Царевна Лебедь и князь Гвидон.

ЗОЛОТАЯ НИТЬ. Жарникова С. В.

ГЛАВА ВТОРАЯ Путеводная нить
СКАЗКИ, БЫЛИНЫ, ЗАГОВОРЫ.

Одним из ведущих персонажей в этой сказке А. С. Пушкина является Царевна Лебедь, у которой «месяц под косой блестит, а во лбу звезда горит». Причем, если Царевна Лебедь — символ звёздного неба Князь Гвидон — повелитель вод, ведь само его имя — ГвиДон — говорит о связи с водой, водными глубинами, связано с русским словом «дно» и древнеперсидским Дон, Днепр, Днестр. В дальнейшем сюжет строится так, что замышляемое убийство младенца Гвидона и его матери, посаженных в бочку, брошенную в море-океан, превращается вечную счастливую жизнь на чудесном острове Буяне, олицетворяющем жизнь «на том свете».

Оснований для такого предположения более чем достаточно. Если мы обратимся к древнейшим литературным памятникам индоевропейцев Ригведе и Авесте, то узнаем, что в
санскрите «hansa» — гусь, лебедь и душа, познавшая высшую истину, высший дух.

В гимнах Ригведы и Авесты гусь-лебедь обладает даром речи, ассоциируется с творческим началом Вселенной, со светом, разумом и богом-творцом26. Ю. А. Рапопорт считает, что образ водоплавающей птицы

«отражает представление об изначальности водной стихии, которую в авестийском пантеоне олицетворяла богиня, чье имя, как полагают, было скрыто за тройным эпитетом Ардви Суры Анахиты» 27.

В хорезмийской концепции происхождения Вселенной есть свидетельство того, что «изначальное божество, заключающее в себе части мироздания, представлялось в образе водоплавающей птицы».

Стоит вспомнить также, что спутником Сарасвати — великой водной богини ведической эпохи — был белый гусь-лебедь, который олицетворял собой всеохватывающее небо 28.

Не менее значимым был этот образ и в славянской культурной традиции. На праславянских украшениях встречаются многочисленные изображения лебедей. На древнеславянских зольниках — местах ритуальных костров — археологи находят вырытые в земле гигантские фигуры лебедей.

Древнегреческая мифология не случайно связывает лебедей — священных птиц Аполлона — с северной окраиной Ойкумены, куда они ежегодно уносили бога к берегам холодного Кронийского океана, в земли гипербореев. Вероятно, прав Б. А. Рыбаков, считая, что

«солнечных лебедей праславянского мира мы должны рассматривать не как механическое заимствование античного мифа, а как соучастие северных племён в каком-то общем (может быть, индоевропейском) мифотворчестве, связанном с солнцем и с солнечным божеством«29.

Для восточнославянской фольклорной традиции характерно практически то же восприятие этого образа, что и в ведических гимнах четырехтысячелетней давности. И также, как ведическая традиция связывает водоплавающую птицу с верховным существом — творцом Мира, так и записанная в середине XX века (!) в Русском Устье на реке Индигирке космогоническая легенда о сотворении земли связывает образ творца с уткой- гагрой. Причём, эта легенда удивительно близка к ведическому представлению об акте творения 30. В целом, в русской народной традиции образы водоплавающих птиц — уток, гусей, лебедей играют совершенно исключительную роль. Зачастую именно утица, лебедь или гусь маркируют собой сферу сакрального в обрядовых песнях календарного цикла. Особенно же широко распространены образы гусей и белых лебедей в русских народных свадебных песнях, где постоянно сравнение невесты с «лебедью белой», плывущей по «Морю Хвалынскому», «по Дунаю», восклицающей «на тихих заводях», «отстающей от стада лебединого» и т. д. Кстати, и «пава» русских народных песен, судя по всему, мыслилась  водоплавающей птицей-уткой или лебедью. Об этом свидетельствует песня, записанная в 1958 году в Архангельской области:

«Что на тихой на тишине,
Да на тихой лебединою
Да там не паванька плавала,
Да не пава перья ронила...»31

А.С. Пушкин, вероятно, прекрасно знал это, когда писал о своей Царевне Лебеди:

«А сама-то величава,
Выплывает, будто пава».

Образ невесты-белой лебеди оказался в народной традиции настолько устойчивым, что сохранился в свадебных обрядовых песнях Псковской земли вплоть до наших дней. Таков он в песне, записанной фольклористами Санкт-Петербургской консерватории в 1985 году:

«Вы косоя сватавьё, где далеча ездили?
Где далече ездили, что вы чули, видели?
И мы чули, видели, сизу вутипу на море.
Сизу утицу на море, зелезня на полёте.
Вы косоя сватовьё, вы чаво не поймали?
А мы имали, ня поймали, сиза крылья оборвали.
Гырячу кров разливали, дочку с маткой разлучали.
Атлучали лябёдушку от лебединыва стадика.
Прилучали лябёдышку кы гусиныму стадику»32.

Конечно, во времена А. С. Пушкина эта традиция была гораздо ярче и многообразнее, и само осознание образа «белой лебеди» народом было глубже и серьезней. Об этом свидетельствуют и народные заговоры, и сказки, и изобразительное творчество севернорусских крестьян первой четверти XIX века.

Обратимся к текстам заговоров, записанным собирателями XIX века в различных губерниях России.

«В Окияне-море пуп морской; на том морском пупе — белый камень Олатырь; на белом камне Олатыре сидит белая птица…» или: «На море Окияне, на острове Буяне, на зелёной осоке сидит птица, всем птицам старшая и большая»33.

Белая лебедь связана со «святым божьим островом» даже в тех заговорах, где явно превалируют христианские образы и символы:

«Стану я, раб Божий (имя рек), благословясь, и пойду, перекрестясь, во синё море; на синем море лежит бел горюч камень, на этом камне стоит Божий престол, на этом престоле сидит Пресвятая Матерь, в белых рученьках держит белого лебедя, обрывает, общипывает у лебедя белое перо…» 34.

Заговоры, как и народные сказки, рисуют образ белой птицы отнюдь не однозначным, так, в одном из них:

«… на море, на Океане, на острове Кургане стоит сыр дуб, под тем дубом стоит кровать, на той кровати лежит девица…», но не добрая, любящая, помогающая своему суженому Лебедь Белая, а «змеина сестрица» 36.

Такой вариант заговора представляет безусловный интерес тем, что здесь зафиксирована ситуация, нередко встречающаяся и в русских народных сказках, где между змеей, лебедем или уткой (т. е. водоплавающей птицей) и прекрасной девушкой ставится знак равенства.

В сказке «Свет Луна» красавица огненной змеей прилетает к своему мужу Ивану-царевичу, а в «Буренушке» мачеха превращает Марью-царевну в гусыню, вновь обретает свой женский облик, превращаясь последовательно в лягушку, змею и веретено.

В «Сказке о Царе Салтане» Лебедь — это вторая сущность Царевны-Лебеди, связанной со смертью, не проявляется, но в русских народных сказках, загадках, заговорах очевидна связь Белой Лебеди (или гусей-лебедей) со смертью, с болезнями и их излечением или уходом «на тот свет». Например, на «острове Буяне» в «море Океане», где «стоит дуб ни наг, ни одет», растёт липовый куст, под которым лежит золотой камень, а на камне «лежит руно чёрное», и на том руне «лежит инорокая змея Гарафена», которая явно заняла место Белой Лебеди 36. О том, что это именно так, свидетельствует текст другого заговора:

«В Окияне-море пуп морской; на том морском пупе — белый камень Олатырь; на белом камне Олатыре сидит белая птица… залетала тая белая птица к рабу Божиему (имя рек) и садилась на буйную голову, на самое тимя; железным носом выклевывала, булатными когтями выцарапывала, белыми крыльями отмахивала призоры и наговоры, и всякую немочь за синее море, под белый камень, под морской пуп…«37.

Однако, те же функции выполняет в заговорах и «красная девица»:

«… в синем море Океане белый камень, и от того белого камня выходит красная девица и приходит к тому рабу Божию (имя рек), и вынимает у того раба Божия с пупа грыжу, с сердца грыжу, из-под пупа грыжу, и подкладывает на шелковую ленту, и сносит к сырому дубу…». Или змея: «На море-океане, на большом Буяне, стоит дуб, стара-дуб, под этим дубом, стара-дубом, лежит камень Белороб, на этом камне Белоробе сидит змея-Скоропея…», которая также спасает от болезней, как и «белая птица» и «красная девица»38.

О том, что «Лебедь Белая» (Царевна Лебедь) связана со смертью, с «тем светом», миром мёртвых и миром богов, свидетельствуют и такие русские народные загадки:

«На море, на Окияне,
На острове Буяне Сидит птица Юстрица;
Она хвалится, выхваляется,
Что все видела, всего много едала.
Видала царя в Москве,
Короля в Литве,
Старца в келье, дитя в колыбели,4
А того не едала, что чего в море не достала».
(Смерть)

«Сидит утка на плоту,
Хвалится казаку:
Никто меня не пройдёт,
Ни царь, ни царица,
Ни красна девица».
(Смерть)

Стоит особо подчеркнуть, что даже фольклорно-этнографичские экспедиции 80-х — 90-х годов зафиксировали в Псковской области чёткую память информаторов о том, что среди персонажей святочных ряженых, традиций связанных с обрядами культа предков, обязательно присутствовали «гусь», «гусак», «утка». «Уточка полевая», «утка луговая» или «гуси-лебеди» — характерные персонажи песен Масленицы — праздника, также связанного с культом предков и заклинанием плодородия следующего земледельческого года. В песне, записанной П. В. Шеном в Псковской губернии, поётся:

«Приходила Коляда наперёд Рождества
Виноградьё красно-зелёное моё!
Нападала пороша снегу беленького
Как по этой по пороше
Гуси-лебеди летели —
колядовщики, недоросточки«39.

Мы уже отмечали ранее то огромное значение, которое придавалось образу гуся и лебедя в ведической традиции. Так, Е. Е. Кузьмина подчеркивает, что в индоиранской мифологии водоплавающая птица выступала олицетворением и спутницей богини-матери Сарасвати, связанной с рекой и водой, которая часто изображалась в виде «мирового дерева» с сидящими на нём птицами40. Но именно такая композиция — дерево с сидящими на нем птицами, утицами, лебедями или павами — является одной из самых распространенных в древнерусской народной вышивке от Орла и до Архангельска41.

В пушкинской «Сказке о Царе Салтане» весь комплекс связей, отмеченных для индоиранской традиции Е. Е. Кузьминой, выявлен исключительно рельефно. Здесь есть богиня-мать, связанная с водой (и её сын Гвидон — повелитель вод), водоплавающая птица (Царевна- Лебедь) и мировое дерево (дуб).

Отметим также, что в описании Царевны-Лебеди А. С. Пушкин подчеркивает, что она:

«Днём свет божий затмевает,
Ночью землю освещает…
А сама-то величава,
Выплывает, будто пава;
А как речь-то говорит,
Словно реченька журчит».

Известно, что ведическая традиция связывает гуся-лебедя с музыкальным ладом, с сакральными музыкальными ритмами, с особым строем напева священных текстов, со стихотворным размером, с определенным положением руки в танце. Но и в восточнославянской, и особенно севернорусской, традиции гуси-лебеди тесно связаны с музыкальным ладом, с гуслями (часто крыловидными, в связи с чем заметим, что в санскрите «hansa paksa» — крыло лебедя — название определенной позиции руки в танце), с обрядовыми плясками. Так, в одной из предсвадебных песен, записанной в Архангельской губернии, есть следующие строки:

«Вы где, гуси, были?
Вы где побывали?
Где спали, ночевали?
Мы спали у княгини,
Побывали к первобрачной,
Ещё что княгиня делает?
Во гусли играет,
Дары снаряжает...»42.

То есть, такой важный обряд, как подготовка свадебных даров, обязательно сопровождался ритуальной игрой на гуслях.

Мы должны отметить также, что в языке древнеиндийской культуры санскрите слово hansa-pada обозначает киноварь, то есть красный цвет. Интересно, что рабочая часть ткацкого стана, создающая узоры нитью красного цвета по белой основе, носит в русской традиции название «уток». Но в ведических текстах понятие «уток ткацкого стана» связывается с представлением о мироздании, где нить утка, не прерываясь, переплетается с основой и образует узор ткани. В ней основа — субстанционально-качественная (энергетическая) нить, а уток расцвечивает основу природы, осуществляет разнообразие её необъятной, но единой ткани.

Зная о том, что в древнейшей традиции музыкальный лад, связанный с гусями-лебедями, творит музыку Космоса, что игра на гуслях соизмерима в этом мифолого-поэтическом ряду с созданием ткани «мировой гармонии» Вселенной, можно понять, почему проповедник XII века Кирилл Туровский грозил посмертными муками тем, кто ворожит, гудит в гусли и сказывает сказки, почему в требнике XVI века среди вопросов на исповеди были такие, как:

«Не пел ли еси песней бесовских. Не играл ли еси в гусли…», а игумен Памфил ругал псковичей за то, что во время Купальской ночи они играли «в бубны и сопели и гудением струнным» 43.

В свете этих исторических данных удивительно то, что А. М. Мехнецову удалось обнаружить архаические формы в живой гусельной традиции Псковской области в 80-х годах XX века! Это свидетельствует о том, что не смотря на все гонения, традиция (а значит в какой-то мере и древняя вера) осталась жива на Псковской земле — земле потомков легендарных кривичей, народа, известного ещё по гимнам Ригведы и преданиям Махабхараты, вплоть до наших дней.

Нам сложно представить себе насколько сохраненной и развитой она была во времена А. С. Пушкина. Мы можем только предполагать, что эта традиция была представлена значительно богаче и разнообразнее, чем в наши дни.

Утицы, гуси и лебеди древнерусской народной вышивки, уткообразные притужальники ткацких станов, солоницы, скобкари и братины в форме утки или лебедя, утицы, венчающие, наряду с коньками, крыши крестьянских домов, крыловидные гусли и гуси-лебеди народных песен, сказок, заговоров — весь этот архаический пласт народной культуры был ещё живым и полнокровным даже в середине XIX века, тем более в его первой четверти. И такой чуткий художник, как А. С. Пушкин, конечно, не мог пройти мимо загадочного и прекрасного образа Царевны Лебеди или Белой Лебеди, сохраненного одним из вариантов сказки «О Царе Салтане«.

Надо заметить, что в первоисточнике, взятом поэтом за основу «Сказки о Царе Салтане», даже, казалось бы, второстепенные детали повествования при ближайшем рассмотрении оказываются весьма серьезными и значимыми элементами древнего мифа.

Первое, что сделал князь Гвидон, ступив на берег острова Буяна, было изготовление лука из дубовой ветки, тетивой которого становится «снурок шелковый» от нательного креста. Именно благодаря этому луку князь Гвидон спасает Царевну-Лебедь и, в конце концов, получает её в жены.

Невольно напрашиваются аналогии с ситуацией «Одиссеи«, где вернувшийся из дальнего плавания, но не узнанный муж получает вновь супружеские права, натянув свой лук. Это представляется особенно интересным в связи с тем, что лук и стрелы — оружие типично скифское, и изображения греков-лучников отсутствуют 44.

Возможно, объяснением такого особого отношения к луку и его натягиванию, и в древнегреческой мифопоэтической традиции, и в древнерусской народной сказке служит то, что в глубокой древности «лук», кроме оружия, включал и представление о мужской сексуальной силе, что зафиксировано, например, в пракритской поэзии, в охотничьих песнях45.

Далее… «Сказка о мёртвой Царевне и семи богатырях»