Четверг , 28 Март 2024
Домой / Новое время в истории / Восстания у Мидиллю и Стамбула

Восстания у Мидиллю и Стамбула

Владимир Николаевич Королёв.
«Босфорская война».

Глава IX. ВОЙНА ЗА БОСФОРОМ.
3. Восстания у Мидиллю и Стамбула.

В силу счастливо сложившихся обстоятельств о двух восстаниях галерных рабов —1627 и 1642 гг. — мы имеем довольно полные и обстоятельные сведения, что позволяет подробнее рассказать о подготовке, ходе, особенностях и окончании этих восстаний.

Одним самых выдающихся восстаний, произошедших у острова Мидиллю (Лесбоса), было восстание 1627 года.

В 1627 г. по повелению султана Мурада IV отряд из четырех галер египетского флота принимал участие в строительстве в устье Днепра нового замка, который должен был препятствовать выходам запорожцев в море. Командовал отрядом адмирал Касым-бей (в итальянском источнике — Касимбек), «губернатор Дамиаты и Розетты» — областей в дельте Нила, очень богатый вельможа, ведший вместе с братом Мехмедом значительную торговлю в Александрии и во всем Египте. Закончив работы, османские галеры пошли домой, миновали Босфор с остановкой в Стамбуле, затем Мраморное море и Дарданеллы, вышли в Эгейское море и по пути вошли в гавань порта Мидиллю (у итальянцев Метеллино, теперь Митилини) в восточной части острова Лесбос.

На флагманском корабле отряда и вспыхнуло яростное восстание рабов. Адмиральская трёхрядная галера имела команду из 150 моряков и морских солдат и 242 рабов-гребцов. На корабле находились несколько невольниц и пассажиры: в Стамбуле на борт поднялись жена и семья адмирала и известный кади Юсуф, назначенный в Александрию, с женой Рахмет Радини и слугами.

В составе рабов были 214 славян — русские и малороссы, а также некоторое число белорусов и поляков, три грека, два англичанина, итальянец и 22 мусульманина, видимо, турки, осужденные за разные преступления. Среди славянских рабов, несомненно, находились и казаки, причём Ю.А. Мыцык, изучавший это восстание, полагает, что они должны были сыграть в нем важную роль.

Инициатором возмущения был «человек хорошего происхождения», малороссийский шляхтич Марко Якимовский (Марек Якымовский), выходец «из королевства Польского, из Бара, земли Подольской» («подольский русин»), хорошо знавший военное дело и попавший в плен в 1620 г. в Цецорском сражении. Сподвижниками М. Якимовского стали Стефан Сатановский и Иван Стольчина, о происхождении которых ничего не известно, и, очевидно, ещё один безымянный невольник, потому что источник, рассказывая уже о времени после восстания, говорит о четырёх его руководителях. Первые трое, скованные вместе, смогли войти в доверие к туркам, которые днём снимали с них кандалы для прислуживания на палубе.

По изысканиям Ю.А. Мыцыка, возмущение случилось 2 ноября 1627 г.. Отряд галер, пополнив в Мидиллю запасы провизии и набрав пресной воды, намеревался продолжить свой путь и вышел из порта, но в море начался шторм. Не сумев перебороть стихию, Касым-бей приказал своим кораблям вернуться в гавань. Три галеры стали в  «широком порту», а флагманская в «узком», в трети мили от первого. Во второй половине дня адмирал с 70 своими людьми сошёл на берег отдохнуть, оставив 80 своих людей и всех рабов на галере. Матросы и солдаты, находившиеся на борту и утомленные морем, решили подремать и ослабили бдительность по отношению к невольникам.

М. Якимовский и его ближайшие товарищи, рискнув попытать счастья, очень удачно использовали благоприятный момент. По испанскому варианту описания событий, инициатор восстания «вверил свою судьбу в божьи руки» и открыл свой план С. Сатановскому и И. Стольчине, которые поначалу пытались его отговорить, но в конце концов поддались его убеждениям.

Все трое пробрались на камбуз, где вступили в схватку с коком-турком и греком-потурнаком и осилили их, хотя М. Якимовский получил ранения в голову и лопатку. В руки троицы попали тяжёлые палки, а затем и настоящее оружие, и зачинщики восстания начали расковывать кандалы остальных невольников. Турки, дремавшие на корме, услышали шум, но поленились выяснить его причину, полагая, что это, видимо, драка, которая иногда случалась среди гребцов. Группа рабов между тем, вооружившись палками, котлами и всем, что попалось под руку, ударила на корму. М. Якимовскому удалось при этом убить в поединке неаполитанца-потурнака Мустафу, особо жестоко издевавшегося ранее над невольниками.

Испанская версия излагает дело несколько по-другому. Марко Якимовский с дубиной, сделанной им из полена, которое он прежде добыл на камбузе, пробрался в это же помещение, ударом по голове свалил замертво кока и взял тесак, после чего отважился прокрасться на корму, где хранилось оружие. Солдат-ренегат из греков попытался помешать М. Якимовскому, но был сражен тесаком. Заполучив на корме какое-то оружие, Якимовский распределил его среди своих товарищей, которые атаковали врагов железными брусьями, поленьями и «всем, что только могли найти».

Потом, продолжает испанская версия, восставшие бросились на нос корабля, где под тентом возлежал начальник команды, не видевший, что происходит, и посчитавший возникший шум за обычный. Увидев рабов, турок схватил в обе руки по тесаку, но оказался недостаточно проворным: М. Якимовский ударил его в грудь, и он упал мёртвым за борт. Турки попытались накрыть мятежников тентом, обрезав у него штерты, но без особого результата.

Рабы сражались отчаянно, и в конце концов все члены турецкой команды были перебиты, выброшены в море или взяты в плен. После этого победители перерубили якорные канаты, сели за привычные весла и направились в бурное море. Терять им было нечего, поскольку выбор ограничивался между верной смертью от турок позади и определенным шансом на спасение впереди. Орудия с берега открыли огонь по мятежной галере, согласно одному источнику, стреляли и с других кораблей, стоявших в гавани, но стрельба оказалась неточной, не причинил никакого вреда мятежной галере. В это время на берег прибежал Касым-бей, в бессильной ярости бросился в море и, стоя по пояс в воде, рвал на себе бороду, сыпал проклятьями и умолял рабов вернуться.

В погоню за ними направились три другие галеры отряда и продолжали ее с трех часов пополудни на протяжении всей ночи и следующего утра. Однако шторм с дождём и грозой, особенно бушевавший в ночное время, вынудил турок прекратить преследование и вернуться к Мидиллю. Оторвавшуюся от погони галеру кидало по морю, пока сильный ветер не стал утихать и не подул в нужном направлении.

Освободившиеся рабы избрали Марко Якимовского капитаном. Его авторитет был велик, но из-за неимения опыта судовождения корабль вели мореходы, оказавшиеся среди бывших рабов. Галера счастливо прошла через архипелаг многочисленных и разбросанных поперек всего Эгейского моря Кикладских островов, почему-то не пошла к ближайшему Криту, который принадлежал Венеции, а, обогнув Пелопонесский полуостров, направилась на запад и северо-запад, к берегам Италии. По пути не попался ни один турецкий корабль. К концу второй недели плавания восставшие остановились у небольшого острова Строфады в Ионическом море, набрали свежей воды и подарили местным греческим монахам 200 реалов из богатой добычи на борту галеры.

Пройдя Ионическое море, бывшие рабы подошли к калабрийскому побережью Апеннинского полуострова, вошли в Мессинский пролив и 27 ноября, после 15 дней плавания, бросили якорь в гавани Мессины. Это была территория Королевства Обеих Сицилии, часть владений испанских Габсбургов — врагов Османской империи, и это была свобода.

В конце декабря повстанцы получили разрешение вице-короля прибыть в столицу — в город Палермо. Мессинским проливом они вышли в Тирренское море и вдоль северного побережья Сицилии направились к этому городу. Там они были приняты вице-королем, высоко оценившим их героизм. По испанскому источнику, «храбрый и отныне знаменитый Марко» отказался принять в подарок 1500 экю от вице-короля. В честь спасения и освобождения прибывшие построили в Палермо на свои деньги часовню Св. Розалии, дали волю 22 мусульманским невольникам-гребцам, жене кади, хотя могли попытаться получить за неё богатый выкуп от мужа, оставшегося в Мидиллю, и четырём её служанкам-христианкам и красивой рабыне Катерине, которую турки купили в Стамбуле и везли на продажу в Александрию. Испанский источник говорит, что повстанцы «оставили у себя» четырех молодых христианок — Анну, ещё Анну, другую Катерину и Маргариту и что М. Якимовский и трое его главных помощников женились на них.

В Палермо бывшие рабы расстались со своей галерой, обменяв ее на два небольших судна, на которых отправились к западному побережью Папской области, чтобы попасть в Рим. По другому варианту, повстанцы оставили галеру вице-королю, а М. Якимовскому был предоставлен конный экипаж, на котором он выехал с 30 своими товарищами и 5 дамами.

Побывав по пути в Неаполе, герои 6 февраля 1628 г. прибыли в Рим и там получили торжественную аудиенцию у папы Урбана VIII и кардиналов Карла и Тадея Барберини. Гости положили «к ногам его святейшества» захваченный на галере адмиральский штандарт из дорогого белого шёлка с изображение четырёх полумесяцев и галерный бронзовый фонарь в мавританском стиле, «инкрустированный золотом и удивительно чеканенный», а флаги с галеры подарили нескольким римским церквам, в том числе церкви Св. Станислава, «патрона польского» и «своего защитника», с условием, что эти подарки поместят в церкви Св. Кая по завершении её строительства.

Внимание к освободившимся рабам было очень большим, и их приход в Италию на захваченной галере воспринимался как сенсация и свидетельство близкого падения Османской империи. Невольники-гребцы получили свободу не в результате победоносного сражения с турками испанцев или венецианцев, а добыли её сами, причём едва не в центре Османской империи.Немедленно в 1628 г. в Риме в типографии Лодовико Гриньяни была напечатана семистраничная брошюра под заглавием

«Повествование о захвате флагманской галеры александрийской флотилии в порту Метеллино, при котором были освобождены 220 невольников-христиан, благодаря отваге капитана Марко Якимовского, что был невольником на этой же галере».

Автором, очевидно, являлся итальянец Марко Томмазо Марнавизио, так как ему принадлежат предисловие и посвящение книжки Сципиону Дячетто д’ Аквавиве, графу Кастельвилано. Брошюра написана со слов участников события, которых расспрашивали в Риме, и, возможно, даже самого М. Якимовского. Ю.А. Мыцык характеризует её как исторический источник и памятник межславянских и итало-славянских связей, значение которого трудно переоценить.

Известие о восстании в Эгейском море разлетелось по всей Европе, и книжка пользовалась заметным успехом у читателей. В том же 1628 г. она была переиздана в Риме и Флоренции, издана в переводе на испанский язык (в Барселоне) и с сокращениями — на немецкий и польский языки.

Из Рима освободившиеся невольники отправились в свои страны. Основная группа путников в мае 1628 г. (по новому стилю) прибыла в Краков, где возложила галерный флаг на гроб св. Станислава, и из этого города они направились в родные места.

Через 15 лет, в 1643 г., в упомянутой типографии Л. Гриньяни была выпущена небольшая книжка о новом возмущении галерных рабов с названием

«Известие о замечательном происшествии, недавно случившемся: о том, как взята была лучшая турецкая галера, бывшая под начальством Анти-паши Мариоля, как получили свободу 207 человек невольников-христиан из польской Руси и 70 невольников из других христианских стран, как взяты были в плен 40 турок и 4 богатых еврейских купца, как убит был упомянутый Анти-паша со многими другими турками и какая богатая добыча найдена была на галере».

Об этом же восстании рассказывают челобитная, поданная в 1643 г. царю Михаилу Федоровичу руководителем восстания Иваном Мошкиным и содержащая приписки 20 других участников событий, и отдельная челобитная тому же монарху одного из этих людей, москвича Якима Быкова. В результате мы имеем уникальный случай подробного и разностороннего описания восстания, которое в самом деле оказалось замечательным и получило международный отклик.

Восстание случилось 29—30 октября 1642 г. непосредственно у самого Стамбула и являлось самым крупным по числу участников из всех известных возмущений такого рода и единственным известным в Мраморном море.

Источник характеризует мятежный корабль как 19-пушечную вызолоченную, «изящную и отборную цареградскую галеру», «принадлежавшую к цареградской дивизии флота», «лучшую и богатейшую во всем турецком флоте». Она была снабжена «пятнадцатью прекрасными парусами различной величины, восемью большими канатами, двенадцатью якорями». Командовал ею капитан Анти-паша Мариоль, как его называет итальянская брошюра; в публикации челобитной Ивана Мошкина это имя передано как Апты-паш Марьев, но мы предполагаем, что в рукописном тексте могло стоять и Анты-паш. Источник называет капитана «жестоким», и, надо полагать, что на его галере была «обычная», невыносимая обстановка.

На борту корабля находились 250 «турских людей», в том числе 40 янычар, и 277 невольников-христиан, в большинстве своем из Малороссии, среди которых, несомненно, было определенное число запорожских казаков. Донцов на галере состояло четверо: Прон Герасимов, Григорий Никитин, Иван Игнатьев и Юрий Михайлов. В своё время вместе с другими донскими казаками они участвовали в попытке перехватить на перевозе через Северский Донец крымских татар, которые пошли «воевать Русь». Столкновение произошло, вероятно, в конце 1637 г. Прон Герасимов получил в бою три раны стрелами и одну саблей, Григорий Никитин потерял отсеченный палец левой руки, был ранен из лука «под титьку» и порублен саблей «по пояснице», Юрий Михайлов получил три раны, и в довершение четыре казака попали в плен и были проданы на галеру.

На галере также пребывали два русских городовых казака — верхнеломовец Тимофей Иванов и Кирюшка (Кирей или Кирилл) Кондраев, который ещё в Смутное время был послан князем Дмитрием Пожарским из Москвы в Тулу, но схвачен ногайцами под Тулой и находился у них в плену 13 лет, пока не стал галерным рабом. Среди невольников было ещё 14 русских — жителей городов Белгорода, Валуек, Воронежа, Ельца, Москвы, Одоева, Орла, Чугуева, Шапка, Комарицкого и Лебедянского уездов и других местностей, в том числе четыре сына боярских, три стрельца, стрелецкий сын и пашенные крестьяне. Всего на борту корабля числилось 20 невольников из России и с Дона. Итальянский источник утверждает, что все рабы оказались «отборными, молодыми и храбрыми» людьми, но в отношении их поголовной молодости это замечание неверно, так как русские невольники, по их показаниям, провели в плену от 2 до 40 лет.

Восстание возглавил галерный-раб, прикованный к первой банке, Иван Семенович Мошкин. Итальянцы называли его «знатным офицером», «капитаном Иваном Симоновичем», но на самом деле это был калужский стрелец, служивший некогда в сторожевой станице на реке Усерде, схваченный крымскими татарами и проданный в Турцию на галеру. Он провел на ней семь лет, которых было вполне достаточно, чтобы воспылать жгучей ненавистью к капитану, его подручным и порядкам на корабле. Однако это ещё не объясняет, почему именно бывший стрелец возглавил заговор многонациональной команды и довёл его до успешного завершения, почему именно ему остальные рабы вверили свою жизнь. Несомненно, это был опытный, закаленный солдат, и, вероятно, упоминание о его «офицерстве» не случайно. Но одной опытности было мало: и казаки, и некоторые рабы-европейцы, надо полагать, тоже участвовали в разных кампаниях.

«Атаман» до пленения явно не имел отношения к мореходству и военно-морской деятельности, и, может быть, это одно из обстоятельств, подвигших Ю.А. Мыцыка считать руководителем восстания малороссийского казака Каторжного (Иван Дмитриевич Каторжный) одного из знаменитых донских войсковых атаманов XVII века, ставший видным соратником Богдана Хмельницкого. Согласно дневнику галицкого стольника В. Мясковского, казак Каторжный получил своё прозвище потому, что «галеру из Турции увел в 1643 г., турок перебив при этом». Ю.А. Мыцык считает, что речь идёт о восстании 1642 г., и это вполне возможно, как и то, что Р. Каторжный мог быть одним из предводителей мятежников.

Однако имеющиеся серьезные источники чётко и недвусмысленно говорят, что инициатором и главным руководителем восстания являлся Иван Мошкин. Это и итальянская брошюра, и челобитная самого героя, и приписки других участников мятежа, вполне согласных с его первой ролью, и челобитная Якова Быкова, где о восстании на галере сказано, что «промысл был атамана нашего Ивана Семенова». Очевидно, «капитан Симонович» представлял собой человека с железным характером, сильной волей, талантом организатора и авторитетом в среде невольников, и это предопределило дальнейшие события и место в них бывшего стрельца.

Согласно итальянскому источнику, Иван Мошкин «возымел твёрдое намерение освободить себя и земляков из тяжёлой неволи и в течение трёх лет обдумывал и подготовлял план избавления своего совместно с товарищами». Он «начал подготовлять средства для освобождения с большою осмотрительностью и в глубокой тайне, сообща с некоторыми более близкими и верными товарищами». Из последующего рассказа Ивана Мошкина следует, что эти товарищи сидели рядом с ним. Очень похоже, что это были казаки с их военным и морским опытом, решительностью и храбростью. Впоследствии царь наградит детей боярских, участвовавших в восстании, по «рангу» несколько щедрее, чем казаков (на деньгу каждого), но в челобитной, которую подаст Иван Мошкин, донцы будут идти впереди всех, в том числе и детей боярских. Постепенно в заговор стали вовлекаться и прочие гребцы.

«Я, — вспоминал позже сам предводитель, — живот свой мучил на каторге… и веры христианские не забывал, и стал подговаривать своих товарищей, всех невольников, чтоб как турок побить и в православную христианскую веру (т.е. на родину. — В.К.) пойтить. И те… мои товарищи слова моего не ослушались и в православную христианскую веру пошли… и в том мне… присягали, что слова моего слушать и ни в чём меня… не выдать, и… счастья исповедать (т.е. пойти на риск. — В.К.)».

Первые практические шаги невольники предприняли во время осады Азова турецко-татарской армией и османским флотом в 1641 г. Под Азовом была и галера Анти-паши Мариоля, и когда с неё свозили на берег ружейный порох, гребцы исхитрились каким-то образом потихоньку его красть, завязывать в мешочки и отдавать на хранение участнику заговора, одному из капитанских помощников Микуле. Это был тоже раб, «русин», внешне вполне верный паше и исполнявший на корабле обязанности эконома.

Капитан поручил ему «заведовать съестными припасами, назначенными как для его личного стола, так и для продовольствия турецких солдат и невольников; турки поэтому не наблюдали за поведением Микулы; он во всякое время расхаживал без цепей по галере, и только на ночь на него налагали оковы».

Рабам удалось выкрасть 40 фунтов (свыше 16 кг) пороха, мешок с которым Микула, пользуясь своим положением, спрятал среди мешков, наполненных сухарями. Укрытое «по милости божией… не заметили ни шпионы, ни сторожа турецкие».

На сторону невольников перешёл и ещё один приближенный паши — итальянский юноша-ренегат Сильвестр из Ливорно, тосканского порта на Лигурийском море. Этот молодой человек был известен даже тогдашнему султану Ибрахиму I в качестве «искреннего и убежденного ренегата (лат. renegatus, от renego — «отрекаюсь»), между тем как он оставался втайне христианином и состоял искренним пособником заговора».

Иван Мошкин писал, что «турские люди доставали Озоев и его не достали, и много войска истеряли, и пошли от Озоева опять в Царьгород, и пришли… во Царьгород». Туда же вернулась и галера Анти-паши.

А по возвращении в Царьград случилось нечто, заставившее капитана бежать со своим кораблем из столицы. Мы имеем две версии причин этого происшествия. По челобитной Ивана Мошкина, султан, «опалясь» на турецких командиров, не сумевших взять Азов, «многих пашей четвертовал и вешал», и Анти-паша «убоялся и побежал». Согласно итальянской же брошюре, с галеры сбежал грек-невольник, который «донёс султану, что несмотря на его приказы и распоряжения, обеспечивающие безопасность греков, Анти-паша захватил в плен на свою галеру 40 человек из этого народа. Султан сделал выговор Анти-паше и приказал ему отпустить греков на волю. Но паша не желал исполнить этого приказания и поэтому… отправился в путь…» Целью плавания был Неаполь, где капитан «предполагал провести зиму и вести выгодные торговые сделки с купцами этого города».

Так или иначе, «в ночи» корабль снялся с якоря и пошёл в Мраморное море. Однако, отойдя на две мили от Стамбула, он снова стал на якорь, поскольку Анти-паша решил, прежде чем продолжать движение, дождаться рассвета. Моряки и солдаты, в том числе янычары, погрузились в сон. Бодрствовала только стража, но и она несла службу спустя рукава, не ожидая никаких неприятностей. Вообще дисциплина команды была слаба, что сильно помогло рабам.

Иван Мошкин и «его товарищи-русины сочли, что им представился случай освободиться из плена раньше, чем они надеялись; они решили ускорить исполнение своего предприятия, пока их не настигнут (корабли погони. — В.К.)… Переговоривши быстро между собою, они приготовились: каждый из них запасся камнем, лопатою или топором…» Каким образом это удалось сделать, источник не объясняет.

«В час добрый», по выражению руководителя восстания, в восьмом часу ночи по древнему счёту времени, вынули спрятанный порох, и Иван Мошкин подложил его под кормовой кубрик, где спали капитан и 37 (в челобитной 40) «лутших янычар», затем, лежа под банкой, зажег фитиль и стал поджигать порох, в то время как один из товарищей старался закрыть собой зажигателя. Порох отсырел и не вспыхивал. «И зажегши я… фитиль… запаливал дважды…» — вспоминал Иван Мошкин. Порох не загорался.

В эту драматическую минуту огонь заметили турки. Итальянская брошюра говорит, что на горящий фитиль в руках у «Симоновича» обратили внимание шесть солдат часовых, расставленных на ночь на галере. Сам же герой сообщает, что это были паша и янычары (вероятно, не успевшие крепко заснуть). Капитан стал браниться: «Что… ты, собака, делаешь?» — «И я, — писал И. Мошкин, —…ему сказал, что хочу пить табак дымной (курить кальян. — В.К.)…» — «И ты… пив и ляги спать», — отвечал удовлетворенный ответом паша. Иван Мошкин перевел дух: капитан «мне…. потом поверил и… с теми янычары лег спать, и поставил сторожу. И в то время я… не мог ничего учинити». В самом деле, третий раз пытаться поджечь фитилем сырой порох было смертельно опасно.

Но предводитель всё-таки нашёл выход, велев итальянцу Сильвестру, лежавшему среди турок и притворявшемуся спавшим, «принесть головню огню и… увертеть в плат, чтобы не видали сторожа». Сильвестр незаметно прополз по палубе и принёс головню (по итальянскому источнику, «горящие угли, обернутые в тряпку»). Этот же юноша раздобыл и 12 сабель, которые Иван Мошкин раздал «ближним своим товарищам, которые сидели подле». После этого он «тое головню подложил под порох» («бросил угли вниз в то место, где был заложен порох»), и раздался взрыв.

Зажигатель «обгорел… по пояс», а несколько гребцов, «сидевших в той стороне, где произошел взрыв, получили обжоги». Взрыв вышел «менее сильный, чем ожидали, по причине порчи пороха от сырости», но тем не менее достаточно внушительный. 28 спавших янычар взлетели на воздух, из них 20 выбросило в море. Некоторые другие турки сами бросились в море от огня, охватившего корабль, загорелись кубрики и паруса, огонь осыпал палубу. Часть турок метнулась к невольникам.

Оказалось, что место, где спал Анти-паша Мариоль, не затронуло взрывом, но капитан, разумеется, был разбужен и в страшной тревоге и ярости, с саблей в руке выбежал на палубу, «на переднюю лаву», и закричал на рабов: «Ах, вы, христианские собаки! Не трогаться с места, изменники! Сидеть смирно!» Иван Мошкин «с неотразимою отвагою» и криком: «То еси сабака, турчанин неверный!» — бросился с саблей на пашу и нанёс ему смертельный удар «в брюхо», а «ближние товарищи» схватили капитана и швырнули его за борт. С камнями, лопатами, топорами, саблями и вовсе безоружные невольники кинулись на турок, воодушевляя себя возгласами: «Вот, вот сейчас овладеем галерою!» Впереди был зачинщик восстания.

Растерявшиеся османы не успели пустить в ход мушкеты, а их было 250 штук, как потом оказалось, но использовали сабли и несколько луков. Правда, по счастливому стечению обстоятельств тетивы многих луков «были уничтожены горящими углями, падавшими из пылавших кают, так что всего два или три лука остались годными к употреблению».

Некоторые турки ожесточенно сопротивлялись, схватка была продолжительной, а расправа с командой суровой. «Вся задняя часть галеры покрыта была оторванными членами и отсеченными, окровавленными головами, которые русины сбрасывали в море». Иван Мошкин получил ранение и вслед за тем «подвергся большой опасности, ибо один старый, крепкий турецкий солдат бросился с желаньем доконать его, но товарищи вовремя пришли к нему на помощь; турок храбро и упорно сражался с дьявольскою неукротимостью: долго русины не могли одолеть его, пока наконец не пронзили его копьём; он пал с страшным пронзительным криком».

Османские матросы и солдаты бросались за борт, прятались и убегали, за ними гонялись по всему кораблю. Согласно итальянской брошюре, «человек восемь или десять, в том числе и сын Анти-паши, спрыгнули в шлюпку; с галеры видно было, как лодка эта, полузалитая водою, кружилась по морю; весьма вероятно, что она потонула».

Всего в ходе боя «капитан Симонович» получил четыре ранения: турки его «из лука прострелили в голову, а другою стрелою в правую руку, и порубили… саблею в голову и в брюхо». Донец И. Игнатьев был ранен из лука «в стегно» (бедро). Я. Быков получил две раны саблей; бывший московский стрелец Иван Лукьянов был ранен саблей же; бывшего Чугуевского стрельца Логина Макарова «ранили саблею по левой руке да из лука дважды»; сын валуйского стрельца Родион Дементьев был посечен «саблею в левую руку да из лука по пояснице»; воронежца Григория Киреева дважды прострелили из лука.

«И постреляли… те турские люди моих товарищей, — писал Иван Мошкин, — поранили 20 человек, а до смерти… убили одного человека; и потом мы… божиею милостию… тех турских неверных людей побили».

Победа действительно была полной. 210 мусульман погибли или бросились в море. Восставшие наконец сняли цепи, в которых сражались.

Гребцы «…немедленно принялись разбивать свои оковы с большим грохотом и вслед за тем бросились к канатам, желая распустить паруса, но при этом почувствовали необычную тяжесть; осмотрев паруса, они увидели, что многие турки укрылись туда, пользуясь смятением; последние просили о помиловании, и невольники согласились даровать им жизнь и объявили их пленниками». По словам Ивана Мошкина, рабы «с своих рук и ног железа посняли и им на руки и на ноги поклали».

Сведения о числе этих пленников несколько расходятся между собой. Руководитель восстания и Я. Быков говорят, что их было 40 человек, итальянский источник называет 40 турок и 4 еврейских купцов, а в другом месте указывает, что в плен попали «34 турка, две турчанки, 3 мальчика, 2 негра и 4 богатые купца-еврея, предложившие 10 000 скуди выкупа», — всего, таким образом, 45 человек.

Потом, в спокойной обстановке, победители найдут на галере богатые трофеи: 60 мешков пшеницы, 250 деревянных брусьев и 150 больших полос железа, «предназначенных для постройки новой галеры», и прочего груза, ещё 8 тысяч талеров, 600 венгерских червонцев, лом серебра, свыше 20 оправленных в золото и серебро сабель и «большой запас» обычных сабель, два набора конской сбруи с серебром, жемчугом и драгоценными камнями, золотую булаву с камнями, 40 кинжалов с серебряными рукоятями и камнями, 20 «прекрасных и богатых знамен», 20 подбитых соболем пурпурных кафтанов, мундирные костюмы для 250 солдат, 15 прекрасных ковров, 20 «одеял из златоглава», «цельный рог единорога, предмет весьма редкий и ценный» (зуб нарвала), множество богатого тонкого белья, много кусков дамасской ткани и др.

Победившие галерные невольники находились в опаснейшем центральном районе Османского государства, совсем рядом с его столицей и главной военно-морской базой, недалеко от выхода из Босфора. Существовала угроза погони (по итальянскому источнику, на следующий день после бегства Анти-паши вдогонку ему отправились шесть галер) и случайной встречи с другими турецкими кораблями. Надо было немедленно уходить из этого опасного района и идти быстро.

Среди невольников, несомненно, оказались знатоки Средиземноморья и мореходного дела, которые и избрали направление пути. Согласно брошюре 1643 г., было решено идти к итальянским берегам, к Калабрии, а далее «пристать к гавани в Чивита-Веккии, порте Орвиетской области, высадиться там, поклониться святым в Риме и оставить галеру в подарок святейшему папе Урбану VIII». Из челобитной же Ивана Мошкина вытекает, что освободившиеся из плена не собирались дарить корабль кому бы то ни было, и пошли к Италии не из-за папы, а потому, что там была «Шпанская земля» — владения Испании, которая вела затяжную борьбу с Турцией.

Почему избрали именно Чивита-веккью в качестве конечного пункта, неясно, но невольно рождается предположение, что кто-то из ведущих мореходов в числе победителей, а может быть, и несколько человек были родом из этого города. Чивитавеккья — порт в Тирренском море, сравнительно недалеко от Рима, и чтобы попасть туда, надо было пройти Мраморное море, Дарданелльский пролив с османскими укреплениями по берегам, Эгейское море, обогнуть Грецию, входившую в состав Османской империи, пересечь Ионическое море, а затем, пройдя Мессинским проливом либо обогнув Сицилию, вступить в Тирренское море.

«И пошли мы, — сказано у Ивана Мошкина, —…на Шпанскую землю, и дал нам Господь Бог доброй ветер, и чинили мы два паруса, и пошли… мы через Белое море, и шли мы… 7 дней и 8 нощей…» В итальянской брошюре этот путь описан более подробно, хотя и здесь не сказано ни слова о том, как повстанцы проходили опасные Дарданеллы. «Лишь только окончилась битва и водворился порядок, тотчас все бросились к веслам и принялись гресть изо всех сил; они быстро помчались по морю, тем более что дул попутный ветер. Они непрерывно работали веслами…»

По пути встретили «турецкую фелюку, в которой плыли семь человек турок; последние, увидев одну из своих галер, приблизились к ней, спрашивая, нет ли на пути христианских кораблей. Один из русинов, выдавая себя за турецкого начальника, ответил им, что кораблей христианских в море нет, и ласково пригласил их к себе, предложив угощение. Но когда они взошли на галеру, то русины разразились громким хохотом, турки же с крайним прискорбием увидели себя неожиданно в плену». Очевидно, и Дарданелльский пролив корабль повстанцев прошёл под видом обычного турецкого судна, нигде не останавливаясь.

На восьмой день плавания разразился страшный шторм, на галере поломало 17 весел и раздробило руль, и «вследствие этого беглецы должны были сократить путь, они пристали к берегу в гавани Мессине».

Встретили их не особенно сердечно. «Шпанские земли иноземцы, — писал Иван Мошкин, — стали нас… призывать и призвали нас… в город, и зазвали нас в одну палату, и приставили к нам сторожу, и воду нам… продавали. И я… не мог в том ничего учинити, потому что ранен и обгорел и два месяца лечился…» Галеру со всем содержимым («со всеми животы») и турецких пленников у бывших рабов отобрали, по выражению Ивана Мошкина, «совсем ограбив душею да телом», и прибывшие «не могли ничего учинити».

По выздоровлении руководитель восстания, как он сам замечал, «стал писать Шпанские земли до воеводы, чтобы нас… из своей земли отпустил в православную христианскую веру. И он нас пустить не хотел, и давал нам гроши и платья, и жалованья, чтобы мы служили шпанскому королю… мне… давал Шпанские земли король по 20 руб. на месяц, и мы ему служить не захотели». В конце концов власти отпустили большинство «русинов» на родину, дав им «лист вольной», но всё-таки семь человек задержали силой, посадив в тюрьму.

Иван Мошкин, казаки и русские люди переправились из Сицилии через Мессинский пролив на Апеннинский полуостров и по территории Калабрии и Кампании направились к Риму. «И шли… наги и босы, и голодны…» В Риме «у папы приимали сокрамент» (благословение), и там же ватиканские врачи сделали операцию Г. Кирееву, который до того «лежал… при смерти 2 месяца», — извлекли из раны наконечник стрелы. Из Рима путники пошли на Венецию, а оттуда в Австрию.

«Цесарь, — писал И. Мошкин, —…был нам рад и звал нас на службу, и давал нам жалованье большое, а мне… поместье…» Из Австрии через Венгрию они пришли в Варшаву. Польский король, говорится в челобитной И. Мошкина, «велел нам дата пита и есть, дал нам пристава своего, королевского коморника Андрея Заклику и… подводы, мне… на дорогу дал 10 руб., а товарищам моим всем по 2 руб., и вез на подводах до Вязьмы». По дороге к группе примкнул ещё один русский, Степан Лукьянов, который сообщил, что взяли его «в полон литовские люди в московское разоренье маленька», что он трижды пытался бежать из Польши, но его настигали, и один из «литовских людей» при этом его «порубил топором, а другой саблею».

Уже на «государевых», царских подводах путешественники доехали из Вязьмы до Москвы, где и подали царю челобитную с описанием своего подвига и странствий.

«И шел я… с товарищи своими, — писал Иван Мошкин, — через многие земли наг и бос, и во всяких землях призывали нас на службу и давали жалованье большое, и мы… христианские веры не покинули и в иных землях служить не хотели, и шли мы… на твою государскую милость». «Милосердый государь царь и великий князь Михаила Федорович всея России! — просил герой. — Пожалуй меня… с моими товарыщи за нашия службишка и за подённое нужное терпение своим царским жалованьем, чем тебе, праведному и милосердому государю, об нас, бедных, Бог известит».

21 июня 1643 г. царь «пожаловал» — повелел Ивану Мошкину и другим бывшим стрельцам «дать корму по 2 алтына, а достальным всем детям боярским по 8 денег, казакам по 7, пашенным крестьянам по 6 денег». Отмечено было лишь то, что они «свободились без окупу», а их героизм и мужество, необычные и тяжёлые приключения были оставлены без внимания. Я. Быков, не нашедший в родной Москве ни одного своего «родимца» («всех побили литовские люди в московское разоренье, а иные померли») и вынужденный скитаться «меж двор без приюту, головы приклонить негде», просил, «чтоб… напрасною смертью не умереть», постричь его в монахи одного из монастырей «без вкладу». Михаил Федорович удовлетворил просьбу человека, который провёл 6 лет в литовском плену, 10 лет в крымском и еще 20 лет на турецкой галере. По государеву же указу бывших невольников отослали «под начало к патриарху для исправления для того, что у папы приимали сокрамент», и они затем «в монастырях под началом были».

Надо полагать, донские казаки из Москвы вернулись на Дон и запорожцы из Варшавы в Сечь. Но дальнейшая судьба никого из участников восстания неведома, кроме, может быть, Р. Катиржного. Около четырёх лет он служил в Палермо (по Ю.А. Мыцыку, в 1642—1647 гг.), затем вернулся в Малороссию, принял активное участие в освободительной войне 1648— 1654 гг. казаков Войска Запорожского против правительства Речи Посполитой, отличился на дипломатическом поприще, был наказным нежинским полковником.

«Автор рассказа, — пишет об итальянской брошюре 1643 г. В.Б. Антонович, — неизвестен, но можно догадываться по его содержанию, что он составлен… Сильвестром… которого деятельность во время подготовления восстания невольников особенно тщательно оттенена». Публикатор второго издания той же брошюры на русском языке также считает, что этот «отчёт» составлен, «по всему вероятию, итальянцем Сильвестром». У Алекберли М.А. есть замечание, что брошюра и челобитная Ивана Мошкина — это «два документа, весьма вероятно, написанные двумя участниками одних и тех же событий».

Однако у нас есть сомнения в авторстве Сильвестра в связи с его юным возрастом и тем, что подобные сочинения обычно составляли лица, имевшие отношение к литературе. Мы не находим в тексте какой-либо особенно значительной «оттененности» действий Сильвестра, а внимание, проявленное к нему как соотечественнику, участвовавшему в замечательном деле, вполне понятно. Брошюра составлена, может быть, на основании рассказа Сильвестра или кого-то другого, а скорее всего нескольких из участников восстания, среди которых могли быть и сам Иван Мошкин, и казаки.

Вернёмся к вопросу, который уже затрагивался и имеет отношение к антиосманской борьбе казаков за Босфором. Невольникам, добившимся свободы и попавшим в Италию, перед возвращением на родину обычно предлагали службу на местных флотах и в армиях, особенно в Венеции и владениях испанского короля. Иван Мошкин и его донские и русские товарищи, как мы видели, устремились на родину, но некоторые казаки по разным причинам принимали подобные предложения, как тот же Р. Каторжный, вернувшийся домой по известию о начале войны с поляками. Ю.А. Мыцык предполагает, что подобно запорожскому казаку, возможно, остались на итальянской службе и еще некоторые участники восстания Ивана Мошкина.

Запорожцы и донцы могли появляться на флотах Австрии, великого герцогства Тосканского, Ордена мальтийских рыцарей, у ускоков. Обратим внимание на сообщение М. Нечаева, правда, выходящее за рамки XVII века, о том, что когда французское судно, на котором паломник направлялся с Кипра в Яффу, было осмотрено мальтийскими корсарами, среди последних оказались «2 человека наших русских людей». В этой связи любопытно наблюдение, сделанное в 1980-х гг. одним украинским моряком на Мальте. В соборе Св. Иоанна он обнаружил поразительную скульптурную композицию — надгробие XVI—XVII вв., где изображены умерший господин и двое его слуг. Первый из них — «с угодливой ухмылкой раб, который покорно ожидает распоряжение от хозяина», а второй — запорожский казак. «На нас глядит волевое, гневное и одновременно исстрадавшееся неволею лицо. Оселедец на голове, напряженные мышцы тела, в глазах — тоска… Полоненный, проданный в рабство, но непокоренный».

Гетман Самойло Лаврентьев — Кошка

Некоторые учёные пытаются связать реальные восстания рабов на турецких галерах с замечательной малороссиской думой о бывшем запорожском гетмане Самойле Кошке, оказавшемся в плену на галере молодого трабзонского князя Алкан-паши. Гребцы этого корабля — запорожские казаки и, возможно, донцы (в конце произведения есть не мотивированная предыдущим описанием здравица в честь Войска Донского) — под руководством С. Кошки подняли восстание у крымского порта Гёзлева (Евпатория), в другом варианте — у Трабзона, одержали победу, «гуляли» на захваченном корабле по Чёрному морю вплоть до Стамбула, а затем пришли к острову Тендре, где встретили запорожскую заставу, сожгли галеру и благополучно вернулись в Сечь.

У П.А. Кулиша есть замечание о том, что «один из запорожских пиратов, черкасский козак Сулима» завладел галерой «подобно кобзарскому Самуилу Кишке». Позже этот историк, называя И. Сулиму, как в львовской летописи, Самуилом, уподобит бунт под его руководством «тому, который воспет в кобзарской думе о Кишке Самийле». М.С. Грушевский также считает, что восстание И. Сулимы было «в том роде, как описано в думе о Самийле Кошке», и добавляет: «Та подробность, что львовский летописец называет Сулиму Самийлом, могла бы показывать на то, что его путали с легендарным Самийлом Кишкою».

В. Науменко высказывает другое мнение: в итальянской брошюре о восстании 1642 г. «нельзя не видеть очень многих мест, совершенно сходных с рассказом думы», — и приводит эти общие мотивы. Ренегат Микула помогает бунтовщикам, и ренегат из думы Лях-Бутурлак после победы восставших помогает им в дальнейшем плавании, а в одном варианте, заведуя, как и Микула, провизией, оказывает помощь и в подготовке бунта. Победившие невольники одинаково обманывают встретившиеся турецкие суда, выдавая себя тоже за османское судно. Анти-паша сравнивается с Алкан-пашой из думы с учётом «естественного искажения имени». Сходны описания богатой галеры в брошюре и думе. Пашей в ходе обоих восстаний убивают, а тела их сбрасывают в воду. Заметим, что это ещё не полный список «совпадений», и к наблюдениям автора можно добавить некоторые другие сходные моменты, например, восстания 1642 г. и С. Кошки происходят глубокой ночью, а в руках рабов в обоих случаях оказываются сабли.

Как же, по В. Науменко, могла возникнуть дума? С. Кошка находился в турецком плену, и в народе об этом «ходили толки… которые, может быть, облеклись даже в песенную формулу, впоследствии совершенно утратившую свой первоначальный вид».

«Возвратившиеся из плена вместе с героем италианского сказания Симоновичем, конечно, рассказывали об этом событии; рассказ переходил от одних к другим, с места на место, быть может, от одного поколения к другому; личность и имя малоизвестного Симоновича забыты, а в то же время жила в памяти народной личность героя Самуила Копией, и ничего нет удивительного, если с течением времени рассказ о забытом Симоновиче приурочен к долгопамятному Самуилу Кошке, также бывшему в плену…»

«В общем, — говорит В. Науменко, — факт остался тот же, но дополнен фантазией, а может быть, и ещё какими-нибудь неведомыми нам историческими случаями, бывшими с другими лицами, и, таким образом, до известной степени пересоздался».

Иными словами, считает автор, восстание, описанное в думе, имело место в действительности, однако это событие произошло не с С. Кошкой, а с другими лицами в 1642 г.; народная же фантазия приурочила реальное восстание к «своему герою» и перенесла время события.

«В таком виде предания эти, видоизменяясь и пополняясь новыми подробностями — то как общетипическими приемами певцов, то как заимствованиями от других фактов однородных, распространились в целую думу…» Так бунт 1642 г. «подал повод к сложению думы о Кошке».

В.Б. Антонович согласно с В. Науменко полагает, что итальянский рассказ о восстании «Симоновича» имеет «много аналогичного с содержанием… думы» и потому предоставляет «некоторые данные для уяснения вопроса о происхождении оной». Публикатор второго русского издания итальянской брошюры также высказывает мнение, что события восстания 1642 г. послужили основой для создания думы, но она перенесла действие из XVII столетия в XVI век и главную роль приписала С. Кошке.

С такой постановкой вопроса не согласен Ю.А. Мыцык. Он замечает, что фольклорист Б.П. Кирдан указал на отсутствие в повествовании о восстании 1642 г. ряда подробностей, которые встречаются в думе. По Ю.А. Мыцыку, бросается в глаза родство данного произведения с рассказом итальянского же автора о другом восстании — 1627 г. Вполне совпадают главные сюжетные линии и даже немало подробностей. В обоих случаях восстание вспыхивает, когда паши с половиной команды или с целой командой сходят на берег. М. Якимовскому, как и С. Кошке, разрешается днём ходить без цепей. Первый убивает потурнака-итальянца Мустафу и сбрасывает труп в море, а второй делает то же с Ляхом-Бутурлаком (т.е. потурнаком). Во время обоих восстаний часть турок убивают, а других выкидывают за борт.

Историк добавляет, что среди героев думы, как и в восстании 1627 г., действует Марко — бывший войсковой судья Марко Рудый (вариант: черкасский судья Марко Грач) и что М. Якимовский попал в плен в 1620 г. под Цецорой — там же, где и С. Кошка. «Есть даже основания считать, — пишет Ю.А. Мыцык, — что Марко Якимовский и Самойло Кошка были одним и тем же лицом». Согласно заключению историка, дума воспевает именно восстание 1627 г.

Выскажем наше отношение к изложенным мнениям. Что касается восстания И. Сулимы, то наименование последнего Самойлой, конечно, производит впечатление, но, не располагая подробностями этого возмущения, мы не имеем возможности сравнивать его с «думским» восстанием. Относительно же «схожести» восстания 1642 г. и событий думы следует сказать, что некоторые из общих элементов характерны и для других восстаний галерных рабов и что, главное, между сравниваемыми возмущениями есть существенные различия, о которых В. Науменко специально не говорит.

Это разное число невольников (по думе, их 350 или 420, а не 277) и экипажа (700 турок, а не 250, и 400 янычар, а не 40), разные места восстаний в разных морях по обе стороны Босфора, разное начало восстаний и разный конец. В думе нет никакого взрыва, сыгравшего решающую роль в 1642 г., но С. Кошка достает ключи из-под головы напившегося Ляха-Бутурлака, рабы размыкают ими оковы, захватывают сабли и бросаются на турок. В думе плавание победивших невольников по Чёрному морю, затем к Тендре и возвращение в Сечь совершенно не соответствуют путям возвращения на родину повстанцев Ивана Мошкина. Добавим к тому же, что В. Науменко, не зная, кто такой «Симонович», считает его украинцем и поэтому в попытке выяснить происхождение думы «совмещает» слабую известность в народе этого человека с популярностью С. Кошки.

Мы видим также значительные различия многих деталей думы и восстания 1627 г. В думе показано совершенно другое число рабов, не фигурируют женщины, бывшие на борту галеры во время восстания М. Якимовского, восспание происходит не в Эгейском, а в Чёрном море, восстание начинается не так, как в 1627 г. , паша возвращается до бунта на галеру, а не остается на берегу, в думе отсутствуют уход восставшего корабля из порта под огнем пушек и погоня, прекращенная штормом, события заканчиваются по-иному, чем у М. Якимовского, и др. Разумеется, дума ни словом не упоминает Италию, занимавшую важное место в странствиях невольников и в 1627, и в 1642 гг.

Если расхождения в численности людей, участвовавших в событиях реальных восстаний и восстания думы, легко объяснить поэтическим преувеличением фольклорного произведения, то с объяснением прочих «несхожестей» дело обстоит сложнее.

Ю.А. Мыцык предлагает следующий вариант. Итальянский автор писал о восстании М. Якимовского «по живым следам», основываясь на свидетельствах повстанцев в Риме, а дума, хотя и складывалась на основе их же свидетельств на родине, но значительно позже. При этом трудно рассчитывать на то, что участники восстания одинаково излагали события. Нельзя забывать и о влиянии песенных традиций. Именно под их воздействием Эгейское и Ионическое моря заменены в думе Чёрным морем, которое часто упоминается в малороссиских исторических песнях, а малоизвестный порт Метеллино — Трабзоном, на который в первой четверти XVII века «казаки ходили походами чуть ли не каждые три года». Ю.А. Мыцык подчеркивает, что в фольклорных памятниках, где конкретные факты пропущены сквозь призму народного воображения, не следует искать абсолютной точности в изображении событий и хронологии.

Эти соображения резонны, однако, наш взгляд, не стоит забывать, что и в Чёрном море на турецких галерах случались восстания, и, как знать, не оказались бы они по сюжету и деталям ближе к событиям думы, чем средиземноморские возмущения, если бы мы располагали такими же подробными описаниями первых, какие имеем в отношении вторых. Между прочим, о восстании галерных рабов 1697 г. на пути из Гёзлева (Евпатории) в Стамбул Н.И. Костомаров замечал, что оно «представляет такое сходство с тем, что описывается в думе о Самойле Кошке, что мы бы не затруднились признать тождество событий, если бы нас не удерживала хронологическая несообразность», т.е. значительный разрыв между временем С. Кошки и последнего восстания.

Наша точка зрения заключается в том, что дума вобрала в себя много типического из черноморских и средиземноморских невольничьих бунтов, которые все в определенной степени были похожи друг на друга, как похожими были условия существования рабов на галерах. В. Науменко полагал, что восстание 1642 г. являлось уникальным, но чем больше мы узнаем о возмущениях невольников, тем больше отмечаем схожих элементов, общего, типического.

Впрочем, слабая изученность этих восстаний заставляет нас не исключать в конце концов и другой вариант, при котором в основе типизированных событий думы мог оказаться неизвестный нам реальный случай, действительно произошедший с С. Кошкой. В реальности восстания, возглавленного Кошкой, уверен В.А. Сэрчик. Биография гетмана почти совершенно не известна, а источники содержат такие расходящиеся между собой известия, как смерть героя в 1602 г. и пленение в 1620 г.. Если последнее сообщение верно, то этот плен мог быть и не первым.

В. Науменко замечает, что, согласно думе, С. Кошка вернулся из плена при гетмане Скалозубе, т.е. около 1599 г., и ещё раньше В.Б. Антонович и М.П. Драгоманов относили события думы к этому году.

Однако и при таком варианте нет сомнений в том, что это «прекрасное произведение народного эпического творчества», «самая полная и художественная» из всех дум о судьбе невольников, является памятником казакам-галерникам, поднимавшим восстания и на Чёрном, и на Средиземном морях.

Подобные восстания — чрезвычайно своеобразная форма решительной вооруженной борьбы против османских угнетателей. Казаки, русские люди, малороссы и представители других народов Европы в ходе восстаний проявили не сломленный страшными несчастьями дух и удивительный, доныне поражающий героизм. Поднимаясь на открытые выступления, рабы шли на верную и мучительную гибель, ожидавшую их в случае неудачи.

Подвиги восставших тем более изумительны, что особо суровые условия содержания невольничьих экипажей на турецких галерах фактически лишали рабов самой возможности прямого сопротивления. Тем не менее невольники, скованные цепями, находившиеся под круглосуточной бдительной охраной, изнуренные непосильной работой и постоянными истязаниями и, наконец, разноязыкие, использовали редкие счастливые случайности и одерживали победы.

Восстания казаков и других рабов на турецких галерах за Босфором дают яркие образцы международной солидарности людей разной этнической и религиозной принадлежности в яростной, смертельной антиосманской борьбе. Победы, одержанные невольниками в этой борьбе, имели важное морально-психологическое, воодушевляющее значение как для самих казаков, так и для народов Средиземноморского и Черноморского бассейна, противостоявших агрессии Османской империи.

Сделаем выводы:

1. Война казачества с Турцией продолжалась и за Босфором. Иногда казачьи флотилии выходили в Мраморное море и действовали вплоть до Дарданелльского пролива, хотя вряд ли такие выходы были систематическими. По утверждению Эвлии Челеби, со стороны реки Сакарьи существовала угроза главному порту Мраморного моря Измиру, и она подтверждается реальной обстановкой того времени.

2. Казаки, попадавшие в плен, превращались в рабов, положение которых, особенно гребцов на галерах, было невероятно тяжёлым. Скованные цепями и находившиеся под непрерывной охраной, галерники тем не менее вели борьбу за свободу. Высшей формой этой борьбы являлись восстания на борту турецких кораблей. Начиная с 1610-х гг. известно несколько таких восстаний в морях Средиземноморского бассейна.

3. Источники дают возможность подробно рассмотреть подготовку, ход и особенности восстаний 1627 г. у острова Мидиллю в Эгейском море и 1642 г. у Стамбула в Мраморном море. Не павшие духом рабы, воспользовавшись ослаблением бдительности турецкой охраны и счастливыми случайностями, проявили исключительный героизм и одержали победу, после чего привели свои корабли к испанским владениям в Италии.

4. Некоторые историки пытаются связать конкретные восстания галерных рабов со знаменитой украинской думой о восстании под руководством С. Кошки. Представляется, что дума вобрала в себя черты многих восстаний и является памятником всем казакам, принимавшим в них активное и героическое участие.

Далее… Глава X.СПАД БОСФОРСКОЙ ВОЙНЫ. 1. Изменение обстоятельств

Ссылки

 [489] У Ю.А. Мыцыка также Рахмет Радина, в испанском варианте Ramer Cadenne.

[490] Испанский вариант говорит о славянах, что это были русские, «обычно именуемые московитами». У Ю.А. Мыцыка в одной из работ фигурируют два итальянца и англичанин. В.А. Артамонов со ссылкой на польского автора ошибочно говорит всего о 221 рабе, добавляя, что в их числе были три поляка, три грека, два англичанина и итальянец. 192 украинца, русских и поляка, упомянутые в нашей с Ю.А. Мыцыком работе, — результат ошибки в подсчете.

[491] Историк замечает, что казаки играли первостепенную роль в восстаниях галерных рабов на Черном, Азовском, Эгейском и Средиземном морях. На Эгейском море известно только одно, рассматриваемое здесь восстание.

[492] Основной источник — рассказ М.Т. Марнавизио (см. далее) — не сообщает точной даты события, но по тексту получается, что вся «одиссея» восставших заняла время с ноября 1627 по февраль 1628 г. Согласно испанскому варианту этого рассказа, бунт произошел 18 (8) июля 1628 г. В часовне Св. Розалии в Палермо есть сообщение, что повстанцы прибыли в этот город 7 декабря (27 ноября) 1626 г. Поэтому мы ранее датировали восстание 1626—1628 гг.

[493] По другим сведениям, примерно в миле.

[494] Испанский вариант: Мехмед высадился приблизительно с 60 турками.

[495] В испанском варианте повстанцы выехали в Рим 25 (15) августа.

[496] Кай, понтифик в 283—296 гг., был по происхождению далматинцем. Не являлся ли кто-то из руководителей восстания выходцем из Далмации?

[497] Немецкий перевод Ю.А. Мыцык определяет не только как сокращенный, но и небрежный.

[498] Рассказ о восстании см. также у Ежи Пертека. Восстанию посвящена поэма Александра Грозы «Марко Якимовский». У В.А. Голобуцкого опечатка в фамилии руководителя — Сакмовский.

[499] По сообщению И. Мошкина, восстание произошло «на Дмитрову субботу в 8-м часу нощи нынешнего 151 (1642. — В.К.) г.», а по названной итальянской брошюре — в 1642 г. «9 ноября, накануне св. Мартина… в полночь». В русском сообщении речь идет о «второй Дмитровке» (сулениках), т.е. о 29 октября (8 ноября). Разницу в один день с датой второго сообщения можно объяснить тем, что И. Мошкин и автор итальянского известия начинали отсчет суток с разного времени: первый — с восхода солнца, а второй — скорее всего с полуночи. Подробнее об определении даты восстания см.: 314, с. 163,170.

[500] По челобитной И. Мошкина, с ним было 280 невольников «розных земель», однако это явно округленная цифра.

[501] Хотя в челобитной 1643 г. эти донцы указывали, что «живот свой мучали на каторге… 7 лет», т.е. с 1636 г., но, по их же словам, перед пленом они «были под Азоевым (Азовом. — В.К.) и в нем зимовали, и как крымской царь пошел в Русь… вышли из Азоева и пошли за крымскими людьми на перевоз», — следовательно, дело происходило после взятия казаками Азова в 1637 г.

[502] Или 21, если русским был «русин» Микула, который не значится среди подавших челобитную и о котором см. ниже. К сожалению, в предыдущих наших работах, что касается числа русских людей и казаков, допущены в одном случае опечатка, в другом — ошибка при подсчете.

[503] В более ранней работе Ю.А. Мыцыка И. Мошкин — «один из повстанцев, благополучно вернувшихся в Москву», а Р. Катиржный — «один из активных участников восстания»; в одной из работ И. Мошкин раздваивается: восстание возглавили Р. Катиржный, донской казак (?) Иван Мошкин, запорожец (?) Иван Симонович и итальянец Сильвестр.

[504] В итальянском источнике время выхода галеры из Стамбула показано как полночь. Согласна И. Мошкину, на ночевку остановились в двух верстах от столицы.

[505] Ранее приводились неточные сведения о 220 убитых и выброшенных в море мусульманах и 34 пленных.

[506] Родина Сильвестра (Ливорно) расположена на том же западном побережье Италии, что и Чивитавеккья, но почти в 200 км севернее по прямой.

[507] Участвуя в переговорах послов Б. Хмельницкого с представителями Речи Посполитой, завершившихся подписанием Белоцерковского мира, и касаясь причин войны, между прочим указал на запрет казакам совершать морские походы против Турции и Крыма.

[508] Ю.А. Мыцык в одной из работ называет автором этой брошюры М.Т. Марнавизио, составителя книжки 1628 г. Полагаем, что это оговорка, возникшая из-за общего типографа обоих изданий.

[509] Вообще же казачьи отряды на австрийской службе появляются уже в середине XVI в. и на испанской — во второй половине XVI в.

[510] «Поразительная скульптура! — восклицает моряк. — К сожалению, на ней нет ни имени автора, ни даты создания. Гид тоже ничего не мог рассказать о скульптуре. Догадываемся сами: наверное, казак, который через турецкий полон попал на Мальту, не посрамил своей чести, и это отметил скульптор. Прошли столетия, а наш земляк и дальше живет в мраморе, удивляя красотой и силою своего непокоренного духа». Приложенная к заметке фотография подтверждает, что речь действительно идет о запорожце.

[510] Скажем еще о том, что некоторым казакам-пленникам довелось побывать и в рядах турецких антиправительственных, повстанческих и разбойных отрядов. Казак русского происхождения «Ивашка» «служил у Кара-Язычея» — руководителя антифеодального восстания крестьян Анатолии Кары Языджи, умершего в 1602 г. В этом же году Ивашка вышел из Турции в Иверию, где дал ценные показания. При нем Кара Языджи посылал грамоту персидскому шаху, в которой просил известить русского царя, австрийского императора, папу римского и других христианских государей, «что он против турского Магметь-салтана (Мехмеда Ш. — В.К.) стоит и с ним воюетца», и обращался с просьбой к шаху и христианским монархам выступить против султана. Персидский посол в Иверии подтвердил факт присылки этой грамоты и ее содержание, а Ивашка остался служить у иверийского царя Александра.

[510] В 1697 г. вернулся на родину украинский казак Петр Палий-Чеснок, двоюродный брат известного полковника Семена Палия, плененный татарами за семь лет до этого. Будучи невольником в турецком городе Касты-мулде, «выше Трапезона», он «ушел к разбойникам турецким, которые… были близко того города, и с ними он, Петр, ходил под… Багдат и под иные и на арапов черных, а было… их всех человек с 50, а разбивали по дорогам торговых людей и которые ходят к пропасти Магметевой» (в Мекку). В этом отряде П. Палий-Чеснок находился в течение четырех лет. Впрочем, был не равноправным членом, а «вместо челядника», и когда «от тех разбойников… ушел было, и они… поймали и продали его» в город Эрджиш, на побережье озера Вана, откуда казак бежал в Персию и через Ереван и Шемаху добрался до Астрахани.

[510] Публикатор этих показаний Д.И. Эварницкий неточно понял их смысл и в своей «Истории запорожских Козаков» из П. Палия-Чеснока сделал двух братьев Семена Палия — родного Петра Палия и двоюродного Петра Чеснока, а также отправил Петра Палия в плен в 1697 г., когда тот уже вернулся домой.

[511] Текст думы см.: 68, с. 208—220; 404, т. 1, с. 342—355; 174, с. 31-44.

[512] См. о С. Кишке: 459, с. 218—222, 232; 320, с. 148.

Спад Босфорской войны
Галерные рабы

Оставить комментарий

Ваш email не будет опубликован.Необходимы поля отмечены *

*