Уровни и этапы развития славяно-скандинавских отношений IX—XI вв.

Славяне и скандинавы.
Под редакцией Е.А. Мельниковой. Москва: Прогресс, 1986.

Авторы А. Н. Кирпичников, И. В. Дубов, Г. С. Лебедев.
Русь и варяги
(русско-скандинавские отношения домонгольского времени)

Уровни и этапы развития славяно-скандинавских отношений IX—XI вв.

Итоги междисциплинарных исследований русско-варяжских связей, основанных на комплексном анализе археологических, нумизматических, письменных и языковых данных, нашли выражение в появившихся к началу 1980-х гг. вариантах периодизации славяно-скандинавских отношений, соотнесенной как с основными этапами образования Древнерусского государства, так и с внутренней динамикой «эпохи викингов» в Северной Европе218. Показательно при этом, что расхождения в оценке некоторых частных хронологических рубежей, равно как соотношения тех или иных конкретных факторов на каждом из выделенных этапов, не заслонили главных, определяющих результатов, достигнутых при современном состоянии изучения проблемы, а именно: во-первых, определяющей роли для развития русско-скандинавских отношений социально-экономических, политических и культурных процессов, разворачивавшихся в восточнославянском раннефеодальном обществе Древней Руси, и шире, международных отношений IX-XI веков в системе всего Балтийского культурно-экономического региона ; во-вторых, основанного на структурной сложности этих процессов многопланового и многостороннего характера славяно-скандинавских отношений, охвативших различные структурные уровни исторической действительности: экономики, общественно-политической структуры, культуры и идеологии раннефеодальных обществ Древней Руси, Скандинавии и других стран Балтики. В соответствии с этими уровнями русско-скандинавские отношения принимали многообразные, лишь постепенно раскрывающиеся во всем своём богатстве формы; взаимодействие было плодотворным для всех участвовавших в нём сторон, определив качественные характеристики раннесредневековой культуры стран Балтики219. Систематизация данных о формах этого взаимодействия, несомненно, определяет дальние и интересные перспективы исследований, организация которых должна стать не только междисциплинарным, но и международным научным предприятием. Однако могут быть выделены основные уровни или аспекты славяно-скандинавских контактов220.

I. Материально-ценностный уровень. Самый доступный для археологического изучения, материально-ценностный уровень представлен артефактами и материальными ценностями, включая драгоценные металлы. С начала IX века это прежде всего серебро: восточное, поступавшее с территории Древней Руси и обеспечивавшее жизнеспособность балтийской экономической системы, а на определенном этапе — западное, с последних десятилетий X века. Роль Древней Руси в экспорте серебра определялась её господствующим положением на водных путях, связывавших Север Европы с исламским миром; основная часть поступивших ценностей (не менее 60%) нашла применение во внутреннем древнерусском денежном обращении, обеспечивая развитие экономики древнерусских городов на этапе формирования, а главным образом стимулируя становление феодальных отношений. В арабском серебре реализовывалось первоначально собранное в виде пушнины «полюдье», видимо уже в первой трети IX веке осуществлявшееся в общегосударственном масштабе и до середины X века сохранявшее значение основной формы раннефеодального отчуждения избыточного общественного продукта в пользу господствующего класса221.

Значительная часть серебра (свыше 40% или, ориентировочно, от 3 до 5 млн. марок) поступила во внешнее, балтийское обращение, составив в нём более половины валютного фонда. При этом ничтожная доля (0,25%) приходится на военные субсидии с 882 по 1054 гг.-«варяжскую дань» в сумме 300 гривен (75 марок серебра), ежегодно взимавшихся с Новгорода и шедших, очевидно, на оплату сторожевого варяжского отряда, вероятнее всего обеспечивавшего безопасность в акватории Финского залива. Некоторая часть восточного серебра была получена викингами в виде военной добычи во время закаспийских походов «русов» в 860-х, 910-х, 940-х и 1040-х гг., которые были организованы киевскими князьями в соответствии с условиями заключавшихся в эти годы русско-византийских договоров222; участие варяжских наёмников в этих походах отразилось не только в русских, арабских, грузинских источниках, а также в скандинавских рунических надписях, но и в распределении арабского серебра в погребальных комплексах могильника Бирки. Особенно показательна концентрация монет в богатых камерных погребениях X века феодальной военно-дружинной свебской знати223.

 

Несомненно, однако, что основная часть монетного серебра, особенно представленного в кладах, была результатом интенсивного длительного накопления, и многоступенчатых торговых операций. Клады во многом способствовали распространению в скандинавских, древнерусских и прибалтийских памятниках различных видов артефактов, связанных с торговлей или же функционированием приморских и речных торгово-ремесленных поселений с полиэтничным населением.

Торговый и торгово-ремесленный обмен зафиксирован практически всеми доступными видами археологических материалов, начиная со славянской керамики, распространяющейся в качестве тары в шведских и датских памятниках начиная с IX века, равно как фризской, и, видимо, даже отдельных форм скандинавских лепных сосудов, появившихся в некоторых древнерусских ОТРП224. Показательно при этом активное воздействие славянского, «западнославянским» оно может быть названо с определенной долей условности, учитывая нарастающее количество аналогичных развитых гончарных форм не только в городских, но и сельских поселениях Северной Руси; вместе с другими особенностями «северославянской культурно-исторической традиционной посуды» эти формы гончарных сосудов, видимо, являются одной из характеристик «верхнерусской археологической культуры» VIII-X вв.225 профессионального гончарного ремесла на керамическое производство в Скандинавии.

Общебалтийский характер носят некоторые пахотные земледельческие орудия, наборы железных ремесленных инструментов, и характерная славянская конская упряжь. Обнаруженный при раскопках Е. А. Рябинина в Старой Ладоге комплекс ремесленных орудий226 свидетельствует о налаженных контактах  уже в середине VIII века. То же относится к распространению, а затем и местному производству стеклянных бус, которые в период до широкого распространения монетного серебра, видимо, играли роль средства денежного обращения; в некоторых областях эта их роль в меновой торговле пушниной прослеживается и в X — XI века.227

Дружинное вооружение, в первую очередь каролингские мечи, также вовлечено в обращение уже с IX века; показательны находки в ранних слоях Ладоги деревянных детских игрушечных мечей, копирующих ранние формы типов Н, В228. В течение всего IX-X веков идёт интенсивный обмен в оружейной области, приведший к распространению в арсенале викингов ряда восточных форм и к началу собственного производства мечей в Древнерусского государства, второй после Франкской державы стране Европы, где был выпущен собственный подписной меч — «коваль Людота».

Весьма интенсивными были взаимодействия в области украшений, парадного убора мужского, отчасти и женского костюма. Наряду с распространением на Руси, видимо, в варяжских, может быть и в смешанных семьях, скандинавского женского наряда с парами фибул в Скандинавии распространяются дружинные наборные пояса, сумки-ташки, восточного покроя шаровары, запашная одежда типа кафтана с бронзовыми пуговицами и тесьмой по краю, меховые «русские шапки», женские плиссированные льняные и шелковые рубахи, бусы и другие виды украшений229. В русских погребениях и кладах достаточно широко представлены скандинавские фибулы, браслеты, гривны, подвески, в том числе поздние формы «молоточков Тора», весьма близкие находкам из Хиддензе в западнославянской Прибалтике230. Обмен на материально-ценностном уровне, судя по археологическим материалам Ладоги, устанавливается уже в середине VIII века и достигает максимума к середине X века.

илл.94. Клад начала X века, аббасидский дирхем, ал-Мутадз (Самарканд, 866 г.). На монете начертаны две магические руны: феху — «богатство» и анзус — «процветание».

II. Семантически-знаковый уровень. Выявление его связано с  анализом артефактов, обнаружившим ранние проявления обмена или взаимного знакомства со знаковыми системами и последующего  совместного развития в орнаментике. Казавшиеся ранее случайными находки вроде стихотворной ладожской рунической надписи первой половины IX века оказываются звеньями единой системы. Открытие граффити на монетах позволяет проследить, во-первых, различные уровни применения рунической письменности, возникшей благодаря контактам германцев с позднеантичным германо-римским миром, прежде всего на восточноевропейской почве. Старшие руны были варварской переработкой итало-греческих форм алфавита. В варяжской среде на Руси руны применяли в сакральной, бытовой и, видимо, даже хозяйственно-административной сфере. Во-вторых, уже в ранних кладах граффити демонстрируют сосуществование в одной среде нескольких знаковых систем: арабской, греческой, тюркской, скандинавской и пр.;

В-третьих, интеграция некоторых из этих систем выразилась, видимо, в создании качественно новой графической символики, выражавшей круг военно-дружинных знаков — оружие, ладьи, стяги , а затем и государственно-административных символов — «знаки Рюриковичей». В семантически-знаковых отношениях весьма важное значение имело распространение во второй половине IX века славянского кириллического письма. Примечательно, что уже к концу X века оно утвердилось в оружейной «клинковой эпиграфике», если учесть, что северорусские мастера нередко пользовались рунами для подписи своих произведений, то отсутствие рунических клейм на мечах объективно может свидетельствовать о том, что в Скандинавии широкий импорт мечей не способствовал развитию местного клинкового производства.

«Соприкоснование» двух алфавитных систем, славянской и скандинавской, проявляется уже в начале X века: Е. А. Мельникова обнаружила, что на знаменитой причерноморской амфоре из варяжского погребения в Гнездовском кургане № 13 (910-925 гг.), кроме известной кириллической надписи «гороухша» была нанесена руна sol, семантически не противоречащая русскому тексту231. Таким образом, в первой четверти X века славянскую надпись могли если не «перевести», то, во всяком случае, дополнить древнесеверной рунической надписью.

Более интенсивно семантически-знаковый обмен между славянами и скандинавами реализовался в развитии орнаментики. Древнерусское государство было не только источником, но и посредником в передаче на север венгерских, тюркских, арабских, среднеазиатских и византийских мотивов орнаментики, художественных образов и технических приёмов232. Высшим проявлением взаимодействия стало производство «вещей-гибридов» в X веке, характеризующих процесс смешения различных по происхождению этнокультурных традиций в раннефеодальной дружинной культуре славян и скандинавов.

Скандинавское происхождение некоторых мотивов — Один с вещими воронами, герой, пожираемый змеем, хищная птица сокол в пикирующем атакующем полёте, изображённый на наконечниках ножен мечей, борющиеся звери, хорошо известные в русской культуре со скифских времён (2 тысячелетие до н.э.) — «скифский звериный стиль» и «скифо-сибирский звериный стиль«. От славянских традиций в северном искусстве появились пальметки, растительные восточные мотивы, украшающие поясные бляшки и наконечники ножен мечей, ажурные украшения кресал, бубенчиков, техника изготовления и декор плетёных браслетов и гривен.

В ювелирном ремесле Готланда появились рукояти мечей с опущенным перекрестьем (типы L, Р, X, Z, J, E) с IX до середины XI века.

Проявлением семантических контактов между славянами и скандинавами следует считать и распространение скандинавских имен в древнерусском ономастиконе: славянизированные формы, такие, как Олъг, Ольга, Игорь, указывают на активное взаимодействие славянской и скандинавской ономастики в дружинно-княжеской среде. Датское «Вальдимар» — более поздний пример обратного заимствования, связанный с эпическим образом Вальдамара Старого, Владимира Красное Солнышко киевских былин. Распространение варяжских имён в среде киевской знати первых десятилетий X века (договоры 907, 912, отчасти 944 гг.) позволяет предположить наряду со скандинавским происхождением билингвизм какой-то части варяжских дружинников; он зафиксирован и сообщением Константина Багрянородного, записавшего, очевидно, со слов какого-то киевского варяга, двойной ряд наименований Днепровских порогов: скандинавских и славянских.

В той же лингвистической сфере лежит и формирование древнесеверных географических названий Восточной Европы, образовавшейся в ходе поездок скандинавов на Русь, и независимой от западноевропейской хорографической традиции233. Дискуссионным остаётся предположение, выдвинутое ещё в конце XIX века В. Томсеном, о существовании на Руси «варяжской» языковой стихии, смешанного славяно-скандинавского языка («эсперанто») портовых городов и военных дружин234. Однако установление обмена на семантически-знаковом уровне со всей определенностью можно констатировать в начале IX века, и он достигает наибольшей полноты в течение X века, когда формируется общий для русской и скандинавской культур фонд духовных ценностей, нашедших как материальное выражение в погребальных ритуалах, так и, видимо, возникновение устных форм словесности в виде дружинного эпоса235.

III. Социально-политический уровень.

Во многом общие знаковые формы или обмен ими зафиксировали совместную или взаимосвязанную деятельность по развитию социальных институтов и норм. Взаимопроникающая дружинная мода раннефеодальных обществ скандинавов и славян Балтики образовалась в результате сотрудничества и обмена.

Военно-торговое дружинное варяго-славянское сообщество объединило столь далекие по происхождению существенные знаковые элементы, как восходящий к римской спате каролингский рыцарский меч и заимствованный евразийскими кочевниками у китайской цивилизации ранговый воинский пояс. Спата — прямой и длинный обоюдоострый меч, размером от 75 см до 1 метра, использовавшийся на территории Римской империи c I по VI века нашей эры. Каролингский рыцарский меч и ранговый воинский пояс стали символом воинского дружинного социального статуса, как у славян, так и у норманнов. Эта же дружинная среда отмечала себя путём своеобразной погребальной обрядности — особого ритуала захоронения с оружием у славян, сожжения в ладье у викингов, погребальные камеры или срубные гробницы для высшего слоя феодализирующейся знати (илл. 98), «большие курганы», где переплетались скандинавские и древнерусские ритуалы,- вот проявления тесной взаимосвязи развития этих общественных институтов в протофеодальном и раннефеодальном обществах Древней Руси и Скандинавии.

илл. 98. Бирка, камерное погребение (реконструкция)

В сходных условиях и формах развивается и процесс урбанизации при переходе от доклассового общества к раннеклассовому,  раннефеодальному обществу, обозначенной как «городская революция»236. Помимо черт, синхронно происходящих в раннеклассовом обществе славян и скандинавов, несомненно, существовали и общие культурные сходства и социальные нормы, касавшиеся «гостевого права», организации торгово-ремесленной деятельности, системы денежного обращения.

Общебалтийские атрибуты — весы и весовые гирьки, серебро, торгово-ремесленная утварь и тара, выявляются в более широком контексте, единые во множестве своих проявлений: от покроя обуви и одежды до фортификации, домостроительства, планировочных решений городского пространства, городской культуры Балтики, сконцентрированной в поддерживавших взаимные связи центрах от Верхнего Поволжья до побережья Северного моря237.

Взаимодействие на уровне социальных институтов оставило отчетливые следы в древнерусском и древнесеверных языках. Критический анализ, осуществленный лингвистами в течение нескольких десятилетий, и в этой сфере выявил определенное равновесие; сейчас не вызывают споров примерно два десятка заимствований, приблизительно поровну распределившихся, — около десятка скандинавских слов, укоренившихся в древнерусской лексике, не менее 12 славянских-в скандинавской238. Показательно при этом, что скандинавские заимствования — «варяг», «гридь», «тиун», «стяг» — охватывают военно-организационную дружинную, а отчасти также «скот» в значении «деньги» — из третьего, общего для северного и славянского языка источника, и «шъляг» — для денежной единицы239, видимо, государственно-фискальную сферу деятельности.

Славянские слова в скандинавских языках охватывают область бытовой дружинной культуры: sọđull — «седло», katse — «кошъ», «сума»,  lavi — «лава», «скамья», «лавка», humlе — «хмель», græns — «граница». Более полно представительна торговая и транспортная лексика, и культура: torg — «търгъ», tolk — «тълкъ» (переводчик, «толковин»), besman — «6eзмънъ», «весы», lodje — «ладья», 1оka — «лука», «хомут», sobel — «соболь», silki — «шёлк»240.

Как в военно-дружинной, так и в городской, торгово-ремесленной сфере славяно-скандинавское взаимодействие начинается во второй половине IX века, достигает максимума во второй половине X века, а с конца Х — первой половины XI века прослеживается уже самостоятельное для каждой культуры дальнейшее развитие совместно выработанных инноваций, равно как создание качественно специфических, принципиально новых социокультурных норм, в частности ярко представленных «русскими формами» мечей, неизвестными в Скандинавии, или мемориальными руническими камнями, именно с этого времени широко распространившимися в северных странах и не используемые в погребальных ритуалах обрусевших варягов на Руси.

IV. Идеологический уровень: обмен духовными ценностями.

Обмен духовными ценностями между славянами и скандинавами, естественно, связан с обменом знаковыми системами, хотя, видимо не сразу, ведет к взаимопроникновению идеологических представлений и совместному творчеству в этой сфере. Своего рода «записью» языческих религиозных норм являются сформировавшиеся в X веке «гибридные» погребальные ритуалы241; мелких культовых статуэток, вроде идолов из Чёрной Могилы (X в.) или Старой Ладоги (IX века, цв. илл. 19), свидетельствует об освоении, иногда даже включении в безусловно местный культурный контекст заимствованных языческих мифологем.

Ещё более обширным полем взаимодействия был, как указывалось, дружинно-эпический фонд, общий круг сюжетов в котором фиксируется не позднее, чем с середины X века, а в дальнейшем широко используется как древне северной, так и древнерусской литературе в XII-XIII веках. Интересные наблюдения сделаны недавно относительно возможных, не только содержательных, но и формальных соответствий между древнерусской и скандинавской дружинной поэзией, парного исполнения певцами хвалебных песен242. Однако с наибольшей интенсивностью обмен на идеологическом уровне, подкрепленный феодально-государственными династическими связями, проявился в распространении с Востока, через Русь, культурных ценностей и норм феодально-христианской государственности, своим происхождением связанных с наиболее авторитетным из государств этой эпохи, Византийской империей, но именно на Руси принявших более доступную, приспособленную к социальным традициям как славянских, так и скандинавских племен форму, и в этой форме усвоенных скандинавами.

Великий древнерусский князь Ярослав Мудрый к концу правления претендовавший на равнозначный византийскому титул «царь»243, в королевских сагах свода «Хеймскринглы» выступает не только родственником и союзником северных конунгов, но и эталонным воплощением феодального государя. В Киеве при дворе князя Ярослава Мудрого на Руси — «в Гардах» проходят важные жизненные этапы каждого из норвежских «королей-миссионеров», Олава Святого, Магнуса, Харальда Хардрада, утверждавших на Севере феодальную государственность, освящаемую христианской церковью. Центр новых идеологических ценностей в XI веке, безусловно, находится на Руси. И если киевских варягов-мучеников здесь чтили как своих, православных святых, то церковь святого Олава в Новгороде, один из первых зарубежных храмов в честь христианского патрона Норвегии, словно освящала для христианизированных норманнов пространство «на Востоке в Гардах».

Уровень обмена в идеологической сфере намечается не позднее середины X века, достигает максимума в XI веке, а художественное выражение обретает в древнерусской литературе XII веке, включение окончательной редакции «Сказания о призвании варягов» в текст «Повести временных лет» 1118 г.,  и древнесеверной — XIII века, монументальное эпическое произведение «Хеймскринглы» Снорри Стурлусона (1179-1241).

Следует отметить, что и «Повесть временных лет»  и «Хеймскринглы» легли в основание национальной литературы, и что оба памятника — разительно отличаются от общеевропейской средневековой традиции, сформированной латинской церковной книжностью; это обстоятельство, во многом определившее дальнейшие пути развития как русской, так и скандинавской культуры, не в последнюю очередь определяет значение русско-скандинавских связей IX-XI веках.244 Интенсивность связей на каждом из выделенных уровней не совпадает по времени: ранее всего устанавливается обмен на материально-ценностном уровне, что, естественно, ведёт к освоению и взаимопроникновению семантических знаковых систем; совместная экономическая деятельность оставляет следы и в социальной сфере, что в конечном счете находит проявление в области идеологических ценностей и норм.

Таким образом, намечается и хронологическая последовательность, этапы развития русско-скандинавских связей. Разумеется, нужно учитывать и более глубокие их исторические предпосылки; определенные импульсы по пути «Из грек в варяги»245, из античного Причерноморья на Север Европы поступали ещё в конце римского времени и в эпоху Великого переселения народов; эта тема требует углубленных и многосторонних исследований246.

Для скандинавских культур «эпохи викингов», как и континентально-германских культур VI-VII веков, возникавших в варварских королевствах на развалинах Западной Римской империи247, в полной мере ещё не оцененное и не определенное значение имел уникальный по составу, боспоро-сармато-готско-славянский культурный взаимовлияние в пограничных провинциях и припонтийском «лимесе» Восточной Римской империи, в мастерских Боспора248, кочевых ставках гуннских ханов (отразившийся в комплексах типа Перещепинского клада)249, восточноевропейских «вещах с эмалями»250, среднеднепровской «культуре пальчатых фибул»251.

Скандинавские исследователи сравнительно недавно пришли к необходимости изучения и оценки восточноевропейского и понтийского художественного ремесла в таких проявлениях, как «инкрустационный стиль» золотых вещей с гранатовой инкрустацией, для становления художественной образности, материальных средств и технологии ювелирного искусства Скандинавии VI-VIII веках и последующих столетий252.

Следует считаться, конечно, и с масштабами этнополитических преобразований в Восточной Европе, прежде всего в понто-каспийской зоне после 375 года, с начала гуннского вторжения и последовавших затем волн кочевнических нашествий. Об относительной стабилизации в этом обширном регионе можно говорить лишь с конца 560-х годов, после утверждения в Паннонии аварского каганата; следует отметить, что переселение в связи с аварским вторжением в 568 году части дунайских ободритов в Западную Балтику фиксирует и важный момент в формировании «северославянской культурно-исторической зоны». К этому же времени предположительно следует отнести и оформление первого крупного восточнославянского межплеменного союза, когда «живяху в мире поляне и деревляне, и север, и радимичи, вятичи и хрвате»253.

Однако, что за пределами обширной зоны этнополитических преобразований и катастроф эпохи Великого переселения народов, в лесных областях обитания финно-угорских племён, от Урала до Ботнического залива, в условиях этнокультурной стабильности традиция связей с Югом сохраняется, изменяя лишь территориальную организацию. Если для столетий «римского времени» характерна ориентация прибалтийско-финских культур на античный «Янтарный путь» по Висле, при посреднической роли скандинавов на Балтике, то в период упадка Вислинской магистрали, отрезанной в Подунавье аварами от восточноримских провинций, в развивающейся финской культуре выявляются, наряду со скандинавскими, всё более значимые связи с волжско-финскими племенами Средней России, Волго-Камского и Волго-Окского междуречья.

Волжский торговый путь, равно как водные пути в Зауралье и в угорские земли Западной Сибири, судя по распространению сасанидского серебра, связывал северные окраины Европейского континента со средиземноморским, передневосточным, в эту эпоху уже исламским миром не позднее чем в VIII веке.254

После образования в середине VII века Хазарского каганата, а затем Болгарского царства на Балканах и Волжской Булгарии, стабилизировались и взаимоотношения славян с кочевниками. Государства тюркских кочевников, прежде всего Хазария, должны были выдержать ещё нелегкую борьбу с арабскими халифатами в первой половине VIII века, установить военно-политические отношения с Византией255, по к исходу VIII века, во времена багдадского халифа Харуна ал-Рашида (766-809 гг.) на восточной окраине Европы создались все необходимые внешнеполитические условия для движения из Месопотамии и Средней Азии в глубинные пространства Восточной Европы арабского серебра, а в обмен на арабское серебро по Волжскому пути шла драгоценная пушнина.

Если рассматривать всё циркум-балтийское пространство как своего рода «субконтинент», объединяющий Фенноскандинавию и прилегающую с юга к Балтийскому и Северному морям практически непрерывную низменность, ограниченную Гарцем, Рудными горами, Судетами, Силезией, а затем Белорусской грядой и Валдайской возвышенностью, то в его западной, прилегающей к Северному морю части, а также в южной Скандинавии, северной Германии и польском Поморье в течение VII века происходят аналогичные стабилизационные процессы.

Переселения саксов, англов и ютов в Британию, перемещения южноскандинавских племён при сравнительной устойчивости племенных союзов свеев в Средней Швеции, гутов — на Готланде завершились к середине VII века. С этого времени можно говорить о зарождающейся активизации западноевропейских, фризских и британских купцов, стимулировавшей и определенные слои скандинавского общества. В последнее время сделаны интересные наблюдения о распространении в 730-740 гг. в западной части Балтики британского монетного серебра, sceatta256. Не из этого ли общего источника — древнерусский «скот» в значении «деньги», древнесеверный skattr и британское монетное серебро — sceatt, что означает «богатство», «деньги» и «монета»? Это согласуется и с данными письменных источников о внимании английских миссионеров со времен Бэды Достопочтенного (673-735 гг.) к этому району.

Фризские торговые фактории близ Хедебю, ранние торговые центры, такие, как Хельгё на озере Меларен или Гробини на Курземском полуострове (с 650 г.), образуют первые звенья складывающейся торговой системы, в обращении которой, по весьма правдоподобному предположению Й. Херрмана, в этот период и до конца VIII века роль денег могли играть мозаичные сирийские стеклянные бусы, а затем, видимо, и бисер местного производства. Этой «стеклянной валютой» к середине VIII века охвачена вся славянская Балтика.

Не позднее 750 года в славянской Балтике возникла Старая Ладога — центр торговой системы, который соединил в единую цепь «восточную» и «западную» ветви Балтийской системы торговых путей .Славянские племена, как в Восточной Европе, так и на Балтике,  стали той цементирующей основой, которая обеспечила становление и полноценный расцвет Балтийского культурно-экономического региона в VIII — XI веков.

На протяжении VII — первой половины VIII веках во всём славянском мире развиваются типологически сходные процессы, проявившиеся в смене единообразной «пражско-корчакской археологической культуры» V-VI веков различными, иногда, видимо, довольно сложными по составу «городищенскими» и «курганными» культурами в Средней и Восточной Европе.

Формируются поселенческие территориально-административные системы, состоящие из многочисленных городищ и тяготеющих к ним открытых поселений. На базе устойчивого земледельческого хозяйства развивается, отделяясь от аграрной деятельности, ремесло. Завязываются отношения обмена и разнообразные межплеменные и межэтнические связи. В поле зрения славян оказываются не только ближние, иноязычные насельники, восточно-финские племена — «на Белеозере седять весь, а иа Ростовском озере меря, а на Клещине озере меря же», уже включенные в систему дальней восточной пушной торговли, и не только приморские сородичи «лутичи» и «поморяне», но и «зимигола, корсь, норома, либь», прибалтийские племена «от колена Афетова», а затем и «свие, урмане, анъгляне, гъти», завязавшие отношения с торговыми центрами Западной Европы, с переживающей подъем экономикой Каролингской империи франков.

Славянские свободные общинники и знать «племенных княжений» в VIII веке располагали уже необходимыми и достаточными ресурсами для того, чтобы включиться в эти отношения. Именно в восточнославянских землях располагался центр перекрёстных важнейших водных торговых магистралей, обеспечивавших многоступенчатый и многосторонний торговый обмен, охвативший в итоге почти всю Европу, и вышедший далеко за пределы Европы в силу ориентированности на мусульманские страны. Можно считать, что к середине VIII столетия сложились все необходимые условия успешного развития славяно-скандинавских контактов. Начинается их последовательное расширение, составляющее основу истории Балтийского культурно-экономического региона.

 

 

Первый этап (750-830 гг.) следует рассматривать как начальные опыты установления двусторонних связей; в течение этих десятилетий начинается экспансия викингов на Западе (после 793 г.), способствовавшая вовлечению в обращение новых ценностей, но, конечно, подрывавшая стабильность экономических связей. Возобладала, однако, общность экономических интересов и с 805 года устанавливается регламентированная торговля славян и скандинавов с франками, предусматривавшая запрет на экспорт мечей, оказавшийся совершенно несостоятельным.

Несмотря на военные конфликты, в торговле участвует и ободритский Велиград (Рерик), и датский Хедебю; При посредничестве этих центров Старая Ладога устанавливает интенсивные связи с городами Фрисландии, именно через Ладогу поступает восточное серебро на север и запад Европы. Продуктивности славяно-скандинавских торговых контактов на путях к восточным серебряным рынкам способствовало ослабление Хазарии в ходе гражданской войны 810-820 годах, последовавшей после принятия иудаизма хазарским беком Обадия. Начинается борьба Руси с Хазарским каганатом, завершившаяся через сто с лишним лет.

Правитель днепровских «росов» летописный Дир, принимает титул «кагана», противопоставляющий его главе Хазарской державы. Направленное в 838 году в Византию посольство, в котором участвовали и варяги, очевидно, стремилось расширить и упрочить экономическое и политические связи днепровских «русов» на юге. На исходе первого столетия славяно-скандинавских отношений в пределах Верхней Руси, можно допустить смешение северной и южной формы государственного и социально-сословного наименования «Руска земля», как и зафиксировано «Повестью временных лет». В целом, по-видимому, попытка Дира построить византийско-хазаро-русские отношения оказалась неудачной. Могли сказаться и недавние (в 810-х годах) набеги днепровских «русов» на византийские города Крыма, черноморского побережья Малой Азии, острова Эгейского моря.

Хазары пошли на уступки в Крымской Готии, где с 815 года была восстановлена византийская администрация.  Византийский спафарокандидат, чиновник и военный инженер при императоре Феофиле (ок. 829—842), первый византийский стратиг фемы Херсонес (Климаты) Петрон Каматир (греч. Πετρωνᾶς Καματηρός ), построив в IX веке кирпичный Саркел, после 833 года поставил под контроль военно-стратегическую сухопутную дорогу от Дона в славянские земли северян, вятичей, радимичей.

Среднее Поднепровье выпадает из зоны обращения дирхема, что не без основания рассматривают как результат «экономической блокады», установленной хазарами257.

Второй этап славяно-скандинавских отношений на Руси (840-850 гг.) связан прежде всего с активизацией усилий обеих сторон в поисках выхода и закрепления на Волжском торговом пути. Через Ладогу стабильно поступал поток серебряных арабских дирхемов в страны Балтики и Скандинавию. Трансбалтийские связи документированы в славянском мире кладом 842 года, найденным в Ральсвике на острове Рюген (Руян); в Ладоге найдено большое количество скандинавских вещей; северные импорты на Сарском городище, а возможно, и первые погребения в Тимеревском могильнике свидетельствуют о распространении контроля Верхней Руси на северо-восточную часть Волго-Окского междуречья. Славяно-скандинавские экономические связи развивались в условиях нарастающей военной активности викингов; это время их самых успешных и жестоких набегов на Западе.

Обостряются отношения данов и норвежцев с франками. После распада Каролингской империи в 843 году на Францию, Лотарингию и Германию Людовик Немецкий в 844 году предпринял первую, неудачную, попытку немецкой феодальной экспансии в земли ободритов, что создавало предпосылки для военно-политического союза части славянских племен с датскими викингами.

Обостряются и межскандинавские отношения. В начале 850-х годов датские викинги практически блокировали шведскую Бирку, стремясь добиться монопольного господства в балтийской торговле. Шведы или «варяги» в «Повести временных лет», под 859 год попытались обложить данью восточнославянские и волжско-финские племена.

Варяжское давление привело к усилению единства образовавшейся конфедерации восточнославянских и волжско-финских племён. Второй этап русско-скандинавских отношений развивается и завершается в условиях острого экономического и политического кризиса, увенчавшегося восстанием племён Верхней Руси, изгнанием варягов и временным перерывом в торговых отношениях. Однако глубинные, объективные интересы как славянской, так и скандинавской стороны требовали развития именно этих взаимовыгодных отношений. Восстановлению торговых отношений способствовала и быстро прогрессирующее социальное расслоение в протофеодальных обществах как у славян, так и у скандинавов. В Скандинавии об этом свидетельствуют первые, хотя и робкие успехи христианской миссии Ансгария, опиравшегося исключительно на раннефеодальную военную дружину как в Дании, так и в Швеции.

В славянских землях Балтики в середине IX века прослеживается реорганизация сети городищ, упадок старых общинных укреплений и строительство небольших, хорошо укрепленных феодальных замков и раннегородских поселений; в это время «Баварский географ» зафиксировал у лютичей более 100 феодальных крепостей.

Сеть локальных центров, наряду с племенными столицами контролирующие речные магистрали, возникла и в восточнославянских землях, как на Волховско-Днепровском, так и на Волховско-Волжском торговом пути; в систему торговых водных путей  в это время включаются Западная Двина и Ока, а на перекрестке меридиональных и широтных путей, связавших земли ливов, кривичей, словен, чуди, мери, обеспечивая устойчивые коммуникации со Средним Поднепровьем, а судя по великоморавским украшениям, и с дальними славянскими землями, возникло Гнездовское поселение.

Третий этап (860-880 гг.) — реализация социально-экономического потенциала.

Славянская, чудская и мерянская знать Верхней Руси нашла сбалансированный и перспективный выход из межмплеменной распри и международного кризиса, использовав надплеменные отношения. По наблюдению В. Т. Пашуто, нейтральные в отношении племенного сепаратизма силы объединились, в общих интересах социальной верхушки северной конфедерации славянских и финских племен258. Призвание Рюрика из западной Балтики позволяло создать эффективный военно-политический противовес набегам шведских викингов и стабилизировать обстановку в масштабах всего Балтийского моря.

В середине 860-х годах Верхняя Русь от Полоцка до Ростова выступает как прочное политическое образование, послужившее первоосновой для развития в дальнейшем крупнейших русских княжеств: Новгородской, Псковской, Полоцкой и Ростово-Суздальской земли. В течение нескольких лет устанавливается единая система денежного обращения в масштабах всей Балтики, основанная на арабском серебре, поступавшем из городов Верхней Руси. По существу, с этого времени можно считать вполне сложившимся Балтийский культурно-экономический регион. На этом же этапе одновременно с деятельностью Рюрика, но независимо от неё, впервые задокументированоя использование варяжских войск на русской службе.

В 860-866 гг. дружины варягов, вероятнее всего, шведов, попавших в Поднепровье по Двинскому пути, участвовали в составе войск Аскольда в походе киевского князя на Византию, а затем в набегах «русов» на мусульманские города Закаспия, что нашло отражение в материалах могильника Бирки259.

Таким образом, на третьем этапе русско-скандинавских отношений уже сложился тот механизм участия варяжских войск в походах на Царьград, затем в Закаспий, с последующим возвращением по Волжскому торговому пути, сопряженным, очевидно, и с торговыми операциями в Булгаре и других центрах. Практически каждому из поколений «свебских» викингов, на протяжении 860-х, 910-х, 940-х, 960-х, 980-х, 1010-х, 1020-х, 1040-х годов, попавших на воинскую службу к русскому князю в составе многоплеменных ратей, была гарантирована добыча «на Востоке, в Гардах. После решения военно-политических задач очередного похода на Византию, варяжские наемники участвовали в грабежах, или в свободном воинском промысле «русов» в Закаспии. Эти несколько больших военных походов киевских князей на Византию, составили основное военно-историческое содержание шведской «эпохи викингов», как военные походы датчан и норвежцев в Англию260.

Наряду с торговыми операциями на Волховско-Волжском пути военное наемничество, а затем и участие в походах «русов» на мусульманские земли («Серкланд» скандинавских источников) становятся устойчивыми формами активности норманнов на Руси.

Четвертый этап русско-скандинавских связей (880-910-е гг.) занимает промежуток между двумя военными походами: в 882 году Олег из Новгорода по Волховско-Днепровскому торговому пути с многонациональным верхнерусским войском, состоявшим из ополчений словен, кривичей, чуди, мери, веси и варяжского полка, продвигается через Смоленск на Любеч и Киев.

Захват власти в Киеве северорусским князем знаменовал окончательное объединение Верхней Руси и Русской земли Среднего Поднепровья в единое Древнерусское государство. В конце этапа, в 907 году, ещё большее войско, с участием варягов, совершило поход на Константинополь; на протяжении нескольких лет после этого (до 913 года) последовало несколько нападений «русов» на закаспийские города, отразившаяся в материалах как древнерусских памятников, так и могильника Бирки261.

«Лета Ольговы» представляют собой важнейший этап стабилизации древнерусского государства, ознаменованный не только первым договором с Византией. Князь Олег освободил от хазарской зависимости северян и радимичей, подчинил древлян — давних противников полянского Киева, сумел предотвратить угрозу угорского вторжения.

По всей территории Древнерусского государства от Ладоги до Поднепровья, строят новые города, каменная крепость в Ладоге, городская структура Пскова, укрепления Большого городища в Гнездове, сложение системы центров на речных путях Ростовской земли, укрепленный стан в Шестовицах под Черниговом — вот, видимо, далеко не полный перечень центров, в которых «Олег нача городы ставити»262. В ладожских и новгородских сопках, боярских курганах Гнездова и Киева, первых срубных гробницах можно видеть погребальные памятники представителей раннефеодальной знати, в состав которой, судя по ономастикону договоров с Византией 907 и 911 годах, нашли себе место и варяжские выходцы. Возрастает торговая активность «русов» на Волховско-Волжском торговом пути. При этом политические и экономические процессы в русских землях развивались параллельно и синхронно с аналогичными явлениями в других странах Балтики. На рубеже X века были сооружены первые укрепления в Бирке и Хедебю, и мощная фортификация славянских городов Поморья.

И в славянских, и в скандинавских странах укрепляется централизованная королевская или великокняжеская власть. Олег Вещий, правитель самого крупного государства в Европе того времени, был современником первых единовластных конунгов в Скандинавских странах — Горма Старого в Дании, Харальда Прекрасноволосого в Норвегии, Эйрика Энундсона в Швеции. Укреплению позиций этих конунгов в начале формирования государственных территорий северных королевствах, способствовала возраставшая мощь раннефеодального класса, во многом зависевшей от активного развития торговых связей с Русью. Спад норманнской экспансии на Западе связан с тяжёлыми поражениям, которые дружины викингов потерпели во Франции и Германии в 890-891 годах; развите торговли норманов с Русью и их поражение на Западе непосредственно взаимосвязаны263. Древняя Русь в это время по уровню государственного единства опережала всех своих балтийских торговых партнеров.

 

Пятый этап (920-965 гг.).

На этом этапе создается стабильное сотрудничество раннефеодальных государств и раннегородских общественных сил формирующихся Балтийского бассейна. В политической жизни Древней Руси всё более значительную роль играет феодальная боярская знать; торговля «русов» по преимуществу становится «сбытом полюдья», и булгаро-хазаро-мусульманские отношения, особенно в связи с упадком восточного чекана и снижением качества серебра, к концу этого этапа становятся малоперспективными, особенно ввиду развивающихся отношений с Византией.

Киевская княжеская власть, опираясь на боярство и дружину, создаёт сеть погостов; распространяется боярское и, по-видимому, дружинное землевладение; увеличивается количество кладов в  Киеве, Гнездово. В древнерусской дружинной среде этого времени отчётливо прослеживается ассимиляция варягов в славянском обществе. Укрепление феодальной государственности на Руси, в Скандинавии и других странах Балтики на этом этапе способствует наивысшему и последнему расцвету Балтийского культурно-экономического региона. Его крупнейшим центром становится Новгород, приобретающий урбанистическую структуру; динамично развивается Псков; наивысшего развития достиг в это время «гпездовский Смоленск», равно как система торговых центров Ростовской земли, «Арса» арабских географов. Наиболее развитая из Скандинавских стран Дания под властью конунгов «еллингской династии» в середине X века также переживает важные урбанистические преобразования. В это время были выстроены королевские «круглые крепости», в старых торговых городах основаны епископаты. В славянском Поморье наряду с раннегородски-ми приморскими торговыми местами развиваются новые города  — Гданьск, Колобжег, Щецин, Уседом, Любек.

Шестой этап русско-скандинавских отношений (965-980 гг.), несмотря па его небольшую продолжительность, исключительно важен. В это время в результате активной и успешной политики Древнерусского государства происходит радикальное изменение военно-политической ситуации в Восточной Европе, повлиявшее на экономические отношения и дальнейшие судьбы Балтийского региона.

В результате военных походов князя Святослава 964-965 гг. булгарской торговле был нанесен тяжелый удар, а Хазарское государство уничтожено. Перерезанный вскоре печенегами Волжский торговый путь практически перестал играть роль основной торговой магистрали. С этого времени главной линией коммуникаций становится Волховско-Днепровский «Путь из варяг в греки», находящийся в монопольном распоряжении киевской великокняжеской власти. Основные доходы от торговли со Средиземноморьем концентрируются в Киеве.

С 964 года началась разработка Раммельсбергских серебряных рудников в Германии. Место арабского серебра в денежном обращении Балтики постепенно заняли западноевропейские денарии; начинаются первые серийные выпуски скандинавской монеты, не получившей, правда, широкого хождения. Происходит иззменение торговых путей и центров. Международное купечество чутко реагировало на изменение ситуации вдоль Волжско-Балтийского торгового пути. Ибн Хаукаль, охарактеризовав размах меховой торговли «русов», специально оговаривает : «Так было до года 358 (965 года), потому что в тот год Русь разрушила города Булгара и Хазарана»254.

В 965 году Ибрагим ибн Якуб из Тортозы проводит разведывательную поездку по торговым центрам Средней и Северной Европы. Ощутимо возросло значение Киева, Кракова, Праги, связанных с ними городов Средней Германии, а также тех из приморских центров, которые обеспечены надежными связями со «стольными городами» в глубине славянских земель.

Одновременно к 980 годам приходит в упадок и запустение шведская Бирка; заметно слабеет и Хедебю. В Восточной Европе судьбу этих старых балтийских центров разделило связанное с ними Гнездовское поселение: выделение Ольшанского комплекса памятников знаменует запустение «гнездовского Смоленска». Феодальное древнерусское государство ещё использует и наёмную военную силу варяжских дружин, вероятно, в дунайских походах Святослава познакомившихся со снаряжением союзных венгерских конников; найденные в могилах Бирки вещи военного снаряжения конного воина относятся к самому позднему восточноевропейскому импорту. В конце этапа благодаря князю Владимиру для варягов открываются возможности выгодной воинской службы в Константинополе. Однако по мере создания и прогрессирующего развития собственных высококвалифицированных городских ремесленных производств заинтересованность в архаических формах организации внешней торговли быстро снижается.

 

Седьмой этап (980-1054 гг.). На этом этапе происходит изменение  сети коммуникаций и торговых центров в Балтийском регионе сформировавшимися феодальными государствами Восточной и Северной Европы. При посредничестве скандинавских центров торговли и традиционных экономических и политических связей на Руси проявились западноевропейское и английское серебро.

В целом связи всё более приобретают внешнеполитический, межгосударственный характер, проявившийся в династических браках, объединивших славянские — ободритский, польский, русский и скандинавские правящие семейства. Создание системы династических связей на Руси относится ко времени Ярослава Мудрого, «конунга Ярицлейва» скандинавских саг, который взял в жены дочь шведского короля Олава Шётконунга Ингигерд — Ирину, а свою дочь Елизавету отдал замуж за норвежского Харальда Сурового. После гибели Харальда Сурового (Хардрада) в битве за английский престол в 1066 г. Елизавета Ярославовна вступила в брак с датским конунгом Свейном Эстридссоном. Русско-варяжские династические связи ограничены прежде всего сравнительно узкой социальной средой княжеского двора, куда, по свидетельству Титмара Мерзебургского, стремились «проворные даны», чтобы занять место в окружении великого князя киевского Ярослава Мудрого — одного из могущественнейших государей Европы XI века265.

Сфера взаимодействия смещается из экономической во внешнеполитическую и идеологическую область, где основанный на огромном, накопленном в предшествующие столетия потенциале авторитет Древнерусского государства определял её первенство. Созданные на этом этапе формы славяно-скандинавских отношений сохраняли определенное значение и после того, как прекратилось вместе с эпохой викингов движение наёмных варяжских дружин.

Однако содержание славяно-скандинавских отношений, в XI-XIII веках преимущественно политических, менялось по мере укрепления феодального строя в странах Северной Европы, и особенно после начала агрессии рыцарей крестоносцев в Прибалтике, направленной против славянских, балтских и прибалтийско-финских народов. Можно наметить ещё три этапа в развитии русско-скандинавских отношений для всего домонгольского периода истории Киевской Руси.

Восьмой этап (1054-1132 гг.) сохраняет сложившиеся в предшествующий период устойчивые и мирные отношения Руси со Скандинавскими странами. При князе Владимире Мономахе и его сыне Мстиславе возобновились династические связи с Швецией и Данией. Именно в это время, в 1118 г., «варяжское предание» окончательно включается в текст «Повести временных лет».

Девятый этап (1132-1164 гг.) ознаменован обострением отношений. После первого крестового похода шведов в Финляндию (1155-1157 гг.) нападение шведской рати на Ладогу, а затем разгром захватчиков на реке Воронеге отмечают начало военной конфронтации средневековых феодальных государств.

Десятый этап (1164—1240 гг.) отмечен последними свидетельствами об использовании скандинавами традиционных путей через древнерусские города Суздаль, Новгород, Киев для мирных поездок в Средиземноморье (1222 г.). Второй крестовый поход шведов в Финляндию, а затем агрессия против Руси летом 1240 года шведское войско во главе с Биргером высадилось на берег при впадении в Неву реки Ижоры. Отсюда шведские военачальники предполагали начать наступление в глубь новгородских земель и занять Ладогу. В Невской битве  1240 года новгородский князь Александр Невский разгромил шведское войско Биргера. Победа русского войска относятся к первым событиям длительной, многовековой борьбы Руси со Швецией за сохранение русских земель вдоль побережья Финского залива, борьба за выход к Балтике, по существу, за сохранение традиций и наследия Балтийского культурно-экономического региона в жестоких и тяжёлых условиях феодального средневековья.

——————————————— ***

218 Пашуто В. Т. Русско-скандинавские отношения и их место в истории раннесредневековой Европы. — В кн.: Скандинавский сборник, вып. 15. Таллин, 1970, с. 51-62; Лебедев Г. С. Монеты Бирки как исторический источник. — Тез. докл, VIII Всесоюзн. конф. по истории, экономике, литературе и языку скандинавских стран и Финляндии, ч. 1. Петрозаводск, 1979, с. 191-194; его же. Русь и Швеция в системе связей народов и стран Балтики. — Тез. докл. советской делегации IV МКСА. М., 1980, с. 14-16; его же. Этапы развития русско-скандинавских связей в IX-XI вв. — Тез. докл. IX Всесоюзн. конф. по истории, экономике, литературе и языку скандинавских стран и Финляндии, ч. 1. Таллин, 1982, с. 188-190; его же. Монеты Бирки…; его же. Эпоха викингов в Северной Европе и развитие русско-скандинавских отношений в VIII-XIII вв. — В кн.: Археология и история Пскова и Псковской земли. Псков, 1984, с. 32-35; Петрухин В. Я. Об особенностях…, с. 174-181; Мельникова Е. А., Петрухин В. Я., Пушкина Т. А. Указ. соч., с. 50-65.

219 Кирпичников А. Н. и др. Указ. соч., с. 78-86.
220 Лебедев Г. С. Эпоха викингов…, с. 258-263.
221 Рыбаков Б. А. Киевская Русь..., с. 316-342.
222 Сахаров А. Н. Дипломатия Древней Руси. IX — первая половина X в. М., 1980, с. 207.
223 Лебедев Г. С. Монеты Бирки как исторический источник, с. 153.
224 Седых В. Н. Керамика Тимеревского поселения (предварительное сообщение). — В кн.: Северная Русь и ее соседи…, с. 118-123.
225 Горюнова В. М. О раннекруговой керамике… Там же, с. 39-45.
226 Рябинин Е. А. Скандинавский производственный комплекс VIII века из Старой Ладоги. — В кн.: Скандинавский сборник, вып. 25. Таллин, 1980, с. 161-178.
227 Callmer J. Trade Beads and Bead Trade in Scandinavia ca. 800-1000 A. D. Lund, 1977; Львова 3. А. К вопросу о причинах проникновения стеклянных бус Х — начала XI века в северные районы Восточной Европы. — АСГЭ, вып. 18, 1977, с. 106-109.
228 Давидан О. И. К вопросу о контактах древней Ладоги со Скандинавией (по материалам нижнего слоя Староладожского городища). — В кн.: Скандинавский сборник, вып. 16. Таллин, 1971, с. 140-142.
229 Мельникова Е. А., Петрухин В. Я., Пушкина Т. А. Указ, соч., с. 60-61.
230 Корзухина Г. Ф. Русские клады…, с. 66-67.
231 Мельникова Е. А. Древнерусские лексические заимствования в шведском языке. — В кн.: Древнейшие государства на территории СССР. 1982 год. М., 1984, с. 67-68.
232 Кирпичников А. Н. и др. Указ. соч., с. 82-83; Мельникова Е. А., Петрухин В. Я., Пушкина Т. А. Указ. соч., с. 51-52.
233 Мельникова Е. А. Этнонимика…, с. 125-126.
234 Томсен В. Начало русского государства. — Чтения в Обществе истории и древностей при Московском университете, 1891, кн. I, с. 73-74; Мельникова Е. А. Древнерусские лексические заимствования…, с. 65-66.
235 Рыдзевская Е. А. Древняя Русь и Скандинавия…, с. 159-236.
236 Массон В. М. Экономика и социальный строй древних обществ. Л., 1976, с. 140-144.
237 Кирпичников А. Н. и др. Указ. соч., с. 81-82.
238 Мельникова Е. А. Древнерусские лексические заимствования в шведском языке, с. 62-69.
239 Рыдзевская Е. А. Древняя Русь и Скандинавия…, с. 139; Львов А. С. Лексика «Повести временных лет». М., 1975, с. 186, 266-267, 282, 314.
240 Мельникова. Е. А. Древнерусские лексические заимствования…, с. 69-75.
241 Петрухин В. Я. Ритуальные сосуды…, с. 85-92.
242 Шарыпкин Д. М. «Рек Боян и Ходына» (к вопросу о поэзии скальдов и «Слове о полку Игореве»). — В кн.: Скандинавский сборник, вып. 18. Таллин, 1978, с. 195-200.
243 Рыбаков Б. А. Киевская Русь…, с. 416.
244 Лебедев Г. С. Эпоха викингов…, с. 263-264.
245 Рыбаков Б. А. Киевская Русь…, с. 125-127.
246 Топоров В. Н. Древние германцы в Причерноморье: результаты и перспективы. — В кн.: Балто-славянские исследования. 1982. М., 1983, с. 227-262.
247 Корсунский А. Р., Гюнтер Р. Упадок и гибель Западной Римской империи и возникновение германских королевств (до середины VI в.). М., 1984.
248 Ростовцев М. И. Скифия и Боспор. Критическое обозрение памятников литературных и археологических. Л., 1925, с. 227-236, 617.
249 Маршак Б. И., Скалон К. М. Перещепинский клад. (К выставке «Сокровища искусства Древнего Ирана, Кавказа и Средней Азии»), Л., 1972.
250 Корзухина Г. Ф. Предметы убора с выемчатыми эмалями V — первой половины VI в. н. э. в Среднем Поднепровье. САИ ЕИ-4З. Л., 1978.
251 Рыбаков Б. А. Анты и Киевская Русь. — Вестник древней истории, 1939, т. I, с. 320; его же. Киевская Русь…, с. 68-90.
252 Аrrhеnius В. Granatschmuck und Gemmen aus Nordischen Funden des frühen Mittelalters. Stockholm, 1971.
253 ПВЛ, ч. 1, c. 14.
254 Лещенко Ю. В. Использование восточного серебра на Урале. — В кн.: Даркевич В. П. Художественный металл Востока. М., 1976, с. 188.
255 Артамонов М. И. История хазар. Л., 1962, с. 205-246.
256 Саllmer J. Sceatta Problems in the Light of the Finds from Åhus. — Scripta minora Regiae societatis humaniorum litterarum Lundensis (1983-1984), Lund, 1984, N. 22.
257 Артамонов M. И. Указ. соч., с. 298-299, 302-305, 322-335; Ширинский С. С. Объективные закономерности и субъективный фактор в становлении Древнерусского государства. — В кн.: Ленинские идеи в изучении истории. М., 1970, с. 204-206.
258 Пашуто В. Т. Черты политического строя Древней Руси. — В кн.: Новосельцев А. П., Пашуто В. Т., Черепнин Л. В., Шушарин В. П., Щапов Я. Н. Древнерусское государство и его международное значение. М., 1965, с. 34-51; его же. Русско-скандинавские отношения, с. 55.
259 Лебедев Г. С. Монеты Бирки…, с. 155.
260 Лебедев Г. С. Русь и Швеция…, с. 15-16.
261 Лебедев Г. С. Монеты Бирки…, с. 155-156.
262 ПВЛ, ч. 1, с. 20.
263 Лебедев Г. С. Эпоха викингов…, с. 20, 96-97.
264 Голубовский П. Хроника Дитмара как источник для русской истории. — Университетские известия, 9, 1878, Прибавления, с. 35.