков, найденных в Пазырыкских курганах, с отогнутой спинкой, заканчивающейся такой же стреловидной фигурой, как на ветках растения, находящегося в её руке.

По-видимому, голова богини обрита, как у женщин, погребённых в Пазырыкских курганах. На ней головной убор в виде шапки с назатыльником, украшенный по тулье широкими треугольниками. У богини плоский затылок, высокий лоб, маленькие глаза с прямыми бровями, крупный нос с горбинкой и тяжёлый выступающий подбородок. Ухо изображено в виде завитка с двумя выступами на нижнем конце. Одета богиня в подобие длинного, до лодыжек халата, запахнутого на левую сторону и украшенного орнаментами в виде крупных угловатых завитков. Шея её охвачена плотным воротом, вероятно, нижней одежды, а узкие рукава заканчиваются обшлагами.

Обращённый к богине всадник с крупной непокрытой головой имеет такие же, как у неё, арменоидные черты лица и, кроме того, длинные закрученные кверху усы. На голове его шапка волнистых волос, обозначенных сверху рядом полукруглых выступов. Это типичный представитель среднеазиатской расы. В одной руке он держит повод, другой руки не видно. Одет всадник в короткую куртку, украшенную шитьём вдоль плеча, по борту и подолу. На нём узкие штаны и мягкие сапоги. Сзади развевается короткий плащ, украшенный большими кругами. Такого плаща не встречается ни на одном другом изображении скифов или саков, они появляются только в сарматском периоде на боспорских фресках и рельефах. Однако в IV веке до н.э. в греческом искусстве варвары (персы) иногда представлены с плащами. Такие изображения имеются, например, на калафе из Большой Близницы и на керченской вазе Ксенофонта.

В Красногорском кургане на Урале в погребении убитого сарматского воина III-II вв. до н.э. найден выкроенный из кожи короткий плащ. К.Ф. Смирнов полагает, что куски тонкой кожи светло-жёлтого цвета, найденные в кургане V в. до н.э. у села Клястицкого под городом Троицком, могут быть остатками такого же плаща. Отсюда следует, что изображение на пазырыкском ковре воспроизводит, хотя и не широко распространённую, но реальную принадлежность мужского костюма близких между собой саков Южной Сибири и исседонов Приуралья.

К поясу всадника, представленного на войлочном ковре, слева подвешен горит с вложенным в него луком и с коробкой для стрел, такой же, как и на других сибирских изображениях этой принадлежности вооружения. Под всадником седло с высокими луками, снабжённое нагрудным и подхвостным ремнями с украшениями. Лошадь с подстриженной гривой с двумя выступами и чёлкой. Уздечка с бляхами в перекрестьях ремней, с наносником и напоминающей клык псалией.

Для починки края этого ковра были употреблены куски такого же войлочного ковра с аппликациями. На одном из них — стоящее в профиль с изогнутым туловищем фантастическое существо с верхней частью человека, а нижней — хищного зверя с когтистыми лапами и пропущенным между ними хвостом. Человеческая голова с толстым носом и закрученными вверх усами, как и у всадника перед богиней, осложнена возвышающимися над ней острым звериным ухом и оленьими рогами. Волосы на голове спереди подняты чубом, а сзади изгибаются косичкой. За спиной этой фигуры крыло, а трёхпалые руки выставлены вперед; вдоль тела разбросаны кружки с вписанными в них крестообразными фигурами из маленьких кружочков.

Рога, крыло и конец хвоста трактованы криволинейными заострёнными формами, сходными с деревом в руке богини на вышеописанной композиции. Эта фигура, по-видимому, является частью композиции, в которую входила и птица; от неё уцелели только часть туловища с концами перьев крыла, длинные ноги и хвост, трактованные так же, как рога и хвост человеко-зверя. Содержание композиции в целом представляло борьбу фантастического человеко-зверя с птицей.

Образ человеко-зверя издавна существовал в переднеазиатском искусстве. Фантастический человеко-зверь пазырыкского ковра сближается при этом с распространённым на Востоке и в Греции сфинксом, когда это четвероногое существо с человеческой головой изображается поднявшимся на задние лапы, как оно представлено, например, на одном из секторов келермесского зеркала. На пекторали из Зивийе человеко-зверь имеет человеческие руки. Наиболее своеобразной чертой пазырыкского человеко-зверя являются большие оленьи рога на голове. Такого рода рога встречаются у фантастических хищных зверей в скифо-сибирском искусстве и, вероятно, имеют определённое символическое значение, о котором можно только догадываться.

В иранском искусстве образ человеко-зверя кроме унаследованного от Ассиро-Вавилонии охранителя входов крылатого человеко-быка встречается на некоторых печатях, воспроизводящих ассирийские образцы. Отсюда следует, что человеко-зверь в сибирском искусстве, как и в Ахеменидской Персии, восходит к более раннему переднеазиатскому мотиву. Он мог иметь то же значение, что и на Востоке, — гения-охранителя, борющегося со злом, оплодотворяющего природу в виде священного дерева.

Другие человеческие изображения в алтайском искусстве имеют вид представленных в фас личин, как, например, на уздечных подвесках из первого Пазырыкского кургана, где сочно вырезанное из дерева безусое человеческое лицо обрамлено разделённой прядями, как и волосы на голове, бородой (илл.82), или на схематичных вырезанных из кожи подвесках из того же кургана (илл. 83), у которых над головой возвышаются звериные уши и рога, сходные с такими же элементами человеко-зверя на войлочном ковре. Такого рода личинами богато луристанское искусство, в котором на дисковидных навершиях вотивных булавок изображалась голова богини, обычно в окружении зверей, но где встречаются и бородато-безусые головы, как, например, на умбоне, находящемся в Тегеране, сближающиеся с пазырыкской личиной ещё и тем, что волосы на голове и бороде трактованы сходными прядями. В ближайшем родстве с луристанскими личинами находится образ Горгоны в греческом искусстве, получивший широкое распространение в Северном Причерноморье главным образом в виде нашивных золотых бляшек греко-скифского ремесленного производства, появляющихся там с V в. до н.э.

Особенно сближается с личинами из Пазырыкских курганов бородатое лицо с высунутым, как у Горгоны, языком, представленное на круглой золотой бляшке из Аму-Дарьинского клада.

Особо следует отметить орнаментальную трактовку дерева в руках богини и в том же духе оформленные рога, крылья, лапы и хвосты у человеко-зверя и птицы на войлочных пазырыкских коврах. Эта трактовка обнаруживает ближайшее родство с китайской орнаментацией, известной по многочисленным образцам на раннекитайских бронзах. В данном случае выступают, пожалуй, наиболее очевидные и ранние элементы китайского происхождения в алтайском искусстве.

Уникальный ворсовый ковёр прямоугольной формы размерами 1,89×2 метра отличается тонкостью работы: в одном квадратном дециметре у него насчитывается 3600 узлов. На его центральном поле многократно повторяется один и тот же рисунок — квадратная рамка с крестообразной фигурой из четырёх лепестков и треугольных листиков между перекрестьями. Это поле обрамлено широким бордюром из пяти полос, в первой из них от середины представлен ряд маленьких квадратов с фигурой орлиного грифона с повёрнутой назад головой. Далее следует полоса, занятая многократно повторяющимися фигурами пасущихся чубарых оленей с широколопастным зубчатым рогом на голове, всех обращённых в одну сторону — влево. Третья полоса состоит из ряда таких же крестообразных фигур, как и помещённые в центральном поле, но без квадратных рамок. В следующей, самой широкой полосе расположен ряд чередующихся верховых и спешенных всадников, направляющихся вправо (илл. 81).

Хотя человеческие фигуры изображены весьма схематично, тем не менее их головные уборы даны вполне отчётливо в соответствии с обычными для саков и персов, как они представлены на золотых пластинках Аму-Дарьинского клада и на фризе вдоль лестницы во дворце в Персеполе.

Это башлык с заломленным назад верхом, завязанный под подбородком. Спешенные всадники, ведущие лошадей на поводу, так же как на персепольском фризе, помещены за лошадьми так, что видны только их бюсты и ноги. Зато лошади изображены во всём своём великолепии. Перед нами массивные жеребцы с изогнутыми шеями в богатом уборе. На голове каждого из них возвышается султан, узда украшена бляхами. На спине у лошадей вместо седла положен, по-видимому, поверх войлочного потника с нагрудным ремнём, узорчатый коврик, обрамлённый бахромой и фестонами; нагрудник с кистью посередине. Хвосты у лошадей подвязаны узлом.

Последняя, крайняя полоса бордюра ковра заполнена квадратиками с фигуркой грифона так же, как и первая из полос обрамления центрального поля. Все эти полосы разделены между собой узкими рамками из разноцветных квадратиков и кантиков.

И стилистически и по иконографическим признакам этот ковер не алтайского, а персидско-ахеменидского происхождения точно так же, как и представленный небольшими фрагментами второй ворсовый шерстяной ковёр, найденный во втором Башадарском кургане. Этот второй ковёр отличается необычно тонкой работой: в каждом квадратном дециметре его насчитывается около 7000 узлов, то есть вдвое больше, чем у описанного пазырыкского ковра. К тому же здесь применены не простые, а так называемые персидские, или полуторные, узлы. Это древнейшие в мире образцы ковров, свидетельствующие о высоком уровне мастерства, достигнутого ковроткачеством ещё в середине I тысячелетия до н.э.

В том же пятом Пазырыкском кургане, в котором найдены описанные выше войлочный и ворсовый ковры, в составе конского убора оказались два фрагмента тканей тоже иранского происхождения. Один из них был использован как покрышка войлочного чепрака и представлял собой образец тончайшей работы с тканым узором в виде квадратных рамок, заполненных геометрическим орнаментом из удлинённых прямоугольников с треугольными зубцами с одного конца и полоской из каплевидных фигур с другого. По бортам чепрака была нашита того же рода шерстяная ткань с другим рисунком в квадратных рамках. Здесь повторяется одна и та же сцена, представляющая в центре курильницу со стоящими по сторонам её двумя парами женщин. Передние из них более высокие, в зубчатых коронах, от которых сзади на спину спускается покрывало, изображены в молитвенной позе — одна рука приподнята, в другой, по-видимому, цветок. Женщины, стоящие позади них, ниже ростом: это, вероятно, служанки. Их головы тоже в коронах, но без покрывал. В одной из скрещённых рук они держат какой-то сложенный вдвое мягкий предмет, вероятно, полотенце. Длинные облегающие тело одежды с широкими рукавами, равно как и зубчатые короны этих изображений, находят ближайшие аналогии в персидских памятниках ахеменидского времени. Другие детали, равно как и композиция в целом, тоже связываются с Передней Азией.

Седельный нагрудник того же конского убора, что и чепрак, обшит узкой полоской ткани с фризом из шествующих друг за другом львов с раскрытой пастью, высунутым языком и загнутым кверху хвостом (илл.84). Плечи и бёдра их выделены цветными кружками и дугами. Такие изображения львов широко распространены в искусстве Передней Азии, особенно же характерны для Ахеменидской Персии, где львы пазырыкской ткани находят и ближайшие стилистические аналогии.

Наряду с иранскими в Пазырыкских курганах находились и китайские вещи. Это уже упомянутое зеркало, к нему следует присоединить и шёлковые ткани — одну полихромную со сложным геометрическим орнаментом из рядов различных ромбовидных фигур, найденную в третьем Пазырыкском кургане, другую с прекрасной вышивкой, представляющей деревья с сидящими на них фениксами в разнообразных позах. Последняя из этих тканей была использована, как и ткани иранского происхождения, на покрышку чепрака.

В заполнении могилы пятого Пазырыкского кургана оказалась разобранная деревянная колесница, части которой связывались ремнями. Она была с близко поставленными, почти соприкасающимися друг с другом двумя парами высоких колёс с гнутыми ободьями и спицами. Над её кузовом, состоящим из двух рам, соединённых резными столбиками, возвышалась кибитка с решётчатыми стенками и плоской крышей. Дышло с ярмом и постромками показывает, что она запрягалась парой лошадей, две другие лошади пристегивались постромками. Четвёрка упряжных лошадей была положена в могилу вместе с верховыми конями. По форме эта громоздкая, малоповоротливая повозка, непригодная для горных дорог, сближается с китайскими колесницами. Она могла служить только для парадных выездов, и в этом своём назначении, вероятно, попала в могильный инвентарь.

Дендрологические исследования позволили нам установить ряд интересных фактов, касающихся образа жизни и обычаев древнего населения, оставившего алтайские курганы. Расположенные в горных долинах, в местах, наиболее пригодных для зимовки скота, эти курганы, как показывают находимые в них растительные остатки, устраивались весной или летом. Умершие зимой, следовательно, ожидали погребения до наступления весны, в связи с чем, вероятно, и возникла необходимость мумифицирования трупов.

Тот же факт, что курганы группировались в небольшие кладбища, показывает, что пастбища, на которых они расположены, принадлежали определённым семьям или родам, сохранявшим их в своём владении из поколения в поколение. Закреплением и доказательством права на землю соответствующей социальной ячейки и было её кладбище на этой земле.

Замечено, что для могильных сооружений первого Пазырыкского кургана деревья (лиственницы) были заготовлены в одной лесосеке и в одно время. Во втором кургане брёвна для наката над могилой были срублены на семь лет раньше брёвен для камеры. Часть их оказалась повреждённой короедами после рубки, пока они лежали в лесу. Бревна для погребальных сооружений не толстые — 16-25 см в комлевой части; только для столбов употреблялись брёвна около 50 см диаметром. Огромные деревья толщиной около 1 метр требовались для колод-саркофагов. Деревья рубились с двух противоположных сторон, недорубленная средняя часть ломалась при повале дерева. Затем брёвна подвергали тщательной отделке: сучья и все неровности стёсывали. В срубах брёвна плотно пригоняли друг к другу. При изготовлении плах и досок брёвна раскалывали вдоль и отёсывали. Из-за отсутствия пил все работы производились топорами и тёслами, судя по следам работы, они были лёгкие и узкие, с шириной лезвия около 35-55 мм. Тёсла отличались от топоров не только способом насадки на рукоятку, но и асимметрией заточки лезвия. Погребальные срубы готовились вне могилы, в которой они затем только собирались в соответствии с зарубками-метками, сделанными на брёвнах.

Огромные саркофаги-колоды выдалбливались тёслами. В длину они достигали 5 метров при средней ширине в 70 см и высоте 50 см. Но были колоды шириной в 95 см и высотой до 72 см. Толщина боковых стенок у колод колебалась от 3 до 4 см, а дна от 9 до 13 см. Торцовые стенки были ещё толще. На концах колод обязательно устраивались солидные боковые проушины, в которые продевались толстые верёвки, необходимые при их перевозке и при спуске в могилу. Крышки для колод делали таким же способом. Для приготовления колод применялись старые и нередко дуплистые лиственницы. Повреждённые места в дереве заклинивали и замазывали смолой, а опасные трещины даже скрепляли ремнями, пропущенными в специальные отверстия, высверленные по их сторонам.

Для перевозки деревьев и камней пользовались примитивными грузовыми одноосными телегами-волокушами. В курганах найдены вырубленные из лиственниц колёса диаметром 30-47 см, толщиной в 35-40 см, с втулками диаметром 12-16 см, которые надевали на оси соответствующей толщины. Рамы телег делали из квадратных в сечении брусьев. В одном случае для рамы были использованы стволы с частью корневища, спереди они торчали подобно головкам у полозьев саней. Эти телеги выдерживали большую нагрузку, о чём свидетельствует сильный износ и деформация осей и колёс. На одном из колёс сохранились следы обильной смазки дёгтем.

По подсчётам М.П. Грязнова, для сооружения не самого крупного из Пазырыкских курганов — первого кургана потребовалось заготовить 1800 куб.метров камня и около 500 брёвен, а также вырыть могильную яму объёмом в 196 куб.метров. На всё это и другие менее значительные работы ушло от 2500 до 3000 человеко-дней, которые могли сложиться только в результате участия в работах большого коллектива — крупного рода или даже племени.

Как видно из краткого перечня находок, материалы, которыми пользовалось древнее население Алтая, были весьма разнообразны. Если по условиям сохранности в причерноморских скифских могилах известны изделия только из металла и рога или кости, то алтайские курганы, кроме того, содержат большое число разнообразных предметов из дерева, кожи и меха.

Широко употреблялись войлок, береста и конский волос. Особо следует отметить сочетание в одном и том же предмете различных материалов. Так, например, маски для лошадей сделаны из кожи, войлока, меха, конского волоса и золотых пластинок с подкраской деталей клеевыми красками.

Из уцелевших от разграбления металлических предметов можно отметить во втором Башадарском кургане — бронзовое штампованное изображение грифа, в первом Туэктинском кургане — фрагмент серебряного украшения ножен с изображениями тигров и бронзовые штампованные пластинки с фигурами козлов и горных баранов (илл. 85).

Из второго Пазырыкского кургана происходят серебряные подвески с изображениями лошадей, две рельефные пластины с геральдическими грифонами (илл.86), медные штампованные пластинки в виде птиц, грифона и лежащих животных. По своим формам эти предметы не отличаются от изделий, представленных в алтайских курганах в другом материале.

В соответствии с разнообразием материалов была различной и техника изготовления вещей. Особенно характерна резьба по дереву, весьма распространена также аппликация и инкрустация из кожи, войлока, меха и других материалов. Некоторые вещи представляют собой настоящую мозаику из сшитых вместе кусков меха, кожи и войлока в разнообразных цветовых сочетаниях. Таким способом сделаны, например, мешочек и сумочка из второго Пазырыкского кургана.

Редкий предмет из погребальной или бытовой обстановки, одежды и конского снаряжения не имеет более или менее выраженных элементов украшения. Большинство их является настоящими произведениями искусства, выполненными в различной технике с применением разнообразных декоративных мотивов. В составе этих мотивов преобладают звери — лоси, олени, бараны, козлы, тигры, различные виды птиц и, наконец, фантастические существа. Все они изображаются как целыми фигурами и их сочетаниями, так и отдельными своими элементами, свободно переходящими в орнамент растительного или геометрического характера.

Чаще всего это скульптурные произведения — круглая скульптура и рельефы или сочетание того и другого в одном произведении, когда, например, туловище животного дано в рельефе, а голова в круглой скульптуре (илл.94-95).

Замечательно, что скульптура изготовлялась не только из дерева. Объёмные предметы, такие, например, как фигурки лебедей, шили из цветного войлока и кожи (илл. 96а, б).

Из войлока, покрытого кожей, сделаны грифон, петух и баран на конских масках. Ещё чаще встречается сочетание этих материалов с деревом или рогом, когда из мягких материалов выполняются те или другие детали.

Например, грифон с головой оленя в клюве вырезан из рога, а крылья, гребень, рога и уши этих животных сделаны из кожи (илл. 97), фигурки оленей с огромными рогами представляют собой сочетание дерева и кожи (илл. 98). Барельефы иногда резали по коже.

Наряду со скульптурными формами широко распространены плоские изображения, тоже весьма разнообразные по материалу. Среди них имеются графические рисунки, вроде животных на башадарском саркофаге (илл. 67).

Но более распространены силуэтные фигуры, вырезанные из кожи или войлока нашитые или наклеенные на поверхность из другого материала. Таковы, например, животные в сценах борьбы на покрышках сёдел или лоси и петухи на кувшинах и стенках гробов-колод (илл. 102-103).

Полихромность  (др.-греч. πολύς — многочисленный и χρῶμα — цвет) — многоцветность  является характерной чертой древнего алтайского искусства. Она достигается не только сочетанием различных материалов, но и путём окрашивания войлока и кожи в разные цвета, применением накладок из листового золота и олова, оконтуриванием цветной нитью и, наконец, путём росписи красками. Господствуют яркие чистые цвета — красный, синий, жёлтый, зелёный в контрастных сопоставлениях. Краски как растительные — марена, хна, индиго, — так и минеральные — охра, киноварь, мумия и др.

Далее…. Хронология курганных захоронений Алтая