Сказка о золотом петушке

ЗОЛОТАЯ НИТЬ. Жарникова С. В.

ГЛАВА ВТОРАЯ Путеводная нить
СКАЗКИ, БЫЛИНЫ, ЗАГОВОРЫ

В последней из рассматриваемых нами сказок — «Сказки о золотом петушке», которую В. Я- Пропп возводит к сюжету В. Ирвинга («Сказка об арабском звездочёте«)92. Вполне возможно, что именно такой прототип имел место в данном случае, однако, надо заметить, что у гениального русского поэта, прекрасно знакомого с русским фольклорном, должны были быть какие-то особые причины, чтобы использовать сюжет В. Ирвинга. Возможно, в нашей сказочной традиции было нечто, похожее на «Сказку об арабском звездочёте», ведь не случайно у пушкинского текста другое название — «Сказка о золотом петушке».

В 70-х годах XIX века на Кур-острове Холмогорского уезда Архангельской губернии помощником миссионера Батраковым был записан следующий текст заговора:

«Станет раб Божий (имя рек) благословесь и пойдёт перекрестесь, из избы дверьми, из двора воротами и станет под восточную сторону, и заглянет за тридевять земель и за тридевять морей. Там есть вылетает злат петух, садится на голову и на темя, порхат и выпорхаету раба Божьего (имя рек) золотым своим крыльем и золотыма своими коктями вси грыжи и грыжухи, родовы и напускные, уросны и прикосны, улетает у раба Божьего (имя рек) из головы и с темени; он уносит в золотых своих коктях и в золотом своём крыльи все грыжи и грыжухи,… улетает за тридевять земель и за тридевять морей. В том синем море есть лютая змея, отдавает злат петух той лютой змеи из своих золотых коктей вси грыжи и грыжухи, та лютая приедает и прижирает, тем сыта пребывает…»93.

В этом старинном заговоре «злат петух» прилетает с восточной стороны, из-за тридевяти земель и тридевяти морей и выполняет важную охранительную функцию — он из темени у больного вынимает все болезни и прирожденные, и привнесенные. Но сам он их не уничтожает, а относит вновь за тридевять земель и тридевять морей лютой змее, которая их пожирает и тем сыта бывает. «Лютая змея» этого заговора помещена в сакральное пространство «того света»,   отмеченного такими определениями, как: «море Океан», «остров Буян», «дуб-стародуб», «Алатырь-камень».

Например: «На море Окиане, на острове Буяне, стоит дуб ни наг, ни одет, подтем дубом стоит липовый куст, под тем липовым кустом лежит златой камень, на том камне лежит руно черное, на том руне лежит инорокая змея Гарафена«94.

Мы уже отмечали, что «Лютая змея» русских заговоров зачастую ассоциируется или находится в родстве с «красной девицей». Так, в одном из них говорится:

«на море Окиане, на острове Кургане стоит сыр дуб, под тем дубом стоит кровать, на той кровати лежит девица, змеина сестрица» или:»… в синем море Океане белый камень, и от того белого камня выходит красная девица и приходит к тому рабу Божию (имя рек), и вынимает у того раба Божия с пупа грыжу, из-под пупа грыжу, и покладывает на Щёлкову ленту, и сносит к сырому дубу…»95.

Но «белый камень» или «камень Бело-роб» в заговорах находится «на море-океане, на Большом Буяне, под дубом-стародубом» и именно на этом камне сидит «змея Скоропея». Ранее было отмечено, что способность змеи превращаться в сверхъестественную красавицу и наоборот — прекрасной женщины в змею — один из распространённых сюжетов славянских сказок вообще и русских народных в частности.

«Золотой петушок» и «змея-девица«, помещенные на «восточной стороне» в сакральном пространстве «моря-Океана» и «острова Буяна», соотнесенные со священным дубом или камнем Алатырём, тесно взаимосвязанные друг с другом в русской народной заговорной традиции, являются таковыми и в «Сказке о золотом петушке» А. С. Пушкина. Здесь, как и в заговоре, действие происходит «негде, в тридевятом царстве». Царь, герой сказки, носит имя Додон, а мы уже отмечали ранее о князе Гвидоне, что слова «дон» и «дно» — родственные слова и связаны с понятием «водные глубины».

Царю Додону «мудрец, звездочёт и скопец» приносит золотого петушка. Уже то, что звездочет-скопец, то есть мужская природа в нём убита, ставит его в положение существа среднего рода, чего-то промежуточного между тем и этим миром, некоего абстрактного начала. Опрометчивое обещание Додона выполнить первую волю мудреца, как свою, уже предвещает трагическую развязку. Царь, в силу своей вознесённости над остальными людьми — его подданными, даже не задумывается над тем, что он не сможет выполнить своё обещание.

Такой сюжетный ход хорошо известен русским народным сказкам, достаточно вспомнить самонадеянного царя, который пообещал водяному отдать то, чего он дома не знал, а отдавать пришлось собственного сына.

Царь Додон в «Сказке о золотом петушке» теряет всё. Сначала он платит свой долг за право «царствовать, лежа на боку» (что недопустимо для царя, то есть воина) жизнями своих сыновей. И здесь А. С. Пушкин обращается именно к русской обрядовой практике, подчеркивая, что, как от первого, так и от второго войска не было вестей по восемь дней. Именно на девятый день царь отправляет второе войско, именно на девятый день он уходит в поход с третьи войском, именно на девятый день он приходит в долину, где стоит шатер Шамаханской царицы, и лежат его убитые сыновья. Мы знаем, что в древнерусской поминальной обрядности первые поминки после похоронных, как правило, проводят на девятый день.

О том, что эта традиция казалась странной западным европейцам, свидетельствуют слова одного из иностранцев, описывавших быт и нравы на Руси в первой половине XVII века. Он писал о поминках:

«Они пользуются для этой цели третьим, девятым и двадцатым днями: однако почему они берут именно эти, а не иные какие-либо дни, о том я ничего не мог узнать до сих пор у русских…» 96.

Для объяснения этой традиции достаточно обратиться к древним арийским представлениям, согласно которым со дня кремации до девятого дня тело умершего восстанавливается в новом качестве, и в девятый день «все тело покойного считалось воссозданным«97. Итак, после того, как и второе войско не дало о себе никаких вестей, на девятый день сам Додон ведёт своё войско на восток:

«Войска идут день и ночь;
Им становится невмочь.
Ни побоища, ни стана,
Ни надгробного кургана
Не встречает царь Додон.
«Что за чудо?» — мыслит он.
Вот восьмой уж день проходит,
Войско в горы царь приводит».

На девятый день войско царя Додона приходит в долину «промеж высоких гор», где «всё в безмолвии чудесном». Вспомним «Руслана и Людмилу» и ту долину, в которую направляется за «живою и мёртвою водой» волшебник Финн. Она также находится «за дальней цепью диких гор«, где:

«Кругом всё тихо, ветры спят,
Прохлада вешняя не веет,
Столетни сосны не шумят,
Не вьются птицы, лань не смеет,
В жар летний пить из тайных вод».

В «Руслане и Людмиле» эту долину сторожит «чета духов с начала мира, безмолвная на лоне мира». Два духа — дух жизни и дух смерти, светлое и темное начало, символ добра и зла. Что же мы видим в «сказке о золотом петушке»? Туже самую безмолвную долину и шатёр с девицей, «Шамаханской Царицей», которая «вся сияя, как заря, тихо встретила царя». Заглянув ей в очи, царь Додон умолк и «забыл он перед ней смерть обоих сыновей». Ситуация противоестественная в любом другом месте, но только не здесь, не в этой «долине между гор», где царя встречает прекрасная дева-змея. Именно змеиную природу Шамаханской царицы подчеркивает поэт, говоря о том, что, заглянув ей в очи, можно стать зачарованным настолько, чтобы всё забыть, даже смерть детей. Ведь целую неделю возле трупов своих сыновей:

«Покорясь ей безусловно,
Околдован, восхищен,
Пировал у ней Додон».

И, наконец, финал. Звездочет и мудрец, «весь, как лебедь, поседелый», требует от Додона выполнения данного когда-то обещания:

«Помнишь, за мою услугу Обещал ты мне, как другу,
Волю первую мою Ты исполнить, как свою?
Подари ты мне девицу,
Шамаханскую царицу».

Заметим здесь, что сравнение мудреца с «лебедем поседелым» тоже, судя по всему, не случайно. Возможно, объяснением ему может быть следующий текст заговора, записанный в начале XX века в Петрозаводском уезде Олонецкой губернии Н. Виноградовым:

«…В Окияне — море пуп морской; на том морском пупе — белый камень Олатырь; на белом камне Олатыре сидит белая птица. Летала та белая птица по городам и пригородам, по селам и приселкам, по деревням и придеревням; залетала тая белая птица к рабу Божиему (или рабе Божией) (имя рек) и садилась на буйную голову, на самое тимя железным носом выклевывала, булатными когтями выцарапывала, белыми крыльями отмахивала призоры и наговоры, и всякую немочь за синее море, под белый камень, под морской пуп» 98.

Но именно там, на белом «Латырь камне» посреди моря-окиана, «стоит столб от земли до неба огненный», а «под тем столбом лежит змея жгуча, опалюча», как утверждает один из пинежских заговоров, записанный П. А. Ивановым в середине XIX века.

«Белый лебедь» или «злат петух» выполняют одну и ту же работу в заговорах — или тот, или другой относят ношу болезней, невзгод и т. д. на съедение «змее лютой». Вероятно, не случайно имя царя в «Сказке о золотом петушке» — Додон — так близко к имени героя «Сказки о Царе Салтане» — Гвидон. Ситуация выбора, в которой оказываются и тот, и другой, в целом очень похожа. Гвидон выбирает из «двух духов» светлое начало — Лебедь Белую и убивает коршуна — символ и средоточие зла.

Додон тоже делает свой выбор — он убивает Белого Лебедя — Мудреца-звездочёта и отдаёт себя силам зла в образе Шамаханской Царицы. Но расправу над царём творит не она, а «золотой петушок», который садится на темя царю и клюет его в голову.

Вспомним ещё раз текст старинного поморского заговора, где «злат петух садится к рабу Божьему на голову, на темя» и выклевывает, а потом и уносит к «змее лютой» всё дурное, что есть в человеке. Но весь ужас положения царя Додона в том и заключается, что в нём нет ничего хорошего, поэтому для него подобная процедура очищения равнозначна смерти.

И вновь в этой сказке А. С. Пушкина, как и в «Сказке о царе Салтане», мы встречаем древнюю, восходящую ещё к общеиндоевропейской мифологии, идею трех вселенских начал: чистоты, святости, мудрости — белого; желания, страсти, действия — красного или золотого; незнания, инерции, злобы, разрушения, тьмы — чёрного. Причем, мысль эта высказывается почти открытым текстом: через желание, действие, которое ассоциируется с красным цветом или золотом, можно прийти либо к знанию, покою, святости, либо к незнанию, мраку, разрушению.

Именно таковы здесь «белый, словно лебедь поседелый» звездочёт и мудрец, отрешенный от суетности мира, — некий дух покоя и знания, абстрактное «оно»; золотой или красный (что в народной символике цвета одно и то же) петух — символ действия, и, наконец, чёрная сила — символ тьмы, злобы и смерти — Шамаханская царица, которая после смерти царя Додона «вдруг пропала, будто вовсе не бывало».

«Золотой петушок» — желания и действия нашего мира, и оттого, каковы они, зависит, живую светлую или мёртвую чёрную воду из тех самых источников жизни и смерти, что хранит в долине между гор «чета безмолвных духов с начала мира», предстоит испить человеку. Воистину, прав поэт!
«Сказка ложь, да в ней намёк!
Добрым молодцам урок».

Далее… Переход между миром живых и мёртвых в сказках.